Я, Башмаков и другие - 13

КАК Я КУПИЛА ЖИВЫХ КАРПОВ

Как-то раз я шла вечером с работы. Темнело уже рано, но возле метро, как и прежде, стояли длинные шеренги бабушек, дедушек и тетушек, приторговывавших всякой всячиной. Чей-то зычный голос выкрикивал в пустоту императив:
- Пирожки с капустой-картошкой-мясом бере-ом! Сосиски бере-ом!
Машинально скользя взглядом по импровизированным прилавкам, я заметила мужика, продающего свежую рыбу. Несколько экземпляров в целях рекламы лежало на перевернутом кверху дном деревянном ящике. Нестерпимо захотелось жареной рыбы.
- Взвесьте штучки три, - сглатывая слюну, сказала я.
Дядька взял пакет, сунул в него три скользких рыбьих тела, прикинул это все на безмене и протянул мне. Я расплатилась и, довольная, поскакала домой.
В метро мне удалось втиснуть свое тело на сиденье между двумя гигантскими женщинами. Я осмотрела пакет. На пол его ставить не хотелось, так как по случаю осени полы в метро представляли собой филиал дорог деревни Гадюкино. Пакет вроде не тек. Я положила его себе на колени и стала думать о жизни, глядя в темное стекло. Должна сказать, что произрастая на Севере, я видела рыбу только в замороженном, ну и еще в копченом виде. То, что она бывает живая, мне и голову не приходило. И то, что мои карпы живые - тоже... Первое время они вели себя смирно и я, ничего не подозревая, продолжала смотреть в окно. Но вдруг один из них зашевелился, елозя хвостом по моим коленкам сквозь тонкий целлофан. Если бы меня погладила по колену колбаса, испуг был бы равносильным.
      Поэтому я заорала басом и вскочила, отбросив пакет далеко от себя. Публика в метро вздрогнула и с интересом стала смотреть на меня.
Немного оправившись от потрясения, я взяла себя в руки и подобрала пакет. Правда, остаток пути пришлось нести его на вытянутых руках  подальше от тела.
Хотя, подходя к дому, я уже настолько освоилась, что размахивала карпами, как первоклассница портфелем.
Возле подъезда я резко остановилась. На лавочке, положив руки на острые широко расставленные коленки, сидел Башмаков, курил и о чем-то думал.
- Здорово! - Сказала я, подойдя поближе, - а че наверх не поднимаешься?
- Да вот, решил сначала покурить, - сказал Башмаков. И по тому, как он нервно вдавил сигарету в асфальт и торопливо поднялся мне навстречу, я вдруг со всей определенностью поняла, что он действительно испытывает ко мне какие-то чувства, и все это уже мало похоже на наши дурацкие ролевые игры.
- Пойдем, - потрясенно сказала я.
Мы поднялись на пятый этаж. Валентина с маленькой дочкой Анкой были дома. Я вручила ей карпов, предупредив об их склонности к шевелению хвостами и пошла с Башмаковым в комнату. Он быстро, не глядя на меня, собирал свои вещи. Я молча стояла рядом, не зная, что сказать и как вести себя, переживая свое открытие.
- Поужинаешь? - спросила я. Башмаков мотнул головой.
- Я в Питер еду, - сказал он, застегивая сумку, - к тетке.
- Может, лучше назад, домой?
- Да нет... - как-то неопределенно ответил Башмаков.
- Позвонишь?
- Позвоню...
Я закрыла за ним дверь и несколько минут стояла, держась за ручку, пока не услышала доносившиеся из ванной странные звуки. Засунув туда свою физиономию, я увидела необычную картину: в раковине Валентина била карпа гаечным ключом по голове. Анка в ванной запускала два оставшихся экземпляра, которые уже вполне ожили и весело резвились в, как им, бедолагам, казалось, новом пруду.
- Валентина, ты что делаешь? - осторожно спросила я.
- Ну а что его, живого, что ли, жарить, - ответила, пыхтя, Валентина и так шарахнула ключом, что карп тут же сдох.
Потом мы долго уговаривали Анку отдать нам оставшихся карпов. Потом мучительно их убивали. Потом часа полтора их чистили, засорив крупной чешуей раковину на кухне. А когда все же сели ужинать, то в основном занимались тем, что лазили себе в рот, вытаскивая оттуда неисчислимое количество мелких и тонких костей.
Больше я живых карпов не покупаю.

КАК МЫ ЖГЛИ КОСТЕР С МОСКВИНЫМ

Прошло где-то около года. Валентина с Анкой давно уже вернулись в Хабаровск. Башмаков жил в Питере, где нашел себе и работу, и друзей, и девочку, с которой жил. Он время от времени звонил, но через все его «хорошо» и «ничего» пробивалась острая тоска по нашему маленькому городу.
Москвин все так же обретался в общаге. За год наши отношения выровнялись. Он звонил почти каждый день. Иногда мы ходили куда-нибудь вместе, чаще он приезжал и оставался на ночь. Мы, как водится, выпивали, трепались до поздней ночи, потом шли в постель.
Как-то раз Москвин появился у меня с тремя бутылками красного вина. Мы неспешно их распили, разговаривая о всякой всячине. Москвин, увлекшись, читал куски из своей диссертации. Вдруг он оборвал себя на полуслове, отодвинул листок и посмотрел мне в глаза.
- Знаешь, я все вспоминаю нас той зимой… - он положил руки на стол и опустил на них голову. Спина моя напряглась, и я слегка протрезвела. Когда-то я представляла себе этот наш разговор десятки раз. Еще год назад мне так нужно, необходимо было знать, что же именно произошло тогда. Я придумывала тайные причины, оправдывающие его резкий уход, я мучилась ночами, подбирала слова для того, последнего разговора, в котором я рассказала бы ему, как жила, сцепив зубы, как годами наращивала броню, только бы не чувствовать той боли, как трудно и невозможно было жить без него.  Мне тогда хотелось то отомстить ему, то понять, полюбить другого, но так, чтобы он видел, завидовал и ревновал…
- Ты была совсем девчонкой, - тем временем продолжал Москвин, глядя на меня снизу вверх мягкими, как первая трава, зелеными глазами, - а теперь ты стала совсем другая… У тебя другие глаза… У тебя другие брови… У тебя другие губы…
Он взял мои ладони и начал целовать пальцы, осторожно перебирая и лаская их один за другим. Я смотрела на него и думала: «Надо же, сбылось… Сбылось, а мне это уже не нужно. Я не хочу ничего знать… И я не хочу ничего говорить. Уже не интересно…Боже, как это было давно…»
- Знаешь что, - сказала я, отнимая руки, - пойдем жечь костер.
- Что? – ошалело переспросил Москвин, поднимая голову.
- Костер пойдем во дворе разожжем? Хочется, чтоб огонь…
Москвин помолчал.
- Хорошо, пойдем, - сказал он и первый поднялся из-за стола.
Во дворе была абсолютная, не нарушенная ни единым горящим окном темнота. При помощи зажигалок и осязательных навыков мы нашли каких-то прутиков и сложили из них микроскопическое кострище. Москвин, как заправский бойскаут, пару раз щелкнув зажигалкой, сумел запалить костерок.
Вскоре костер разгорелся и затрещал. Завороженные огнем, мы сидели посреди пустого темного двора, как в степи. Ночь была теплой. Трещали древесные жуки, окна не горели. Пахло летом.
Костер начал догорать.
- Ну все, пойдем, - сказала я, с трудом отрывая взгляд от гипнотических красных углей. Москвин затушил огонь.
В ту ночь, ощутив на своем теле какой-то больной и надрывный каскад его ласк, я еще раз удивилась, что ничего не чувствую. Полуобморочное сердцебиение, не дававшее мне дышать при одном его приближении… Я даже не могла вспомнить, как это было. Я сказала ему: «Не надо». Затем отвернулась к стене и уснула.
Той ночью я увидела свою любовь мертвой и отстраненно зарегистрировала ее смерть.
Наутро мы распрощались, как ни в чем не бывало. Москвин ушел, и больше я его никогда не видела.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА – 1

С тех пор прошло лет семь (или восемь, или шесть, я уже перестала считать). Я по-прежнему в Москве. Работа есть, есть друзья, и мне пока здесь хорошо.
После Москвина я приходила в себя недолго. Очевидно, при моем рождении в небе светила какая-то неугомонная звезда, потому что через несколько месяцев я опять влюбилась, но это уже другая история.

Башмаков в Питере пробыл недолго: заела тоска. В один прекрасный день он уволился с работы, собрал свое немудреное барахло и отбыл на родину. Путь его пролегал через Москву, поэтому я взяла отпуск, и два дня мы с ним провели в беспробудных пьянках и дебошах.
Когда Башмаков добрался до дома, то там он еще пару месяцев пил и радовался жизни, как кошмар вспоминая время, проведенное им в столицах. Но потом немного оправился, нашел себе работу, а через полгода выписал из Питера ту девочку. Еще через полгода они сыграли свадьбу.

Полинка, понятно, в Россию не вернулась. Я все представляла ее преуспевающей бизнес-леди, такой богатой сучкой, но оказалось, что Полинка переквалифицировалась в программеры. Сказала: «Так спокойнее». В Америце у нее было еще много бой-френдов, но, насколько я понимаю, относилась она к ним не более нежно, чем к тренажерам. После того, как ее отношения с психиатром исчерпали себя, Полинка уехала куда-то в Калифорнию, где следы ее и затерялись…

Валера, закончив институт, как-то сразу от нас, продолжавших еще по инерции квасить вместе, откололся. Занялся какой-то торговлей. Скорей всего – готовил почву к Полинкиному возвращению, зарабатывал деньги. Не знаю, в какой момент он осознал, что ожидание его бесплодно, меня рядом уже не было. Поэтому, могу только догадываться, как он это все пережил.
А потом он вернулся к жене и сыну.

Ирка живет уже больше в Амстердаме, чем в Питере. Она – холеная мамаша светловолосого шустрого малыша. Занимается какой-то общественной работой в русско-голандском центре, гоняет на вольвешнике. Муж до сих пор от нее без ума, и Ирка воспринимает это снисходительно. Не знаю, счастлива ли она, но несчастной ее тоже не назовешь…

Янка после окончания института тоже пошла работать на кафедру в наш институт, вышла замуж. Но что-то там не сложилась, и через роковые полгода они развелись. Потом она вышла замуж еще раз.
Однажды я сидела на поребрике в городе Санкт-Петербурге и пила пиво со своими новыми знакомыми, происходящими в оригинале все из того же маленького городка. Один из них читал письмо, которое вытащил из ящика утром. Я случайно заглянула ему через плечо… и узнала Янкин почерк.
Письмо я тут же отобрала. Янка писала, что готовиться сдавать кандидатский минимум, что дома все в порядке и второй муж ведет себя прилично, хоть позавчера они и насосались водяры, а теперь все болит, и на кухне полный бардак.
Не знаю почему, но мне стало грустно…
А недавно я узнала, что Янка вышла замуж в третий раз. Надеюсь только, что это не перерастет у нее в привычку.

Маркуша с Пашкой все так же вместе. Пару лет назад они родили сына, и на несколько месяцев самая популярная в их обиходе фраза была: «Вот оно, счастье материнства!». 
Пашка повзрослел и возмужал. У него есть все шансы сделать карьеру в своей торгово-промышленной компании… Но хотел-то он стать художником…
Маркуша ничуть не изменилась. Со временем из нее получится отличная, только слегка назойливая старуха.

Игорясик, как ни странно, женился, и это долго было любимым приколом среди всех Игорясиковых близких друзей. Но смех смехом, а женился он так удачно, что они живут вместе и веселятся уже который год. Жена в курсе всех его наклонностей, и поэтому, когда Игорясик, подпив, начинает нежно смотреть на Пашку, то бывает грубо оторван от грез хуком справа. Завязывается лихая потасовка, но на четвертом синяке они мирятся, целуются, воркуют и домой уходят, обнявшись…
При всем при том Игорясик работает директором средней по размерам, но довольно преуспевающей компании и имеет массу успехов на этом поприще.

Миша тоже женился. Работает переводчиком и мылит лыжи в Канаду.

У Кузи все, как у людей: муж, ребенок, работа в школе…

Про кого еще написать?
Да, Толстый. Толстый любит уже третью русскую девушку. Он по-прежнему честен, по-прежнему романтичен, и все еще не устал от наших сюрпризов. От все души надеюсь, что хоть в этот раз ему повезет и он обретет то, к чему так стремится – семью и детей.
Уже когда мы не работали вместе, а в России был голод, Толстый прислал мне целый контейнер еды: какие-то мешки риса, сахара, консервов. Родители до сих пор их едят, вспоминая его добрым словом при каждой нашей встрече. И есть за что…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА – 2

Не так давно мне приснился сон. Как будто ты, Башмаков, подошел ко мне, держа за руку маленького мальчика и сказал: «Познакомься, это мой сын!».
Я давно тебе не звонила, у нас теперь разные жизни, но тот сон был таким теплым и добрым, что мне захотелось с тобой поговорить. Я разыскала в записной книжке телефон твоих соседей, (своего у тебя, конечно, нет), и набрала номер. Когда я попросила позвать тебя, недовольный женский голос ответил: «Его нет. Он в роддоме. У него жена рожает!»
Я повесила трубку и твоим, тем, полудетским движением взъерошила волосы у себя на голове. Я подумала, что все равно мы связаны с тобой тонкой, но прочной нитью и это, наверное, круче, чем любовь.
Я вспомнила ту фразу, которую ты сказал, когда мы истребляли водочные запасы ближайшего магазина в нашу последнюю встречу. Помнишь, после того, как мы пересказали друг другу все книги, которые прочитали за тот год, разыграли все сцены из фильмов и станцевали все танцы народов мира, ты, подперев сваливающуюся голову, сказал:
- Да. Если бы я так не пил, а ты бы так не выпендривалась, то жили б мы с тобой и жили…
Может, и так. Теперь уже не узнаем…