Лапуля. Глава 10

Времена и полеты.

Время летело удивительно быстро. Иногда начинало казаться, что день здесь короче обычного. Впрочем, мои часы все еще шли. Отличные часы, они никогда не врали, а, судя по тому, что даже за год не появилось заметной разницы между тем, что показывали часы и тем, что показывало солнышко, получалось, что время идет, как ему и положено.
Чтобы убедиться в точности моей механики, я соорудил солнечные часы недалеко от дома, использовав метлу – вкопал ее в дёрн вертикально, золотыми самородками выложил деления, подкорректировав их по тени. Солнечные часы показывали то же время, что и механические. Это было странно, ведь это означало, что планета идентична нашей родной, мало того, мы попали сюда минута в минуту – в то же время! А, может быть, в ту долготу, где было то же время! Или и то, и другое! Или это одно и то же? Я решил не слишком задумываться над этой странностью.
Что касается длины года – определить ее вряд ли было возможно. Бесконечное лето не позволяло даже предположить, сколько дней в местном году, поэтому, я решил, что в году будет триста шестьдесят пять дней. С момента нашего появления в доме, каждый день был отмечен на стене в кухне, по особой экономичной системе: квадратик с диагоналями обозначал 10 дней. В день отмечалась одна деталь из десяти: четыре вершины, четыре стороны, две диагонали. Десяток квадратиков отмечался "печатью" – отпечатком Лапулиной ладошки, вымазанной предварительно растертыми водорослями из озера. Буроватая зелень не стиралась со стены ничем, не выгорала, и даже сохраняла характерный запах, довольно приятный.
Каждую сотню дней я наблюдал за ростом дочкиной ладошки, объяснял малышке, что теперь она выросла!
Мы отмечали наши дни рождения, приблизительно рассчитав дату, а так же праздновали каждую сотню дней. Собственно, праздновать можно было хоть каждый день, но так хотелось каких-то особых событий в бесконечной череде одинаковых, пусть и приятных восходов и закатов.

К трем годам Лапуля начала летать. Не просто подниматься в воздух за приглянувшимся фруктом, сладостью с крыши или парить вертикально в трех сантиметрах над водой.
Просто однажды утром малышка вышла во двор, где я пытался изобразить клумбу, выкладывая круг заранее изготовленными плитками из глины и ракушек, сказала:
- Доброе утро, - и без всяких усилий поднялась в воздух. Покружившись на высоте метров трёх, дочка расхохоталась, пролетела по кругу надо мной, потом поднялась выше, облетела сад и неожиданно приземлилась мне на плечи. Я благополучно рухнул, ударился локтем о плитку, которая немедленно треснула по диагонали. Боль вывела меня из столбняка. Схватив малышку, которая вовремя успела "вспорхнуть" и не упала вместе со мной, я попытался что-то сказать, но долго путался в слогах и предлогах и, в конце концов оставил попытки выразить эмоции словами.
- Что тебе болит? – Участливо спросила Лапуля, как ни в чем не бывало. – Тебе понравилось? Я – птичка?
- Нет, родная, ты не птичка, - ответил я, потирая локоть. – Птичка вряд ли бы меня свалила. Но летаешь ты не хуже птички. Может, и меня научишь?
- Давай! – Малышка подпрыгивала на месте и хлопала в ладоши. Я давно привык к ее постоянному движению, которое утомило бы любого взрослого. – Я тебя научу, это здорово! Смотри! – И дочка снова поднялась в воздух, застыла на какой-то момент, когда ее глаза поравнялись с моими, заглянула в самую душу и взмыла вверх так быстро, что я на мгновение потерял ее из виду.
Конечно, я не научился летать. За два с лишним года, мои спортивные способности заметно возросли, движения стали точными и ловкими, а реакция позволяла, почти не глядя, ловить любой предмет, неожиданно брошенный Лапулей. Однако, ничего сверхъестественного в моих успехах не было. Я не научился читать мысли, летать и даже прыгать выше головы.
Напрасно Лапуля тащила меня в небо. Малышка уговаривала, настаивала и сердилась, объясняла мне, глупому, что это, как плавать и ходить – совсем легко. Она даже плакала – а этого с ней не случалось почти никогда. Я плакал вместе с ней, от злобы на себя и на мироздание, создавшее меня таким неприспособленным. Мне так хотелось быть рядом с моей малышкой, там в небе, но не было силы, способной поднять меня в воздух.
В конце концов, дочка смирилась с моим поражением и перестала настаивать.
Иногда мне снилось, что я летаю. Так, как Лапуля – легко, независимо, с наслаждением двигаясь в пространстве. Ощущение легкости и власти над происходящим сменялось утром ощущением тяжести собственного тела.
Лапуля не пыталась улететь от меня, всегда была в поле зрения, хотя ей ничего не стоило перемахнуть горизонт в мгновение ока. Скорость ее полета была сравнима разве со скоростью мысли, способной дотянуть нас до самых непостижимых мест этого и прочих миров. Мне нужны были ответы, и я не раз пытался разговорить малышку:
- Как прошел полет?
- Хорошо, я видела кроликов, они идут к озеру.
- А как у тебя получается приземлиться туда, куда хочется?
- Я так хочу.
- А что ты делаешь, когда хочешь?
- Я делаю. Как хочу.
- А если ты захочешь ко мне на плечи, а я отойду?
- Я знаю, когда ты отойдешь. Ты мне покажешь.
- Ты знаешь, почему я не могу летать?
- Ты не очень хочешь, ты… боишься.
- А ты никогда не боишься?
- Иногда боюсь.
- Чего боишься?
- Быть далеко… - Дочка прижималась ко мне, уютно устраиваясь на коленях.
- Я тоже боюсь быть далеко… от тебя, сокровище мое!