Оляпка. Сказка для взрослых

    Давным-давно кто-то дал птичке полудетское название – оляпка.
В ней действительно было что-то забавное и детское  даже в ту пору, когда желторотый  птенчик становился взрослой птицей. Оляпка никогда не переставала быть ребёнком, быстрым, как ртуть, шаловливым, как солнечный зайчик, энергичным, как весенние почки на деревьях, из которых властно и нетерпеливо вырывается новая жизнь.
     Это взрослый человек, уставший от постоянного несовпадения обстоятельств, несовместимости характеров и  целей, от вечной борьбы за кусок насущного хлеба, может смириться и довольствоваться тем, что предлагает ему жизнь. Неважно, будет ли это  тихая заводь реки, где течение настолько медленно, что  ощутить его почти невозможно, или стоячий водоём, в котором вода заплесневела и  стала издавать зловоние, а дно превратилось в сплошное месиво отвратительной грязи. Ребёнок предпочтёт бурный поток, он не испугается гулких раскатов  падающей воды, стремительное течение приведёт его в бурный восторг: опасности, которые могут подстерегать дитя в таком месте, ему не ведомы и не страшны. Можно нырять в чистой, прозрачной воде, можно обследовать дно, на котором даже с берега виден каждый камешек и каждое растение, нашедшее  себе пристанище здесь, среди камней, и приютившее множество мелких водяных букашек.
        Вот такое место и выбрала оляпка – в другой воде жить она не могла. Это была обыкновенная оляпка: сверху её плотное оперение было тёмно-бурым, а снизу оно было  целиком белым, так что в любое время оляпка, сочетающая тёмный верх и белый низ, выглядела франтовато. Она не совсем была довольна своим коротким хвостом и несколько длинноватыми лапками, но, пускаясь в поисках пищи в путешествие по каменистому дну, оляпка забывала о своём недовольстве: такой хвост было удобно приподнимать над водой, а длинноватые лапки оказывались сильными и выносливыми.
      Ручей, на котором поселилась птичка, был необычным: его  длина вряд ли превышала  три  десятка метров. В те давние времена, когда создавался современный облик земли, горные породы разошлись,  и освободившееся пространство заполнилось водой. Два озера, образовавшиеся на месте разломов,  оказались на разных уровнях. Верхнее озеро стало выливать избыток воды в Нижнее озеро – через короткий, но невероятно живой ручей.
        Ручей тоже резвился, как ребёнок, он не стихал ни на минуту: его звонкая песня была слышна далеко, и  растущие по берегам озёр ели и сосны добродушно прислушивались к беспечному  лепету. Если бы  резвый шалун хотя бы на минуту остановился, деревья не смогли бы пережить этой беды.
     Люди как-то раз наводили переправу через ручей, но по весне озорник  весело расшвырял  подгнившие брёвна и отстоял свою свободу и независимость.
      Детская резвость ручья как нельзя лучше пришлась по нраву оляпке. Она облюбовала место для гнезда, и вскоре, почти у самой воды, подчиняясь неведомому инстинкту, соорудила  шарообразную постройку из мха. Здесь была желанная чистая вода с быстрым течением, твёрдое каменистое дно, множество мелких обитателей в воде. Здесь было хорошо, здесь был  дом. К тому  же в ручье оляпка научилась стремительно нырять, поворачиваясь против течения и распластывая крылья так, чтобы вода прижимала  их ко дну. Это доставляло ей удовольствие, она была благодарна ручью,  который отнёсся к ней с благосклонностью и проявил предупредительность и гостеприимство. Ручей же нашёл в оляпке понимающего собеседника, он  болтал ей всякий вздор, который та выслушивала без тени насмешки. Когда оляпка отлучалась по делам, её друг очень  беспокоился о ней и шумно всплёскивал свои воды каждый раз, увидев птичку на её любимом  камне. Камень наполовину уходил в воду, а вторая часть  каким-то  горбатым  чудищем лезла на берег. Тут же были веером рассыпаны в воде более мелкие камни, над которыми ручей основательно потрудился, округлив их острые края и придав им мягкие очертания. Прежде чем взобраться на большой камень, оляпка обычно долго перескакивала с одного камушка на другой, выбирая лучший, но  в очередной раз  убеждалась, что лучшим был всё-таки  именно большой, который лежал  ближе к гнезду, спрятанному под нависшей над водой огромной травяной  кочкой. Кроме того, с этого места открывался  чудесный обзор, и оляпка никогда не изменяла себе, находя между птичьими хлопотами время, чтобы, сидя на любимом  камне, почистить пёрышки, а то и просто поболтать с приятелем-ручьём.
       Птичьи заботы невелики, место было тихое и спокойное, поэтому жизнь оляпки была по-детски безоблачной. Ручей нёс лесные новости с Верхнего озера на Нижнее, а так как вернуться назад он не мог, то новости с Нижнего озера на Верхнее передавала коренастая тёмно-бурая птичка с белым оперением на грудке и  на животике. Оляпку, добровольно взявшую на себя  обязанности почтальона, полюбили все обитатели озёрных  окрестностей. Милая хлопотунья никогда не уставала, её короткий хвостик целый день сновал по ручью.
       Счастливая сказка? Нет врагов, нет душевных потрясений, обманов, тревог?  Погодите, слушайте дальше.
       Короткое северное лето ушло так же неожиданно, как и пришло. Ветер грубовато-резко рванул с берёз пожелтевшие и потускневшие листья, целыми охапками ссыпая их в озёра и в ручей, который с трогательной детской  непосредственностью  забавлялся маленькими жёлтыми корабликами. Иногда листочки попадали на острые иголки хвойных деревьев, и горделивые ели и сосны, среди которых облетевшие берёзки казались бедными сиротками, морщились, стряхивая безжизненных странников, как ненужный хлам.
       Листочки, совершившие плавание по ручью с Верхнего озера  на Нижнее, зазнавались перед своими собратьями, напускали на себя важный вид. Это были  единственные существа, которые в глубине души недолюбливали оляпку. Дело в том, что в своих рассказах листочки с Верхнего озера  часто не только слегка привирали, но даже и врали без зазрения совести, как незадачливые охотники на привале. Тогда оляпка, которая лучше всех  знала жизнь обоих озёр, узнав о распространявшихся после этих рассказов нелепых слухах, прилетала поставить на место бессовестных зазнаек и  врунишек.  Но когда листочки стали рассказывать о надвигающемся холоде, они точно не врали – с севера шла  зима. С каждым днём вода и воздух становились холоднее, и обитатели лесных озёр, оставшиеся в родных краях, энергично готовились к зимовке.
      Сначала лёгкий мороз покрыл озёра тоненькой хрустальной корочкой. Потом мороз стал усиливаться, а корочка – расти, и вскоре превратилась она в толстую броню. Закружились метели, на лёд легло пушистое одеяло – озёра уснули до весны.
      И только ручей и оляпка никак не могли угомониться. Они изо всех сил будили озёра. Так маленькие дети, полные жизненной энергии, тормошат своих уставших родителей, которым сон смыкает глаза.  Родители сердятся на неугомонных детишек, а  те  ещё сильнее пристают, не понимая, как можно спать, когда вокруг столько интересных дел.
      Мороз лютовал, и над ручьём поднимался пар от воды – борьба шла теперь не только за свободу, но и за жизнь,  и другу оляпки было не до шалостей – он горячился, шумел, бросался на обледенелые камни, работал изо всех сил так, что пар шёл от него, как от раскипятившегося чайника. Ручей боялся, не хотел усыпать вместе с озёрами даже на короткий срок – до весны, ибо не выносил бездействия, которое было для него  хуже смерти. И не мог ручей представить, как останется без него  птичка, разделившая с ним столько счастливых минут, что казалась ему частью его самого.
      – Нет, нет, только бы не уснуть, – бормотал ручей.
      Выбиваясь из сил, он снова бежал и бежал, несмотря на то, что от берегов уже предательски ползли ледяные корки.
      – Спать нельзя, спать нельзя, – твердил ручей, как бы уговаривая самого себя.
      – Не спи, не спи, не спи, – напевал он слабеющим голосом, чувствуя, как гаснет его сознание в наплывающем утешительном сне.
      Как будто из другого мира доносился до него испуганный птичий голосок – оляпка перепархивала по кромке растущего льда. Это беспомощное теньканье, в котором было уже так  мало надежды, произвело такое же впечатление, как если бы рядом  грохнул залп артиллерийского орудия. И ручей вздрогнул и окончательно проснулся. Голос маленького  пернатого друга спас от сна водяные струи, хотя многие бы  не поняли ручей – ни озёра, ни берёзы, ни виднеющиеся вдали сопки. Они любили зимой понежиться в сладком сне, их не страшило то, чего так  опасался  резвый ручей.
        – Уснёшь, да вдруг и не проснёшься никогда!  Да ещё прозеваешь столько интересного! А  оляпка  моя  как перезимует без меня? Нет, справлюсь с дремотой. Мороз, кажется, отступает. Ага, старый, устал, не хватило сил  заморозить меня! – торжествовал ручей.
        Значит, ручей не уснул? Значит, всё же счастливый конец? Пришла весна, оляпка стала семейной птичкой, отложила в гнёздышке несколько маленьких яичек, вывела птенцов? Так, что ли? Ну же, быстрее… Что случилось?
       Да  пропала оляпка... У людей это называется «пропал без вести», но неужели и у птиц такое бывает? Неужели никто не слышал и не видел, что с ней случилось? Улетела на другое место? Попала в лапы хищнику? Замёрзла? Гадай не гадай, а следы  маленького почтальона потерялись.
       Ручей так жаждал отправиться на поиски, совсем было собрался, да с горечью понял, что не в его воле течь, куда хочется. Оказывается, шалун-ручей тоже  не был  свободен, он только исполнял дела, предначертанные ему строгим порядком в природе. Тосковал ручей по маленькой птичке с густым опереньем и милым голоском, тосковал по своей призрачной свободе.
        А тут как раз весна подоспела, озёра вскрылись, глухари, тетерева затоковали, потом листочки появились на берёзах, словно пух зелёный. Лес встряхнулся, шум и гам пошёл, все суетятся, дел  невпроворот!
        Да что там правду скрывать, не до печали стало ручью, жизнь взяла своё.  И забыл он оляпку.  Снова резвится да с Верхнего озера на Нижнее новости переносит.

Фото В.Яроцкого. Оляпка.