Судьба страха

 Последние четыре года своей жизни, я был тем, кого принято называть готами. Причём усердно соответствовал этому образу во всём, что бы ни делал. Следуя принципам направления, почти всё свободное время я уделял чтению произведений писателей, работавших в жанре мистики или чёрного фэнтези. Меня привлекали странные, полубезумные рассказы Эдгара По, невероятные миры Лавкрафта, книги Эверса, Мейринка, а также классическая литература.
 Таковы же были и мои музыкальные пристрастия: особняком стояла Lacrimosa, которую я слушал ежедневно и еженощно; а также симфоническая музыка, из которой выделял    определённые произведения. Отечественной музыки я же, в основном, чурался по необъяснимой мне причине, по достоинству оценив лишь альбом «МайнКайф?» группы Агата Кристи и некоторые творения Пикника.
 Мои мрачные увлечения, которые меня вовсе не угнетали, а давали силу жить в этом мире, вполне дополнял и внешний вид, благодаря которому меня вряд ли можно было принять за кого-то, кроме того, кем я был. Чёрные джинсы или брюки, чёрные свитера, футболки, пиджаки… Всё, что я носил, было цвета воронова крыла, и изредка поблескивало серебряной цепочкой, браслетом или кольцом. Именно серебро, поскольку золото презиралось, как символ традиционных ценностей, и бессмысленно пролитой людской крови. Чёрный же цвет – как возможность показать, что много больше можно выразить в одном цвете, нежели всех цветах жизни, столь серых в действительности. Густые тёмные волосы до плеч и глаза, которые я изредка подводил, но обычно их скрывали непроницаемые стёкла очков, завершали мой образ, временами страшно пугающий старушек и прочих благовоспитанных граждан. Они меня принимали порой, то за сатаниста, то за представителя сексуальных меньшинств. Из-за последнего мне особенно часто доставалось: дважды меня сильно избивали некие непонятные типы, принадлежащие, судя по всему, к какой-нибудь группировке скинхедов. Нередко же меня останавливали и органы власти, дабы проверить документы. Но ради принципа индивидуальности и стиля жизни, который мне действительно был близок, я готов был стерпеть и более жестокие унижения.
 Всё последнее время я проживал с Катей, бывшей однокурсницей. Год назад мы вместе покинули университет, поняв, что переводческое дело не для нас. Катя полностью разделяла мои вкусы, а точнее, именно благодаря ней они формировались и развивались. Благодаря ней из потенциального гота я смог, наконец, стать им полностью.
 Её внешний вид также был схож с моим, да и вообще, было в нас что-то похожее.
 Мы жили замкнуто, снимая квартиру на окраине города, почти не взаимодействуя с внешним миром, вполне довольствуясь обществом друг друга. И надеялись в самом скором времени пожениться. Обеспечивали мы себя скудным заработком, который Катя получала, продавая через интернет свои картины, оцениваемые лишь немногочисленными любителями искреннего искусства, коим мы и считали изображения мёртвых чаек на море, могильных цветов, полуночных видений и иных подобных символов декаданса. Благо, нам время от времени, помогали её родители, жившие в городе; в то время как мои, оставшись в том провинциальном городке, что я с радостью покинул, даже не знали, куда мне писать. Но и этого заработка хватало только на оплату за квартиру и на питание, поэтому о женитьбе мы могли лишь мечтать.
 Именно мечта о том, что Катя действительно станет моей невестой, привела меня к участию в деле, которое нашу нетвёрдую, сумрачную, но притом счастливую жизнь, превратит в воющий холодный страх.
 Случилось так, что во время одной из наших с Катей прогулок по местному кладбищу, где она обыкновенно писала свои пейзажи, судьба свела нас с небольшим кругом людей, которые так же, как и мы, называли себя готами и придерживались схожих взглядов. Но радостное знакомство с людьми, разделяющими наши пристрастия, было омрачено тем, что наши первые друзья, как вскоре оказалось, были всерьёз увлечены оккультными науками. Тем не менее, между нами завязалось нечто вроде приятельства. Однако после нескольких совместных спиритических сеансов и осмотров кладбищенских достопримечательностей, мы с Катей всё же привыкшие к одинокой и уединённой жизни, в которой мы посвящали себя чтению, философии и творчеству, стали постепенно, но, возможно, несколько торопливо, отходить от круга недавних знакомцев. Эта поспешность была вызвана также и тем, что спустя какое-то время мы поняли, что они употребляют наркотики, по большей части, опиум. Я, и Катя тоже, не потребляли даже алкоголь в больших количествах (считая это бессмысленным побегом от действительности, от которой всё равно не убежать: нет смысла смотреть сквозь розовые очки, которые скоро треснут и разобьются), и совершенно не желали подвергать себя пагубным воздействиям этой среды, в которой случайно оказались. Ни воспитание, ни просто совесть не позволили бы мне принять участие в том, что, как правило, бывает в компаниях людей, применяющих подобные препараты - в групповой любви.
 Увы, мы не успели расстаться с этой компанией вовремя, и потому случилось то, что случилось. Одним словом, мне было предложено поучаствовать в одном деле, при успешном исходе которого мне могло неплохо перепасть в финансовом плане. Хотя это вознаграждение было весьма туманным и зыбким, в тот момент я поддался искушению этой авантюры, а потом отступать было уже поздно…
 И в одну из холодных октябрьских ночей, когда небо было полностью затянуто тучами, вооружённые ломами и лопатами, мы брели по обветшалому кладбищу. Нас было семь человек: я с Катей и наши приятели - три парня, две девушки. Ничьих имён я называть не буду, хотя бы потому, что просто не знаю, кто из них ныне жив, а кто - нет.
 Кладбище, по которому мы шли, было давно заброшено, и находилось вдали от черты города. Оно не имело ограды (лишь изредка с какой-нибудь стороны встречались поваленные дряхлые доски), а неожиданно начиналось посреди какого-то, поросшего высокой травой и деревьями, поля, окружённого холмами. А немногим дальше уже начиналась кромка леса.
 И вот посреди этого поля постепенно начали выглядывать из-за зарослей покосившиеся кресты и надгробия – одно, второе, третье, а затем они уже плотной стеной окружили нас, так что нам приходилось ступать прямо по холмикам, которые нередко осыпались под нашими ногами. Но разве это было осквернением по сравнению с тем, что мы замышляли, с той алчностью, что копилась в наших сердцах. В сердцах, скованных в тот миг страхом. Напомню, мы все были готами, и, следовательно, все мы были в той или иной степени подвержены суевериям. Да что там суевериям! Мы, сами призывавшие души на спиритических сеансах; мы, начитавшиеся произведений, заполненных воскресшими мертвецами и злыми призраками! Нам ли было не бояться… И в то же самое время мы все, как в тот момент мне казалось, были готовы ко всему и не уступили бы ни перед чем.
 Задувал нечастый холодный ветер, но его резкие порывы качали траву и деревья, срывая увядшие листья, поскрипывали обветшалые могильные кресты. Из-за тёмных туч проступала почти полная луна и где-то в лесной чаще временами завывали волки.
 Мы с Катей шли позади всех, и Катя крепко держала меня за руку и старалась не смотреть по сторонам. Я же, наоборот, с любопытством рассматривал погост. Он был неширокий, но какой-то длинный, как тоннель, уходящий вперёд. Надписи на надгробиях прочитать можно было лишь вплотную, и потому ни одной из них я так и не узнал, фотографий не было вовсе; кое-где я заметил истлевший венок. Лет сто, если не больше, здесь никого не хоронили и, похоже, даже не навещали. Замечу, что перед тем, как отправиться сюда, компания наша - естественно, кроме меня и Кати - изрядно обкурилась, правда не опиумом, а анашой и весь путь сюда сильно веселилась, особенно обе девушки, что не переставали смеяться. Но когда мы подъехали к этому месту (а путь наш с города занял около двух часов), они притихли, и теперь никто не издавал ни звука. Не знаю, кто о чём думал, но лично я, время от времени, молился, прося у Господа прощения за то, что мы собирались сделать.
 Но вот мы оказались на месте. Несколько поодаль от остальных стояла двойная могила, единственная из всех имеющая ограду из высоких железных прутьев, обвитых по кругу двумя другими прутами. В ограде имелась дверца, которую не без труда, мы и открыли. Обе могилы были не засыпаны песком, а имели каменную кладку. На надгробиях была надпись кириллицей, но на непонятном мне языке. Не знаю, откуда про это прознали наши знакомые, но могилы эти, по их словам, принадлежали цыганскому барону и либо его жене, либо дочери. Предполагалось, что вместе с ними захоронено немало различных богатств, потому-то и были они заложены каменной кладкой. Собственно, меня и посвятили в это дело, должно быть, только затем, что им не хватало мужских рук, чтобы разбить это покрытие, тем более, на двух могилах. Катя же могла не идти, а пошла только потому, что практически никогда не покидала меня. Я взглянул ей в глаза, а она с нежностью, к которой примешивался страх, посмотрела в мои. Мы так ничего и не сказали, и я лишь заметил, как в неверном лунном свете сверкнул анкх , что висел у неё на груди. Такой же висел на груди и у меня.
 Мы принялись ломать кладку. Длилось это около получаса, а затем после небольшого перерыва мы стали копать. И когда одна из могил была раскопана, и на дне проглядывала крышка гроба, мы взялись за вторую могилу.
 Как итог наших трёхчасовых трудов, в которых приняли участие все без исключения, перед нашим взором, среди каменных кусков разбитой кладки и кучек песка, открылись две раскопанные на глубину порядка двух метров, могилы, на дне которых проглядывали из-за тонкого теперь слоя песка, два, обитых чёрной материей, гроба.
 А затем наступил тот ужасный момент, которого мне не забыть никогда. Что за наказание поджидало нас за нашу жажду наживы, за нашу алчность, из-за которой мы, мы – люди религиозные! - не устрашились даже грехом осквернения и совершили акт вандализма.
 Мы с Катей стояли наверху, мы и те две девушки, тогда как гробы вскрывали их парни. Но в первом гробу не оказалось ничего, кроме костяка кисти руки. А потом один из тех трёх парней показал нам большое кольцо с ярким красным камнем. Но больше они ничего не нашли и решили вернуться к этой могиле позже, занявшись вскрытием второго гроба.
 На самом деле, отсутствие остального праха в гробу хоть и немного смутило, но не слишком поразило меня (да и остальных, видимо, тоже). Я знал подобные истории и не удивился бы, даже если другой гроб был бы весь заполнен украшениями и монетами вместо чьих-то останков. Но, увы, действительность оказалась гораздо страшней и чудовищней любых ожиданий.
 Сначала я услышал вскрик Кати, которая вдруг принялась бежать, и с силой тянула меня за собой. Доверившись ей, я послушно бежал следом, успев только однажды взглянуть на то, что было внизу. И далеко не сразу я осознал увиденное. Я слышал крики позади, но мы всё бежали, спотыкаясь о надгробия и продираясь сквозь заросли кустарников, и уже откуда-то издалека холодный ветер изредка доносил до нас эти крики и вой. Мы сбились с пути, поспешив сойти с территории кладбища в сторону, и не нашли машину. Остаток ночи мы провели, скрывшись за высокими кустами, как можно дальше от кладбища, у нас больше не было сил бежать. Мы сидели, крепко прижавшись друг к другу, по-прежнему молча и тихо, дрожа от каждого шороха и далёкого волчьего воя. И дома мы оказались только к вечеру следующего дня. Но с того самого дня нет покоя ни мне, ни Кате.
 Здесь, в самом центре большого города, в ночи, когда из-за густых туч проступает полная или почти полная луна, а резкие и холодные порывы ветра доносят до нас далёкий волчий вой, мы ждём расплаты за нашу алчность. И всё чаще возникает в моём мозгу мысль о том, чтобы вернуться и, закопав могилу, накрыть её вновь каменной кладкой. Ибо в гробу лежал большой полуистлевший волк…
 Я – гот и я не страшусь смерти, потому что в смерти – жизнь. Но я не могу пойти туда, потому что Катя пойдёт за мной. Потому что мы связаны одним мрачным роком. Я смотрю на наши анкхи и замечаю, насколько они похожи в каждом изгибе и каждой чёрточке. Я смотрю на наши лица на портрете, что нарисовала она и вижу, как схожи черты… Наши судьбы одинаковы, и мы одни в этом мире… Я не пойду туда, потому что боюсь обречь её на мучительное посмертие в зверином обличье. Мы умрём в страхе, но мы умрём вместе. Ибо для гота – любовь превыше всего.

 Ибо в смерти – жизнь, но лишь когда смерть в любви.
 
 
                21 сентября 2004