Как я стала тем, кем стала

КАК Я СТАЛА ТЕМ, КЕМ СТАЛА

Насте Сонько и всем, кто найдёт в этом рассказе что-нибудь близкое.

 Как здесь прекрасно! Тихо, спокойно… Здесь нет этого шума и гама, издаваемого людьми и машинами. Только птицы повторяют свои отрывочные трели, да ветер шелестит ещё редкой листвой кустов и деревьев.
 Приятно пригревает Солнце. Снег ещё не полностью растаял, но совсем скоро это случится. Природа в ожидании своего Возрождения, - сколь банальна и сколь верна эта фраза. Всё верное и точное кроется в простых, зачастую потрёпанных, фразах. Так же и с любовью! И я влюблена…
 Какое значение имеет, кто она, моя любовь? Её имя, возраст, национальность, вероисповедание, пол… Но поскольку, слово Любовь женского рода, то и я буду называть её – “она”. Она красива, чудесно и необычно красива, но это не самое главное, - главное, что она – единственный человек, который понимает меня. Понимает во всём – от любви к цветам до любви к кладбищам; понимает и разделяет почти все вкусы в литературе и музыке. Она – человек, которого я ждала, и не верила в то, что такой человек существует.
 Кроме неё, никто и никогда даже не пытался понять меня. Называли если не больной и шизанутой, то, во всяком случае, странной. Все без исключения считали меня странной. Но почему?
 Только за то, что я не гуляла с подружками и парнями, не ходила на дискотеки, читала не любовные романы, а классику, слушала не попсу, а метал! За то, что я не удовлетворялась формой, а вникала в содержание… За это меня считали больной!
 И однажды моя мама, которая была убеждена, что девочка должна носить коротенькие юбки и красить губы розовым блеском, и которой я пыталась объяснить, чем отличается экспрессионизм от импрессионизма, отвела меня к психологу. Ткнув пальцем в толстую энциклопедию, пожилая женщина с учёным лицом в больших очках, молвила: “Прочти”. И я прочла: “Тафофилия - пристрастие к кладбищам, надгробиям и похоронным ритуалам. Относится к патологии влечений. Один из аспектов танатофилии, при котором влечение к смерти проявляется как любовь к прогулкам по кладбищам. Возможно, является одной из форм некрофилии".
 Более заставить меня пойти к ней, моим родителям не удалось. В конце концов, если даже предположить, что какое-то, глубоко потаённое в бессознательном, влечение к покойникам и имеется, то я о нём не подозреваю, и никаких подобных фантазий никогда не строила.
 “Прекрасное в мёртвом” – с этим я, несомненно, согласна, но это не значит, что я отрицаю его в живом. Мы (люди, которых обычно называют готами) видим прекрасное во всём, где оно есть. Они считают, что смерть – это нечто невообразимо ужасное. Но смерть – неотъемлемая часть жизни, более того, она её закономерный итог. Она страшна? Но разве жизнь – нет? Жизнь и смерть – единственные незыблемые истины, единственные основания всего сущего, и единственные несомненные вдохновители для любого искусства.
 …В наушниках играет Dead Can Dance. Чудесная музыка, и как чудесно поёт Лиза Джеррард! Название переводится примерно, как “Танцующие мертвецы”, но трудно не заметить сколь сильно “Дэд кэн дэнс” напоминает слово декаданс.
 Искусство декаданса находило прекрасное в смерти, и - в первую очередь, в смерти. Само французское слово d;cadence означает “упадок”. Так почему же писатели-декаденты, такие как Шарль Бодлер, Поль Верлен, или предтеча символизма Эдгар По, признаны классиками, и… и, в общем, - признаны. В то время как мы (речь не идёт о таланте, речь идёт о миропонимании и мироощущении) прозваны придурками?.. Даже можно копаться в психологии, во всевозможных отклонениях, но, даже предположив, что все мы действительно больны, много ли это хуже глупости и поверхностности того большинства, которое именует себя нормальным? Должно быть, им никогда не понять нас, так же, как нам – их. Но мы можем простить им их ограниченность. Печально, что даже близкие люди, вроде отца и матери, сестры или брата, даже не пытаются понять нас, а сразу же ставят диагноз.
 Конечно, мои родители помнят меня ещё и совсем другой. И это было не так давно, а для них – тем более. Должно быть, им кажется, что в том, какой я стала виновата музыка, которую я слушаю. И что, стоит только мне начать слушать то, что слушают все девочки моего возраста, как я начну соответствующе одеваться, ходить на дискотеки и встречаться с мальчиками… Глупо, до глупости наивно так полагать. Как я могу начать слушать то, что мне противно в своей бессмысленности? Да и не в музыке здесь вовсе дело…
 Чтобы человек что-то понял в своей жизни, чтобы он задумался над своей жизнью, ощутил “существование”, как говорят философы-экзистенциалисты, необходим некий перелом, некая пограничная ситуация, когда человек оказывается между жизнью и смертью. Да и то, вероятно, только в том случае, если человек не обделён от рождения способностью мыслить. Ведь иных в их закостенелой безмозглости не исправит ни война, ни тюрьма, ни болезнь.
 Мне не понадобились столь трагические события. То, что случилось в моей жизни весьма типично, и незначительно для посторонних глаз. Однако субъективно эти события не менее трагичны, чем названные выше.
 Началось всё с любви. Не смейтесь. Вам это кажется смешным. Мне самой бы это показалось смешным. Какая глупейшая банальность! Любая девушка в юные годы страдает от несчастной (безответной или утраченной) любви, плачет, не спит, не ест, пишет (или пытается писать) стихи…
 Я тогда не знала, что такое любовь, и не уверена, была ли это она. И есть ли вообще она…
 Я была ещё совсем девочкой, знала о любви только то, что показывают в сериалах… Впрочем, я читала Петрарку. Всё же, я не была безнадёжно тупа, как большинство моих одноклассниц. Я училась тогда в 8-м. Он – в 11-м. Я нередко видела его в школе – всегда одинокий, в неизменно чёрной одежде. Мои подруги посмеивались над ним и его длинными волосами. Я же смотрела с любопытством и некоторым страхом. Познакомились мы также в школе. На каком-то школьном мероприятии. В актовом зале, куда нас всех загнали, мы оказались на соседних местах, и я поинтересовалась, что играет у него в наушниках, которые он слушал заместо концерта. Он достал наушник и протянул мне. Я услышала странную, неслыханную ранее музыку – довольно тяжёлую, но при этом безумно красивую. Я спросила, что это. Он ответил одним словом – Lacrimosa. Эта группа стала первой, открытой мной. Позже я узнала ещё немало прекрасных и интересных исполнителей, но Lacrimosa навсегда осталась для меня чем-то вроде верховного бога в сонме божеств. (Пожалуй, здесь психологи начали бы говорить о фанатизме и идолопоклонничестве, но я не безумная фанатичка; конечно, я собираю информацию и фотографии любимых музыкантов, но в той же мере я собираю информацию о любимых поэтах и писателях – я не схожу с ума по ним и не томлюсь желанием получить от них поцелуй, жвачку или даже автограф – мне вполне хватает их искусства!)
 Так я и сидела до конца концерта с наушником в ухе, и слушая неведомую, но зачаровавшую меня музыку. С того момента, встречаясь в школе, мы с улыбкой приветствовали друг друга… Затем как-то встретились на субботнике. Субботнике, когда нам пришлось убираться на кладбище. Кладбище, которого, до того момента, я боялась. Возможно (на заметку вам, господа от психологии!), с того момента я и заразилась этой самой тафофилией. Может, и так…
 Но может быть только то, что может быть. То, чего не может быть, никогда не происходит… Кто это сказал? Кажется, Кафка?
 Как бы там ни было, этот случай стал началом нашего романа… Как это пафосно-то звучит! Во всяком случае, положил начало нашим отношениям. Увы, отношениям недолгим. Да, они были сложны и противоречивы. Мы ругались, часто ругались, можно даже сказать, чуть не дрались. Наши ссоры были порождены спорами. Сейчас я, конечно, понимаю, что не права была я. Он учил меня истинам, которые давно познал, а я не соглашалась. Но не споры и следующие за ними, как следствие за причиной, ссоры положили конец нашим отношениям. Дело было вовсе не в нас, а лишь в обстоятельствах. Обстоятельства – это условность, они выдуманы людьми, чтобы скрыть свои слабости, но почему-то именно они нередко мешают нам в осуществлении наших желаний. Когда он окончил школу, родители отправили его учиться в другой, крупный город. Он обещал писать и каждое лето приезжать. Интернета тогда у меня не было, но sms он регулярно слал в течение всего первого года. Но даже по ним мы умудрялись спорить и неизбежно ругаться. Летом он приехал, и мы встретились, и оба почувствовали, что былых отношений больше нет. Со следующего учебного года общение медленно, но неуклонно свелось к нулю. Летом он не приехал.
 Возможно, он встретил другую. Возможно, более близкую и понимающую, чем я. Возможно, так лучше.
 Но я-то страдала! Да, именно так, как и все девочки – ничем не могла себя занять, думала о нём, не спала, не ела трое суток (вот уж не знаю с чего!). Это длилось полгода, даже меньше – месяца четыре. Потом остались только приятные воспоминания и благодарность. Он научил меня жизни, показал, как она сложна и многообразна; что она не ограничивается телевизором и тем, что крутят по нему: ток-шоу и популярной музыкой; он познакомил меня с писателями, художниками и музыкантами, чьё творчество не воспринимает большинство, потому что оно не вписывается в привычные рамки и стандарты. Потому что удивительно и прекрасно. Но если бы не страдания, те первые в моей жизни страдания, я бы не смогла в полной мере понять и оценить их искусство. Потому я благодарна ему и за страдания. “Страдания очищают человека” – так сказано где-то в Писании, так говорил и Достоевский, в том числе, поучая молодого Мережковского, он говорил: “Чтобы хорошо писать, нужно страдать”. А Сёрен Кьеркегор, философ, впервые употребивший термин “экзистенция” для обозначения жизни человека, говорил, что отчаяние – идейный импульс философии…
 Но если он обратил меня к страданию, то мой пёс обратил меня к смерти.
 К тому моменту, как умер, он прожил у нас семь лет. Трудно говорить о любви, об искренней любви к животному (не надо иронично смеяться и вспоминать другую сексуальную патологию). Возможно, любви не было. Но была привязанность. Это неудивительно – за семь лет трудно не привыкнуть к доброму животному, всегда радующемуся просто тебе и готовому всегда, когда тебе плохо, словно бы утешать, положив лохматые морду и лапы тебе на колени. Тем более дорог был мне сей пёс, что я сама семь лет назад притащила его к нам домой.
 Надо отдать должное моим родителям – несмотря на косность, и даже, пожалуй, ограниченность, люди они добрые, и не вышвырнули принесённого мной лохматого щенка на улицу. И за всё время его пребывания у нас, ни разу не высказали сожаления об этом и желания избавиться от него. Но всему приходит своё время, и время смерти моей собаки выпало на тот тяжёлый период, когда я страдала от утерянной любви. Беда, как известно, не приходит одна. И так надо. Это необходимо для того, чтобы закалить наш дух… Как-то меня спросили (да, это он спросил), в чём разница между душой и духом. Мне вопрос показался простым до элементарности, но, к своему удивлению, я не смогла ответить на него ничего вразумительного. Думала над этим я неделю, поскольку вообще не умела над чем-то долго размышлять, сосредотачивать своё внимание. И только недавно меня внезапно осенила мысль. Она пришла будто бы из ниоткуда, ведь я не задумывалась над этим вопросом уже очень долгое время. Быть может, где-то в подсознательном он крутился и пережёвывался нервными клетками, а затем их готовый продукт в форме ответа по ответственным за это путям был экспортирован в моё сознание? Как знать. Но до меня вдруг дошло понимание, что, если душа – это наш разум, то дух – это наша воля. Да, как у Арии – «Воля и разум». Как говорят учёные, единственные две вещи, которые отличают человека от других животных. А также они говорят, что другие животные, в отличие от человека, не осознают смерти. Мне кажется, что это неверно. Мой пёс знал, что умирает. Его глаза на умном лице (мне трудно назвать то выражение мордой) были полны глубокой печали, он смотрел так, словно прощался. Никогда прежде не смотрел он так.
 Я похоронила его сама. На этом самом кладбище. Закопала рядом с могилой бабушки.
 После его смерти, я осталась одна. Со своими подругами я и так виделась крайне редко, после того, как в моей жизни появился тот парень - человек, заставивший меня по-иному взглянуть на жизнь, взглянуть на саму себя и вглубь себя: ведь между мной внешней и мной внутренней оказалась глубокая пропасть, мостик над которой был выложен десятками всевозможных масок, и чем дальше, тем темнее и грустнее становились они. Жить совсем без масок человек не может, иначе он стал бы грязным порочным животным… которое, в то же самое время, одолевают стремления к добру и красоте. Многие люди ведут двуличное существование, и нередко сами не могут понять, каково их настоящее “Я”, вспомните героя романа Уайльда «Портрет Дориана Грея».
 По большей части, мы всегда балансируем где-то между моральными чувствами и низменными инстинктами. Об этом свыше века назад поведал миру добрый еврейский дедушка по имени Сигизмунд, и оказался абсолютно прав.
 Однако с тех пор, как я увидела эту бездну и ужаснулась этому разрыву, я отрицала все те маски, которые были мне наиболее чужды. К великому сожалению моих родителей и подруг, ими оказались те, на которых застыло выражение глупой радости. Не надо, не думайте, что я совсем разучилась улыбаться. Просто теперь я радуюсь и улыбаюсь, когда действительно испытываю чувство радости, а не когда мне рассказывают пошлый анекдот…
 Всё же люди очень боятся правды. И мои подруги, после того, как я стала честной и искренней, отшатнулись от меня. Совсем скоро я осталась абсолютно одна.
 Огорчило ли это меня? Нет, нисколько. Я была только рада уйти от чуждых мне людей. У меня появилось много свободного времени, которое я уделяла чтению литературы, прослушиванию музыки и самопознанию. Да, я узнала удивительно много нового о себе. Всего не перечислить, да и не стоит.
 Как жаль, но люди не только боятся того, чего не понимают, но и ненавидят. Некоторые из моих подруг решили отомстить мне. (За что? За то, что была с ними молчалива и пряма? За то, что “отшила” их?)
 Я не хочу вдаваться в подробности того, какие козни они устраивали или пытались устраивать мне. Глупости людской нет предела, но самой большой глупостью при этом является обида на неё. Заметив, что их попытки как-то очернить меня в глазах окружающих, вернее, в глазах одноклассников, не приносят никаких плодов, а именно – я не обращаю на них внимания, они решили перейти к мерам прямым и, по их мнению, видимо, радикальным. Началось всё с неумелой подножки, которая лишь вывела меня из равновесия, но не способствовала моему позору (в глазах окружающих) в виде разбитого об пол лица. Дошло же до того, что мои милые экс-подруги вознамерились устроить судилище в женском туалете. Они упрекали меня в некоем к ним неуважении и дерзости (Боже! До чего мы дожили! Редкая девчонка сейчас не говорит, как пацан, а иная – и похлеще!). Видимо, они собирались меня унизить – то ли побить, то ли исцарапать, порвать одежду… Возможно, рассчитывали лишь припугнуть, предполагая, что я трусливо убегу. Убегать я, конечно, не собиралась. Если страх и был, то где-то слишком глубоко, чтобы я его почувствовала. К тому времени, я уже подавила его. Добилась состояния атараксии, если так уместно выразиться. Равнодушно я взирала им в глаза своими, густо подведёнными тёмной подводкой. Но моей казни не суждено было состояться. Как в античных пьесах, явился “бог из машины” – учительница, и разогнала сей балаганный суд. В моей голове только что родилась фраза, хорошая фраза, надеюсь, что она моя, а не сплагиатированная: не святые непорочную судят. Фраза актуальна по отношению, например, к судам инквизиции. Актуальна же и в моём, и в других, подобных случаях. Ещё мне думается, что подобной фразочкой мог бы быть подписан какой-нибудь из офортов Гойи. Из его жутких «Капричос».
 Как ни странно (то ли закономерно), но с тех пор, хоть насмешки не прекращались, однако иссякли мелкие подлости. Должно быть, им просто надоело, что я никак на них не реагировала.
 Друзей в своём захолустном городе я так и не встретила, но вскоре, после появления Интернета, нашла их во многих других городах.
 Есть замечательные порталы, посвящённые готической субкультуре, и там множество интереснейших людей. Конечно, далеко не все они близки мне. Но если меня не очень-то смущает, что среди готов встречаются сатанисты и/или ублюдки (как и в любом сообществе, тем более что готы – большая неформальная группа, не ограниченная ни социальными, ни этническими, ни иными рамками), то меня смущает, нет, даже раздражает присутствие в субкультуре людей, чуждых этой субкультуре. Этаких хамелеонов, подстраивающихся под веяния моды (а готика – увы, в последнее время, стала модным явлением). Меня саму как-то назвали “не ТРУ” (то есть, не настоящей) – пожалуйста, может, я и не гот вовсе, но я чувствую близость своего мировоззрения этой субкультуре. Ведь, в первую очередь, дело в этом, а не в том, слушаешь ли ты Lacrimosa или Theatre Of Tragedy (ведь слушать подобные группы можно будучи, скажем, поклонником тяжёлой музыки, но никак не готом), и не в том, читаешь ли ты По и Лавкрафта (читать их можно из любви к фантастике). Если творения вышеназванных деятелей искусства тебе не просто нравятся, а они близки тебе, тогда тебе близка и готик-субкультура. Хотя, конечно, здесь мнения также могут разойтись, поскольку понятие “готик-субкультура” столь же размытое, сколь и понятие “рок-культура”. Но для себя я определила это так. И когда я вижу в близкой мне среде тех “гламурных девочек”, подобных моим бывшим подругам, я справедливо негодую. Кто-то, возмутившись, скажет мне, что я сама была такой “гламурной девочкой”, но это возмущение несправедливо – “гламурной” я никогда не была (если бы была, то моя душа вряд ли бы отозвалась с таким трепетом на мрачные нотки готической музыки). Я была лишь обычной девочкой (не забывайте, что я тогда была ещё очень юна), не слушающей рок-музыку и не задумывающейся о смысле жизни, только потому, что не подозревала о том, что есть нечто подобное. А если и подозревала, то весьма смутно. И, быть может, никогда бы не узнала и не открыла себя, всю жизнь промучившись от неведомого дисбаланса в структуре своей личности (мда, мой слог порой выдаёт увлечение психологией), если бы не два события, или, вернее, два существа в моей жизни, о которых я уже поведала.
 Собственно, так я и стала тем, кем стала.
 И пусть я осталась одна (во всяком случае, внешне), но в гармонии с собой – а это неоспоримое достижение в жизни человека.
 А недавно в моей жизни вновь вспыхнула звезда любви. Я уже сказала, что не назову вам её пол, но это замечание весьма прозрачно. Догадаться, что это она несложно. Человек бисексуален по природе своей, так зачем ограничивать себя сомнительными рамками? Правильный выбор всегда находится путём проб и ошибок. Я не боюсь новых страданий, которые всегда сопровождают близкие отношения. Я не боюсь также общественного мнения, поскольку у него нет прав на осуждение. Если я допущу ошибку, я признаю её. Если ошибка окажется серьёзной – осужу её. Эта жизнь – моя, и только я несу за неё ответственность.
 Так и вы, те неведомые читатели, кому я написала историю моего становления, не упрекайте меня ни в чём и не судите. Это не в вашей компетенции. Не судите также и мой возможный цинизм. Мы – романтики глубоко в душе, но наш век убивает романтизм, и мы обречены, просто для того, чтобы иметь силы жить, обречены воспитать в себе цинизм. Тот особый цинизм, который приобретает формы “тёмного романтизма”. Потому, не отвлекайтесь на критику, и лучше загляните глубоко в себя, найдите своё сердце… Тихо… Послушайте, что оно вам говорит… Слушали ли вы его раньше? Поступали и говорили ли вы в согласии с ним? Возможно, вам ещё только предстоит открыть себя. Это чудесное открытие! (Мне показалось или я говорю, как Коэльо? Ужас. Я не собираюсь никого учить – это мне несвойственно; однако, как-то закончить было необходимо, и получилось неизбежно пафосно…)
 И всё же, как здесь прекрасно! Тихо, спокойно… Кладбище – чудесное место.

                2-5 января 2007