Гостиница

ГОСТИНИЦА

(Драма в пяти действиях)

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е    Л И Ц А

 Романов Виссарион Антонович, хозяин дома
 Куделина Екатерина Львовна, мать его умершей жены, управительница дома
 Караганова Анна Андреевна, её дочь
 Сумской Игнатий Ильич, учёный-лингвист
 Скальский Евсевий Александрович, владелец гостиницы


Д Е Й С Т В И Е    П Е Р В О Е

Утренний трактир при гостинице. Пивная стойка в левом углу. Израсцовая печь. Высокие прямоугольные окна. Увесистая мебель: стулья, столы и лавки. Анна в зелёном платье с шалью на плечах, Игнатий в чёрном костюме с белой манишкой.

     Игнатий (смотрит в окно). Падает снег неумолимо и ласково. Будто любовь, которой не избежать на беду и счастье. Горы закутаны в снежную пелену. А хочется мне весенней радуги, журчанья рек и набухающих берёзовых почек.
     Анна. Да, падает снег. Сыплется и не иссякает. Уже целую неделю беспрерывно метёт. Перевалы занесены вьюгой. Мудрено выбраться отсюда… застряли мы… Снежный плен… пурга… Наверное, стихия не скоро уймётся…
     Игнатий. Но уголь для печи, мясо, вино и каравай есть. И буду я пользоваться библиотекой с древними книгами. Начну корпеть над учёным трактатом. Скучать я не буду…
     Анна (напряжённо). А как я?..
     Игнатий (сердито). Не нужно…
     Анна. Кому? Тебе или мне?
     Игнатий (решительно). Обоим. Я забыл тебя. Слушай: ведь столько лет прошло!
     Анна. Ну, не очень и много… Помню я стихи твои, посвящённые мне.
     Игнатий. У поэзии всегда свой срок. Я теперь всего лишь знаток древних языков.
     Анна. Я знаю… Как сегодня дышится легко! Многие твердят, и очень назойливо, что я красива. А ты как?
     Игнатий. Вопрос не ко мне.
     Анна (насмешливо). Почему же? Ведь комплименты – банальность.
     Игнатий (очень серьёзно). Любые слова обязывают.
     Анна (пожимает плечами). Ах, совсем я забыла. Слова ведь для тебя, как идолы. Слова подменили тебе реальность. Себя дурманишь ими, как наркотиками. И поэтому доселе живёшь, как бирюк.
     Игнатий (с лёгкой нервозностью). Не надо коверкать, искажать. Возможно, что раньше всё так и было. Но я теперь поистрепался, истёрся и уже научился извлекать выгоду. Сам даже удивляюсь, как щедро мне теперь оплачивают истолкования древних знаков. 
     Анна. Да, ты уже не похож на бродягу. И стал опрятнее, обрёл солидность…
     Игнатий. А тебе хотелось, чтобы иначе было?
     Анна. Не стану я лицемерить: да, я хотела бы этого. Все очень любят мстить. И всем приятно наблюдать, как превращается обидчик в ничтожество. Презрение к другим возвышает нас.
     Игнатий. Но часто величие такое – лишь мнимость… только грёза, а презрение к людям ничем не обосновано… Но бросим праздную болтовню. Ведь когда-то мы уже накалякались, наговорились досыта и всласть… Зачем ты здесь?
     Анна (небрежно). Случайность… превратность судьбы…
     Игнатий (решительно). Не верю я в это. Не пойму я: почему именно?.. но я не верю. Ты сегодня напряжённая и юркая… обычно ты – иная.
     Анна (с улыбкой). Ах, не забыл всё-таки!.. Ах, мужчины, мужчины!.. всегда ненароком обмолвятся… Но не буду я лукавить: у меня важное дело к тебе… И поверь: прежнее чувство во мне всколыхнулось вдруг…
     Игнатий (хмуро). Не подлизывайся, не ловчи.
     Анна. А ты отринь глупую щепетильность. Я всё тебе растолкую… Но я честно предупреждаю тебя, что при нужде я всегда смогу отречься от своих слов.
     Игнатий (не скрывая интереса). Интересный зачин. Неужели очередная авантюра?
     Анна (со вздохом). Не без того. Но ведь никто не помрёт, не будет изувечен и даже не обеднеет.
     Игнатий. Весьма забавны твои заверенья! Но ведь не бывает так.
     Анна (вкрадчиво). Вообрази некую ценность, о которой доселе никто не ведает. И если на похищенье не решимся мы, то будет для мира она потеряна.
     Игнатий (насмешливо). А если узнает мир о сей ценности, то кому быть её владельцем по закону.
     Анна. Опасному и плохому человеку…
     Игнатий (догадливо, с откровенной иронией). У которого не грех и стырить,  украсть… Ведь всех, кого обижала ты, считала ты скверными. Плохими считала  ты всех, кому творила ты зло… (Помолчав.) А зачем тебе именно я? Ведь ты аврально могла бы посвистать к себе и тех, кто вовеки ни в чём не усомнится, и не станет глупо трындить, болтать о морали.
     Анна. Я боюсь напороться на шельму совсем уж без совести. Надует меня, околпачит…
     Игнатий (с улыбкой). Значит, у меня в осадке совесть всё-таки есть?
     Анна. Верно. И ты не чужой… Надо украсть у того, кто тебе дал приют и заказал работу. Присмотрись к нему, вникни. И затем решай… Я не прощаюсь…

Она стремительно уходит. Появляется Евсевий в белом костюме и с галстуком-бабочкой.

     Евсевий. Желаю здравствовать… Что господину подать на завтрак?
     Игнатий. Я не прихотлив. Не лакомка я. Дайте паровую котлету, сыр, повидло и булочку.
     Евсевий. А разве господин не постится?
     Игнатий. А разве сегодня постный день?
     Евсевий. Да: пятница. Нельзя оскоромиться.
     Игнатий. Строгий пост не в обычае. И разве похож я на постника?
     Евсевий. На лютеранского батюшку вы похожи. На патера.
     Игнатий. А гостей много у вас?
     Евсевий. Двое. Вы, ваша милость, и дама, которая вас удостоила беседой.
     Игнатий (неприятно удивлённый). Удостоила?.. меня?..
     Евсевий (с поклоном). Простите… я обмолвился… Привык я почитать её семью. Она из местной знати.
     Игнатий. А тот, кто живёт в большом красном доме с зелёной крышей?.. Намерен я посетить его сегодня.
     Евсевий (морщится от неприязни). Изгой он здесь. Хотя и был он женат на сестре той, которая говорила с вами.
     Игнатий. Они развелись?
     Евсевий. Она погибла в лоне его церкви. У него – новая конфессия. Он умеет мастерски выворачивать карманы и кошельки. Продают машины, квартиры, земли, а затем выручку до последнего грошика тащат ему, своему идолу, как в прорву. Впрочем, ехидные языки уверяют, что не сам он заправляет  сектой, а его тёща.
     Игнатий (встревожено). А как погибла её дочь?
     Евсевий. Мутная история. Хотя и похоронили её на честном кладбище и в освящённой земле, но бродили слухи, что случилось греховное самоубийство. И хоть за её погибель тёща взъерепенилась на зятя, но, однако, его не бросила: в его особняке доселе живёт. Так вам подавать мясное блюдо?
     Игнатий. Пожалуй, всё-таки нет. Стану блюсти пост. Еду подайте мне в номер. Есть у меня время немного поработать.
     Евсевий. А что вам состряпать на завтрак?
     Игнатий. На ваш вкус я вполне полагаюсь.
     Евсевий. И вы не будете разочарованы.

Евсевий выходит в дверь на кухню за стойкой. Игнатий – в правые двери.


Д Е Й С Т В И Е    В Т О Р О Е

Просторная гостиная с диваном, оттоманкой и тахтою. Овальный стол слева, возле него три мягких кресла. Игнатий в чёрном костюме с манишкой. Виссарион в халате, напоминающем церковную ризу. Екатерина в длинном голубом платье. Игнатий скромно сидит  на стуле справа. Виссарион вальяжно расположился в высоком кресле слева. Екатерина сидит на краешке дивана в центре.

     Екатерина (строго и вкрадчиво). Объясните, милейший наш гость: почему вы сейчас понурый такой? И скуксились, и нахохлились… Взор у вас угрюмый и чело наморщено. И чем же удручены вы? Обидели вас?.. 
     Игнатий. Вовсе нет. Наоборот, я восхищён. Чрезвычайно богатая библиотека, редчайшие манускрипты! И ваше бескорыстие. Ведь ничего не требуют взамен. А я уже не верю в бескорыстие, и поэтому теперь несколько смущён и встревожен. (Обводит убранство гостиной рукой.) Не похоже, что здесь обитают бессеребренники.
     Екатерина (встаёт). Мой зять от ваших денег отказался, это верно. Но никогда не грешил он бескорыстием. Не обманитесь его умильной физиономией, с таким выраженьем и на жареного гуся он смотрит. Неужели вы полагаете, что вас пригласили сюда ради ваших научных интересов или из суетного желанья прослыть покровителем исследователей?
     Игнатий. Доселе я не сомневался в этом. Ведь ежели я сделаю всё-таки здесь научное открытие, то и ваши имена прозвучат в мире достаточно громко.
     Виссарион (с интересом и живостью). Неужели близки вы к научному открытию?
     Игнатий. Нет у меня полной уверенности… скорее предчувствие…
     Виссарион. Очень я рад за вас. Ублажайте себя вашим предчувствием! А я мыслями ринусь в банальность. Тёща моя права: чужды мне ваши научные интересы.
     Игнатий. Почему же сюда я приглашён? Не виляйте, иначе уеду прочь!

Игнатий встаёт, собираясь откланяться; Екатерина к нему подходит и  касается его локтя.

     Екатерина. Я полагаю, что я лучше сумею это объяснить, нежели зять. Не буду лицемерно и чопорно юлить… Он – кумир, пророк и глава нашей церкви. Но пока не очень она многочисленна; расширить надо её. Но ведь не достичь этого без святой, назидательной книги.
     Виссарион (важно вздымает руку). С корнями в глубокую древность… И не надо словесного трюкачества, финтов фразами… Писать нужно таинственно, но просто…
     Игнатий (недоумённо). Неужели вообразили вы, что можно святое писание состряпать таким вот образом?
     Виссарион. Если мне верит толпа, то моя любая белиберда – священна!
     Игнатий. Не гожусь я в апостолы.
     Виссарион (искусительно). Ещё как годитесь! С вашего лика хоть иконы рисуй. Суровый, угрюмый взор подвижника, одержимого верой. И внешнее благолепие.
     Екатерина (с укором Висссариону). Опять ты завидуешь… Не надо улещать его чрезмерно. Иначе возгордится он, закапризничает
     Виссарион (кивает согласно головой). Разумеется, все авторские права на святое писание будут мне принадлежать. Но ведь не буду я сквалыжничать, щедро вознагражу. Писать вы будете здесь, не вынося черновиков. Такой вот будет у вас режим.
     Екатерина. Чтоб не усомнился никто в авторстве зятя.
     Виссарион. Да. И вас будут яствами кормить, драгоценными винами потчевать. Любые лакомства, любые кулинарные шедевры приготовит для вас мой повар.
     Игнатий. Дикость какая-то и чушь. Сочинять в наше время священное писание?! Это – мания величия!
     Висссарион (встаёт). Во что люди верят, то и свято. Вы накропайте тексты, а священными их сделаю я. В наше время придумана тьма новых религий. У них миллионные отары паствы, табуны почитателей!
     Игнатий. Вы – не мессия!
     Екатерина (садится на диван). Не надо, сударь, ехидства.
     Игнатий. И какой вы желаете видеть новую религию?
     Виссарион. Мистической смесью. Христианство, хлысты, древние магические культы, язычество.
     Екатерина. Молю вас корпеть усердно над текстами.
     Игнатий (испытующе смотрит на неё). А вам, сударыня, какая нужда в новой религии?
     Екатерина (не прячет глаза, закидывает ногу на ногу). Моя дочь рехнулась и сгинула от подобной ахинеи, так пускай теперь как можно больше и других людей в этой идиотской мути барахтается!
     Игнатий (с иронией). А как же милосердие? Ведь новая ваша церковь пока христианская?
     Виссарион (вздымает, шагая, десницу). И, возможно, останется таковой. Ведь и пророк Магомет не отвергал полностью Библию. После завершенья ваших писаний осенит меня Откровение Господне… И книга ваша будет богоданной… ниспосланной свыше…
     Игнатий (потирает виски). В мозги такое кощунство не лезет… не укладывается в них…
     Екатерина. А вы, сударь, не смущайтесь. И не надо хмыкать! Возможно, и прочие религии именно так и зарождались.
     Игнатий. Упомянули вы, сударыня, о дочери своей и гибели её. Хочу я знать подробности.
     Виссарион (с явным раздраженьем пытается прервать разговоры на эту тему). Для вас излишни они! И чрезмерно они удручают меня. Тягостно мне об этом несчастье и словечко вымолвить.
     Екатерина. Если б ты меньше корил её за побрякушки, проигранные девочкой в казино, то всё не кончилось бы столь печально. (Обращается к Игнатию.) Поймите меня, сударь: не хочу я, чтоб люди мою дочь считали глупышкой, обобранной лихим шулером. Я усердно и рьяно готовлю ей посмертную славу пророчицы и блаженной. Да и второй моей дочери весьма полезно быть сестрой той, кого озарила небесная благодать.
     Игнатий. Странный способ удавить во мне совесть!.. Так вы желаете, сударыня, чтобы я из жалости к вашим материнским чувствам согласился на крамольное и бессовестное предложенье?!
     Екатерина (покоробленная). Пожалейте бедную мать!.. И ответьте, мой милый: неужели никогда в жизни не хотелось вам ринуться в дерзкую авантюру?
     Виссарион. Ах, авантюра, волшебная авантюра!.. Заворожён я тобою, кудесница!.. Я полагаю, что готовность к авантюре есть истинный признак гениальности. Самые большие авантюристы, по моему, – это мыслители, хотя их тела порой не вылезают из кресел-качалок. И если удалась авантюра в мыслях, то разве не означает это великое открытие в науке?..
     Екатерина. И разве, отвечая отказом на предложение наше, не проявляете вы греховную гордыню?
     Игнатий (очень удивлённый этим аргументом). Почему же гордыню?.. и почему именно греховную?
     Екатерина (наставительно). А кто вы такой, чтобы знать, на что сподобил вас Всевышний?.. А может быть именно вам предначертал он написать новую святую книгу?
     Игнатий. Извините, но такое у меня ощущение, что оба вы бредите.
     Виссарион. Но ведь мысли о новой религии возникли-таки в моей голове. Значит, было Всевышнему угодно внушить их мне. Обещайте мне тщательно обдумать моё предложенье.
     Игнатий (поколебленный). Пожалуй… Простите, но хотел бы я ещё поработать… покопаться в ваших фолиантах…
     Виссарион (подчёркнуто любезно). Пожалуйста… ройтесь, копошитесь в моих книгах. Библиотека моя отныне в полном вашем полном распоряжении.

Игнатий слегка кланяется и уходит.

     Екатерина. Вот и славно.
     Виссарион. Как вы полагаете: он согласится? Уломали мы его?.. Уболтали?..
     Екатерина. Без сомнения! Увяз профессор в тенётах наших! Ты тараторил весьма ловко. И он обещал поразмыслить…
     Виссарион (с сомнением потряхивая головой). Но ведь мы ещё не получили его прямого согласия.
     Екатерина. Но ведь не отказался он наотрез. А если не отказываются сразу и напрочь от такой нечестивой мерзости, как наше предложенье, то согласие почти обеспечено.
     Виссарион (слегка раздражённо). Интересно: почему во всех моих поступках вы склонны видеть только скверну?
     Екатерина. А что в них хорошего?
     Виссарион. Но ведь вы сами частенько подстрекаете меня к ним… подзуживаете… дёргаете… И приглашение сюда олуха этого – ваша затея.
     Екатерина. Он – не олух, не шалопай.
     Виссарион. Но неужели столь уж необходимо огромные деньги ему всучивать за его мистическую белиберду?
     Екатерина. Он – серьёзный учёный и чепухи-тарабарщины не напишет.
     Виссарион (с сомнением). Не знаю… не знаю… Но ведь как-то обходился я прежде без сотворения от моего имени нового священного писания. Доходы было неплохие.
     Екатерина (презрительно). Разве это барыши?! На приличный уклад в доме, на дешёвый уют только и хватает. Всякое дело расширять надо. И уж не забывай о пользе и возможностях роста твоего политического влияния. И помни о посмертной карьере моей дочери…
     Виссарион (снуёт с досадой по гостиной). Опять вы о ней!..
     Екатерина. Должен ты всё сделать, чтобы моя мёртвая дочь прослыла святой. А живой дочери будет на пользу это.
     Виссарион (стеная). Какая волна хлопот на меня нахлынет!
     Екатерина (встаёт и походит к нему). Не кривляйся… не утонешь… Под волну тебе незачем соваться. Читай погромче свои проповеди… у тебя это хорошо получается: лицо излучает властность. А я уж делами себя обременю: у меня копыта и хребет крепкие. (Помолчав.) И не заметишь по личине твоей, что ты – рохля. Не глупый, шустрый, юркий, но отчаянно квелый… Не жеребец, но вол!..
     Виссарион (обиженно). Опять бранитесь вы. Доброго слова никогда от вас не услышишь.
     Екатерина. Не противься мне, и услышишь ты от меня ласковое слово.

Они уходят.


Д Е Й С Т В И Е    Т Р Е Т Ь Е

Трактир в гостинице, утренние сумерки. Евсевий возится у стойки в переднике и поварском колпаке. Входит Анна в сером платье с воланами, у неё на шее бусы.

     Анна. Ах, милейший гостинник! И опять в кручине вы о своих убытках…
     Евсевий. Вьюга… почти буран…
     Анна. И отпугивают неистовые метели постояльцев…
     Евсевий. Да… и всё уныло… И досадно, и обидно…
     Анна. А я вот люблю метели. И нет у меня к ним боязни, если даже куролесят и беснуются они в людских душах.
     Евсевий. А я теперь и скромный, и тихий. И душа моя теперь без бурь прозябает в юдоли.
     Анна. Сегодня ведь день смерти моей сестры и мои именины.
     Евсевий (многозначительно). А я всё помню. Поздравляю и соболезную.
     Анна (небрежно). Благодарю. А где господин из соседнего номера?
     Евсевий. В это время обычно он здесь. Курит свою трубку…
     Анна (вспоминая). И весь он в клубах дыма коромыслом.
     Евсевий (с явным любопытством). Разве прежде встречались вы с ним?
     Анна (неохотно). Дружили мы… в прошлом…
     Евсевий (размышляя). Странно… впрочем, уже ясно…
     Анна (раздражённо). Что вы там бормочете, господин гостинник?
     Евсевий (не желая отвечать). А вот и мой постоялец!
     Анна. Я уже слышу скрип половиц.

Входит Игнатий в шерстяном сером костюме.

     Игнатий (бодро). Доброе утро!
     Евсевий. Пусть будет рассвет добрым даже в ненастье!
     Анна. Привет, мой уважаемый доктор! Ну и как: ужель по нраву тебе пришлись и мой зять, и моя матушка?
     Игнатий (усмехаясь). У меня самые разноречивые к ним чувства.
     Анна. И что же они клянчили у тебя?
     Игнатий. А почему ты решила, что непременно они будут канючить? А если меня бескорыстно пригласили ради учёных изысканий моих в эту пышную библиотеку?
     Анна. Сокровищ книжных бездна там. Ведь зять мой – отпрыск рода библиофилов. Но бескорыстно тебя не мог он пригласить: ему безразлична наука. Я уверена: книги лишь приманка в капкане на тебя.
     Евсевий (встревая). Вместе оба они гораздо каверзнее, нежели порознь.
     Анна (кивает согласно головой). Да, быстро они научились и рыбку удить и вымя доить.
     Игнатий. Не вижу я причины лгать. Предложили мне писать новую святую книгу… по окончании он объявит себя автором новой Библии… Полезна, мол, такая штука для его церкви… Покойную жену свою огласит он святой. Праху её в роскошной раке поклоняться будут, как мощам… И поскольку ты, разлюбезная моя, имеешь завидную честь быть её сестрою, то тебя с амвона нарекут ходячей святой реликвией и пророчицей. Такая вот роль тебе уготована…
     Евсевий (невольно восхищаясь, слегка кланяется Анне). Только матушка ваша могла придумать такой фортель!
     Анна (подходит к Игнатию). А ведь уже поколеблена твоя совесть. Соблазнов и честолюбивых грёз в тебя, милый, вдоволь накапали, и теперь они беснуются в тебе.
     Игнатий. К моему сраму, так всё и есть. И я в сомнении. Ведь я чую в себе силы такое сочинение написать! И соблазняет, искушает меня эта  уверенность в себе. И я уже почти решился…
     Евсевий. А я бы посягнул их обмануть.
     Игнатий (пожимает плечами). И я кумекаю об этом.
     Анна (садится за стол у окна). И не надейся. Матушка моя проницательна, ведунья она… и вещунья… Смогла же она придумать такое: сестру мою взбалмошную объявить святой!..
     Евсевий (укоризненно). Зачем промолвили плохо о ней? Была она в глуби своей достойной женщиной, хотя порою увлекалась, не спорю...
     Анна (осклабясь). Вы – давний её поклонник! Только порядочность её столь глубоко была в ней зарыта, что нельзя и различить. А вы досель ей верность храните… ведь так и не женились вы… и умрёте вы холостяком…
     Евсевий (задумчиво). Я для неё, к беде моей, чересчур пресен… с куцыми мыслями… И я, к тому же, эгоистичен и чёрств…
     Анна. Не прибедняйтесь: были вы игривым и забавным… И сестра моя, несмотря на гордость её, благосклонна к вам была… (Напевает.) Пока нынешний пророк не затесался в наш кружок… (После паузы.) Забудьте смерть её и бодритесь!
     Игнатий (с напускным безразличием садится на стул посредине комнаты). А как исчезла та, о ком идёт речь?
     Анна. И хоть была она взбалмошной, но в смерть она канула вполне благопристойно, как и подобает приличной даме. Чрезмерная доза лекарства. И горячая ароматная ванна накануне самоубийства. Погожий весенний день, вёдро, распахнутые окна, запах сирени… И нигде не пылинки. И облаченье на ней уже для гроба…
     Евсевий. Всё именно так и было: чрезмерная порция лекарства.
     Игнатий. А разве не запрещает убивать себя новая вера её?
     Евсевий (со вздохом). Всё там может быть, ибо применяются там особенные методы. Все те, кто по воле рогатого чёрта вляпался туда, обязательно продаёт своё имущество в пользу своего волхва. И теперь у них ни кола, ни двора. Они воздвигают… вздымают они свой монастырь, а вернее казарму, на опушке леса. И теперь покушаются они на лужок, где строили балаганы и карусели в ярмарку.
     Анна (вскакивает). И почитать будут сестру мою, как святую, как идола! Нелепость!..
     Евсевий (участливо). А почему не любили вы сестру свою?
     Анна (садится чуть позади Игнатия). Ведь мы не похожи… ведь были у нас разные отцы. Я не скрою: я не восторгалась ею. Не стенала истерично я после смерти её. Но ведь я и напастей не желала ей. Она мне была, в сущности, безразлична. А вот она презирала меня за то, что я родилась вне брака. А она, хоть и младшая, но была законнорожденной. И мать обожала её, меня же только терпела. И всучила сестрёнку мою тому, кого я в мужья предназначала себе. И венчались они в храме… Нечаянная исповедь моя прозвучала здесь…
     Игнатий (после приглушённого кашля). Мне многое теперь ясно.
     Анна (быстро встаёт). И я очень рада этому. Завтрак нам обоим подайте в мои покои, милый гостинник наш! Со старым шипучим вином на ваш выбор. И пенной медовухой!
     Евсевий (учтиво кланяясь). Поспешу я на кухню и в погреб.

Евсевий удаляется. Она подходит к Игнатию и целует его.

     Анна. Минувшая ночь в твоих апартаментах пронеслась, как в юности. Не изменился ты!
     Игнатий. А вот показалось мне, что восприятие твоё стало более тусклым.
     Анна. Разумеется, далека я от девических восторгов и на чудо уже не уповаю. Но я свежее духом, чем намедни.
     Игнатий (с улыбкой). А я начеку. Ты хочешь меня размягчить, разнежить, чтоб я был тебе покорен и не обманул тебя. Лукавая ты…
     Анна. Если начну я тебя убеждать в обратном, то буду смешной. Думай, что хочешь.
     Игнатий. А почему бы тебе ни сделать это самой?.. Ведь тебя прочат они в святую их церкви. И тебе легко проникнуть в их дом. Зачем я нужен тебе?
     Анна. Не хочу я прозябать и мыкаться в хибаре или в шатре у кочевника. В шалаше для меня ни с кем не рай. Нужны мне деньги на достойную жизнь; мошна моя оскудела. Мотовкой я была, а теперь перебесилась. Транжирить больше не буду. Скромной стану, уютной. А денег, вырученных за то, что я прошу тебя взять, хватит до смерти. И вовсе это не кража, а семейное дело.
     Игнатий. И зачем же постороннего тянешь в семейное дело? Сама к ним иди. Ведь тебя примут они, привечать будут… в святые вот прочат… Неужели не желаешь этой благодати?
     Анна. А моё горе именно в том, что я желаю. Вот приду я к ним и помирюсь с ними. И будто пучина болотная меня всосёт. А та, какой себя привыкла я видеть, умрёт. И тучкой, облачком мелькать во мне будут воспоминанья о той, прежней, невозвратной. И ни радостью они будут, ни истомной грустью, какую дарят старухам воспоминанья о первом бале. Нет, звучать воспоминания будут заунывной панихидой, вурдалачным чавканьем или хриплым харканьем кикиморы… Ведь такой я буду, какой они и хотели меня сделать. И, значит, глупо и напрасно я прилагала усилия избежать этого. И, значит, я – просто дура. Да ещё с манией избранности своей. Я себя хочу уважать. Не желаю себя считать я глупой, упрямой и вздорной… Самой себя я буду брезговать… Но соблазняет меня роль пророчицы, и неистово душу мою волочит к ним!
     Игнатий. Прекрати брюзжать! Вполне я понимаю тебя. И что же именно я должен украсть?
     Анна (с лёгкой торжественностью). С десяток подлинных рисунков Леонардо да Винчи и зашифрованный им крамольный мистический текст!
     Игнатий (с сомнением и скептической улыбкой). И где мне их искать?
     Анна. В древнем манускрипте Иоанна Златоуста в бирюзовом переплёте. Листы заклеены в переплёт, его распороть можно бритвой. Зять не ведает о раритетах. Коллекционером был его дед. И припрятал, наверное, самое ценное от своей родни. В этой семье ехидство – родовая черта.
     Игнатий. И как же узнала ты об этой неимоверной ценности?
     Анна. Сестра случайно обнаружила и мне сообщила накануне своей кончины. На встрече нашей моя сестра сама настояла. Будто свою вину хотела искупить. (Невесело.) Однако самой у мужа украсть она побрезговала. Такая вот милая шалость, каверза… Забубённая была у сестры головушка…
     Игнатий. И твоя сестра не усомнилась в подлинности?
     Анна (возмущённо). Она же – эксперт, она – искусствовед по эпохе Возрождения.
     Игнатий (с горькой иронией). Словом, теперь всё почти законно. Ловко!.. Ладно… ожидай результата… Шубу свою одену и поковыляю по сугробам… Я не прощаюсь…
     Анна (размашисто его крестит). Я буду тебя ждать.

Они расходятся.


Д Е Й С Т В И Е    Ч Е Т В Ё Р Т О Е

Гостиная с камином в полдень. Екатерина в чёрном платье и с белой шалью на плечах. Игнатий в сером костюме сидит в кресле в левом углу. Екатерина сидит на диване посредине комнаты.

     Екатерина. Простите, что я оторвала вас от книг. Я позволила себе помешать вашим занятьям, чтоб узнать ответ на моё предложенье.
     Игнатий. Сделал мне предложенье ваш зять, хотя отчасти и вашими устами.
     Екатерина. Полноте! Неужели вы досель не сообразили, кто управляет здесь? Могли бы и смекнуть.
     Игнатий. Я уже сообразил, что имеете вы здесь некое влиянье.
     Екатерина. Да вы не мямлите. Некое влиянье!.. Из-под ига воли моей при жизни нельзя вырваться.
     Игнатий. Рассказали мне в гостинице байку о вашей младшей дочери.
     Екатерина (встаёт и начинает ходить). Да, там кишат слухи! И на меня там куксятся… Уберегла бы я дочь, будь я рядом! Но втемяшилось мне поехать на целительные грязи в санаторий.
     Игнатий (ядовито). Я почему-то не сомневаюсь в том, что вашу дочь настигла смерть накануне вашего возвращенья.
     Екатерина (пристально смотрит на него). Ишь, какой вы смекалистый!
     Игнатий (помолчав). И что же вы теперь от меня хотите?
     Екатерина (решительно). Не хочу я, чтоб заполучил на новое святое писание авторские права только мой зять; должна иметь их также и я. Хочу я бесспорных улик, что не он сочинил святую книгу. У него и без этого гонора с лихвой. (Требовательно.) И не должно мелькать в этой истории ваше имя; награда будет более чем щедрой.
     Игнатий (задумчиво). Вот ещё и церковь ваша не успела до конца организоваться, а уже в ней раскол. Вы желаете, хотя, возможно, и сами не осознаёте этого, погубить вашу церковь вместе с собою.
     Екатерина (с нарочитым удивлением). Да разве я стремлюсь к гибели?
     Игнатий. А разве нет? Вы излагаете всю свою подноготную первому встречному.
     Екатерина (желая его уязвить). Не больно вы мне опасны.
     Игнатий (встаёт). Но ведь у многих неприязнь к вам. И даже у старшей вашей дочери. Почему вы расстроили брак старшей дочери, и за её жениха выдали её младшую сестру?
     Екатерина (садится в кресло в левом углу). После брака столь завидного я стала бы не нужна старшей дочери: без колебаний она кинула бы меня прозябать и гаснуть в солончаковой степной хибаре. Ведь стерва она, даже похлеще, чем я. А младшая дочь была податливей, и не теряла я над ней власть свою. И власть над её мужем обрела. А старшая дочурка подмяла бы его под себя. И не позволила бы мне влиять на него. И не жила бы я сейчас в этом доме…
     Игнатий. Старшая ваша дочь похожа на вас.

Игнатий отворачивается к окну.

     Екатерина. Теперь не буду я возражать против их брака; буду их даже принуждать к нему.
     Игнатий (порывисто оборачивается к ней). Зачем?
     Екатерина (насмешливо). Теперь такая свадьба – унижение для моей гордячки. И если я сумею дочурку склонить к такому браку, то больше не выпорхнет она из лапок моих.
     Игнатий (угрюмо). Нечто в вас есть маниакальное!
     Екатерина. По-вашему: я – сумасшедшая? Вовсе нет: я бы наверняка различила  признаки душевной болезни. Но в себе не нахожу я симптомов безумия. А ведь я в психиатрии хорошо смыслю… институт я окончила по этой специальности… Ведь именно я создала методики превращения человека в полного, абсолютного раба. Ведь эта церковь до появления моего была не более чем кружком или семинаром по толкованию Библии… А теперь всякий, кто переступит порог этого дома, непременно станет нашим покорным рабом… И всё это сотворила я!.. А зять мой – рохля, слюнтяй…
     Игнатий. А ведь не производит он такого впечатленья.… И если уже отлажен, отшлифован механизм порабощенья новичков, неофитов вашей церкви, то зятю вы, пожалуй, не нужны. А вы хотите, наверное, привязать его к себе второй дочерью. Ведь он прежде любил её.
     Екатерина. А вы и теперь её страстно любите! Всё я про вас обоих знаю. Я велела присматривать за нею. И вас позвала я сюда ещё и потому, чтобы глянуть на вас: какая вы штучка?.. почему дочурка на вас, такого банального, польстилась?.. Какая теперь карикатурная гримаса у вас!.. Словно у вас оскомина!..
     Игнатий. Уязвить меня хотите?.. И уж это своё желанье вы не отрицайте: всё по мине на вашем лице видно. Но и я не премину покоробить вас… Ведь чую я, что в зятя своего именно вы влюблены, а дочери ваши не более чем средство остаться вам рядом с ним! Оставаться, пусть даже без малюсенькой надежды на взаимность. Ведь вы теперь для него…

Игнатий смотрит на неё и молчит.

     Екатерина (продолжает его мысль). Тётка-яга… Но даже в моём преклонном возрасте я могла бы успешно соперничать с дочками, если б не были они, как и я, ведьмами. Ведь я сама передавала им родовые знания и опыт. (С гордостью.) И они теперь умеют не хуже меня управлять чужими мыслями... и заклятия бормотать, и волхвованьями души морочить! Мне во всём мои крали уподобились, но они моложе и краше, и поэтому чары их сильнее…
     Игнатий (угрюмо перебивает её). У вас теперь только одна дочь осталась… и ту доконать вы способны… 
     Екатерина (говорит с запинкой).  И в этом вы правы… пожалеть её надо… но себе не в ущерб… А ведь я наблюдала, как вы слушали меня… как внимали, как впитывали… Вас томило жаркое, яростное и жадное любопытство… такое, что из вас слюнки вместе с потом текли!.. Вам жутко интересна живая моя дочь!.. А та нам каверзу готовит, не сомневаюсь я в этом. И захочет она использовать вас для своей цели. Поберегитесь!.. Я достойна я большего доверия, нежели моя дочь, ибо не хочу я казаться благородней, чем есть… Она не просила ничего у нас украсть?.. Блуждают легенды в этом захолустье, что оказалось наследство некоего деда гораздо меньшим, чем ожидали. И что скупил он тайно уйму драгоценностей и схоронил их из ехидства… Их и теперь ищут, ямы копают в окрестных лесах…  ничего не ворковала дочка об этом?..
     Игнатий (со скрытой злостью). А ведь я не вор…
     Екатерина. Пока ещё нет… Но вы обдумайте моё предложенье о грядущем святом писании… А дочке моей не верьте. В ней страсти искрами брызжут. А я поутихла, угасла. И наскучило мне лгать просто так, для забавы, для игры. Дружить со мною надёжнее, чем с нею… Усердно об этом подумайте… А теперь: до свиданья. Скоро ко мне врач-массажист пожалует. Сердиться не нужно, что я докучала вам. (Подходит к двери и распахивает её.) Господи, маленькая досада! Шествует сюда мой зять!

Входит Виссарион в вельветовом домашнем костюме.

     Виссарион. Ах, уважаемый наш гость!.. Приятно лицезреть столь почтённую особу. Ну и как: моё предложенье обдумали?
     Екатерина. Колеблется он. По-моему: глуповаты такие колебанья.
     Виссарион. А я полагаю, что они – человечны. Нужно ведь душу подготовить к метаморфозам нашей смердящей гнили! Господин учёный ведь не из вашей, сударыня, семейки.
     Екатерина. Не оскорбляй мою семью! Ведь теперь и ты пройдоха умелый и бессовестный.
     Игнатий. Не ссорьтесь. Пожалуй, соглашусь я. Условия сделки мы разработаем очень подробно.
     Виссарион. Всё очень славно! Разумеется, мы всё оговорим и поквитаемся…
     Екатерина. Не обожгись, любезный. Мною пренебрегать не надо.
     Виссарион. Это дело – уже не ваша печаль. Опостылела свирепая проказливость ваша!
     Екатерина. В детство я ещё не впала. И никогда мой рассудок не был столь трезв… Ну что же: попробуй вершить дела сам.
     Виссарион (подчёркнуто учтиво). Вам лекарства принимать надо.
     Екатерина. Хорошо… ладно… я покину вас.

Она уходит.

     Игнатий (укоризненно). Резко вы говорили с ней, даже настырно. Не сумела она скрыть свою обиду. А ведь она мягким считает вас. Даже бесхребетным…
     Виссарион (садится на диван). Возможно, и был я прежде таким. Ветошью, тряпкой при ней… Воспитали меня излишне деликатно; она этим пользовалась, и весьма нахраписто. Но от природы я твёрд; у меня родовой, наследственный стержень. И разум мой трезв. А вот рассудок её захмелел, одурманился от фантазий, иллюзий, бреда и мечты.
     Игнатий. А как же вы сами? Разве у вас нет больной фантазии стать пророком? И в наше-то время…
     Виссарион (назидательно поднимает указательный палец). Именно, что в наше время!.. Ведь такая идея не вчера меня заразила. Поползновенья на святость давно лелею. Себя не раз вопрошал: а не свихнулся ли я ненароком рядом со своею тёщей? Однако же, нет, я не обезумел… Восприятие общества теперь очень искажено… Именно в наше время!.. Ведь люди теперь внушаемы чрезвычайно; поражаюсь я сам порою, какой же дикой чепухе верят они! Ведь властелины и явные, и тайные довели ради своего удобства толпы людей до  полного кретинизма и дебильности. И разучилась чернь думать. Для черни уже пресны древние религии, хочет она полного рабства, вплоть до разрушения личности. Всё ведь можно в мозги им вдолбить. Уж я-то ведаю…
     Игнатий. И откуда вы знаете?.. от кого?.. Кто вас научил всему этому?..
     Виссарион. Не забывайте вы, кто я есмь… С юности моё поприще – религия… И разрастается моя церковь всё более и более. Святого писания только и не хватает… Эх, дружище, все люди хотят рабами стать. Исключений нет…
     Игнатий. Ежели исключений нет, то, значит, и вы сами лезете в рабы. И как это совокупить с явным у вас алканием власти?
     Виссарион (цинично). Очень легко совокупить! Рабство и власть всегда в соитии. Ведь власть – это самое большое рабство на свете. (Начинает ходить по гостиной.) Господи!.. Всевышний мой!..  сколько мне хлопотать приходится!.. Сколько напрягаться в усердии!.. А всё для чего? Чтобы почтительно вскакивали люди при моём появлении перед ними? Чтобы ниц они падали при осенении их крестным знаменьем? Но разве исчезают от всего этого величия и почёта мои хвори, моя подагра?.. На брюхе предо мной ползают, вокруг меня снуют, суетятся… а я ведь не смею в кабачок улизнуть, пивка похлебать и у стойки потолкаться. И всё это из боязни уронить треклятый свой престиж!
     Игнатий (сочувственно). А вы бросьте своё занятье!
     Виссарион. Верен я доле своей… и жалко паству свою. Привязался, прилип я к ней. Такова моя карма! А на вас я очень надеюсь.
     Игнатий. Я прошу вас: не торопите меня. Плод, даже окаянный, ядовитый, созреть должен. Вероятно, я соглашусь… А теперь позвольте мне вернуться в вашу библиотеку. Я там поищу нужные книги… Сегодня вечером я обдумаю свои условия сделки. А завтра их обсудим и подпишем… и договор заверим по закону. Согласны вы на такую процедуру?
     Виссарион. Ну, разумеется!.. Я не возражаю… Серьёзные господа именно так и поступают. Преклоняюсь перед вашей основательностью.
     Игнатий (подходит к Виссариону и слегка кланяется). Надеюсь, я был учтив. Пожелайте же мне успешных поисков в вашей библиотеке.
     Виссарион (тоже слегка кланяется). Искренно желаю вам удачи.

Виссарион провожает Игнатия к дверям и выходит вслед за ним.


Д Е Й С Т В И Е    П Я Т О Е

Трактир в гостинице вечером. Горящий камин, рядом с ним поленья и кочерга. Анна нетерпеливо расхаживает по комнате. Входит Игнатий уже без пальто и шапки. В руках у него толстая папка. Он кладёт её на стойку. Анна устремляется к нему.

     Анна. И как же у нас продвинулись дела? Отвечай скорее, не томи…
     Игнатий. Я отыскал их почти сразу.
     Анна (устало садится на стул). Судьба…
     Игнатий (усмехается). И уже не сочинить мне святое писание. Стыдно работать на тех, кого обокрал.
     Анна (невесело улыбается). Вполне я тебя понимаю, вполне. И невозможно более творчество для тебя. Ведь тебя угораздило стать вором… Прости меня, что не смягчила я грубое определенье. Ведь и я теперь такая… Строить гадкие планы – совсем иное дело, нежели воплощать их. Теперь мы в другом качестве… (подстрекает, провоцирует его.) А ведь если ты не поделишься со мною похищенным добром, то ничего я не смогу поделать. И я нисколечко не удивлюсь, если ты именно так и поступишь. Дерзай же бодрее!.. И ведь ты хочешь этого, бередит тебя алчность. Я прорицаю всё! В моём роду все женщины – ведьмы. Ведь ты видел мою мать… (Монотонно.) Ведь ты хочешь, мечтаешь всё себе заграбастать. Ведь урчит рогатый и лукавый бес в нутре твоём…
     Игнатий. Не ошиблась ты, не обмишурилась. Я не буду с тобою мямлить, юлить: я почти решился ничего тебе не отдать из украденного куша, кинуть тебя.
     Анна. И всё-таки произнёс ты словечко: «Почти!..»
     Игнатий. Считай, что словечка этого: «Почти!..» уже и нет.
     Анна. И твоё решенье окончательное?
     Игнатий. Я ведь теперь не смогу написать священную книгу и получить за неё жирный гонорар. А это – финансовые потери, и я желаю возместить их.
     Анна (со вздохом). Банально всё это!.. Ведь ты теперь лукавишь с самим собою. Ты оправданье уже придумал себе и квит со своею совестью. Скоро начнёшь ты думать о том, что имя твоё достойно в святцах и на скрижалях оказаться. Наверное, уже поразмыслил ты о неправедной моей жизни… о том, что я деньги ошалело прокучу на скабрезные прихоти. А вот ты теперь умные книги писать станешь, живя на  денежки моего семейства. Читать лекции, устраивать конгрессы, семинары и симпозиумы… Неужели ты ещё не придумал для оправданья самого себя столь благостную белиберду?..         
     Игнатий. А разве я не достоин компенсации и щедрой награды за то, что я не буду хозяину творить ещё одно средство для охмурения простаков?
     Анна. Какая важная оговорка! Ведь молвил ты: «Хозяин!..» А ведь ты, пожалуй, уже и впрямь начал его считать своим хозяином! А, значит, и себя воспринимаешь ты холуём и холопом.
     Игнатий. Речи твои не более чем казуистика.
     Анна. А ведь я даже радуюсь, что закончилось всё именно так. Слава тебе, Господи!.. Прощай, бывший учёный!..
     Игнатий (слегка обеспокоенный). Но почему же: бывший?..
     Анна. А по кочану… Обокрал ты моего зятя не ради грядущих своих подвигов в науке. Хотя, пожалуй, ты ещё веришь, что ты воровал именно ради прогресса. Украл ты потому, что больше творить не способен. Соблазн сочинить новое Евангелие, второй Аль-Коран изъел твою душу, и теперь она, как ржавые трубы в канализации. Страх ты ощутил перед своим грядущим бессилием в творчестве и решил свою бесплодную старость обеспечить кражей. Скушал, сожрал тебя соблазн; матушка моя мастерица на эдакие штучки! Она ведь заранее знала, чем для тебя окончится её кощунственная затея о сочинении новой Библии. Ведь она знала о нашей близости и меня ревновала к тебе. Никого она не хочет делить. И она возненавидела тебя. И нашла подход к тебе. (Усмехается.) Эта пошлая правда, сказанная мною сейчас, – маленькая месть тебе за коварство! (После паузы.) И что же ты теперь намерен делать?..
     Игнатий (задумчиво слоняется по комнате). А ведь и впрямь ты – ведьма, как твоя матушка. 
     Анна (насмешливо, язвительно). Забудь же поскорее ты исследованья свои, фолианты, библиотеки и трактаты; привыкай шустрее к кабакам, трактирам и оргиям, учись вина и коньяки смаковать и почивать с блудницами.
     Игнатий. А это мне зачем?
     Анна (со злостью). Иначе не позабыть, что сдохло в твоей душе.
     Игнатий. Изгаляйся, бухти! (Приподнимает папку и кладёт её обратно на стойку.) И поскорее забирай себе содержимое этого пакета.
     Анна (удивлённо). Издеваешься, мой нелепый рыцарь?
     Игнатий. Отнюдь. Бери всё и пользуйся. Ведь ты права. Все мои речи здесь не более чем попытка обмануть, обжулить себя. Ежели я оставлю себе хотя бы малую толику из похищенных ценностей, то я не смогу не признать себя вором, и, значит, я перестану быть учёным… (Мстительно.) Но ведь ты не из благородства говорила мне всё это, но из пошлого желанья заставить меня всё-таки поделиться с тобою. Достигла ты гораздо большего успеха: всё получай! Но только ответь мне честно на свой собственный вопрос: кто теперь ты такая  после этого?.. Ты показала мне чудо проницательности и психологизма… а всё ради чего?.. ведь твои мысли останутся в тебе, и будут они зудеть и мучить  нещадно…

Она подходит к окну и долго смотрит на метель. Он облокачивается на стойку.

     Анна (глядя в окно). Позови гостинника сюда… Дави на кнопку серебряного звонка на стойке.

Игнатий звонит. Входит Евсевий в сюртуке и галстуке бабочкой.

     Евсевий (слегка кланяется). Весь я к услугам вашим…
     Анна (смотрит поочерёдно на обоих и говорит медленно, запинаясь). Повезло вам гостинник… Разбогатеете вы сейчас… Примите пакет, что лежит на вашей стойке… большие ценности в нём… Но плохая у них судьба… и происхожденье… Решили мы с доктором отказаться от них… А вот вам они – в самый раз… (Вздыхает.) Вот вам и клад, о коем в городе судачат столь много. Клад предка зятя моего. Нищие мы теперь по сравнению с вами. И чахнуть вам не придётся теперь в утлой хате, в хибарке или трухлявой избе.
     Евсевий. Я благодарен вам за богатство… Мы расширим теперь заведение. Закажем узорные панели из дуба, чеканку, посуду и скарб… И незачем, сударыня, вам уезжать отсюда, мыкаться по лачугам и углам…
     Анна (гневно и удивлённо). Да разве я гожусь в горничные?!

Игнатия явно забавляет ситуация.

     Евсевий (смущается и всплескивает руками). Да не хмурьтесь вы. Ну, почему же именно горничной?
     Анна. А кем?
     Игнатий (прыская смешком). Он предложение сейчас вам сделает… замуж попросит за него выйти… Ишь, как насупился… всполошился…
     Евсевий (виновато). Всё верно… втемяшилось мне такое… Ведь мне показалось, госпожа, что вы намедни меня очень обнадёжили… что не фантазия всё это…
     Анна (недоумённо). Разве я что-то пообещала вам? В чём я вам солгала?
     Евсевий. Словесное враньё – очень жалкое враньё. Вы же умеете лгать, как и ваша мать, осанкой, ресницами, жестом и взором. В вас обманывает каждая мимолётность.
     Игнатий. Уезжай поскорее, Анна. Ты забрала у меня всё, что хотела, и распорядилась этим барахлом по своей прихоти… Добычу мою отдала гостиннику. Быть по сему! А вы, любезный гостинник, не нойте и не скулите. Не в ущербе вы от этих перипетий…

Все трое молчат.

     Анна (решительно и страстно). Я уеду отсюда только с тобой, Игнатий!
     Евсевий (дерзко). А как же я? Да и он не согласится. И ещё я вам присовокуплю: ведь я могу и полицию сюда кликнуть. (Берёт со стойки папку.) Все улики, все доказательства в моих лапках. За кражу культурных реликвий у нас строго карают.
     Игнатий (ехидно). Но ведь тогда, любезный мой гостинник, вы непременно утратите все эти ценности… их конфискуют…
     Евсевий. И пусть!.. Я не скаредный!.. И если не тюрьма маячит вам обоим, то гибель репутации…
     Анна. Господи, и надо же!.. Его голос почти рокочет… Осеклась я на нём… Ошиблась я в душе и натуре гостинника!..
     Евсевий (рассудительно). И если в тюрьме окажется он, то отсюда не уедете и вы, сударыня; хлопотать за него будете, вину свою искупая.
     Игнатий. Не поеду я с нею… хомут мять…
     Евсевий. Так она в одиночестве укатит. И уже, наверное, навсегда. А какая мне тогда разница, сударь: одна ли она покинет меня навеки или же вместе с вами?
     Игнатий. Резонно.
     Анна. Ну, вот и всё… вляпались… Ох, мой витязь, Евсевий!.. Палладин!.. Не чаяла я подобные дрязги, не чуяла вашу гостиничную душу!..
     Евсевий. А попросить меня, конечно, не хотите…
     Анна (обречённо). Бесполезно ведь это… Если б вы любили меня – другое дело. Но ведь меня не любите вы, гостинник! Кто способен быть банальным гостинником, тот меня полюбить не может.
     Евсевий (указывает кивком на Игнатия). А он разве может?
     Анна. Что именно может?
     Евсевий. Любить вас.
     Анна (убеждённо). Ведь он уже любит… и никогда не прекращал… (Игнатию.) Не спорь со мною. Ведь знаешь, что я права…
     Игнатий (строптиво). Я не хочу от тебя ничего! Не хочу, чтобы мучила… как встарь… как прежде…
     Евсевий. А я согласен, чтобы вы истерзали меня, сударыня. Не отпряну от ига вашего.
     Анна (насмешливо). Очень недолго, гостинник, вы будете меня терпеть. Изведу, заем… (поворачивается к Игнатию.) А вот тебе, Игнатий, я потакать буду, и начну я ретиво и нежно тебя холить, лелеять…
     Игнатий. И кем же я буду при тебе?.. Чем я займусь?.. Я буду на цыпочках тапочки и халаты тебе подносить? Или завтрак в постель?.. Я до икоты наглотался этого прозябанья…
     Евсевий (обиженно). Вы оба так говорите, будто меня здесь нет. Брезгуете мною, чураетесь… Ведь настолько вы презираете меня, что вовсе меня не стыдитесь, не стесняетесь… Будто я блоха или муха. А какое основание у вас пренебрегать мною? Будто вы королевской крови! Аристократия духа! Или вы уже доказали всему миру свою гениальность? А ведь я могу от обиды очень навредить вам. Пророку вашему могу я донести, что обокрали его. А ведь у него связи неисчислимые, туча покровителей. Непременно растерзает вас на клочки стая его стремянных. Ведь он – не простой мошенник, но сила неодолимая. Мы перед ним лузга и шелуха. И намного страшнее он официальных властей. Верней, даже не он страшнее, а мать ваша, сударыня. Возможно, вы уцелеете, сударыня, после моего доноса, но ведь этому господину не спастись. Ведь крал сокровище именно он. (Презрительно.) Но я не стану доносить на вас, ибо я теперь вами гнушаюсь.
     Анна (с интересом). И почему же так?
     Евсевий. Постиг я вдруг, что вы разучились других людей уважать, даже и тех, кто вполне этого достоин. А, значит, вы и себя уважать не можете. Вы и сами ещё не осознали этого и живёте по инерции. Больше я не могу с вами почтительным быть.
     Игнатий (задумчиво). Действительно… я вдруг ощутил такое, и поэтому я, вероятно, и отдал ценности. Наверное, и она ощутила, и поэтому тоже их отдала…
     Анна. Гостинник, оказывается вы – философ.
     Евсевий. От горя такое со мною. Делает беда проницательным.
     Игнатий (со вздохом). Во всём вы, дружище, правы. Господи, какой-то психологический тупик. Никогда бы я не поверил, что возможно такое. Мы на грани…

Игнатий пристально смотрит на Анну.

     Анна. Почему глаза вылупил, зачем их таращить?
     Игнатий (указывает пальцем на папку). Сожгите их, гостинник…
     Анна (иронично). Нет, гостинник, сначала вы подумайте. Ведь они – культурное достояние всего мира.
     Игнатий. Довольно долго наш мир прозябал без этого своего достояния… и далее проживёт… не рухнет…
     Евсевий. Я спалю их… Ну, надо же: самого себя убедил своей ахинеей.
     Анна (с улыбкой). Гостинник, опомнитесь! Немыслимо дорого они стоят. Ведь подлинники самого Леонардо да Винчи!
     Евсевий. Вы отсюда уйдёте гордые, любя и уважая себя, а мне с этими рисунками да Винчи маяться. И буду я, как оплёванный… Мы сумели убедить друг друга, что эти бесценные рисунки присваивать нельзя. Мне очень хотелось уверить себя в том, что краденые вещи я возьму только  ради любви к вам, моя госпожа… Но если я обречён остаться без вас, сударыня, то мне никогда не найти оправданья моему бесчестному поступку…
     Анна (ласково). Да уймитесь вы! Припомните вы, что в мире уже никаких святынь не осталось. Берите же рисунки и рукописи да Винчи. Теперь это ваша  собственность.
     Игнатий. Хватайте, цапайте их, гостинник! Ведь она уже раскаивается в своём великолепном жесте! Но из гордости не хочет она прямо и честно признаться в этом, не желает преступить грань приличий… Но если драгоценные шедевры заберёте вы, то она останется с вами. И очень скоро она оправдает себя тем, что вы оказались не столь ничтожным, каким она прежде считала вас.
     Евсевий (с отчаяньем). И тогда мне опять в себе мучительно копаться!
     Анна. Гостинник, а ведь он прав… Я, действительно, могла бы остаться с вами, но никогда не простила бы этого вам… Согрешила бы ещё страшнее… Лучше палите их, а там… (Подходит к Игнатию.) Что Бог даст…
     Евсевий. Так и я теперь думаю… (Бросает папку в камин.) Хоть и буду я жалеть об утраченном богатстве, но и гордиться собой я буду.
     Анна (задумчиво смотри в камин). Какие же мы нелепые!
     Игнатий (ободряюще берёт её за руку). Только теперь мы стали нормальными. Это мир такой нелепый…

Конец.