Письмо Деду Морозу

Я работаю психологом уже много лет. Мне попадались различные случаи психических отклонений, но я никогда не прощу себя за один-единственный. Я спас много людей от суицида, но не спас её. И вправду говорят, что повара никогда не готовят дома.

Последние полгода моя жена была какой-то отрешённой. Я приходил уставший после работы и часто заставал её в постели, она лежала – не спала, просто лежала и всё. Я спрашивал, что с ней, она говорила, что её мучают головные боли. Таблетки не помогали. Я насильно повёл её на энцефалографию, испугавшись, что у неё опухоль или ещё что-нибудь, не дай Бог. Всё было нормально. Откуда мне, психологу со стажем, могло прийти в голову, что с ней надо просто поговорить?

Однажды я пришёл домой, она готовила мне ужин. Я обрадовался, посчитав, что ей лучше. Она поставила на стол тарелку с борщом, отрезала мне хлеб, достала сметану. А я смотрел на её шёлковый халат и думал о работе. Она погладила меня по голове и молча ушла в комнату. Я поел. Поставил тарелку в раковину. А потом увидел в мусорном ведре скомканную салфетку, исписанную её почерком. Почерком жены. В салфетку были завёрнуты картофельные очистки, но это не помешало мне достать её и прочесть, удовлетворив своё любопытство. Больше половины букв было размыто, но то, что я прочитал, меня напугало.
«И что меня ждёт? Тысяча холодных белых утр в холодных белых кроватях с холодным белым мужчиной? Тысяча трясущихся белых таблеток в трясущихся белых руках? Головная боль, душевная боль, физическая и нематериальная, разъедающая как кислота [дальше идёт несколько непонятных символов – или рисунков, и множество размытых слов]. Не хочу я больше этих завтраков в постели. Ничего не хочу…»
Правильное слово: волнение. Волна волнуется раз… Волнение холодной волной плеснуло мне в лицо. Холодной волной в лицо холодного белого мужчины…

Я зашёл в спальню, лёг рядом с ней. Она просто лежала.
- Спасибо, - сказал я, - Борщ очень вкусный.
- Я старалась! – измученно улыбнулась она.
- Опять голова болит? – сочувственно произнёс я.
- Ага…
- Тань, поговори со мной. Хочешь, я принесу таблетку?
- Нет, Володь, я уже выпила кеторол. Спасибо. О чём говорить-то? Мне просто и слово сказать больно.
- Тань, а что там за салфетка… - я осёкся, потому что язык не поворачивался сказать «в мусорном ведре». Она молчала, лишь холодно тикали часы в нашем ледяном замке.
- В мусорном ведре, - стыдливо вытянул я. – Это ты писала? У тебя депрессия?
Несколько секунд она молчала. Потом засмеялась – страшным каким-то смехом, усталым, стариковским.
- Володь, прекрати! Это я выписывала цитаты из книги. Любовный роман «Алмазная страсть» – вон, на полке! – она протянула руку по направлению к книжному шкафу. А мне и не пришло в голову удостовериться…
- А…. зачем? – удивлённо спросил я.
- Меня Оля попросила. – Оля была её подругой. Я Молчал. Думал о ней, об Оле, о том, зачем Оле понадобилась цитата, и когда хотел спросить об этом жену, понял по её спокойному дыханию, что она уже спит…

Дело двигалось к новому году. Я купил ёлку, мы с женой нарядили её.
- Что ты хочешь в подарок? – спросил я Таню.
- Купи мне, пожалуйста, ещё кеторола. И... снотворного, дедушка Мороз. А то я спать плохо стала.
Я испуганно взглянул на неё, и заметил, как она постарела. Буквально за те два месяца её головных болей. Морщины сеточкой окружили её ввалившиеся потухшие глаза. Чёрные круги под ними предавали ей какой-то сиротский вид, вид рано повзрослевшего беспризорника…
Заметив мой испуг, она засмеялась.
- Я шучу, глупый, - и набросила мне на шею колючую проволоку мишуры. – Будь счастливым. Это лучший подарок.
Я ещё не знал, какой подарок приготовит мне она…

Тридцать первого декабря я дежурил на работе. Пришёл домой только вечером, в восьмом часу. Отмечать новый год мы особо не собирались, купили шампанского, гуся, собирались вдвоём посидеть. Но не получилось. Я с порога почувствовал что-то неладное. Таня не вышла меня встречать. Я разулся, зашёл в комнату… Она лежала под ёлкой. Вот он, мой новогодний подарок! А рядом лежала пустая бутылка шампанского. Я разозлился, да так разозлился, что готов был убить её. Ну надо же быть такой дурой! Напиться в новый год без меня и уснуть под ёлкой… У меня прямо-таки всё горело внутри от злости. Я посмотрел – и всё же до чего она была красива… Она одела белое платье, накрасила губы ярко-красным… Прямо персональная Мэрилин Монро. Для меня. Она знала, как меня покорить… Я подошёл, попытался поднять её, и испугался. Губы у неё были синие, из уголка рта стекала пена. Отравилась?! Пульс был слабый… Я кинулся к телефону, вызвал «скорую». Приехали быстро, и трезвые, несмотря на праздник. Повезли. Я поехал с ними. Отправили сразу в реанимацию. А потом… Потом мне сказали, что моя снегурочка умерла. Посмотрел на часы: 23:54. Новогодний подарок. Умерла. Оказывается, шампанским она запила упаковку снотворного… Моя Мэрилин.

Вот так вот. Я – сапожник без сапог, повар без обеда. Я не плакал. Я мог сказать, что ничего не чувствовал, ничего не понимал. Приехал домой. Сел под ёлку, которая, наверное, мигала, когда Таня пила снотворное. Интересно, о чём она думала? И о чём думала, говоря, что лучший новогодний подарок для неё – это моё счастье?
Под ёлкой что-то лежало. Какой-то листок бумаги… Я взял его в руки, стал читать.

«Письмо Деду Морозу. [Почерк жены, у меня кольнуло в сердце]
Дорогой Дед Мороз! Избавь меня. Просто прошу – избавь.

От  чего, спросишь ты? А, ты не знаешь? Ну конечно, ты ведь не Бог. Ты всего лишь дед с бородой. Всё, чем вы схожи – это седина и молитвы, которые вам посылаем мы, смертные. Дед Мороз – детский Бог, человек растёт, и Бог вместе с ним. Дед Мороз не такой могущественный, а человеческие запросы становятся необъятными, вот и Бога решили «растишкой» откормить.

Боль ест меня. От меня же уже почти ничего не осталось, крошки на тарелке, Дед. Только крошки.

Он думает, это головная боль. Может, она и правда головная, но не физическая. Ведь человек чувствует в голове. Не в сердце, а в голове, потому что чувства – это мысли, а они рождаются мозгом. Вот и болит у меня мозг, Дед. Сил нет, как болит. Таблетки, которые он мне покупает, не помогают совсем. Я хочу амнезии, хочу всё сначала начать, понимаешь? Учиться ходить, писать в горшок, говорить. И ничего не помнить.

Подруги мне завидуют. [Почерк становился корявее, наверное, снотворное с шампанским давало эффект]. Говорят – смотри, муж у тебя какой хороший! Зарабатывает неплохо. Ты сидишь дома, не работаешь. Что тебе ещё нужно?
Начинаю им о своих проблемах говорить, а они смеются, говорят, с жиру бешусь. Говорят, от безделья надумываю себе.
[С новой строчки начинается запись совсем другим почерком, даже не похожим на почерк Тани. Как будто какой-то первоклассник писал]

Шампанское и таблетки, белые и чистые, как мои мысли. Пузыри, словно все мы – летим к поверхности, всю жизнь стремимся вверх, чтобы лопнуть там.
Интересно, ей было так же? А может ещё хуже? Она искала утешение в бесчисленных любовниках, а они искали в ней секс-символ эпохи, резиновую куклу с очаровательной улыбкой. Что же держало её так долго? Работы в кино? Или надежда? Надежда – это самое важное для кого-то, и самое ненужное. Зачем, например, надежда пожизненно заключённому? Ведь ему будет ещё больнее, когда она разобьётся. Вот и у Монро разбивались надежды с каждым новым. А у меня - со старым. С одним старым, который меня уже никогда ничем не удивит. Я уже знаю, как он молча поест и ляжет рядом после работы. Я уже знаю, что он скажет, даже тогда, когда он ещё сам этого не знает. Я не виню его. Он же не может быть виноват в том, что он такой?

В общем, избавь, Дед Мороз. А может ты и не Дед Мороз вовсе? Кто сказал, что ты именно такой? Может ты и есть Мэрилин Монро? Тогда принеси мне ещё шампанского, дорогая сестра, и избавь меня от этого»

Я рыдал. Я не плакал, когда узнал о её смерти, а сейчас рыдал и катался по полу. Большой дядя, а катался и плакал как маленький, стуча руками по полу… Господи, за этим-то она и надела это платье, и красной помадой губы накрасила…
Но что же я мог сделать?! Я не мог знать! НЕ мог… Я не мог ей помочь! Кроме головных болей её вроде ничего не мучило…
И тут мне в голову закралось жуткое подозрение. Я подошёл к книжному шкафу и взял книгу «Алмазная страсть» и внимательно читал это дерьмо до самого утра. Странно, и даже страшно, наверное, когда только что овдовевший мужчина в новогоднюю ночь читает любовный роман. Но ещё страшнее то, что я не нашёл в этой книге слов про белую кровать и белого мужчину… Значит, мог помочь ей. Значит, поленился, бросив мою снежную королеву в этом ледяном замке. Поленился составить из букв слово, словно Кай…

Я никогда не прощу себя. А она простила, наверное. Потому что отомстила своим подарком. Ведь она для меня оделась так, господи…
Уже не волнение, а стыд плеснул мне в лицо своим кипятком, я понял, что так и забыл приготовить ей подарок… Лучший новогодний подарок для неё – моё счастье. Но почему же я не счастлив?

Я спас много людей от суицида, но не спас её.