Кошмарики-счетарики

            Дом расположен в низине. Теплый затхлый воздух ласково обволакивает тело, выплюнутое  в мир из затемненного чрева тесноватой, но обаятельно родной квартиры. Квартира на самом верху окунувшегося в яму дома. Она задевает солнце краешком потолка, она томится в одиночестве, пока я бреду, прорезая  отсыревшее пространство, по направлению к офису. Моя жизнь – это длинный извилистый путь от дома до офиса и обратно. Девяткой загогулинкой она тянется от одной точки к другой, скручиваясь баранкой у конечной станции, где топорщится ввысь тощее синее здание с нахлобученной на макушку красной крышей, под которой я отсиживаю свое время - с девяти до шести, полчаса на обед и дважды по пятнадцать минут на чай, итого девять часов минус перерывы, которые не вычитаются, хоть тресни, и плюс дорога туда-сюда по тридцать пять минут, тридцать шесть, тридцать восемь, а порой сорок две, но бог с ними с мелочами, скажем, тридцать пять, по тридцать пять минут, помноженных на два, всего час десять. Значит, в совокупности десять часов десять минут я трачу на работу. В пятницу на час меньше, и можно смыться на десять-пятнадцать минут раньше, округляем - девять часов и пусть будет ноль-ноль минут, пусть так будет, даже если это не так. Но ведь легче, когда ноль-ноль, и все сходится в красивый итог, который я ежедневно подвожу и  списываю, подвожу и списываю, списываю...
В офисе семь стен, они соприкасаются друг с дружкой, образуя тупые углы разновеликой градусности. К каждой стене пришлепано по столу, итого семь столов, к каждому столу налипло по одному, а то и по два человека. Всего  существует одновременно в помещении человек одиннадцать, еще с десяток шляются туда-сюда, оседая то там то сям, делая то да сё, функциональные единицы, двушки, трешки, директор - десятка (это он так решил, единица да ноль в придачу - сумма не меняется, но ему так нравится), они крутятся перед моими глазами хороводом цифр, над которыми я не властна.  Но я их упрямо складываю и вычитаю, я их умножаю друг на дружку и делю на количество столов, стен. Не сходится. Бесконечные тройки, шестерки множатся после запятой, и никакого красивого гладкого ноль-ноль.
Я сижу у окна, свет сбоку бьет в глаза сквозь прорези жалюзи, пока я таращусь в компьютер, сводя воедино несводимые числа. Танька торчит в школе, потом мотнется в институт на курсы - три тысячи в месяц, полтинник на обед, автобус - два раза по одиннадцать умножаем на двадцать два рабочих дня, итак, на проезд - четыреста восемьдесят четыре рубля, на обеды - тысяча сто, в совокупности четыре тысячи пятьсот восемьдесят четыре, а со следующего месяца - танцы, еще полторы тысячи. Сдались ей эти танцы. Деньги на ветер. Но ей хочется. Посему - шесть тысяч восемьдесят четыре рубля.  Десятку тысяч - отложить на обучение, а яйца - уже шестьдесят рублей. Яичница из трех яиц обойдется в восемнадцать рублей, на двоих - тридцать шесть, плюс хлеб, масло, чай... Надо вечером купить пирожные - восемьдесят рублей, яблоки - пятьдесят, на проезде сэкономлю, доеду с Игорем, сидит напротив, лицо напряженное, в глазах - страсть. Играет в стрелялки. А может, в гонки? Да нет все же стрелялки, воюет, мочит да замачивает.  Ну и что? Я бы тоже не прочь. Он ничего, хозяйственный, женат, правда, и на Ольгу-секретутку поглядывает, по-хозяйски так поглядывает, покрикивает на нее свысока и ласково. А ей хоть бы что, ноги задрала, пялится в потолок, зевает во весь рот. Мне бы такую работенку, но, впрочем, не надо -  двенадцать тысяч, и звучит смешно, четыре с лишним - за квартплату, за телефон  с Интернетом - две, да на что она живет? а шмотки-то дорогущие. Но она молодая, хотя и не красавица ( я в ее годы получше была, я и сейчас-то выгляжу моложе своих лет, все говорят), но все ж ей  двадцать лет, у нее еще есть шанс,  а мне уже сорок три, десять лет отстучат мелкой дробью - и на покой. И познакомиться бы с кем, а с кем? а где? Выучу Таньку и все, шабаш. Квартиру в кредит возьму, ремонт шикарный в ней забабахаю, тысяч триста хватит, наверно, а эту - Таньке оставлю. Пусть делает, что хочет. Лишь бы не залетела, зараза, по три часа по сотовому языком чешет и уже не девочка. Моя девочка - уже не девочка, а ведь недавно совсем  в кружевных платьицах бегала, а сейчас рост - сто восемьдесят, коровенка безмозглая, ноги длиной в шпалы, грудью хоть стены прошибай, а простыла - ко мне в кровать прителепала, разнюнилась "головка бо-бо", нос распух, слезинки в глазах сверкают (глаза - светлые, как льдинки прозрачные), маленькая моя, красавица моя, то-то парни вокруг нее вьются, не забеременела бы лишь. Три штуки в месяц, за восемь месяцев уйдет двадцать четыре тысячи, а не пройдет на бюджет - восемьдесят тысяч в год. За пять лет - четыреста. Забеременеет - всё, баста, деньги насмарку, все насмарку. Черт подери, да что ж баланс не сходится никак, опять бумажки перебирать, в глазах уже рябит, три миллиона с лишним похерено, мне бы эти три лимончика или хотя бы половинку от одного, Таньке на учебу. Миллионы перед глазами вертятся, такими суммами бросаюсь, как мячик  с одного места на другое перекидываю. В руках бы подержать хоть...
Александр Николаевич, Саша,  сидит, хмурится. Изнуренный какой-то, и ест мало, мало  ест для мужчины, как птичка поклюет и все. Эта вертихвостка со второго этажа с улыбочкой к нему, юбка бантиком на заднице пучится: "Ах, не поможете, ах, спасибо большое". А он, как свечка, вспыхивает в ответ смущенной радостью - и убежал бы от нее, да бежать не по статусу, взрослый дядька совсем, а все мальчишка угловатый из глаз выглядывает. Пожалела бы я его, приголубила, да ласки он не от меня ждет. А получает не хило, в этом месяце зарплата набежала тысяч на тридцать, да премия еще - семнадцать, семнадцать тысяч  четыреста тридцать. К моим  двадцати восьми... Сколько у него жена получает, интересно. Дочка, как моя Танька. И сексом-то, наверное, уже не занимаются. У жены, поди, любовник. А я б пожалела его, дохленький, а глаза сияют, не на меня только.
Танька со своим дуралеем, ноги ей целует, смешно. Пигалица совсем. А страсти-то кипят. Бразильские какие-то. И платье выбрала на выпускной дорогущее. Не куплю, так и сказала ей: "не куплю". Десять кусков - ошалеть можно, за туфли уже три отдала, за сумочку - полторы, на подарки учителям - две. На ресторан - десятку. Ссумирую - двадцать шесть с половиной. Да пошла она? А она не пошла, она в рев, сопли с помадой по щекам размазывает. Мелкая была, помню, тоже, как разревется, никак не уймешь, а годы голодные, девяностые эти проклятые, в кармане пусто, встанет у прилавка, на батончик вшивый уставится и слезы струятся, в глазах - тоска, ее удавить или самой удавиться. Рвану ее к себе, за шкирку домой тащу, она, как котенок беспомощный, висит, попискивает едва слышно. По жопе нашлепаю, а потом голосим вместе, подвываем, носами мокрыми друг в дружку уткнувшись. Может, премию дадут, тысяч пятнадцать хоть, будет ей эта тряпка. А не дадут, тоже как-нибудь вытянем. Чаю попить пойти, что ли.

--------
"Опять тот же сон, или нет, или правда, вот до двери бы доползти, добраться. Земля уменьшается, делится, дробится, за спиной яма зияет черная. Света лучик сквозь щель двери. И директор пузатой десяткой на пути, губами шевелит, пришлепывает. Десятка, сотка, тысячная, на глазах расплывается, раздувается, расползается,  с мраком черным сливается.  Плюс три тысячи - три директора на обучение, и Саша - единичка, тощая такая, изнуренная единица, платье еще девятка, Итого миллион, или два, не хватает, не сходится. Сколько, сколько? Вот они цифры, в шеренгу бегут, извиваются. Двойки, четверки, единицы, девятки, путь мой девяткой изгибается, не успела, растворяется, к черту, к черту. Я суммирую, умножаю, да остановитесь же на мгновение! Я не успеваю. Мне надо подвести баланс, сложить по дебету, вычесть кредит, умножить, разделить. Списать к черту, всё списать. Нет, Танька не надо туда. Танцует, девочка моя, тысяча пятьсот, дурень ее приосанился, а она пятерка - пузатая, забеременела, швабра, столько денег похерено, нули одни, нули вокруг. Да что же это такое?... Сон, Господи, спасибо, всего лишь сон…". Солнце под потолком гуляет, краешек души задевает.