Трудный стих

Я очень послушная девочка и зовут меня Танюшей. Всё, что мне говорят взрослые, я выполняю быстро и хорошо. Учусь я в спецшколе для особо одарённых детей. Так говорит моя тётя. А я ей верю - я всегда верю взрослым. Люблю выгуливать нашего Тузика. Он очень милый и весёлый - без всякого повода, характер такой - задорный и приветливый, как и у меня.
Я его выгуливаю без особого напоминания. Правда, мама считает, что это она  утром и вечером преодолевает себя с нашей собакой, а я плетусь рядом. Ну, и пусть так считает. Может, ей от этого будет легче жить. А то она всё время жалуется на тяжёлую жизнь, от которой часто плачет. Иногда без слёз. Но тогда ещё страшнее. Я люблю свою маму, поэтому никогда с ней не спорю. Я её жалею. Её мало кто жалеет. Взрослые разучились жалеть друг друга. Почему?
Папа от нас ушёл, когда я ещё была ребёнком. Я и сейчас малый ребёнок, но - особенный. Так говорит моя бабушка. А я ей тоже, как и всем взрослым, верю.
Я часто болела, папа не выдержал трудностей быта и ударов судьбы - так говорит мама - и ушёл от нас в неизвестном направлении. Я люблю папу, хотя и плохо его помню - время стирает память. Плюшевый мишка с одним ухом - его последний подарок. Ещё он мне дарил голубенькое платье с жёлтыми и белыми оборочками. Но я давно из него выросла. Наверное, он меня когда-то любил. Иначе, зачем делать подарки? И как можно что-то дарить тому, кого не любишь? Хотя мама считает, что подарки нужно дарить всем, даже кого не любишь. Она даже не терпит свою сестру, мою тётку, считая, что та хорошо в жизни устроилась, ей всё легко даётся, а тётя Вера - так её зовут - этого не ценит. Но подарки на день рождения и Новый год моя мама дарит своей сестре регулярно. Какой странный и запутанный этот мир взрослых: думаешь одно, делаешь другое, а получается третье, чего никто и не ожидал. Поэтому в нём так мало любви! И сплошные поиски этой любви. Труднее всего взять то, что у тебя под рукой. Лёгкая доступность - бывает обманчивей всего.
Я люблю каждый день ходить в школу, делать уроки. Мне это не всегда нравится, но меня хвалят за аккуратность и усидчивость. А когда меня хвалят, я очень радуюсь. И улыбаюсь во весь рот. Бабушка - она очень добрая, потому что уже не ждёт от жизни ничего хорошего -  любит, когда я так улыбаюсь, а мама - нет. Мама страшится смотреть мне в глаза - почему?
Она смотрит на мою широченную улыбку, и слёзы крупными каплями осеннего, холодного дождя стекают из её глаз - почти бесцветных, серых и удивлённых: она всё ещё чего-то ждёт. Она плачет тихо, чтобы её никто не заметил в её горе - она хочет им насладиться сама. Я плачу по-другому. Когда мне больно, я ору и размазываю слёзы кулачками по лицу, неистово натираю глаза до красноты и надрывно захлёбываюсь. Мне нравится так плакать. Когда я плачу, меня все жалеют. Даже те, кто вообще не умеет жалеть. А это приятно и сладко. Боль проходит быстро, а жалость так похожа на любовь - одно лицо. Вы знаете, какое лицо у жалости? А у любви? Если вы знаете, как выглядят эти лица, на кого они похожи, то дела ваши не так уж и плохи.
Я люблю, когда меня любят.
Меня никто не спрашивает, кем я собираюсь стать, когда вырасту. Неужели они думают, что я всё время буду маленькой? Или им просто не интересно? Но ведь других детей спрашивают. Или им хочется, чтобы я всё время оставалась пятилетней, беспомощной дурочкой? Им так удобней.
А я хотела бы, когда вырасту, стать сыщиком и найти папу. Тогда я его привела бы домой, и мама перестала бы плакать. А то её грусть уже съела дедушку. И он умер. Теперь наша очередь с бабушкой и тётей. Хотя, нет - тётя выстоит: она хорошо устроилась. Она работает женщиной лёгкого поведения - так считает моя мама - а туда берут только тех, кто не берёт дурного в голову, а тяжёлого в руки. Хорошая работа, весёлая! Интересно, чем они там занимаются?
А, может быть, мамина печаль совсем и не связана с моим папой. Мир взрослых необъясним. Им плохо, потому что они разучились любить друг друга. Они даже себя же не любят. И собак, и кошек не любят - хотя и заводят их. Зачем? Чтобы убедиться, что уже не умеют любить?
Зато они - взрослые - любят телевизор. Они часами могут сидеть перед экраном в одной позе, с одним выражением на лице - опустошённости и обречённости. В такие минуты мне кажется, что я в комнате одна. Голубой свет заменил им друзей, знакомых, родных. Он их загипнотизировал, как удав кролика. И теперь они думают. Если бы они меньше думали, то у них было бы больше времени просто жить и любить друг друга. Мысль внутри съела все чувства снаружи.
В пятницу я не смогла учительнице рассказать заданный стих - он мне не давался никакими силами. Сколько я его не учила, он не проталкивался в мою память, пружинил, отскакивал, вредничал, оспаривая свою независимость от меня. Трудный и противный стих. И слова в нём глупые и упрямые. Он не хотел, чтобы меня за него похвалили. Не хотел, чтобы кто-то мне выдал немножко своей любви за эти пустые и бестолковые строчки. Он хотел, чтобы любили только его. А кому он нужен? Любви и так в мире осталось мало - всем давно уже не хватает! На всех рассчитано не было?
Моя учительница по русскому языку и литературе жаловалась на меня маме, что я - сильно съехала, учусь не так уже прилежно, как раньше, что мне нужен репетитор, чтобы заниматься со мной дополнительно.
- А зачем? - как-то внезапно вырвалось вопросом из моей мамочки. Мне стало её жалко. Неожиданные вопросы чреваты последствиями. Спрашивать можно лишь то, что при ответе для тебя не будет неожиданностью. Предсказуемость - превыше всего. Это главное правило любого диалога. Всё равно каждый останется при своём мнении. Когда мало любви, много мнений.
- Это развивает! - выпалила педагог с большим опытом работы и глубоким знанием жизни - а значит, это необходимо для Тани.
Суббота была посвящена зубрёжке. В этот день моя бабушка обычно печёт пирожки - с яблоками, капустой и творогом. Пахнет раем - так считал мой дедушка, которого уже нет. Рай - это большая пекарня - думала я, вспоминая дедушку, которого любила, как и он меня. С его уходом в мир иной любви стало намного меньше. Зачем люди, умирая, забирают с собой и любовь?
Разве она им там нужнее, чем нам здесь? Или её нигде не хватает?
Я люблю бабушку. И не только за райские, свежие, румяные пирожки. По-своему, не так, как маму. Но это уже оттенки чувств. Чувствовать я умею, но выразить их в нюансах - нет. Они так мозаичны, так ускользающе невесомы, так прозрачны. Даже взрослым это не удаётся выразить, а уж мне…
Мне и определённые мысли бывает трудно очертить в слова. На меня злятся, торопят, покрикивают. Мир старших - нетерпелив и груб.
Зачем? Ведь важнее чувствовать, а не высказывать чувства в определённой форме, убивающей, как правило, эти самые чувства на корню. Иначе вся любовь уйдёт в спешку и слова, как в мире взрослых. Высшая фаза развития слова - тишина. Я уже это понимаю, хотя и маленькая.
Они так боятся собственной тишины. Поэтому и включают постоянно, громко телевизор. Они боятся молчать друг с другом, потому что - так понятнее, кто ты есть, что ты чувствуешь - любовь или проводы любви, а чаще - просто скрытое раздражение. Они боятся любви, боятся боли, которую причиняет любовь. Их страхи не проходят до самой смерти. Поэтому умирать они тоже боятся.
Когда умирал наш дедушка, он выл, стонал, дёргался. Он ни с кем не попрощался, потому что думал, что будет жить вечно. Он за всю жизнь так и не успел подготовиться к смерти. Трудный ритуал. Но любить - ещё труднее.
Когда я съела невероятное количество пирожков, я аккуратно вытерла все крошки и поблагодарила бабулю.
- На здоровье, золотце! - обрадовалась бабушка, обращаясь к маме - смотри, какая Танюша у нас милая, добрая и аккуратная девочка!
- Да, да! Конечно! - отреагировала мама грустным голосом - это ей в жизни пригодится, наверняка! Её взгляд погрузился на дно самой себя. Нас там не было. Не могло быть. Слишком глубоко. Слишком больно.
- Мама, ау! Я здесь! - хотелось закричать мне, но я этого не сделала. Зачем её тревожить? Там у неё внутри есть свой телевизор. И она часами его смотрит. Мне бы хотелось хоть однажды в него заглянуть. Я не боюсь, мама!
Я встала и пошла в свою комнату - учить на понедельник трудный стих.
Он мне тяжело даётся, но я справлюсь. Мне нельзя подводить тех, кого я люблю. Однажды я их уже подвела. Когда родилась с синдромом Дауна, почти двадцать лет тому назад. Патология двадцать первой пары хромосом. Это не лечится. И просто так не исчезает, как грусть или снег. Если я не чувствую боли, разве это может быть болезнью? Но все считают, что я больна.
Мне не страшно жить. Мне жалко моих родных. Они покрылись печалью, будто ледяной корой отрешённости. У них что-то случилось - они перестали радоваться жизни. Навсегда. А я люблю жизнь. Только не могу им ничем помочь. Как трудно быть взрослыми. Неужели, и я такой буду, когда повзрослею? Я повторяю бестолковый стих, очень трудный:
«Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик.
 Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч!»