Ночью на вдохе

Когда приходила ночь - неторопливо, вкрадчиво, но настойчиво, на вдохе сокрытого - я впадала в беззаботную меланхолию.  Вспоминались куски грустного детства - только моего, без приглашённых понятых, но с массой книжных нюансов. Всё переплеталось в закоулках памяти, обрастало сложно сочинёнными сюжетами на вольные темы, и сладкой болью отзывалось во мне нынешней - тоже придуманной, но уже по иному: надёжно, крайне просто и удобоваримо. Я уживалась сама с собою вполне мирно, умея договариваться и прощать. Иногда мне не хватало терпения или здравого смысла, но сейчас не об этом. Я любила своё тихое уныние, любила луну за её снобизм и элитарность - не каждый видит в ней изысканное постоянство - умело вытягивать из рода человеческого все низменные инстинкты плоти, падшего духа и опустошённой души. Работа не для слабонервных, если это можно назвать работой.
    Ты валялся на диване, сонно смотрел в голубой экранчик, пытаясь уловить сюжет бесконечного действа. А может, просто топил своё сознание в бездне, где нет вопросов - одни ответы, с прицелом на аксиомы или догмы.
   Я любила рассматривать твоё лицо. Если долго и пристально всматриваться в знакомые черты, то перестаёшь их узнавать. И сейчас передо мною был уже не ты, а незнакомый мужчина из мыльной бесконечности сериалов. Я плавно тебя поместила туда, чтобы немного отдохнуть от боли двух сросшихся душ - мужской и женской. У тебя отсутствовало одно ребро. Это место ныло постоянной пустотой. Моя боль тоже была невыносимой. Я чувствовала твоё отсутствующее ребро, из которого была сотворена, фантомной болью. Как чувствует ампутированную конечность человек - утратой, пустотой и болями.
Боль пустотой - бывает ли что-то страшнее? Разве что - боль памяти.
- Хочешь чаю? - спросила я в надежде, что ты меня не услышишь.
- Да, с лимоном, пожалуйста - неожиданно ответил ты.
Я поплелась на кухню, включила электрочайник - выбило пробки.
И нас уже давно выбивает друг от друга. Когда тёмно-карий чай был готов, с поволокой загадочного аромата ночи, я забросила туда по лунному зрачку. Мне показалось, что в чай бросили яд. Жёлтый кружок сделал напиток более светлым и обезличенным. Во влаге растворялась напряжённость. Хотелось близости. Не тела - скорее, тишины тел.
   Мы молча выпили чай. Мы уже давно не разговаривали друг с другом. По движению бровей каждый знал настроение и мысли другого, по лёгкому, стёртому кашлю - раздражение и отчуждённость, желание побыть наедине. Хотя, если смотреть со стороны, мы и так были всё время наедине с собой. Ссоры, дрязги, уходы и приходы - всё осталось в прошлом. Всего-то и прошло каких-нибудь десять лет, как нас подловили тональности ночи - исполосовали, расслоили на части, измочалили, выжали - и вновь воскресили, дав нам новую жизнь и шанс не умирать никогда. Безоблачными эти десять лет назвать нельзя. Всё время что-то происходило: кто-то пытал втиснуться в наш космос. Но быстро задыхался в нём - и улетучивался.
- Чай замечательный - сказал ты - а что ты туда добавила из травок?
- Из травок - цикута. Яд в чистом виде - сказала я. Это лунный яд, чтобы мы всю ночь умирали. И все последующие ночи тоже. Как обычно, ничего нового.
- Но мы уже когда-то умирали - сказал ты - и ничего у нас не вышло.
- А что я могла для тебя ещё сделать, милый? Все смерти - стереотипны, всего лишь освобождение от причуд неполноценного дня.
Мы часто и раньше играли в эту игру - умирание и возрождение. Нам казалось, что утро принесёт новые краски, иные ощущения. Но это не происходило. Утро смывало любые краски. А бледно голубое - вновь привычно лечило своей нагой чистотой. Становилось стыдно за буйства ночи, за прятки со смертью, за попытку убежать друг от друга. Стыд - хорошее чувство, если им не злоупотреблять. Иначе, как потом смотреть в глаза друг другу?
  Когда нас познакомили, тебя звали Сергеем. Ты только что развёлся, носил потёртые джинсы, питался бутербродами, прятался в бесформенный свитер, не брился, много курил и слушал Луи Армстронга. Твои бесчисленные друзья тебя обожали, зазывали на постой. Ты никого не обижал своим отсутствием, любил толпу, философские беседы ни о чём, играл на гитаре, нравился свободным - и не совсем свободным - женщинам. Денег и постоянного жилья ты не имел, близких родственников тоже. Из художественного института тебя выгнали за прогулы, амбиции и профнепригодность. Тебя это мало трогало. Из брака тебя выгнали за длительные отлучки без видимой причины, нежелание начать зарабатывать приличные деньги, частую нетрезвость и мутность объяснений всего этого. Было время разбрасывать камни. Или собирать? Нет, всё-таки разбрасывать. Кто поймёт это ещё при жизни, пусть поделится опытом.
- Я хочу лепить твой бюст - сказал Сергей мгновенно, как нас познакомили. Он был скульптором - в душе и наяву. В душе - всё-таки больше.
- Правый или левый? - я шутила. Тогда я это ещё умела делать.
- Нет, я буду ваять тебя в полный рост - ты был в ударе, аппетиты росли, планы на будущее тоже! Ты был азартен и полон сил.
- Хорошо - согласилась я - только на белом коне, иначе - никак!
- Может, я буду снизу, вместо коня? - ты думал, что удачно шутил - глупо!
  Потом мы долго вместе гуляли по городу, заглядывали во все художественные подворотни и закоулки, давали новые имена улицам, карабкались по дорожкам, сваливались с горочек в пустоту площадок, любовались садиками, удочеряли кошек и усыновляли всех бродячих собак. Мы учились смотреть на наш город глазами друг друга. И у нас это неплохо получалось. Мы держали друг друга за руки - и через кожу происходило соитие. Тепло переплавлялось теплом. Дрожь вызывала ответную дрожь. Пульс был общим.
- Если мы не расстанемся - сказала я тебе в первый вечер - мы погибнем.
- Что же нам делать? - спросил ты - друг без друга нам тоже не выжить.
- Не знаю, я подумаю - промямлила я что-то и исчезла в знакомой подворотне.
Думать я смогла только два часа. Ибо через небольшой - по сравнению с вечностью - промежуток ты появился под моими окнами на белом коне. Бедный городской мустанг, которого ты выкрал на ближайшем - всего пять минут ходу - ипподроме дико озирался по сторонам, не мог понять, что всё-таки с ним происходит, почему мир так не справедлив. Он хотел спать, хотел в стойло, пить, сена, овса - всего сразу. Меньше всего конь хотел шляться по пустым утренним улицам или быть моделью неизвестному, вечно подающему надежды, как чаевые, - скульптору. На меня он смотрел с утраченной уже надеждой, которую я оправдала - всё-таки нельзя втягивать животных в наши первобытные дрязги. После этого мы уже не разлучались. Жаль, не с конём.
Ты перестал лепить материю. В твоих работах появилось пространство и время, стянувшее прошлое, настоящее и будущее в одну точку. Ты умирал в каждой новой скульптуре, чтобы родиться заново. То же самое было и со мной. Не слишком ли много смертей на двоих за единицу времени?
Я была из твоего ребра - и поняла это сразу. Только, кто решил, что мы были изгнаны из рая? И разве это не рай - знать, что после очередной смерти и падения в опустошённость, наступает возрождение - в иной форме, иной боли, в ином ритме ночи, где выдох влечёт за собой обязательный вдох?
Нас быстро вычеркнул город из списков живых. Улицы нагло выплюнули наши лёгкие души. Зачем им те, кто не осязаем в камне мостовых? Бетон, стекло, металл пытались нас образумить, что б удержать в материальном мире. Мы не приручались материей за так. Пространство нас поглощало - но не расслоило.
Перекатываясь друг в друга, как «инь» и «янь» в чёрно-белой монаде, мы утратили пол, вес, возраст, привычки, инстинкты, самоопределение, прошлое, друзей, близких, берега и страны. Боль-любовь-боль-любовь-боль-любовь-боль-любовь. И так - до бесконечности. Как бульканье первобытного бульона, с которого зародилась жизнь: клетка, амёба, инфузория-туфелька - и дальше, аж до примата на белом коне. И потом меня долго ещё терзал один вопрос: а без коня был бы человек настолько разумен? И настолько монументален? Кто знает. Глина оживала в твоих руках. Ты вдыхал в неё - предчувствие судьбы, стойкость огня и покой ночи. Я вдыхала в неё жизнь. Мы дарили миру себя. Мир нас прощал за это, напоминая: Создатель этого мира уже есть. Мы - лишь тень Его в попытке творения, отголосок любви, прощение ночи в отместку дню.