Грузинская рапсодия

               

      Хорошо, когда у человека есть брат или братья. Хотя бы один, хотя бы двоюродный. Мой младший двоюродный брат Виктор, кандидат химических наук, объективно поспособствовал тому, что ещё в середине пятидесятых я встал на слаломные лыжи. Правда, на самые дешёвые, на «дрова». Он же, в отличие от многих, всегда стоял на лыжах пластмассовых лучших из фирм, популярных в те годы.
       Представим себе Кавголово того времени!... Недавно вышел фильм «Двенадцать девушек и один мужчина»; гора ГОЛИФК, разговоры о Тони Зайлере. Понятие «подъёмник» - это что-то далёкое и непостижимое. Кругом любители слалома все, как один, едут «на дровах», одни летят вниз, эти поднимаются «лесенкой»; мальчишки нахально несутся на «джеках» или на фанере туда и сюда, мешая всем. А на самом верху горы в свободной раскованной позе, как отец-олень из диснеевского «Бемби», стоит Виктор; опирается он на конусные палки, а на ногах у него… На ногах «спецзаказовские» кожаные ботинки, чёрные с красным, а к ним через маркера пристёгнуты ЛЫЖИ! И яркий нежно-зелёный отблеск светится на укатанном снегу под их нижним пластмассовым покрытием! Сравнение тех лыж с сегодняшним рядовым слаломным оборудованием  будет, конечно, не в их пользу, но в то время… Наверное, не одна девушка засматривалась на этого импозантного специалиста окрестных склонов и кулуаров, и не беда, что «специалист» за день всего-то раза два, от силы три, съезжал вниз с выбранной на вершине горы позиции.
    С Юркой и Колькой, с моими не братьями, а просто товарищами,  желая совершенствовать свои умения в популярном виде спорта, все неженатые, мы в феврале 61-го поехали в Бакуриани. Там - лучшие в мире горы, там, если верить слухам, даже есть подъёмник! Было начало февраля. Поезд «Москва-Тбилиси» не спешил, только утром на третий день пути мы, наконец, достигли Сочи. Я не был на море с раннего детства, и не представлял, какого вкуса она, морская вода. Говорят, солёная! Вдоль вагона по платформе прогуливалась одинокая симпатичная девушка высокого роста. Бегом, чтобы окунуться и успеть возвратиться до отхода поезда, мы бросились к морю. Это было на спор, проверка, кому «слабо». Вода была действительно солёной и действительно холодной, и хотя желания лезть в неё не было, все погрузили тела в набегавшие волны. Мы еле успели на поезд, но заметили, как с площадки соседнего вагона на нас без интереса смотрела независимая девушка высокого роста
      Ранним утром поезд узкоколейки устремился от Боржоми в направлении на Бакуриани и преодолевал серпантин пути довольно долго, а в тупике на горе нас окружили шумные грузинки, наперебой предлагая жильё. Но спортивного вида дядечка лет шестидесяти пяти, приехавший вместе с нами, предложил дойти до «цекавшири» - так, по крайней мере, запомнилось название пансионата грузинских профсоюзов в Бакуриани. С трудом мы вчетвером протолкались через толпу туземных женщин, однако на выходе из вокзальчика нас оказалось уже пятеро, и наш разговор уже вела симпатичная девушка высокого роста, с радостью согласившаяся устроиться вместе с нами. Она поселилась в одной комнате с дядечкой спортивного вида, гарантировавшим, что он уже не опасен. В цекавшири нам подтвердили, что на главной бакурианской горе Кохта есть подъёмник, и вечером пока не стемнело мы пошли разведать дорогу.
      Симпатичная девушка оказалась москвичкой, асом в горнолыжном деле, и сначала ей с нами было неинтересно. Подъёмник был дорогим, что вполне понятно – кроме него в стране был ещё только один, в урочище Чимбулак в Казахстане. Постоянно подниматься на нём при нашей инженерской зарплате было не по карману, и поэтому на Кохту мы влезали всё той же «лесенкой», как в Кавголово, и только раз или два в день позволяли себе использовать преимущества опоры своих филейных частей на бугель подъёмника. Мы целыми днями кувыркались на склоне среди модно одетых, в основном, грузинских парней и девиц и слышали, как они громко перекликались: «Гамарджоба!...», «Эй, Шалва!», «Гоги!», «Гиви!»… Кроме этих слов мы ничего не понимали, тем не менее решили себя переименовать: Юрка стал «Гоги», Колька – «Кохи», а я – «Рохи». Заглушая крики окружающих, мы, носясь по склонам, во весь голос орали:
      -Эй, Гоги!
      -А что, Рохи?
      -Не видел Кохи?
      -Не-а! Эй, – вон он, Кохи! Слева на склоне!
      К нам подъехал высокий грузин:
      -Слюшай, дарагой, ты што крычыш? Нэ видиш – женщины! Что такое кохи – знаеш?
      -Конечно! Вон он едет, друг мой Кохи. Зову его!
      -Нэхарашо! Крычыш при  женщинах, а нэ знаеш: «кохи» по-грузински значит «жопа»!
      С тех пор в продолжение немного менее полувека Колька так и оставался – Кохи. Жаль, на сегодняшний день ни Кохи, ни Гоги нет уже с нами в этом мире…   
      Иногда мы позволяли себе посетить другие горы – не всё ли равно, где подниматься «лесенкой», там ли, тут! Один раз присутствовали на соревнованиях по прыжкам с трамплина, в них участвовал местный уроженец и житель, любимец всей Грузии Коба Цакадзе. Шум вокруг трамплина стоял необыкновенный, все кричали и размахивали руками, судьи бессовестно подсуживали Кобе, набавляя ему за всякий прыжок метра по три. Он и был объявлен победителем под всеобщие приветственные крики и ликование.
      Подъёмник на Кохте приводился в движение от механизма, спрятанного в жёлтую оштукатуренную будку. Она вся снаружи, как рейхстаг, была по русскому обычаю исписана: «Лёха и Саха были здесь», «Хачи – козлы», «Сумгаит 1955» и т.д. Однажды утром мы увидели рядом с будкой подъёмника двоих парней и девушку. С каким-то неизвестным беседовал известнейший наш поэт Евг. Евтушенко, а девушка, не участвуя в беседе, неотрывно смотрела на него; невысокого роста, она была очень хороша собой. Хороша так, как может быть хороша стройная и красивая женщина в любом одеянии.
    Мы прошли мимо. Я давно знал стихи Евтушенко и понимал, что он талантлив, но, мне не нравилась его, что ли, самовлюблённость. Мне казалось, что во многих его стихах главное -  не  талантливо и интересно выраженные мысли и чувства, а рвущееся наружу, невысказанное вслух и еле сдерживаемое: «смотрите все, вот он - я, самый талантливый и неповторимый!» Мы прошли мимо группы стоящей возле будки и - забыли.
     Вечером перед рестораном мы пошли в баню. Душевые кабинки стояли в два ряда, и около свободной напротив меня остановился голый парень. Он обернулся – это снова был Евг. Евтушенко, тоже пришёл мыться. Ну, это – нормально, талантам тоже свойственно мыться время от времени. В ресторане были острые и жгучие грузинские шашлыки и чудесные сухие вина. Евг. Евтушенко не было, однако играл грузинский оркестр. Утром мы опять шли на свою любимую Кохту. Я мазнул взглядом по будке подъёмника. На исписанной стене, выше всех автографов советских вань и мань под самым свесом крыши по жёлтой штукатурке было процарапано: «Евг. Евтушенко»…
      Приближался наш день отъезда, и тут выяснилось, что симпатичная независимая девушка устала уделять внимание Кохте и обратила его на нас, вернее на меня; Гоги и Кохи были недовольны. Но, встречаться было негде: неопасный дядечка спортивного вида читал книжку или слушал свой незамысловатый транзистор, в нашей комнате стояли шесть кроватей, все занятые с недавнего времени. Оставалось, когда начинало темнеть, приступать к скатыванию на глазах пятерых соседей своего снятого с кровати одеяла, затем запихивать его в свой польский рюкзак и выходить на вечерний морозец с тем, чтобы расстелить его по возможности там, где помягче снег. Меня с интересом спрашивали, зачем одеяло? Я, естественно, отвечал, что сидя удобнее целоваться; это вызывало здоровый и весёлый интерес.
       Ко дню моего рождения девушка готовила сюрприз, но утром, как обычно, отправилась на Кохту, а мы с Гоги и Кохи получили неожиданное приглашение совершить поездку в обсерваторию на перевал Цхра-Цхара. В то время там находился второй в мире по величине электронный или ещё какой-то, там, телескоп, а оказия в обсерваторию в зимнее время случалась нечасто. Шестеро нас примостилось в большом корыте, пристроенном на шасси танка Т-34 на облегчённых колёсах. Мы валялись в произвольных позах, держась друг за друга, а вездеход, глубоко проваливаясь в снег, своими гусеницами перемалывал всё на своём пути – и кусты, и жалкие ёлочки, и щебень, хруст которого не был слышен за рёвом мотора. Казалось, происходит движение в никуда, однако, на вершине горы здания и антенна над ними вынырнули совершенно неожиданно. Нас удивлённо и даже радостно встретили трое девиц и парень учёного вида. Истосковавшееся по общению население показало нам всё и рассказало обо всём, накормило хорошим и вкусным обедом. Не помню, как называлось вино, но рано утром нас ждали серные ванны внизу и вечерний автобус на Тбилиси.
       Мы встали на свои «дрова» и не понеслись – поехали вниз по очень отлогому и длинному склону. Временами даже приходилось отталкиваться. Неожиданно Кохи упал, и одна из его лыж самостоятельно понеслась вниз и скрылась за кустами. Это вызвало горестный вскрик одного и нездоровый смех двоих. Но смеялись мы рано. Метров всего через двести двое, в попытке догнать лыжу, вдруг наткнулись на одинокий куст на голом склоне с застрявшей в нём беглянкой. Теперь уже смеялся приковылявший по нашим следам Кохи.
        Деревянные ванны размером три на три разместились под навесом, неприятно пахло тухлыми яйцами, однако, вскоре мы перестали замечать запах. Особенно после того, как я вытащил из рюкзака тайно привезённую бутылку водки. Это был редкий по силе день рождения, это был праздник в тёплой ванне!   
        К середине следующего дня мы были в Тбилиси. Там в Самтредском переулке жили мамины дальние родственники Акоповы, и я познакомился со своими ранее неизвестными мне троюродными братом и сестрой. У них мы с Гоги и Кохи жили три дня. Эти дальнеродственные связи поддерживались, пока вся страна не разбежались по отдельным квартирам и закутам.
        При знакомстве с Тбилиси брат с сестрой были нашими гидами. Отношения сразу установились простые. Мне вспомнилась песенка, когда-то спетая мамой, гиды меня поддержали - видимо, будучи детьми наши родители когда-то веселились вместе:
                «…если ты мине не лубош,
                на балшой Кура пайдош,
                ты нас болше не увидиш,
                ми, как рибка паплывош…»
        и ещё
                «…на Тифлис есть гора,
                Сибастопол видно,
                на гора стоит казол –
                как ему нэ стыдно!».
        Смешная наивная забава!... Кохи вместе с Гоги радовались не меньше нас.
        Поднялись всей компанией на фуникулёре в парк, там над обрывом возвышался один из двух (как нам было сказано) сохранившихся к тому времени статуёв Сталина. Гиды звали нас поглядеть также и на другой, который в Гори, но ехать ради этого на родину Джугашвили мы не схотели.
        Больше всего поразили нас нравы в тбилисском трамвае. Каждый заходивший в трамвай мужчина (в большой кепке-«аэродроме») отдавал кондуктору деньги за билет и немедленно закуривал независимо от того, удалось ему найти свободное местечко или предстояло стоять. Билетов никто не брал, рулончики их скучно висели на кондукторе, он даже не обозначал попытку обилетить пассажира. Неужели конкретный вагон трамвая является частной собственностью? - задались мы вопросом. И Кохи решился попросить билетик взамен уплаченной денюжки. Кондуктор вдруг перестал скучать, вспыхнул и, оторвав, не считая, ленту билетов, швырнул её нам в лицо! Мы сразу почувствовали, насколько оно потеряно нами, а по лицам окружающих было видно, как глубоко опустились мы в их глазах! Потом мы заметили, что и в магазинах сдачи от кассиров тоже никто не ожидает, нам же (памятуя трамвайный опыт) тем более неудобно было заикаться про неё.
       Вечером предпоследнего дня в каком-то кинотеатре посмотрели «Серенаду Солнечной долины» - семнадцать лет назад я впервые видел её в касимовской эвакуации. Мы поразились: мелодии из этого фильма явно были тем источником, из которого черпали вдохновение неизвестные авторы песенок типа «папа рыжий, мама рыжий…» или «я не знал, что ты такая дура…». Как мы их распевали, будучи пионерами и даже студентами!
        Утром последнего дня я отражал атаку всех старших Акоповых. Оказывается, они были членами какой-то секты, и мне на ознакомление был предложены несколько номеров нелегально поступавшего из Америки журнала «Вахта стражи». Меня пытались вовлечь в сектантство?! С трудом, ссылаясь на необходимость отбытия в аэропорт, удалось атаку отбить.         
        Простившись с гостеприимными хозяевами зашли на почтамт, и тут же на нас надвинулась проблема - ожидаемых переводов "до востребования" от родных не было! Возвращаться к родственникам, делать заём было поздно, а билет на самолёт Тбилиси-Москва стоил целых 13 рублей. Элементарный расчёт показал, что одному из нас нужно лететь зайцем, иначе не останется денег на поезд Москва-Ленинград. Хотелось надеяться на успех - в те времена порядки в Аэрофлоте были свободные, тем более Кохи утверждал, что ему уже удавалось проникнуть в самолёт без билета и регистрации. В аэропорту перед кассой кинули на пальцах честный морской счёт - идти на прорыв предстояло мне. Два билета были закуплены, а весь наличный капитал на всякий случай сосредоточен в моём кармане.
        На посадку гурьба пассажиров безо всякой регистрации высыпала на лётное поле и густой непрерывной очередью стала подниматься по трапу ТУ-104 мимо стюардессы. Мы рассредоточились. Гоги быстро втёрся вперёд и, задержавшись возле симпатичной девушки в синем, попытался её смешить. Я же, ещё и не ступив на нижнюю ступеньку трапа, почувствовал, что вычислен. Так оно и случилось. Блондинка в синем грудью встала передо мной и предложила удалить себя вон...
        До старта оставалось пятнадцать минут. Наверное, интересно я выглядел, когда в пальто (ну, не было в то время у любителей-лыжников хорошей спортивной одежды!), в ушанке и рюкзаком за спиной и лыжами в руках я поспешал к зданию аэропорта. Но!... Запыхавшемуся, вспотевшему, мне было объявлено, что – всё, поезд уже ушёл! Глаза кассирши говорили, что она, ещё когда мы покупали те два билета, видела во мне зайца. И запомнила, раскусила! Её слова: «самолёт на старте, вот билет, вы не успеете, обратно не приму; а если всё-таки успеете, кормёжки вам не будет»…
        Я выскочил из дверей – самолёт двигался по лётному полю!...
        Размахивая билетом над головой, едва не теряя лыжи и рюкзак, весь в отчаянии, бежал я ему наперерез, а он набирал скорость. И, когда уже было понятно, что - нет, он не остановится - вдруг притормозил! Не помню, подогнали трап или сам я сумел как-то вскарабкаться в открытый люк, но – хватающий ртом воздух на последнем издыхании, мокрый, как мышь, от пота, оказался всё-таки внутри. И разве могли мои спутники отказать себе в удовольствии описать, облизываясь, насколько вкусно и обильно каждое блюдо недоступного мне обеда! Увы, все мы понимаем шутки, все любим!...
        Уже в Ленинграде я вспомнил одинокую симпатичную девушку, готовившую неделю назад сюрприз к моему дню рождения. Но нечто, ею обещанное, мне не досталось: не простила девушка изменщика, без предупреждения покинувшего её ради обитательниц обсерватории на перевале Цхра-Цхара.
        Тем не менее, те поцелуи на снегу вскоре всё же заимели продолжение в виде неожиданно возникшей переписки. Она завершилась столь же неожиданным визитом в Ленинград одинокой симпатичной девушки. Испытывая неудобство, какую-то тяжесть в районе диафрагмы и отводя глаза, я ответил, что не готов к решению проблем. Грустная, она уехала обратно в столицу. Слава Богу, в Бакуриани между нами не происходило ничего, кроме поцелуев на снегу…