Ч. 2 Наместник

       
Наместник.

   …С самого утра, несмотря на слякоть, как-то непривычно зашевелился на улицах народ. У ворот дворца, подстёгиваемая резкими командами сотника, занимала позицию снаряжённая особым торжественным образом охрана и гвардия наместника. В крепости прошёл слух о приезде племянника правителя Юна, по случаю чего в городе намечался праздник. Потому так много нынче народу у южных ворот крепости и у стен внутреннего двухэтажного дворца, состоящих снизу на треть человеческого роста из ровной каменной кладки. Остальная часть стен вверху из глины, как впрочем, и многие городские постройки. В основном же жилища без затей из дерева, а простоту общих форм всех построек украшает обилие деревянных фигур драконов, черепах и прочих невиданных диковинных зверушек и чудищ, разместившихся вдоль карнизов, при входных дверях, по краям и гребням крыш. Скаты крыш, подобно чешуе, покрыты блестящей цветной черепицей или деревянными сине-зелёными пластинками…
       Сам правитель крепости дня три как вернулся из дальней поездки в Фурдан-чэн. На севере обеспокоены набегами пока немногочисленной, но сплочённой и враждебной орды под предводительством кочевника по прозвищу Кидань-хан, собравшего под своё начало сброд номадов и воровских шаек с лесистых гор Гириня. Дважды орду отгоняли от Большой Крепости, но по последним донесениям из дозорных отрядов с дорог можно было предполагать, что орда с наступлением сухих дней осени обойдёт Фурдан-чэн восточнее малохожеными тропами в отрогах Дань-шаня и попытается выйти в долину Реки Великих Сражений, минуя сторожевые посты и малые охранные крепости. Реку так называют в память подвигов воинов мохэ в сражениях с кочевниками. Оттуда к городу правителя Шуа лишь один большой перевал с малой каменой крепостью в три сотни воинов. Потому-то всем наместникам на востоке от императора пришли приказы объединить усилия и не дать Кидань-хану выйти к югу в долину Реки Богатых Урожаев, где, завладев несколькими крепостями, кочевники выйдут на берег Великого моря и всерьёз могут продержаться пару лет, пополняя и людские, и продовольственные запасы на этих благодатных землях. Собравшиеся в Большой Крепости наместники и начальники областей в сопровождении именитых и прославленных темников месяц вели переговоры о важности сплочения перед нависшей угрозой, но, ни о чём не договорившись, в конце концов, разъехались в надежде на благосклонность удачи и почитаемых духов Великих Восточных Гор.
       Омрачённый пустой поездкой наместник Шуа успел вернуться в город к началу большого дождя и теперь, действительно ожидал к себе племянника Юна, правящего небольшой крепостью на юге по левобережью реки у двух Святых Гор. В своё время наместник выделил племянника из своего окружения за его скаредность и умение стяжать состояние и поручил охрану монастыря, притягивающего с давних пор многочисленных паломников своей священной кумирней у подножия скалистой и величественной Большой Грудь-горы. Племянник быстро окреп, собрал вокруг себя сильный и преданный отряд гвардии и теперь начальствовал по всему югу долины, включая берега моря с вольными поселениями рыбаков и охотников. Наместник знал, что и у него самого в окружении были люди, тайно способствующие усилению племянника, но до сих пор ему пока удавалось держать родственника в нужном подчинении, хотя притязания Юна на власть в области в последнее время ощутимо возросли. Старик Шуа чувствовал веяние новых ветров, нового времени. Это время не сулило добра…
       Всю жизнь правитель посвятил укреплению и процветанию вверенной ему окраинной области империи. Сколько сил и труда было вложено в этот Город Восточных Кузнецов, в эту укреплённую и духом и воинами крепость, которую теперь люди называют его именем Шуа-чэн. Но со стороны земель, что протянулись отсюда к столице на заход солнца, всё чаще и чаще приходит весть о распаде империи. И всё чаще неразумные грабительские указы получает наместник из канцелярии императора. Прошлым летом до самых морозов трижды из крепости отправляли большими обозами рыбу, золото и пушнину, обеспечивая при этом многочисленную вооружённую охрану. Взамен империя не вернула и сотни мало-мальски пригодных к труду работников или рабов. Золото не имеет здесь такой цены, как в столице, здесь люди более ценят железо и ещё, пожалуй, жизнь. Это там, в многолюдье городов, можно горделиво блистать роскошью и богатством одежд и жилища. Здесь же ценнее скромность, умеренность и почитание духов неба и гор. Поэтому куда правильнее ожидать сюда прихода караванов с людьми, чтобы в этой чудной долине можно было бы растить рис и ловить рыбу, добывать в лесах зверя и рожать в мирных селениях детей…
       У наместника была лишь дочь Гюльджели, имя которой дал случившийся при рождении девочки в монастыре монах из уйгурских мудрецов, объяснивший, что означает оно - “шёлковая ветвь акации”. Так случилось, что юность и добрую часть последующей своей жизни Шуа потратил на учёбу в столице, затем на государственную работу, на продвижение среди чиновничества, в чём, конечно же, преуспел однажды, будучи послан императором в эту, ставшую теперь уже родной, область. Но вот родить наследника не сумел. Наверно просто опоздал. Дочь родилась к его пятидесятилетию. Жена, хотя и была моложе его, с рождением ребёнка стала болеть, и, в конце концов, привязавшаяся хворь за два года одолела эту красивую женщину из близкого к самому императору ханского рода. Ничто не помогло жене. Ни настойки чудодейственного лесного «корня жизни» жинзенга, ни снадобье из печени полосатой Амбы, «повелительницы» всех обитателей тайги, и даже тёплое купание в «слёзах» Грудь-горы, привезённых монахами из большой святой кумирни Дань-шаня не помогло страдалице. Лекари тогда в один голос винили злого духа реки, который, якобы, приходит иногда в долину с большим половодьем в жаркие дни лета, делая воду мутной и безжалостной. От этого духа в реке гибнет много рыбы, а по берегам болеют люди и звери…
       После смерти жены наместник долго был неутешен, и в печали, уединяясь, стал отдаляться от мирских дел, посвящая всё больше времени делам монастыря, часто оставляя крепость на чиновных людей. Но однажды, в разговоре с одним умудрённым даосом, вдруг ясно осознал, как шатко и непрочно устроено вообще всё земное существование. Монах занимался исполнением некоторых важных обязанностей при кумирне: организовывал процессию сожжения покойников, слыл среди населения мастером отгонять злых духов и уничтожать дьявольские наваждения. С этой целью у него всегда были заготовлены талисманы в виде бумажек с печатями и особенным образом написанными знаками. Даос был балагуром и замечательным собеседником, при случае не брезговал и ремеслом колдуна-прорицателя. Жалуясь монаху на своё горе, наместник услышал, что тот знает лекарство от горя и неутешности и, что в монастыре для приготовления снадобья есть всё, кроме… одной вишнёвой косточки из того дома, в котором… никогда никто не умирал. Шуа-хан тут же представил себе тщетные поиски такой косточки, улыбнулся невозмутимому при этом монаху и, странное дело, вскоре после этого почувствовал, что тоска отступает, и к нему возвращается желание ещё пожить на этом не таком уж и плохом свете. Дух его отца из знатного рода воцзюй, женившегося когда-то по любви в одном из походов к Восточному морю на красавице чжурчженке из этих мест, всегда напоминал ему о долге продолжить имя Шуа и помнить о благородстве своём и предназначении. Памятуя об этом, наместник озаботился сооружением усыпальницы для покойной жены, урождённой, как и мать его в племени чжурчже. Природный небольшой курган на месте её захоронения по левобережью у большой дороги к монастырю он велел значительно увеличить. Малоприметный прозрачный ключ с кисловатой на вкус водою у подножия кургана почитался у местных жителей как место святое и чудодейственное. Место было определено монахами на основании примет и сопутствующего расположения звёзд. Отсюда к востоку вверх вставали вершинами в небо горы, а на северо-запад простиралась долина реки с удивительно красивою сетью рисовых полей и видом величественного синего по горизонту священного горного хребта Чанда. Составленный план расположения усыпальницы был нанесён на тонко обработанный лоскут телячьей шкуры и завёрнут свитком в тонкий почти прозрачный лист золота. Эту ценность надлежало при завершении строительства кургана торжественно оставить в замурованном склепе. Разрешение на возведение кургана наместник получил от императора, два года ублажая у себя в Шуа-чэне правительственного чиновника из консистории дао-гуань, надзирающего за монастырями востока…
       Только спустя четыре года после смерти жены удалось начать строительство. К возведению кургана было привлечено всё окрестное население долины. В каменоломне, образованной в близлежащей горе, работало под надзором почти тысяча невольников, а на переноске битого камня использовали подённый труд земледельцев туженей, обязав их каждого отработать одну полную луну в год на строительстве. Вереница носильщиков корзин с тяжёлой ношей теперь в любую погоду живой цепью двигалась из-под западного склона Дань-шаня к медленно растущему кургану усыпальницы. Интерес к строительству был и у монахов из ближнего  монастыря. Старик Шуа всегда понимал, что править народом можно, либо жестоко насилуя его, либо разделяя веру в его богов, пускай даже это будут маленькие фигурки идолов, странные до уродливости, в окоченелых, безжизненных позах, с несоразмерными членами, с отсутствием всякого выражения на лицах, или же кривляющиеся и гримасничающие до безобразия. Часть монахов явно противились затеянному строительству, усматривая и в новшествах обряда захоронения жены правителя, и в чужеземном имени его дочери явный знак распада веры, а не укрепления её, тогда как другая часть, наоборот, надеялась на возвышение и объединение духа разных народов, за последние времена поселившихся в долине. Наместник придерживался мнения второй части верующих и полагался на их поддержку.
       Глубоко в основании кургана было оставлено пространство для гробницы, в склепе которой поместили прах усопшей, далее строго на полдень соорудили небольшой сводчатый коридор, вход в который после погребения был наглухо замурован. Перед этим входом располагалось оставленное в камнях пространство, где тонко-тонко струился целебный ключ, вдоль которого к окончанию строительства должна быть устроена кумирня. На восемь лет затянулась отсыпка кургана. Но, побывав последний раз на строительстве рано весной, когда в проталинах у берегов после зимнего безмолвия весёлым рокотом подаёт свой голос река, наместник на вопрос – «…если внести некоторые изменения и сделать курган чуть меньше задуманного, когда закончите?» – услышал от главного распорядителя стройки уверенный ответ:
       - Ещё один оборот солнца, и точно ко времени, когда день с ночью приходят к согласию, и на небе вступают в рассвет семь красавиц дев, обещающих земле новую жизнь и плодородие, на вершину кургана монахи внесут большую каменную вазу, наполненную свитками с текстами священных молитв, знаком того, что в память о чистой любви святилище под курганом исполнено сокровищами веры и надежд на грядущую встречу…
       Такой ответ вполне удовлетворил наместника, поскольку затянувшееся строительство лежало бременем на городской казне. Сердечная рана в груди Шуа-хана за эти годы стала грубым, лишь изредка напоминающим о себе, рубцом, и он был согласен как можно скорее завершить строительство.
       Вот уже двенадцать лет старый правитель живёт  без близкого человека, если не считать Гюльджели да прислуживающей ей доброй наложницы уйгурки, привезённой когда-то наместником из поездки в далёкую столицу. Дочь он не отпустил от себя, хотя мог бы давно отправить её в Белую крепость или в Гиринь-улу, где у него есть родственники на службе, близкой к императору. Наверно, он просто боялся остаться один. Здесь во дворце у дочери есть воспитатели, доставленные лет шесть назад из столицы. Они научили её многому из приёмов светского обхождения разным женским хитростям, но старик Шуа не так часто собирает во дворце знать, чтобы являть все эти навыки напоказ. Ему ближе люди мастеровые, понимающие великую радость труда, монахи, умудрённые опытом духовных исканий, да темники, закалённые воинскими упражнениями и обязанностями. Это у племянника Юна, по слухам, часто собираются покутить с окрестных территорий забогатевшие праздные бездельники. Племянник по старым обычаям ещё в детстве был обручён с именитой богатой невестой, по возрасту старше его, от которой до сих пор почему-то нет потомства. Но в окружении Юна всегда много рабынь, наложниц и… детей.
       Вчера с одним из последних нищенских караванов из Бай-чэна привели пленников. Сегодня с утра их связанных доставили от ворот крепости к дворцу, и наместник решил сам посмотреть на пришедший обоз. Четыре носильщика, несмотря на зарядившую морось, вынесли его паланкин во двор дворца, поставив под охраной десятка копейщиков, как по команде преклонивших одно колено перед ношей. Зазевавшегося и вовремя не поклонившегося Никиту чжурчжень из охраны толкнул тупым концом копья в спину и дважды резко и больно ударил кулаком снизу в живот. Никита низко согнулся, но на ногах устоял и молча, скорчив от боли гримасу, исподлобья смотрел на церемонию встречи хозяина дворца. Мальчишка-монгол, по-видимому, зная подобные обычаи, был резвее и смышлёнее, потому как опустился на колени вовремя и вместе со всеми. Из приоткрытого небольшого окна в одной из верхних комнат дворца, раздался лёгкий девичий смех. Все невольно, включая и пленников, оглянулись на него. В окне на миг мелькнуло лицо Гюльджели, смутившись, девушка тут же поспешила спрятаться…
       Сквозь приоткрытый полог наместник, теребя длинным ногтем большого пальца седую бородку, полулежа, следил за распоряжениями своих чиновных людей, и с хитрецой во взгляде наблюдал за сценой поклонов. Русый крепкий молодец из пленных чем-то понравился старику.
       - Кто это? – глянув в сторону Никиты, спросил он заинтересованно услужливого тут же преклонившегося к пологу чиновника.
       Тот торопливо засеменил к сотнику, возглавлявшему обоз, недолго поговорил с ним и быстро вернулся, придерживая длинные рукава шёлкового фиолетового халата.
       - Кузнец из случайных людей, Никитка-урус. Куплен в Нингуте нашим имперским распорядителем, в счёт прежних его обещаний отправлен к нам, – чётко скороговоркой поспешил ответить чиновник, продолжая кланяться, при этом смешно подёргивая чёрной косой, туго заплетённой на затылке.
       - Оставь его здесь в кузне. Я сам посмотрю, что он умеет делать, – наместник перевёл взгляд на другого пленника. – А этот…?
       - Далда из людей мэнгу. Ловок и смекалист, говорят, состоит в родстве с «наездниками дьявола». Из знатного обедневшего рода. Наш добрый попечитель из столицы, помня наши нужды, посылает его под присмотр. Пусть будет нужен где-нибудь в гвардии Вашей Светлости…?
       - Молод ещё…, – засомневался старик Шуа. – Впрочем, поступай, как сам знаешь…
       «И это весь доход…!» – нахмурился наместник и, мелькнув седой косичкой, отвернулся, прикрываясь, скользнувшей белым серебром, тканью полога. Носильщики, подхватив паланкин, понесли его обратно во дворец…