Ч. 5 Каменоломня

Каменоломня.

      
       …Невольники в каменоломне работали от темна до темна. Ночью ютились в каменных выработках либо в шалашах из ивовых жердей, чуть прикрытых снопами рыжего резуна или густыми ветвями таволги, связанной кое-как в пучки-метёлки жгутами всё той же осоки-шумихи или другой жёсткой травы. Всё это немудрёное строительство вершилось из зарослей, что болотистыми марями непролазно кустились на близлежащих лесных полянах да остистыми метёлками колыхались в безлесных прогалинах по распадкам. Шалаши строили или переносили по мере того, как расширялась площадь, освобождаемая от камней. Летом забота о ночлеге меньше, потому как заснуть после изматывающей работы можно просто у тёплого камня, бросив под бок соломенную рогожу либо вообще на голом щебне, но с приходом осенних заморозков о ночи нужно было заботиться ещё днём. Грелись, чередуясь, уставшие каменотёсы у небольших костров, не гаснущих ни днем, ни ночью. Хворост и дрова для огня непрерывно несли возвращающиеся за камнем тужени-носильщики. Зимой вереница носильщиков камня несколько редела, но не иссякала совсем. Охрана каменоломни располагалась в бревенчатом низком жилище с плоской крышей из коры тех же стволов, что пошли на стены. Над жилищем с приходом холодов из неуклюжей глиняной трубы нет-нет курился дымок: то стражники топили канн, подогревая каменный, вдоль трёх стен шириной в рост человека канн, устланный камышовыми циновками, на котором спали. Тут же у чистого ручья под навесом из веток и коры в двух больших котлах рабы готовили еду – в одном для охраны, в другом для невольников, с разницей лишь в качестве продуктов. Если охране старший из поваров закладывал в котёл рисовую кашу из злаков почище да погуще, то невольникам заправляли в котёл любую смесь, что каким-либо образом напоминало собой зерно.
       Ныне зима случилась лютой и непреклонной с самого конца осени. Первые осенние снега, обычно тут же таявшие через пару дней, в этот раз остались лежать прихваченные первыми морозами, и всю зиму к ним лишь добавлялось день ото дня ещё больше снега. В конце концов, накопившись за долгие медленные дни, к весне снега лежали окрест в долинах тяжёлым холодным одеялом так плотно и накрепко, что думалось не придёт и тепло, способное растопить их. В иные дни ветер, взыграв вьюгою над открытым пространством вдоль серых гривастых рощ и речных берегов, увлекал верхний слой снега непроглядным белым облаком за собой и прессовал из него по опушкам и под кручами в рост человека плотные глухие сугробы. Снежные бури этой зимой случались часто, словно кто-то всесильный и властный рассердился на здешние леса и поля, и в назидание кому-то засыпал долину надолго и основательно.
      
       …Как только на восходе вдоль мрачных вершин серело небо, и тьма медленно отступала в распадки под сень лесистых склонов, в каменоломне начиналось движение. Под скребущий лязг цепей и зычные окрики охрана разводила дробильщиков парами по карьеру, расставляя их вдоль выработки. Рабы одевали каждый сам на одну ногу железный обруч с небольшой тяжёлой цепью, прикованной к ржавой скобе, закреплённой глубоко вбитым в скалу шкворнем, и никогда не торопились приступать к работе, прежде чем старший из охраны не проходил с громкой отборной руганью вдоль всего каменного отвала. Инструментом служили различной длины железные и деревянные клинья, тяжёлые, с давно и безобразно наклёпанными обухами молотки, да деревянные кадки с водой, из которых поливают на вбитые в скалу клинья. Этими немудрёными приспособлениями нужно было отламывать от скалы как можно больше камней, которые затем унесут в ивовых корзинах на строительство исхудавшие и оборванные носильщики.
       За долгое время работ рабы и охрана невольно сравнялись жизнью, и большого отличия в быту тех и других почти не было, за исключением одного важного: воин должен быть всегда здоров, рабу же позволялось заболеть и умереть. Сотник, возглавлявший охрану каменоломни, неустанно следил за тем, чтобы это отличие всегда исполнялось надлежащим образом. Потому, когда к нему обращались с какими-то просьбами рабы, он долго и вычурно упражнялся в ругани, пиная склонившихся на колени просителей, но, в конце концов, уступал и давал добро. С воинами из подчинённого ему отряда сотник разговаривал с той же избранной руганью, но поскольку воины ничего никогда не просили, пинки за них доставались всё тем же невольникам.
       Оцепление всей каменой выработки было постоянным и сплошным, включая и восточные крутые осыпи, куда охранники, время от времени подменяя друг друга, добирались с солнечной стороны горы по узкой крутой тропе, петляющей в зарослях багула-болиголова. Караулы на этом склоне, прикрытые сзади крутыми скалами, располагались на маленьких вытоптанных участках над отвесной каменной кручей и считались не столь ответственными, сколько самыми трудными, поскольку смена сюда не спешила, еду часто вообще не приносили. Находиться здесь было больше похоже на наказание, чем на службу. В один из таких караулов и попал с самого начала Тимоха-Далда. Так юношу прозвали ещё в обозе чжурчжени, как на киданьский лад здесь почему-то называют всех людей мэнгу, на что он откликался, и потому это сразу же стало его именем, словно так его звали всегда. Сотнику он не понравился сразу – всем своим видом оборванца Тимоха подходил более для работ в каменоломне, чем для охраны. Среди воинов оцепления было много бывших невольников. За лучшую похлёбку раб всегда согласится охранять и заставлять работать другого раба. И ничего с этим не поделаешь, люди живут так издревле. «Но этого выскочку велел пристроить сам Шуа-хан, и надо думать он не забудет при случае поинтересоваться, как проходит науку среди воинов этот заморыш. Но для начала пускай поторчит на косогоре…» – решил сотник. – «А потом посмотрим, на что он сгодится». Сотник, достойно заслуживший своё звание командира, прошёл трудный путь воина от простого лучника в степных отрядах под Фурдан-ченом до гвардейца в дружине наместника, и оказался в конце годен лишь для того, чтобы охранять с полусотней оборванцев и бродяг каменоломню. Это злило старого вояку, но, смирившись с долей, он научился извлекать из своего нынешнего положения выгоду в том, что почти устранился от всяческой работы, передоверив охрану невольников головорезам из среды осуждённых судом Империи за злостные преступления и сосланных на работу в этот дальний край великой страны. Среди невольников было много грабителей, воров, убийц и просто бродяг и бездельников, попавших в поле зрения чиновников по надзору за населением. Были среди дробильщиков камня и вполне смиренные люди, рискнувшие сомневаться в величии и богоизбранности императора и ненароком по своей оплошности где-либо в толпе вслух высказавшие это. Последних каким-то удивительным образом объединяли ежедневные молитвы, творимые по утрам и ежевечернее, словно у них было общее тайное дело, которому предавались они душой и считали его важнее, чем забота выжить под надзором озлобленных воинов в этом промозглом студеном каменном мешке, важнее самой жизни, полной лишений и невзгод. Этим делом была вера в другую лучшую жизнь, в справедливость среди людей в какой-то неземной жизни, принципы которой они утверждали между собой и проповедовали всем прислушивающимся. Таких в каменоломне было с десяток, и держались они своей группой, в которой выделялся нескладностью и худобой смуглый юноша с простым, но звучным именем Могул. Даже среди чжурчженей охранников поговаривали, что этот парень – внук Вогуз-хана, одного из вождей крепкого рода правящего где-то далеко на заход солнца в долине Селенги, два десятка лет назад казнённого в столице по приказу императора за непокорность и своеволие. Этот слух пришёл за юношей следом, как только его привели прошлым летом с группой невольников…
      
       …Сверху, со своего караульного места на небольшой площадке над карьером, Тимоха видел только часть каменоломни, поскольку обрывистый каменный выступ справа, угрожающе нависая над работающими под ним рабами, попросту закрывал большую часть пространства, а видимая рабочая площадка слева была небольшой, камни здесь уже значительно выбрали, и лишь десяток невольников копошились на ней под присмотром одного часто дремлющего надсмотрщика, которого Тимоха со своего места видел хорошо. Надсмотрщик же, в свою очередь, снизу и чуть сбоку тоже видел новенького и для первого знакомства что-то прокричал, приветливо размахивая руками. Тимоха, не зная языка, просто догадывался, что воин, вероятно, интересуется его самочувствием или настроением, и нехотя ответил ему, приподнимая над головой короткое неказистое копьё, дескать, порядок, всё нормально. Этим нехитрым вооружением ему поспособствовал сотник, распорядившийся отыскать хоть что-нибудь для новоявленного голозадого вояки. Пока стояла сухая солнечная осень и баловала теплом, юноша разжился грубым соломенным мешком, который приспособил как накидку поверх своего почти истлевшего халата. С приходом первых заморозков среди невольников заболел и умер тощий китаец, почему-то в насмешку прозванный Кушлук-ханом. Тимоха знал, что так степняки называют своих сильных великих вождей, а бедняга сунн вероятно и в рабство попал от нищеты своей и беспросветных долгов. По заведённому обычаю охрана поделила лучшее из его скарба. Пара безобразной рваной обуви из толстой воловьей кожи и кусок грязной материи на пояс достались Тимохе. Поэтому зиму, можно сказать, он одолевал с достоинством.
      
       …Второй день после случившейся пурги его не меняли в карауле. С утра к нему, пробивая тропу в заносах, забрался разносчик еды, плеснул в чашку похлёбки, насыпал в горсть немного зёрен чумизы, да в придачу оставил лоскут почти сухой, пахнущей потом конины, и ушёл, что-то невнятно проворчав на прощание. Должно быть, разносчик не знал ни слова по-могольски, а на другом  -  Тимоха не понимал, разве только что вот с урусом Никитой как-то сладилось, и кое о чём можно было говорить. Проглотив похлёбку, он даже подремал, прильнув боком на приличный обрывок грубого войлока, оставшийся от прежнего караульщика, прищуривая глаза на солнышко, трепетно проглядывающее сквозь серые сучья деревьев. После ненастья всегда случаются погожие тихие дни, когда чуть отпускает мороз и мир становится добрее. Когда слышался за спиной какой-либо странный шорох, он долго осматривался, внимательно изучая вверху над собой скальные заросли в снегу, но так ничего больше и не расслышав, успокаивался. То лишь лёгкий ветер шелестел в жёстких листьях дуба, да попискивала синяя пичуга в кроне корявой липы. Да ещё думал, что это должно быть какая-то малая зверушка случайно близко подбирается к его закуту у голого, чуть освещённого солнцем щербатого валуна. Согревался, временами двигаясь по кругу площадки прыжками или перекатываясь с боку на бок.
       Ночью, глядя в фиолетовое небо, где надкушенной лепёшкой висела луна, пытался рисовать картины. Соединяя мысленно чертой соседние звёзды, видел летящего ковыльным полем конника, или грустное в слезах лицо матери, а в пятнах чистой луны находил зайца или морду ржущей лошади, а ещё там же мельком виделись те… смеющиеся девичьи глаза среди чужого громкоголосого праздника прошлым летом. Тимоха пощупал в поясе перстень, и вновь глядел в небо. А вот висит большой красивый ковш и в нём, должно быть, чистая холодная, как в тенистом ключе, вода. Чуть выше ручки ковша яркая неподвижная всегда звезда Алтан-гадас. Припоминается, как дед называл её золотой коновязью, которую делали белые небесные кузнецы и вокруг которой вечно вращается небо. Дед всегда показывал в том месте отверстие в другой мир и верил, что и на земле где-то обязательно есть пуп-дыра, которую можно отыскать, но прикрыто оно большим неподъёмным камнем.
       Откуда-то в душу прокралась тревога. Ещё мгновение назад он подрёмывал, кутаясь краем войлочной подстилки, был спокоен, но вот трепыхнулось отчего-то беспокойно сердце, словно почуяв опасность. Не меняя позы, он, напрягшись, прислушался и повёл взглядом по сторонам. Может быть, излишне громко зашелестел лист на дереве, или лёгкая веточка, сорвавшись с вершины, пролетела сквозь крону и упала с шорохом на снег? Но почему так напряглось сердце и затаилось дыхание? Что ещё происходит рядом в синей мгле зимней ночи, ещё невидимое и неслышное, но свершающееся в этот миг и несущее неотвратимую опасность? За мгновение до того, как чья-то мохнатая быстрая тень налетела на него сверху, Тимоха, напружинившись, успел откатиться в сторону. И только когда опрометчивый “гость”, прошуршав по снегу, коснулся того места, где он только что дремал, Тимоха по сопению и по всему виду напавшего сообразил о его явно недобрых намерениях. Незнакомец был небольшого роста, ловок, одет в короткий меховой зипун, с непокрытой головой, лицо его скрывала повязка, над которой в лунном свете поблёскивали лишь глаза. Прежде чем налётчик понял, что промахнулся, Тимоха, в свою очередь, упершись спиной в камень, с силой толкнул неприятеля ногами. Тот ловко сумел увернуться и тут же успел схватить юношу за ногу. Площадка, на которой ютился Тимоха, была слишком мала для потасовки, потому оба понимали опасность свалиться в темноте с кручи в карьер. По действиям непрошенного гостя было понятно, что молодого воина из охраны каменоломни он намеревался лишь ошеломить и связать. На этот случай у лазутчика в руках была верёвка, которой он и пытался сейчас запутать ноги юноше. И ему это отчасти удалось. Поймав одну ногу Тимохи, он ловко накинул на неё петлю и только благодаря этому сам удержался на выступе, крепко сжимая бечеву руками. Понимая, что нужно как-то выворачиваться, Тимоха второй ногой, не давая поймать её, сильно ударил несколько раз неприятеля в голову. Страха в сердце не было, была ярость и желание победить в схватке.
       Его спасло короткое копьё, небрежно оставленное в стороне и застрявшее меж камней. Нащупав древко, Тимоха, словно прилипая к земле, прочно держался на месте, продолжая отмахиваться ногой. Лазутчик рычал, уворачиваясь от ударов, был силён, и, тем не менее, получив пару добрых тумаков, как-то разом ослаб и, чуть опустив бечеву, попытался ползком выбраться на тропу, убегающую круто вниз. Чувствуя свою уязвимость, Тимоха одной рукой перехватил верёвку и попытался быстро освободить ногу. Удача и здесь не покинула его. Рывком освободившись, он до упора потянул верёвку на себя и, убедившись, что налётчик теперь держится за верёвку всеми силами, резко отпустил шершавый конец. Незнакомец не удержался на узкой тропке, заскользил, набирая скорость, к обрыву и, цепляясь в отчаянии за редкие прутья сухого чертополоха в снегу над кручей, не удержался и, не издав ни звука, сорвался в каменоломню. Всё случилось так быстро и почти бесшумно, что Тимоха, не постигая до конца случившегося, некоторое время, затаив дыхание, слышал лишь биение своего сердца. «Если меня хотели связать и похитить, значит, до этого долго наблюдали издалека сверху и решили брать налётом. То, что я столкнул китата – чистая случайность. Наблюдатели могли не заметить копьё, о котором я и сам, признаться, позабыл. Если бы они хотели убить меня, то сделали бы это из лука с трёх сотен шагов одной стрелой, не поднимая шума. И найти их после этого было бы невозможно…». Серьёзность намерений налётчика была на лицо – поздняя ночь, верёвка в руках. Всё произошло так быстро, что Тимоха даже не заметил, вооружён ли был налётчик и чем. Наверняка он был не один. В одиночку ночью на такое не ходят…
       Сверху послышался негромкий свист. Ошибки не было – значит, наверху есть кто-то ещё. Тимоха продолжал недвижно лежать, вцепившись намертво в древко копья. Затем бесшумно вытащил своё оружие из камней и был наготове применить его в дело. Второй лазутчик, действительно, не заставил себя долго ждать. Вот вновь вверху мелькнула быстрая тень. Как ошибались эти незнакомцы, принимая Тимоху за несмышлёного неуча! А он, благодарный неприметному копьецу, ещё покажет, как встречает врага настоящий воин. Затаившись, Тимоха видел, как налётчик, чуть спустившись по утесу, приготовился к нападению, в руке у него сверкнул нож. Но лишь только он оторвался в прыжке от скалы, Тимоха резко развернулся навстречу, выставив перед собой копьё. Не ожидая того, лазутчик сам налетел животом на остриё и, глухо простонав, навалился беспомощно всем телом на юношу, не успевшего увернуться. В самый последний момент Тимоха поймал его руками за горло и, судорожно сжимая его изо всех сил, долго ничего не чувствовал кроме тяжести навалившегося врага и исходившего от него духа дымного кочевья. Так была удачлива ныне его судьба – два врага, охотившиеся сегодня ночью на него, были мертвы! По крайней мере, этот второй был насквозь проткнут копьём и уже не дышал, когда Тимоха, дрожа от возбуждения, выбрался из-под него. Так и не уняв дрожи, он встал на ноги, набрал полную грудь воздуха и громко во всю мочь закричал: – «А-а-а-а…!». Через мгновения снизу в каменоломне отозвались также громко несколько голосов сразу, и тотчас замелькали тревожно огни факелов…
       Поутру вокруг двух мертвецов сгрудилось почти всё население каменоломни. После случившегося сотник приказал обследовать весь косогор, нависающий над карьером. «Гости» пришли издалека нехоженой лесистой гривой по увалу меж двумя заснеженными распадками. Может быть, зная что-то о каменоломне, кидани шли сюда явно без определённой цели. Наткнувшись на людное место, они пару дней, без огня, питаясь сухими припасами, вероятно, наблюдали сверху за работой невольников и только потом решились напасть. Тимоха им приглянулся, вероятно, потому что был юн и безоружен. Сами они тоже оказались молодыми и налегке, если не считать что у каждого, как оказалось, был нож и лук с полным колчаном стрел, которые, чтобы не выдавать себя они не собирались применять, разве только на оленя или кабана для пропитания, поскольку были в разведке явно немалое число дней. В долине последнее время вообще много говорили о лазутчиках Кидань-хана, но так далеко на полдень с вершин большого водораздела их никто не ожидал увидеть. Эти двое, вернее всего, поднимались от источников Судзу и долго шли за солнцем на перевал, прежде чем спуститься в долину Реки Богатых Урожаев. Значит там за синими вершинами в Великом Каменном Городе хозяйничают кочевники…!
       После схватки с лазутчиками Тимоха стал известным героем в сотне охраны, да и в среде каменотёсов восхищались удачей юноши. Доставшиеся с двух погибших кочевников трофеи сделали его вмиг сказочно состоятельным человеком…
      
       …Как бы не лютовала зима, приходит и на неё управа. Чтобы не происходило в этом суровом мире, ничего постоянного в нём нет. Всё проходит своим чередом, все, так или иначе, изменяется.
       К весеннему равноденствию работы по отсыпке кургана не были закончены, и перенос кумирни не состоялся, хотя пирамидальное сооружение усыпальницы теперь было видно издалека и можно было полагать, что к сбору урожая строительство всё-таки завершится. По приказу наместника, чтобы ускорить работу на кургане, теперь камни носили и ночью. В каменоломне горело несколько костров, светом которых освещались площадки с дробленым камнем, куда протягивалась цепь туженей, по очереди выныривавших из темноты. Носильщик подставлял корзину невольнику, тот загружал её, и тужень быстро уходил вновь в глухую темень по каменистой дороге к чуть виднеющемуся силуэту кургана. Иногда по разрешению старшего караульного, дремавшего тут же с двумя-тремя воинами у костра, работа чуть затихала и невольники, собираясь в небольшие группы, насколько хватало длины цепей, подходили к огню. Пили, припасённую в деревянных кадках воду, кто-то прилаживался у валуна подремать, кто-то доставал из рванины штанов чёрствую лепёшку и, присев на корточки, под голодными взглядами пытался разделить её как можно на большее количество крох для всех, а затем, без мыслей глядя в огонь, жевал её. Тут же находился балагур, сочиняющий очередную страшную историю о недавно сожжённых покойниках, которые якобы продолжают ходить ночами в каменоломне и пугают всех, кто попадается навстречу. Души рабов, погибших под завалами или от истощения, называли фунгуями, и очевидцы утверждали, что они действительно бродят в окрестностях, и их рыжие клинообразные головы можно часто видеть в гротах и в тени больших валунов. Спастись же от такой привязчивой неуспокоенной души можно лишь оберегом на шее, либо мечом, которым зарублено много людей. Но знатоки, якобы встречавшиеся с фунгуем, вполне уверенно утверждали, что помогает простой крик или плевок, которого такая душа боится.
      
       …В одну из зябких ночей Тимоха заболел, свалившись в жару на полу караульного помещения. Сутки метался в бреду и, должно быть, собирался помирать, как это обычно случалось здесь с полуголодными людьми от холода. Доложили сотнику, тот, чуть поразмыслив, приказал привести кого-нибудь из невольников, знающих как лечить простуду. Привели юношу Вогула.
       - Что, постарше никого не нашлось среди этих умников…? – недовольно ворчал сотник.
       - Говорят, этот всё умеет…, – оправдывался воин, что привёл «знахаря».
       - Ладно, пусть будет этот, только бы помогло, – махнул рукой сотник, покидая караулку.
       Что уж делал внук Вогуз-хана неведомо, но через пару дней Тимоха ожил. С того самого времени юноши подружились и не упускали случая мельком встречаться и о чём-то говорить…