Ч. 9 Взрыв

Взрыв.


       …Кидань-хан лгал, говоря, что в каменоломне его люди распустили охрану. Просто посланный им небольшой конный отряд после осторожной разведки, не решившись связываться с сотней охранения, проскакал чуть дальше и задержался у монастыря, где, угрожая разорением, потребовал от монахов съестных припасов и фуража для лошадей. В это время из города в каменоломню Тимоха-далда принёс весть о приходе кочевников. Сотник торопливо приказал согнать рабов под скалы в угол карьера и, оставив два десятка охраны, с остальными, забрав всех имеющихся лошадей, кинулся в город, полагая быть потребным наместнику там, чем здесь на теперь никому не нужной постройке кургана. Это была ошибка бывалого вояки. Во главе оставшихся ратников сотник оставил Тимоху.
       За это время Шуа-хан с десятком воинов на лошадях, тайно выбравшись из города, двинулись к монастырю. Сотник из каменоломни и наместник встретились в урочище за бродом через малый приток, вода в котором уже пошла на убыль. С наступлением темноты сотня шагом осторожно повернула назад в каменоломню. Шуа-хан принял решение собрать небольшой отряд в окрестностях монастыря, затаиться на время, а с окончанием половодья переправиться на правобережье и уйти в горы, где у малой крепости, по его расчётам, должны быть его верные дружины…
       К концу того же дня невольники взбунтовались. Болезни и голод сделали своё дело: отчаяние охватило озлобленных людей и они, вмиг осмелев, в едином порыве, используя ошибку сотника, смели малочисленную охрану и разбежались. Ещё накануне земледельцы-тужени, отбывающие повинность на переноске камня, нарушая приказ хана, отказались от работы. Теперь они шумели по сёлам, сбиваясь в отряды и намереваясь примкнуть к кочевникам. Воины оставшейся охраны под началом Тимохи, понимая своё бессилие, просто отошли в сторону, ощетинившись имеющимся оружием, лишь не давая рабам  окончательно смять свой небольшой отряд.
       К вечеру в карьере осталось совсем немного людей – плохо вооружённый отряд из двух десятков людей да дружная группа крестопоклонников, не принявшая скороспелого решения уходить в неизвестность. Разложили костры и, разорив все запасы под навесом и в караульном помещении, «пировали» в предчувствии завтрашней неизвестности.
       Тимоха осторожно приблизился к костру невольников. Его заметили и освободили место рядом с Могулом. Приятели обмолвились несколькими словами и уединились, чуть отодвинувшись от костра. Говорили по-монгольски, подвинувшись близко друг к другу. Тимоха объяснялся быстро, горячился, подчас переходя на шёпот, убеждал Могула уйти с ним:
       - Пойми, Шучэн-хан теряет своих людей. Наша судьба теперь не принадлежит ему. Ни сегодня-завтра город опустеет. Думаю, никто уже никакого выкупа сюда за меня не пришлёт. Время даёт нам самим подумать о себе, а сил и умения, что я чувствую в себе достаточно, чтобы решиться на возвращение домой. А разве тебя не ждут на родине…?
       - Не знаю…, – как-то неопределённо отвечал юноша, задумчиво оглядываясь на костёр.
       - А меня ждут! Как только река войдёт в берега, станет сухо, соберу сотню лучших конников в долине, кое-какие припасы сделаем, и с первым снегом уйду через малую крепость Чанда на заход солнца домой…
       Могул, словно не слушая Тимоху, вдруг заговорил убеждённо и твёрдо:
       - Издревле боги требовали войн и распрей среди племён. Люди понимали, что наказаны этим за грехи свои, за гордыню и спесь, но бились меж собой, подчиняясь воле богов. В битве с кровью врага приходило в сердце прощение, злоба покидала душу, и в ней воцарялось умиротворение. Первые шаманы были озабочены людской злобой, происходящей не иначе как от богов, и долго размышляли, как смирить их гнев и поселить покой в сердцах людей иным способом. Примечая, что после того, как у костра съедалась добыча, сытость приносила мир и довольство, шаманы попробовали вместо людских жертв приносить богам часть добычи, подменив людскую кровь, кровью животных. Так было на протяжении многих и многих веков. Пока люди не догадались о едином всесильном Боге и о возможности последней жертвы ему. Чтобы вообще не проливать больше кровь, нужно проявление великой любви, необходимо самоотречение. Пойти на это посредством своей крови, жертвуя собой, мог только Сын Божий. Пойти и простить всех: там, где прощение грехов, не нужно приношение за них. Эта последняя жертва должна смирить всех и людей и природу, это последнее самое действенное средство показать силу и победу любви. Любовь Божья восходит к жертве собственного Сына, любовь Сыновья поднимается к всепрощению и потому к бессмертию. Нам же лишь надлежит уверовать в Сына Божия, в его жертву и любовь великую и бесконечную. Вера приблизит осуществление ожидаемого и укрепит уверенность в невидимом…
       - Мне не понятна твоя вера, но я чувствую, что она не мешает нам дружить. Ты рвёшься осмыслить возвышенное и непостижимое, я же буду счастлив уже тем, что вернусь домой и смогу защитить свой род от злых и алчных соседей. Может быть, людей и объединит твой Бог, призывая всех к доброте и всепрощению, но до того людям нужно узнать, как проще и выгоднее вести хозяйство, как и где пасти скот, как объединяться против врага, сколько и каких воинов содержать для этого и как развивать военное дело. Чтобы быть добрым, нужно быть сытым и сильным. Ты учишься быть сильным духом для возвышенных, каких-то общих целей, а я хочу, чтобы была тёплая юрта у самого последнего моего родича. И я знаю, что для этого нужно делать. Нужен закон, который заставит людей понимать благо в правильном распределении дел среди всех. Если ты пастух, то у тебя должен быть табун и пастбище. Если кузнец – мерилом твоего долга будет железо и молот. Если ты воин, тебя не должно отвлекать занятие земледельца. Будь тем, кто ты есть, не завидуй богачу и не обижай того, кто беднее, иначе закон накажет тебя…, – как-то уж совсем мудрёно толковал Тимоха.
       - Лишь закон Божий способен помогать в достижении того, о чём ты говоришь…
       - Вот поэтому нам стоит дружить. Если к пониманию твоего Бога можно прийти моим путём, значит у нас одна дорога…. К первым холодам, несмотря на приход кочевников, я соберу достойную сотню храбрецов. Их путь на родину будет устлан славою побед и торжеством справедливости. Сунны и мэнгу, чжурчжени и мохэ будут счастливы с приходом в племена закона справедливой жизни…
       Так и не придя к какому-либо решению, проговорили до самого утра, когда вдруг в предрассветных сумерках на свет костров почти бесшумно в узком проходе каменоломни показалась уставшая сотня Шуа-хана. Познакомившись с обстановкой наместник отправил двух верных воинов и Тимоху обратно в город, велев отыскать опытного лодочника и переправить Гюльджели через большую воду в небольшое селение в отрогах правобережья, а сам намеревался, отдохнув днём, к сумеркам выйти так же осторожно, как прошлой ночью, к монастырю.
       Но время давно уже работало не в пользу наместника. Едва его небольшой, плохо вооружённый отряд выступил, как столкнулся с кочевниками. Завязалась драка на саблях. Не в силах противостоять противнику, потеряв пару воинов, сотня Шуа-хана бросилась убегать. Под улюлюканье и крики преследователей отряд распался на несколько частей, пытаясь под прикрытием спускающейся ночи потеряться в лесистых отрогах ближних сопок. Кочевники, увлечённые погоней, также разбились на малые отряды и пустились в преследование. Наместник с десятком воинов устремился к кургану, где хотел скрыться в кумирне. Было известно, что кочевники не трогали святых и погребальных мест. Старик давно не сидел на лошади, был неловок, стал отставать и вскоре, после того как отряд, отвлекая на себя преследователей, ускакал, остановился вовсе. Вероятно, плохо зная местность и слабо ориентируясь, кочевники устремились было за основной группой отступившего отряда, но сгустившаяся темнота заставил их вовсе отказаться от погони. Они ещё некоторое время пошумели стороной, удаляясь, и вскоре в ближайших окрестностях наступила тишина. Один из оставшихся с ханом воинов помог ему сойти с коня. Бросив лошадей и прямиком миновав   густые заросли орешника, они вышли к откосу кургана. С трудом одолевая уплывающую из под ног осыпь, к полуночи они оказались у входа в кумирню. Молчаливый монах, встретивший беглецов у входа, провёл их в небольшую пещерку чуть в стороне от грота самой кумирни, где ещё двое из служителей культа устроили своё нехитрое жильё. Каменный очаг в углу с лёгким жаром тлеющих углей, небольшой закопченный таган над ним, деревянный настил, служивший постелью, приподнят ступенькой чуть в стороне от огня – вот и всё убранство прибежища трёх аскетов.
       В пылу отступления Шуа-хан не особо обратил внимание на ранение, но теперь в гроте, разглядев при свете факела окровавленное предплечье, обнаружил довольно большую рубленую рану. От потери крови у него кружилась голова. Монах, вероятно, сведущий в болезнях, осмотрев рану, обмыл и туго перевязал наместнику руку. Ночью, мучаясь болью, Шуа-хан долго ворочался на непривычном жёстком ложе и размышлял над всем, что произошло, сквозь дрёму наблюдая за монахом, склонившимся у теплящегося очага. Воин, два охранника пороховых бочек и два других монаха спали.
       «Все вещи имеют животворящее начало…, – думалось старику. – И даже эти камни, сумрачно блестящие сейчас над головой, умеют, наверно, думать и страдать. Это их страдания передаются сейчас в мою душу. Что-то рухнуло в этом, казалось бы, незыблемом порядке вещей. Путь, пройденный ради этого порядка, оказался не идеальным, закончилось Великое Единение и приходит Великая Пустота. Законы людей оказались несовместимы с миром вещей, и происходит их распад. Так или иначе, похоже, кочевников не остановит святость кумирни. Ни сегодня завтра они ворвутся сюда и разграбят святилище…». Неожиданно хан принимает решение завалить вход и покинуть грот вместе с монахами…
       К утру у священного столба кумирни собралось ещё пара десятков воинов во главе с сотником. Шуа-хан отдал распоряжение завалить вход, припрятав прежде кое-какие строительные принадлежности и пороховые бочки вглубь усыпальницы. Перетаскивая при свете факелов бочки, один из воинов, взвалив груз на плечо, не обратил внимания на тонюсенькую струйку пороха за собой. Свалив бочки в глубине грота, убирая за собой факелы, все направились к выходу. Оставалось только подрубить крепёжные деревянные стойки на входе. Выходящий последним воин, прислонив к камню факел, присел, привязал к опоре протянутую на выход толстую верёвку и замахнулся топором, неосторожно при этом зацепив факел…
       Огонь легко метнулся по серой дорожке пороха, проворно убегая под низкие своды кумирни. Воин, оставаясь на корточках, только зачаровано смотрел на убегающее в рукотворную пещеру пламя. Шуа-хан, оставшийся сам убедиться, как будут подрублены стойки, крикнул об опасности и бросился к выходу. Но гулкий, почти не слышный взрыв раздался чуть раньше, чем наместник успел выскочить наружу. Волной его толкнуло в спину и выбросило на камни. Когда пыль,  выброшенная взрывом из входа, осела, ошеломлённые воины, увидели заваленный напрочь вход, пришли в себя и кинулись на помощь к хану. Наместник был жив, но падение на острые камни не прошло даром. Лицо и руки его были в крови, он стонал, и подняться сам не смог. Его осторожно отнесли в ближайшую рощицу под тень дубков. Монах осмотрел его и сказал, что у хана сломана спина.
       К исходу этого же дня, соорудив из толстых ивовых ветвей носилки, дружинники тайно перенесли раненого Шуа-хана в монастырь. Небольшой монастырский двор не вмещал такого количества конников, потому монахи были серьёзно обеспокоены столь шумным посещением. Их тихое деревянное прибежище издревле было неприметным местом уединения и самоотречения одиночек. После недолгих переговоров с монахами, оставив на их попечение наместника, сотник увёл свой потрепанный отряд в каменоломню, где привычно обжитые сопки позволят выждать время и наладить связь с другими отрядами в долине.
       На следующий день раненого наместника в монастыре отыскали и люди Кидань-хана, но, глянув на него, не тронули, а лишь доложили своему предводителю о плачевном состоянии правителя Города Кузнецов. Кидань-хан, казалось, был удовлетворён таким исходом дела, но по-прежнему остался недоволен поисками дочери наместника…
       Наведался в монастырь со своими людьми и племянник Шуа-хана. Посокрушавшись для вида у постели раненого, Юн, казалось, искренне был неутешен и даже намеревался забрать дядюшку, но, послушав монахов, тут же оставил эту затею. Затем, объехав курган, осмотрел заваленный вход в кумирню и увёл свой отряд к морю. На песчаных берегах небольшой бухты слева от устья реки за Грудь-горой стоял его основной шатёр, где окрест по склонам сопок селился небольшим городом народ…