Канарейка в пещере

отклик на "Чистосердечное признание" Олега Васанты http://proza.ru/2009/01/20/506

"Писатель - сверхчувствительная клетка в общественном организме, и эта "клетка" первой должна реагировать на те отравляющие вещества, которые вредят или могут повредить человечеству". К. Воннегут

Никому не смогу объяснить, почему я сейчас сумбурно набираю эти строки, больно и близоруко щурясь в матовый дисплей, изнывая от головной боли и нарастающего чувства полного крушения всяких надежд написать что-либо путное. Может, я и решилась на это преступление против обычной для меня разумной уравновешенно-сентиментальной  прозы лишь потому,  что передо мной нежданно высветилась тонкая лучина зыбкого мостика – в неизвестность, в те неизученные еще мной области собственной души. Может, всему виной одно слово, оброненное почти незнакомым мне человеком с другого конца земли, которому показалось, что у меня получится сказать что-то свежее, чуть более личное и чуть менее общеизвестное – о другом почти незнакомом мне человеке, которого уже и в живых нет. А может, это обычная дерзость…

Все началось с того, что мой восемнадцатый январь – стал январем первым. Он был подобен перевернувшемуся мне на голову котлу. Дни его растягивались в разные стороны, за окном стоял обжигающий холод, билеты на поезд были уже куплены, а дверь закрыта на оба замка. Зима скрипела под четырьмя бетонными этажами, к вечеру расплющиваясь по стенам фиолетовым сиропом. Было  проще простого оправдать всякое нежелание куда-то идти или что-то планировать. У меня в столе лежал подаренный блокнот с изображением большой земляничной ягоды на обложке, и трудно было устоять перед искушением начать записывать в него странные и не свои мысли. Пробежавшись пальцами по корешкам книг, я взяла одну наугад, открыла ее, провела с ней ночь и следующий день, и еще несколько ночей и дней, и еще, и еще. Это была «Бойня номер пять»  - первое знакомство с Воннегутом. Он говорил о смерти и человеческой нелепости, и его главный герой походил на немытого фламинго. Что меня больше всего поразило – острое, голодное желание выговориться, до последней капли, до потери голоса, до темноты в глазах. Нужно ли говорить, что сегодня и мне знакомо это ощущение. Иногда знакомо больше, чем этого хотелось бы.

Я переписывала строки за строками в свой красивый блокнот, мне становилось страшно, что он закончится, а я не вмещу то, что мне хочется у нести с собой…
 «Так они бродили два дня, а на третий день кто то выстрелил по их четверке – они как раз переходили узкую мощеную дорожку. Один выстрел предназначался разведчикам. Второй – стрелку, которого звали Роланд Вири.
А третья пуля полетела в немытого фламинго, и он застыл на месте посреди дороги, когда смертельная пчела прожужжала мимо его уха. Билли вежливо остановился – надо же дать снайперу еще одну возможность.
У него были путаные представления о правилах ведения войны, и ему казалось, что снайперу надо дать попробовать еще разок.»…

Так и повелось с того января – открывая очередной рассказ Воннегута, никуда не могу деться от теплого полуденного счастья человека, на коленях которого уснула любимая кошка.

У нас с ним мало общего –  я никогда не была в Дрездене, моя сестра не умерла от рака со словами «не надо боли» - у меня вообще нет сестры, и большую часть шуток, которые так легко прощаются Курту – не смогу произнести даже под дулом пистолета… Хотя и не совсем представляю каково это – быть на мушке, мне никогда не угрожали огнестрельным оружием. Один раз пытались придушить – но это, наверное, из другого рассказа.

Курт Воннегут, которого я знаю, - это самый несуразный и самый очаровательный рассказчик. Мне все видится, как он сидит в углу у окна с сигаретой в зубах, хитро прищурив глаза, смотрит куда-то в закат и даже сквозь него, а вокруг - задорные тени пляшут невиданный канкан. Может, он таким никогда и не был, плевать. Может, прожил свою жизнь, понимая, что она растерзана самой историей и странными судьбами, гроздьями свисающими с потолка пещеры, в которой он – лишь канарейка…

Но тысячу раз честное слово, я так и вижу, как, согнувшись под низкими сводами этой своей пещеры, он вдруг оглядывается через плечо, и на губах его играет улыбка – счастливая улыбка человека, который сумел обрести себя.

… «Я — самоучка. У меня нет никаких теорий насчет литературы, полезных для других. Когда я пишу, я просто становлюсь самим собой. А во мне шесть футов два дюйма росту, вешу я около двухсот фунтов, двигаюсь неуклюже, только плаваю хорошо. Вот вся эта, временно взятая напрокат, туша и пишет книжки»…