Гульба с дубом

 

    Батька Панфирий голодал на яйках и сале, исподволь души маялся и взапив горькую хлестал бультюхами за здрасьте. Как положено - без передыха накат за накатом, следом занюх закусом хренячим до слёз, и так до заек двойных налитых, пока  харя не треснет.
   Зашел на заправду к Батьке Панфирию в тот вечОр, гость негаданный случайно, бижь хлестало на улице, как последнего приблуду хорошим таким полоскалом, отхлестывало - едить и зашел нежданно.
- Здравствуй хозяин, - чухлей мокрой дал писаря в шток гость, - Хороших аппетитов тебе и дому твоему. Меня Силантием зовут, из Бишкино мы, сами рыжие, кузнецами подрячим. Не хамы(о себе одном). Не проси много, дай переночевать хотя бы один раз. Отплачу по душе редькой.
- Абуууу, - будто хотел сказануть Батька Панфирий, но что-то не срослось: закружились в чурбане веретенки, и пришлось спать,  несперва резко тут же.
  Силантий, не первых щеглов дрыхлист, чтоб кексовать буксовщиком в дверях. Быстренько проперевшись на затяг хаты, скинул сумки, рубахи, штанцы - все поскидал до гола, и перебегом к столу - греться, сохнуть, ждать наконец. Налил, окатил, исполосовал сало, нарубил яйки, проглотил непрожевав, и суммарно закрутившись закурил, откинувшись на излоб печки пуская сюртуки халого дымища под потолочницу - замер от оттяга.
   Сам то Силантий хлопец бугайный, упитанный, не шкварки вот эти пискливые, а мужичище, воин, кузнец одним словом. А тут жинка Батьки Панфирия, с катомкой лука и бахами гусев солоненых, с базарев проявилась аппанасом. Как заорет она, как завизжит: "А-ааааа! Убивец! Срамник! Панфишенька! Миленкой! Убили! Аааааа! Поможите рОдные-ее". И выбежала, бросила катомки-то и деру.
   Силантий, долго отказался думать, на отрез. Пока всё неразметелило, хвать порты в охап и давай через окно в ночь драпать, лижь бы не прибили, дурачьё ж. Мужики сбежались с вилами и плетками - нырь-нырь, там, тут, нет никого, по коням, искали до рассвета, нет его паскуды и всё. Утром поп Сашка пришел читать над усопшим Батькой Панфирием. Причитал больше не куда было. Маялись детишки любопытные. Бабы плакали. А Батька Панфирий, як живой, скатина лежит вверх дном, и хоть бы хны ему.   
   И вот сползлись вокруг Батьки соседи на ночь глядя, сватья, братья, хлобысты, да други со соплями и мамками. Жинка Панфирская уже с Васькой дрыщет в засос. Все ревут, вонь бражничья стоит, хоть боярышник спиртуй на весу. Намазюкались все, про Батьку Панфирия забыли вообще к ежу. Кто здесь? По какому поводу? По хрену! Пляшуть. Галдят. Звенят, как угорелые. Носятся. Визг гульбой! Гусей сожрали обоих. Сало это бедное с яйками до дубла очистили. А тут и Батька Панфирий проснулся - потянулся на хари бегающие по хате, удивленно так. Походил-походил. Помялся. Рыскать горькую принялся. Похмельнулся и запел! Да так напугал всех, что эта шобла-вобла выпульнулась, как косточка вишенная из рота по шмелю - бегом в разны стороны. Опустела хата в раз. Только старая муха, пережравшая, прожужжала туда сюда мимо, и уселась на другую муху верхом. Фуух!
   С тех пор, Батька Панфирий в почёте и славе! Второй раз! ЗаноГо! Во как!