Осенние сумерки моей жизни

Дождь за моим окном беспросветной, мутной пеленой накрыл кварталы домов; деревья, стеная, изгибались под мощными порывами почти что штормового ветра. Дороги залили целые озерца луж, ручейки грязной воды и желто-красного месива из опавшей листвы.
Я безвылазно сидела дома последние три недели: начавшаяся как самая обычная простуда болезнь быстро переросла в бронхит, а затем и в воспаление легких. Теперь меня постоянно мучил тяжелый, надрывный кашель. Преследуемые болезненными спазмами легкие приносили массу страданий, стали причиной бессонницы. Но отчего-то мне было не страшно умирать. Просто как-то чуточку обидно что ли. И хотя врачи продолжали твердить мне о каких-то минимальных, но возможных шансах на выздоровление, я сразу все для себя решила. Проделав самые важные дела, я отправилась на заслуженный, выторгованный у смерти отпуск. Первый за целых двадцать лет. Да к тому же последний…
Иногда мое тихое пространство нарушал телефонный звонок или чей-то нежданный визит. Сначала меня утешало, что люди помнят обо мне и посетившем меня горе. Но потом начало казаться, что до моей болезни им гораздо больше есть дела, чем до меня и моего душевного состояния. Каждый, делая умное лицо, заглядывал в медицинскую карточку, что я забрала из больницы, старался дать совершенно бесполезный совет. И уже через четыре дня я отключила телефонный аппарат, взяла отвертку и собственноручно убрала дверной звонок, отсоединила все провода. Даже поставила железную решетку, благо на лестничной площадке последнего – пятого – этажа располагалась только моя квартира.
Напавшую к тому моменту меланхолию я стала усиленно, переступая свою неприязнь к спиртному, топить в вине и ликере. Но первое же жесточайшее похмелье вырвало мое сознание из кажущегося соблазнительным плена алкоголя, но не из цепких лап отчаяния. Ему на смену пришла странная апатия, затмевавшая желание жить в свои последние часы на этой земле. Я вставала утром, наливала чашку холодного черного очень крепкого кофе (я, наверное, единственная, кто мог пить кофе холодным), устраивалась в кресле-качалке, накрывалась теплым пледом и проводила так весь свой день. Стоило мне только качнуться вперед, как меня сразу же возвращало в привычное положение. Так могло бы происходить до бесконечности, но скоро меня покидали все силы, чтобы делать хотя бы видимость движения, и все казалось таким невозможным. Даже для того, чтобы вернуться в начало, нужно суметь совершить первый шаг. Чтобы прийти к смерти, нужно сначала с силой оттолкнуться от жизни. А я только и могла, что смотреть то на одну стену гостиной, то на ее точную копию в противоположной части комнаты. Я прекрасно понимала, что моя физическая оболочка рано или поздно умрет, придет и ее существование к своему логическому завершению, ведь время для нее всегда идет вперед, и даже после смерти движение не прекратится, она станет разлагаться, потом смешается с почвой, породит новую жизнь и станет ее частью, продолжая существовать таким странным образом. Мой же разум не стремился теперь никуда. Я хотела войти в смерть, не отталкиваясь от чего-то, а вот так сразу от истоков к итогам. Но так не бывает. Мой разум замер, остановился, и вместо того, чтобы скорее убежать вперед, стал поворачивать назад и деградировать. Но, тем не менее, я ничего не могла с этим поделать. А даже если и могла, то просто-напросто не хотела.
Отвлечь от этого меня не смог даже мой верный пес  Ян. Тонконогий умный красавец доберман. Поначалу он, глядя на мое плачевное состояние, с большим оживлением и игривостью хватал поводок, приносил его мне, пытался хоть как-нибудь расшевелить… А теперь просто преданно лежал в моих ногах, уткнувшись в них холодным мокрым носом. Иногда он лишь принимался скрести когтистой лапой по линолеуму, надрывно скулить и лизать мою ладонь, точно оплакивая заботливую хозяйку. Я никогда и не думала, чтобы собаки умели плакать!... Но я ничем не могла ответить на его доброту и ласку, кроме как встать перед ним на колени и обнять, сомкнув руки на могучей, мускулистой шее, совсем как маленький ребенок, который так и хочет потрепать собаку по холке. Я с ужасом вспоминала, что совсем уже скоро Ян останется в этой большой квартире совсем один. И вроде бы все останется по-прежнему: никто не станет передвигать старый письменный стол, никому не придет в голову заменить перегоревшую лампочку на кухне, не уберут и цветы с подоконника – все это останется на своих местах. Кроме меня… Вместо моего хрипловатого голоса по дому будет свободно разгуливать грусть под руку с печалью в траурном одеянии, за ними следом ступит на порог этой квартиры горечь утраты в погребальном саване, а останется навсегда только воспоминание. Оно, конечно, будет не одно и даже не два, их будет много больше. Воспоминания придут к каждой вещи, к каждому закоулку моей квартиры и будут отражаться в голове моих будущих гостей далекими, теплыми образами ушедшей меня.
Посетившие мою голову мысли заставили еще сильнее сжать песью шею, а слезинку скользнуть в густую, короткую шерсть. От этой сентиментальной сцены нас с Яном отвлекло заметное и неожиданное оживление на балконе. Я оторвалась от своего любимца и подошла к балконной двери почти вплотную. Что-то странно трепыхалось серой тенью, резко сопротивлялось ветру, зацепившись за оконную раму. Сначала мне вовсе почудилось, что это чья-нибудь сорвавшаяся вещичка, опрометчиво оставленная сушиться, но я все-таки сумела разглядеть сквозь залитые дождевой водой и запотевшие окна странную птицу. Она с силой вцепилась лапками в москитную сетку на окне и отчаянно била в стекло промокшими насквозь крыльями. Я открыла окно – в лицо дохнуло сыростью и холодом, не глядя, сгребла рукой этот несчастный комок промокших перьев, внесла в теплоту комнаты. Ян с опаской, настороженно отнесся к нашему гостю. Он вообще гостей не сильно жаловал, но великодушно из жалости ко мне терпел их присутствие. Я отпустила рвущуюся из плена моих рук на волю птицу – она тут же плюхнулась на скомканный, впопыхах оставленный на кресле плед.
Чтобы рассмотреть это «явление», мне пришлось чуть отойти от кресла. К моему не слишком большому, но и впрямь удивлению, это оказался голубь. Пес, чуть медля, решительно подошел, любопытно обнюхал птаху и, только фыркнув, незамедлительно встал рядом со мной. Голубь как-то слишком отрешенно встрепенулся, вытянул голову сначала вверх – осмотрелся, а потом снова сжался в комочек, весь нахохлился, только выпученные птичьи глаза непрерывно скользили по фигурам человека и собаки. Наш безмолвный поединок длился недолго: птица, возмущенно воркуя что-то себе под клюв, деловито переминаясь с ноги на ногу, отвернулась от меня и моего питомца в противоположную сторону, точно обиделась. Первой не выдержала я:
- Да какой же ты вестник мира! Курица ты, ощипанная!
В ответ птица возмущенно пролепетала нечто нечленораздельное, но поворачиваться не стала. Я, хохотнув, пошла на кухню за хлебными крошками. Ян остался сторожить нахальную пташку. Я не была птичницей и в пернатых братьях наших меньших, честно говоря, вообще не разбиралась, так что не смогла бы даже с ничтожной степенью уверенности сказать: голубь передо мной или голубка. Но судя по тому, как воспринял этого гостя Ян, это определенно был Он.
Когда я поставила перед голубем блюдце с хлебными крошками и целой горстью кунжутных семян, он впервые соизволил бросить на меня если не заинтересованный, то уже точно не небрежный взгляд. Надо заметить, что увиденное ему не слишком понравилось, но он оценил мои скромные старания и придвинулся к предложенному яству, высматривая по сторонам, нет ли других претендентов на его то ли поздний обед, то ли внезапно рано наступивший ужин, а то и вовсе надбавку за вредность и безвозвратно потерянные нервы. Как истинный, а значит, воспитанный гость, он стал клевать осторожно и неспешно. И вообще мне показалось: этих птиц выносить можно только поодиночке, сбиваясь же в массы, они превращаются в летающие и оперенные желудки, без всех остальных  жизненно необходимых органов. Ян и я с умиленьем наблюдали за этой картиной. Я даже как-то невольно встрепенулась, сбросив прежнее оцепенение. И стоило только былому безразличию отхлынуть от меня, отойти на задний план и встать рядом с декорациями, частично заменяя их, как я тут же почувствовала острый голод. Мы с Яном переглянулись и, не сговариваясь, поплелись на кухню по направлению к холодильнику.
Выбор был небольшой, но это мягко сказано - в холодильной камере, будто «мышка повесилась», благодаря чему из холодильника ушло все, что имело «слабые нервы» и более или менее съедобный вид. Пес, сунувший, было, любопытную морду внутрь, тут же отпрянул назад, стараясь спрятать свой многострадальный, изнеженный и не привыкший к таким потрясениям нос.
Я, пока было настроение, повыкладывала испортившиеся продукты. Что ж, список сильно сократился, и реализовывать свое право на свободный выбор было просто не из чего. Полбулки хлеба, початая бутылка водки, порезанные ломтики лимона в сахаре и шматок мяса с тонкими прожилками сала. Мясо я отдала моему верному спутнику, а сама достала граненый стаканчик и замахнула первую стопку. Горло и желудок неприятно обожгло спиртом. Я отломила кусок хлеба и отправила сымпровизированный из хлеба и лимона бутербродик следом за водкой, а оставшийся (хлеб) машинально положила поверх стакана. И тут же удивилась своим действиям: прям натюрморт смерти какой-то! Только моей фотографии не хватало. Да и зачем эта мумифицирующая время фотокарточка, вот она я – рядом стою. Собственной персоной, так сказать… Сначала мне показалось это забавным, но потом уже больше зловещим. Это не было похоже на знамение, но заставило задуматься о многом.
Зачем я пришла в этот мир? С какой такой целью? И отчаянно  хотелось бы услышать в ответ что-нибудь величественное, немножко пафосное, вселяющее надежду, что все это было и было не зря. Но седые небеса, нахмурившись, молчат… Наверное, ответ неизвестен даже им. Каждый решает сам, зачем он здесь, и сам выбирает, как ему уйти. По-английски или заявив об этом во всеуслышанье, ускользнуть украдкой или выйти с высоко поднятой головой через парадную дверь, выпорхнуть пташкой в свободное плавание по океану забытья или же просто скрыться за последним поворотом, оглянувшись, напоследок одарив этот мир радостной улыбкой в благодарность за все. И за шуршащий в воздухе на ветру золотой лиственный карнавал, и за ослепительное великолепие ледяного царства, именуемого красавицей-зимой, и за вешнее колдовство, и за липкую кровь трав, и за радость лета, такую спонтанную и желанную, за солнце… За это Вечное Солнце, что над головой! За все… Искупить этой последней улыбкой все грехи и просить прощения… за все… За все…
Я со светлой печалью на сердце смотрела за окно, туда, где гуляла по улицам в золотом одеянии моя возлюбленная осень. Я всегда любила увядание. Это так… жизненно. Ведь это не только конец, но и начало чего-то нового. Жаль не для меня…
Ян преданно уткнулся мне в ногу и протяжно заскулил. Стало как-то совсем невесело. Я вернулась в зал и присела на корточки рядом с креслом. Легонько, одним только указательным пальцем, погладила по сизой голубиной головке. Крылатый странник радостно отозвался на ласку, Ян тут же лег рядом. Я руками подняла песью морду и заглянула в черные бездонные глаза. Как же я люблю их! Я уткнулась лицом в крепкий высокий лоб и заплакала так, как никогда раньше. Как же мне не хочется уходить!
Но в голове неожиданно зародилась безумная идея. Я схватила в охапку обалдевшую птицу. Быстро, отточенным движением застегнула ошейник на шее добермана, выскочила на лестничную площадку.
Мы шли недолго по улице, но нарочито медленно. Я беспрестанно вертела головой по сторонам, как любопытный, только очнувшийся ото сна ребенок, будто впервые попала на улицы родного города. Я старалась запомнить каждую его черточку, впитать его запах, принять всей душой, чтобы раствориться в нем после своей смерти. Мне хотелось оказаться в его пылких объятиях, став его единственной любовью. Но понимание невозможности прочно засело в моей голове. И было искренне жаль…
Вот минул очередной поворот и перед нами появился корпус ветеринарного института. Я решительно вошла внутрь и направилась прямо к приемной. Мой безумный взгляд первой встретила молоденькая девушка.
- Мне нужно на прием к ветеринару! – Я сразу обозначила проблему. А девушка, безмерно догадливая, не спросила больше не слова. Взяла меня за руку и повела куда-то по коридору. Скоро мы оказались в кабинете, передо мной предстал ветеринар. Я даже не смогла разглядеть его лица, только всучила испуганный комок перьев и села на стул, положив руку на холку добермана. Молоденький еще паренек посмотрел на меня с явно скрываемым изумлением, но смолчал. Стал деловито осматривать голубя. В молчании прошло несколько минут, а потом раздалось прервавшее все:
- А птичка-то больна! – Он посмотрел на меня. А в голове только звучало «больная».
- Больная! Больная! Больная…. – Отразилось от сырых бетонных стен и болью взорвалось в голове одно лишь слово. Но оказалось, что оно способно было прервать человеческую жизнь. Легкие пронзила такая боль, что терпеть было невозможно. Кажется, где-то вдалеке залаяла собака, вскричала девушка, но я в последний раз распахнула глаза. Боль затопила сознание раскаленным воском и отправила его в небытие… Уже по ту сторону неба…

Эпилог.

Это была самая красивая весна, которая пришла в этот город. Она распахивала окна домов и человеческие сердца, склонялась над каждым ростком и травинкой, дарила им свое дыхание, шептала ветру свои песни, а он радостно нес их по миру. Все дышало Ею, захлебывалось этой красотой, тихим счастьем. Весь мир ликовал под Ее овации. И Она смотрела на него с нескрываемой теплотой, с легким оттенком необъяснимой грусти во взгляде.
Да, Она была прекрасна… Ее красоту нельзя передать языком слов. Она могла стать звенящим ручьем или первой капелью, белесым подснежником или же первой каплей благословенного дождя, яркой грозой или пробившейся зеленой почкой старого дуба, что, казалось, уже давно умер под окном моего дома.
Но для меня Она просто была. Она предстала перед моим взором юной, но мудрой девушкой с пронзительными, большими глазами цвета колкого, серебристого льда. Ее волосы спускались до самого пола и больше всего напоминали пшеничные колосья, такие непокорные, такие прекрасные… Она вся светилась изнутри живительным светом, дерзкой непокорностью и настоящей первородной силой. А я могла лишь смотреть Ей в лицо с благодарностью. Ведь Она позволила мне уйти так, как хотелось больше всего. И ненадолго Она оставила меня одну, чтобы я могла преподнести свой последний дар этому миру и этой земле.
Я огляделась в последний раз, подняла взгляд бесплотных глаз вверх и широко, искренне, как никогда не получалось при жизни, улыбнулась в благодарность за все…
Она подошла ближе и, улыбаясь, взяла за руку и потянула за собой. Я все же не удержалась и легонько, со всей лаской, на которую только способна, коснулась Ее лица. Она только колыхнула ресницами и одними лишь глазами показала наверх, где меня уже ждали… И я оторвалась от земли, столь любимой мной, и словно пташка вспорхнула. Тут же меня подхватил ветер, Ее возлюбленный, и понес еще выше, туда, где пронзительно мерцали молчаливые звезды.
Теперь мне все по плечу!
Ведь Она подарила крылья моей душе…