Станиславский был бы доволен

        Григорий Андреевич всегда необычайно волновался, когда его приглашали в гости на какие-то события: дни ли это рождения, юбилеи, новоселья, да мало ли по какому поводу могут позвать в гости. Получив такое приглашение, он сначала радовался тому, что, наконец, куда-то выберется, но через короткое время, настроение его менялось и Григорий Андреевич начинал думать о том, что с пустыми руками идти неудобно, ерунду, цветочки всякие  покупать, только деньги выкидывать, а что-то соответствующее моменту, свадьбе, например, дороговато, да и … Здесь он погружался в воспоминания - а дарили ли ему, лично ему  что-нибудь эти приглашающие его люди. Напрягая память, пытаясь понять, чем  собственно им обязан и в каком размере, он,  наконец, вспоминал:    
 
       - Хм, книжку они мне подарили. А на хрена мне нужна их книжка?  Я и знать-то не знаю, куда ее сунул. Тоже мне, нашли что дарить. Вот подарю им тоже книжку. Хотя нет, перебьются, не пойду к ним, ну их, тратиться еще.

      Григорий Андреевич начинал злиться, в его голове росло и билось возмущение, все кипело внутри него самого, начинало повышаться давление, голова кружилась и за грудиной неприятно щемило. Ни  о каких гостях уже и речи не могло быть.

      Кроме женщин, которые ему все-таки были иногда нужны для решения своих сексуальных потребностей, он никого особенно к себе не приглашал, хотя иногда хотелось ему, чтобы в его холостяцкой квартире зашумели живые голоса, зазвучал смех, втайне хотелось даже, чтобы изменился хоть немного спокойный, устоявшийся порядок. Но эти редкие, крамольные мысли, неожиданно посещавшие Григория Андреевича, мгновенно улетучивались и, вспоминая о них, он всегда говорил:

      - Что за глупость, что за бред. На кой ляд, они мне здесь нужны, грязи только понатаскают, убирайся потом за ними, да и сломают еще чего. А за пустой стол-то ведь не посадишь, тратиться надо. Принесут на тридцать копеек, а нажрут на все триста рублей. Нетушки, с какого  рожна! Нет, нет, нет, не надо мне никаких гостей. Не надо. 
      
       Во время этого монолога он обычно стоял перед зеркалом, обращаясь к собеседнику – своему отражению. Ростом и стáтью Григорий Андреевич не отличался и выглядел каким-то высушенным,   тщедушным. На макушке аккуратным пятачком затерялась небольшая круглая проплешинка, для маскировки которой пришлось отрастить волосы подлиннее. Худое лицо было исчерчено  множеством морщин, которые проявлялись резко и усиливались при любом изменении мимики. Эти ужасные морщины, в его-то пятьдесят два года, ему ужасно досаждали. Отчего так, почему? Он вспоминал знакомых, сотрудников по работе, более старших по возрасту, но выглядевших гораздо свежее. Тогда его  начинала душить злость и зависть,  и не приходило в голову  ему, что именно от этой  злобы и, заливающей его изнутри, желчи  сгорает он и превращается в старика.

      Григорий Андреевич был аккуратист и педант во всем, но  внешним атрибутам уделял больше всего внимания. Костюм у него  всегда должен быть безукоризненно выглажен, из нагрудного кармана обязательно должен высовываться краешек платка в тон галстуку, туфли вычищены до зеркального блеска. Обычно наш герой мог долго простаивать перед зеркалом, доводя свой внешний вид до, удовлетворяющего его самого, совершенства. В завершение  процесса он отточенным жестом  поправлял очки в тонкой металлической оправе, придающие ему  должную важность и солидность.

      Григорий Андреевич был образован, начитан, речь всегда вел уверенно и гладко, нашпиговывая ее учеными терминами, цитатами и иностранными словами, правда, делал это не всегда к месту. В целом, с первого взгляда наш герой  производил впечатление человека интеллигентного, степенного, с достатком, исполненного благородства, порядочности  и даже щедрости. О, сколько людей, обманулось в нем, благодаря первому впечатлению. На самом деле Григорий  Андреевич ценил и уважал только себя самого, остальных же, иначе как дубьем не называл. К тому же был он человеком сверхжадным, его жадность носила необычную, патологическую форму неизлечимой болезни. Его отличала удивительная изобретательность во  всех вопросах, связанных с какими-то денежными тратами, фантазия его в таких случаях  бушевала, и он придумывал умопомрачительные комбинации, лишь бы получить все, не платя ничего.

        Все знакомые знали об этой его особенности, смеялись над ним и уже давно ничего от него не ждали, но вот новые люди, те попадались на его удочку сразу,  особенно же не везло женщинам. Нельзя сказать, что у него их было много, и что с ними он чувствовал себя легко. Как раз тяжело приходилось Григорию Андреевичу с женщинами, потому что те требовали внимания и заботы и так и норовили ввести его в непосильные траты. Поэтому наш герой имел свою раз и навсегда отработанную технологию общения с ними. В   начале знакомства он всем своим видом, словами и действиями  старался продемонстрировать безграничную щедрость. Выглядело обычно это так…

      - Верочка, я думаю, вы проголодались. Давайте поедем в какой-нибудь ресторан, поужинаем и отметим наше знакомство. У вас нет возражений. Нет?! Вот и хорошо, поехали.

      Он галантно открывает перед, ничего не подозревающей, жертвой дверь своего старого, но чистенького  «Мерседеса», садится сам и трогает машину. Давно усвоив жизненное правило о том, что для успеха и победы главное – сразу же ошеломить противника, Григорий Андреевич беспрестанно говорит, интересуется гастрономическими увлечениями Веры а, проезжая мимо ресторана, кивает головой в его сторону:

       - Может быть в «Арагви»  пойдем?! Хотя нет, там всегда ужасно накурено. Вы не курите, Верочка? Я тоже. Нет, не пойдем в «Арагви». А-а-а, я знаю, давайте поедем в «Будапешт», хотя нет, в прошлый раз меня там чем-то накормили, так я неделю не мог придти в себя. Представляете?!

       Он продолжает кружить по улицам. Бедная Вера сидит загипнотизированная бесконечным, неумолкаемым трепом и названиями шикарных ресторанов, в которых почему-то все было не так: то накурено, то обслуга не та, то неуютно, то кухня неважная, то припарковаться негде, в общем все не то. Другое дело в Париже, Нью-Йорке, Лондоне… По методике Григория Андреевича дальше идет перечисление еще десятка стран и городов, что должно  окончательно убедить Верочку в том, что ей фантастически повезло в знакомстве с таким человеком. Но от разговоров о ресторанах на Монмартре голод начинает тревожить сознание и желудок, и Вера пытается даже  встать на защиту какого-то ресторана, решительно говоря, что ее не пугает громкая музыка. Тогда Григорий Андреевич смотрит на нее влюбленными глазами и нежно шепчет, что не хочет превращать этот вечер в пытку для нее. Почувствовав, что его новая знакомая уже истекает слюной и готова на все, лишь бы ее накормили хоть чем-нибудь, он направляет машину  в  сторону  дешевого  кафе, где бывает часто и куда может доехать с закрытыми глазами. Приближаясь к нему, Григорий Андреевич говорит:

       - Верочка, я вижу, вы действительно проголодались. Вы уж меня извините, но я хочу, чтобы наш первый вечер стал красивым и незабываемым, но  пока мы не встретили такого места. Ой, что такое, двигатель заглох, что за чертовщина! – недоуменно вскрикивал Григорий Андреевич. Он так искренно начинает суетиться, открывать капот, что-то там крутить, что оголодавшей Верочке и в голову не может прийти, что это всего-навсего спектакль, разыгрывающийся на фоне декорации того самого кафе.

       - Верочка, кажется с двигателем проблемы. Вы знаете, раз так получилось, давайте хоть вас накормим. Вот смотрите,  кафе какое-то. Пока вы будете кушать, я постараюсь починить машину  – с жертвенным видом произносит он и, закрыв двери, подхватывает Веру под руку и ведет в заведение. 

      Все выглядит логично, благородно и красиво, комар носа не подточит, но главное – экономично.  Он шикарным жестом, как будто в руках у него меню дорогого ресторана, протягивает Вере картонку со скудным прейскурантом. Она же, перечитав все несколько раз, останавливается на столичном салатике и стакане сока. Григорий Андреевич, демонстрируя  желание щедро угостить, предлагает Вере взять что-нибудь еще,  но Вера, вспомнив содержание меню, решительно отказывается.

      - Верочка, ну давайте возьмем вам еще хотя бы пирожок или пирожное. Нет, нет я все-таки возьму и вам и себе.  – Григорий Андреевич говорит настоятельно, с некоторым пафосом, как будто речь идет не о пирожке с капустой, а о дорогущей фуа гра. При этом он плавным, нарочито замедленным,  жестом достает из кармана портмоне и идет заказывать к стойке.

     - Верунчик, вы кушайте, а я пойду мучиться с машиной – и Григорий Андреевич с обреченным видом, жуя на ходу пирожок, направляется к выходу.

    У него все рассчитано до последней мелочи и, когда его невинная жертва выходит из кафе, он все еще возится под капотом, изображая авторемонтника. Вот, наконец, замученный кавалер поворачивает ключ зажигания и мотор заводится, Вера же к этому моменту сидит совсем прокисшая  в машине.

    - Ну вот, Верочка и все.  Видите, хоть и немецкая машина, а  тоже ломается. Вот только навозился я, да и вид у меня, прямо скажем, не для ресторана. Вы знаете, Верочка, поедем сейчас ко мне, я хотя бы приведу себя в порядок, попьем кофе, а потом рванем куда-нибудь – с купеческим подъемом говорил Григорий Андреевич. - Вы не волнуйтесь, Верочка, все будет пристойно, разве я своим видом и поведением даю повод думать о чем-то плохом? Не волнуйтесь.

        Вера, глядя на усталого и такого доброго дядю, почему-то соглашается  и едет к Григорию Андреевичу домой. Там он угощает ее овсяным печеньем с растворимым кофе, в который подливает дешевый, паленый коньячок, перелитый в бутылку из под «Мартеля».  Хмелящий кофейный напиток, интимный полумрак и тихая музыка, ласковые обращения хозяина, его деликатные поглаживания, все по  отдельности и вместе действует расслабляющее, и вот уже  Вера   незаметно  для  самой  себя откидывается на диване,  вот рядом пристраивается наш герой и …

       Вот так всегда заканчивался первый вечер, иногда он же становился и последним, а иногда было и продолжение, но, пожевав еще один вечерок овсяное печенье, женщины все же начинали понимать, что здорово ошиблись.   

         В свой день рождения Григорий Андреевич  проснулся рано и начал думать о том, как отметит это событие. Сразу и бесповоротно решил, что  никого приглашать не будет. А, кстати, кого? Он задумался над тем, что и приглашать-то некого, ведь нет у него ни друзей, ни добрых знакомых. Ну и хрен с ними, со всеми, себе дешевле будет. Григорий Андреевич перебирал в голове свои обычные, замешанные на арифметике,  размышления, когда раздался телефонный звонок. Из трубки раздался бодрый женский, с украинским выговором, голос:

         - Гриша, привет, цэ Галя, шо з Полтавы. Помнишь, з мисяц назад мы познакомились, ты меня усё катал по Москве, хотел до  ресторана сводить, та из-за твоего «Мерса» нэ получилось? Помнишь? Та, я приихала. Ты меня в гости приглашаешь, чи ни?

         Григорий Андреевич сразу вспомнил эту Галю, симпатичную, но нахрапистую  хохлушку. Что ей ответить? С одной стороны хотелось бы ее пригласить, а с другой –  стол накрывать надо, а это, между прочим, денежек стоит, да и хлопотно. Он кашлянул, изображая простуду:

         - Спасибо, Галочка, молодец, что позвонила. Я вот только немного приболел и не выхожу. Честно говоря, даже принять тебя нечем. Но ты приходи, я буду очень рад, тем более, у меня сегодня день рождения, но из-за хвори я ничего не устраиваю. – Здесь для убедительности Григорий Андреевич зашелся кашлем и так вошел в роль, что сам Станиславский остался бы доволен. Покашляв для достоверности еще, продолжил.   – Замучил совсем кашель, все болит, надо бы врачу показаться, да все некогда. Что ты говоришь? Сало помогает? Нет, ничего не надо покупать, ну если только… В общем посмотри сама. Хорошо?! Жду.

         Он повесил трубку и радостно потер руки -  эта Галка хорошая баба, к тому же и на стол все сама принесет. Надо  браться за уборку квартиры. В солнечном свете хорошо высвечивалась пыль, осевшая на мебели, аппаратуре, на мебели. Часам к шести  Григорий Андреевич управился с уборкой и полез в кухонные полки и холодильник посмотреть, что там есть. Но там царила скука - яйца, да кусок заветрившейся колбасы. Хорошо хоть бурда в бутылке из-под «Мартеля» осталась. 

        Увидев печальную картину в холодильнике, Григорий Андреевич подумал о том, что надо бы спуститься в магазин подкупить овсяного печенья, может взять бутылку шампанского. Но второй, живущий в нем,  Григорий Андреевич тут же осек разгулявшегося первого, сказав, что и так сойдет. Тогда первый начал защищаться и привел как аргумент то, что в магазине есть какое-то недорогое пойло с этикеткой шампанского всего за шестьдесят рублей. Второй язвительно заметил, а что, дескать, шестьдесят рублей не деньги, что ли? Этот довод сработал - первый Григорий Андреевич сдался, покорился простой и убийственной логике второго Григория Андреевича и они снова слились в единое, непротиворечивое  целое.

        Григорий Андреевич, как мог, заставил стол тарелками, бокалами, поставил вазу с сухоцветом, бутылку лжемартеля, хрустальную лоханку с овсяным печеньем  и,  не зная, что еще туда добавить, переключился на диван. Этот агрегат главнее стола и должен быть подготовлен заранее, чтобы не терять время потом и не упустить момент. Завершив хлопоты, Григорий Андреевич мечтательно развалился в кресле, вспоминая грудь и гладкие, покатые бока Гали. Важные подробности  прошлой встречи  возымели действие и он, поборовшись еще немного  со вторым Григорием Андреевичем, все-таки спустился в магазин. Принесенная бутылка шампанского с шейкой и шапочкой из золотой фольги и зелеными боками сразу же сделала стол более привлекательным. Григорий Андреевич снова сел в кресло и в ожидании прихода гостьи погрузился в приятные воспоминания о той ночи с ней, но ее все не было, и вдруг зазвонил телефон.

        - Гриша, та цэ опять я, Галя - с характерным округлением буквы «г» заверещало в трубке – Гриша, та я подумала, хиба ж ты так сильно кашляешь, тоби лучше полечиться. С больным горлом можно пить тильки горяче молоко, а в кровати лучше лежать одному и хорошо пропотеть. Ты давай лечись.

        Григорий Андреевич потерял дар речи, ему хотелось крикнуть ей, что она дура, что он ждет ее, что для нее купил шампанское, что она обязана приехать, но спазм перехватил горло, он поперхнулся и дабы избавиться от внезапной напасти, закашлял.

         - Вот бачишь, Гриша, як ты простужен. Лечись.