Martyrdom

Martyrdom
И нежный андрогин, подобно слепню Ио, будет преследовать тебя повсюду – неусыпно, нестерпимо, бессвязно - но a force d’ennuyer медленно подведет тебя к черте безумия. Будешь ли ты прогуливаться в парке, он тенью между дерев влачиться будет позади; будешь ли ты читать своего любимого Гейне, он, как назло, примет обличье скелетов из ранних фантазий “последнего великого немецкого поэта”; будешь ли составлять критические заметки, Тот протягивать будет серебряное стило, тихонько улыбаясь. И не забудь  посмотреть назад пред выходом из дома – ведь в зеркале Те не имеют отраженья. Томимый молчанием Гостя и, как  nec plus ultra снисхождения Того – бессловесными ремарками, загадочными жестами, что предпримешь? Разбирать мистические трактаты вроде ухищрений Вэйна, труды Шолема, каббалистические звезды, выдумки Мильтона (в надежде сличить Привидение с образом многочисленных слуг Врага)? Обратишься к мехашефим, цыганским шарлатанам? А облако фурий будет сгущаться, опускаться, на исходе третьей недели ты обнаружишь туман, в котором твое corpore vili окутано. Ты захочешь избавиться от него – но тщетно, любопытство все-таки одержит верх над страхом. Тогда чувства опасения и наваждения заставят осознать глубину мучений того несчастного, пустившего с Голландца в бутылке MS, но не сможешь ни к кому обратиться – никто не поверит. Симпатическими чернилами полезет грусть на чистом листе души твоей, выведет каракули, достойные “уродливой” лирики Некрасова, и последний nythemeron третьей недели послужит прелюдией к Дантову аду. Далее ты подвергнешься, мой милый друг, истязаниям презрения. Но не надейся, что ты будешь презрен – ты станешь презреть всех и каждого. Любовь, способная уловить nuances эфирно-небесных восторгов Тютчева, более прекратит питать артезианский колодец светлого твоего, мой бедный друг, разума, разума и сердца. Ты начнешь слышать глубинные позывы – alalagmos первобытной ненависти, украшенной психологией Человека продающего. Чем спасешься тогда?! Помнишь, ты жаловался, что не имеешь опыта понять мученика Ницше? Возрадуйся, ибо фраза "Знаешь ли ты, мой друг, слово "презрение"? И муки твоей справедливости быть справедливым к тем, кто презирает тебя?" станет твоим девизом. А еще вспомнишь слова шекспировского Лира: "От медведя ты побежишь, но, встретив на пути бушующее море, к пасти зверя пойдешь назад". Придется, как не прискорбно, тебе сносить Его присутствие. Особенно странным покажется лик Твари. Он будет разрублен спазмом пополам – одна сторона будет живой и издевающейся, показывая сверхприродные способности к мимикрии, - человеческой, даже слишком (Menschliches, Allzumenschliches!). Веселье корчащих рожи Гюго обступит тебя. Другая – недвижима. И только белый глаз с опущенной прядью седых волос исподволь (тебе будет так казаться!) не скинет взора со злосчастной фигуры твоей. За незатейливостью туалета Гостя не прошмыгнет и намека о безвкусице – и ты подвергнешься испытанию Поэта – Тот нашептывать заспешит о бесчувствии твоем к цветам Бодлера. Не ухмыляйся – ты поверишь! И все наслаждение разом отпрянет, не склоняться облака Тютчева, лики мадонн тициановских, листья травы уитменовские, небожители горациевские над челом твоим “nevermore”! Постепенно забытье пожрет познания в латинском и греческом - а ведь для тебя это смерти подобно. Над тобой нависнет топор – a quoi un poete est-il bon. Все это продолжится 3 месяца – по их истечению, если ты еще будешь жив, накинутся гарпии пошлости на намерения твои в области литературной. И ты, мой друг, себя опозоришь! Последняя надежда о возвращении к людям будет исковеркана, и в полной красе предстанет Проклятье существу твоему. Молись! И надейся! Предчувствуй и восхищайся.