Глава 4. Булгаков и балаган

               Мы закончили распутывание клубка загадок, связанных с карикатурой на Эйнштейна, напечатанной в журнале “Дрезина” в ноябре 1923 года, – но это не означает, что мы исчерпали вопрос о творческих связях Булгакова с теорией относительности. Рисунок привел нас к выводу, что Булгаков был знаком с учением Эйнштейна уже в начале 1920-х годов и что отражений этой научной теории следует искать в самых ранних произведениях писателя. Блуждание по этому лабиринту с “нитью Ариадны” – воспоминаниями В.П.Катаева в руках необходимо было предпринять, потому что освоение этого пласта творческой биографии писателя позволит решить вопрос о принадлежности Булгакову двух “дрезининских” фельетонов за подписью “Ол-Райт”.

               Псевдоним этот впервые встречается еще в 1901 году в газете “Новое время” (той самой, наследником которой является белградское издание, описываемое в фельетоне “Остерегайтесь подделок!”). Им подписана интригующая пародия на М.Горького, на которую до сих пор еще не обращали должного внимания исследователи творчества этого писателя: “Маленький фельетон. Трое, или «дорогу босяку»! (Отрывок из будущей комедии «Босяки»). Олль Райт” (Новое время, 1901, № 9263, 16 декабря). Дело в том, что самые ранние сведения о возникновении замысла “будущей комедии” – пьесы “На дне”, которая здесь имеется в виду, содержатся в письме Горького из Крыма К.П.Пятницкому (директору-распорядителю издательства “Знание”) от 13-17 октября 1901 года, то есть ровно за два месяца до появления “маленького фельетона”. Пародия, таким образом, опережала написание вещи!

__________________________________________

П р и м е ч а н и е. Горький М. Собрание сочинений в 30 тт. Т.28. М., 1954. С.189. В этом сообщении пьеса еще не имеет названия и только условно обозначается словом “босяки” – то есть именно так, как в фельетоне “Нового времени” (“Трое” же – название незадолго до того появившейся повести Горького).
_____________________________


               Еще интереснее, с точки зрения открываемого нами “эйнштейновского” подтекста творчества Булгакова, что в том же номере газеты она соседствует с публикацией петербургского астронома С.Глазенапа (фамилия, словно бы заимствованная из стихотворных опусов К.Пруткова!) под названием “Загадочные движения туманного пятна Новой Персея” – той самой “новой звезды” из созвездия Персея, о вспышке которой упоминается в книге об Эйнштейне Б.Дюшена. Звезда была открыта в феврале 1901 года, и с тех пор сообщения профессора Глазенапа о наблюдениях за ней регулярно печатались в петербургской газете. Но и это еще не все: почти сразу же выяснилось, что честь открытия новой звезды принадлежит не кому иному, как гимназисту пятого класса Киево-Печерской (Пятой) мужской гимназии Андрею Борисяку, земляку М.А.Булгакова!

___________________________________________

П р и м е ч а н и е. Кто открыл новую звезду Персея? // Новое время, 1901, № 8970, 16 февраля; Блеск новой звезды Персея // Там же, № 8971, 17 февраля; Последние известия о новой звезде Персея // Там же, № 8975, 21 февраля. А.Борисяк – внук профессора геологии Харьковского университета Н.Д.Борисяка. Сведения о его родственниках можно найти в биографии другого внука Н.Д.Борисяка – Алексея (родного, либо двоюродного брата киевского гимназиста): Памяти академика А.А.Борисяка. М.-Л., 1949. С.5-7. Свои астрономические наблюдения Андрей Борисяк подытожил в брошюре “Новые звезды” (Киев, 1903), сопровождающейся примечаниями “редактора” – очевидно, научного руководителя 17-летнего гимназиста, – к сожалению, не указавшего своего имени.
____________________________


               Девятилетний Миша Булгаков ходил в это время в подготовительный класс Второй киевской гимназии (Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова... С.13), и вполне вероятно, что сведения о сенсационном, облетевшем весь мир, открытии старшего гимназиста (принадлежавшего, тем более, к профессорской среде, как и Булгаков) стали известны будущему писателю. А вместе с тем – и публикации “Нового времени”, соприкасающиеся с не менее сенсационным фельетоном о “будущей комедии «Босяки»”, подписанным будущим псевдонимом Булгакова – “Ол Райт” (отметим еще и связующее публикации созвучие мнимого названия пьесы “Босяки” с фамилией Борисяк!).

               “Нам не встречалось в литературе строгих доказательств того, что употребленный” в журнале “Дрезина” “псевдоним принадлежит М.Булгакову”, – отмечает исследователь (Смирнов Ю. Подписано: “Олл Райт” – читается “Булгаков?...” С.156). И это понятно: такие доказательства не могли появиться прежде, чем прояснился вопрос о ранних контактах Булгакова с теорией относительности Эйнштейна, так же как и о масштабах и характере его участия в самом этом журнале вообще. Потому, прежде всего, что затронувшая страницы “Дрезины” глубокая заинтересованность Булгакова в теории относительности проявилась и в двух этих произведениях.




ДВОЮРОДНЫЕ БРАТЬЯ


               В начале первого из них – “Остерегайтесь подделок!”, находящегося в том же № 12, что и фельетон “«Дрезина» и Керзон”, с его зеркальным отражением шаржа на Эйнштейна, дважды упоминается имя французского премьер-министра Р.Пуанкаре – двоюродного брата знаменитого математика А.Пуанкаре, предшественника Эйнштейна в открытии теории относительности. Именно он высказал целый ряд идей, которые были использованы при построении теории относительности Эйнштейна, так что даже временами возникает спор о приоритете того или другого из них!... (Любопытно резонирует с этой коллизией название фельетона: “Остерегайтесь подделок!”)

               Этим именем и мотивирован выбор псевдонима для подписи. Начать с того, что русско-французские инициалы имени Анри Poincare совпадают с англо-русскими инициалами выражения, ставшего псевдонимом: All Райт. Эта интерлингвистическая игра продолжена и в заголовках обоих фельетонов: “Остерегайтесь подделок!” имеет те же начальные буквы, что и подпись “Ол-Райт”… если перевести вторую из них в этой подписи на русский язык как латинскую букву Р. То же самое с первыми буквами другого заголовка, которые вновь совпадают с англо-русскими инициалами псевдонима: “Арифметика”. В одном из фельетонов “Гудка” 1924 года, подписанных “М.Ол-Райт”, мы встретимся с аналогичной интерлингвистической игрой, перенесенной со страниц прошлогодней “Дрезины”, – но там она превратится из средства шифровки имени французского математика в средство сатирического осмеяния советской бюрократической волокиты.

               Второй фельетон, “Арифметика”, из ноябрьского же № 13, также связан с мотивами теории относительности и карикатурой на Эйнштейна в самом своем тексте – но не в начале, как предыдущий, а в конце. На рисунке Эйнштейн изображен на фоне карты космического пространства, напоминающей о значении его исследований для астрономии (именно этому будет посвящен, как мы знаем, очерк “Эйнштейнова башня”). Фельтон же “Арифметика” построен на пародировании этого мотива: наследник русского престола подсчитывает, во что ему обойдется поездка в Россию со всеми придворными в случае интервенции. Сумма, по тогдашнему курсу немецкой марки, в которых ему выплачивается содержание, оказывается “астрономической”. Интервенция не состоялась.




“…В ОБОИХ ЛАГЕРЯХ”


               Фельетоны “Дрезины”, подписанные псевдонимом “Ол-Райт”, возвращают нас с “небес” на “землю”. Оба они написаны на темы иностранной политики и высмеивают попытку подготовки белогвардейской интервенции в СССР.

               Один из них, “Остерегайтесь подделок!” написан по уже знакомой модели: его сюжет образует пару тому сюжету, который положен в основу фельетона с графическим отражением карикатуры на Эйнштейна – “«Дрезина» и Керзон”. Тем более, что напечатаны они в одном № 12. В первом эмигрантские политики по заданию издателя “Нового времени” Михаила Суворина проникают в редакцию берлинской радикальной газеты “Роте фане” под видом делегации русских рабочих, чтобы убедить Запад в том, что народ России жаждет реставрации старого режима. Из Белграда (где издавалось “Новое время”) – в Берлин. Во втором – тоже делегация: “дрезинщики” отправляются из Петрограда в Лондон. И снова поездка основывается на мотиве “подмены”: едут вместо железнодорожника, который жалуется на Керзона. Да и сам этот служащий “железнодорожной станции Архангельск”, как мы уже имели случай заметить, какой-то подозрительный, сильно напоминает “ряженых” русских рабочих из фельетона “Остерегайтесь подделок!” Этот призыв вполне можно отнести к фотокопии его “письма”.

               Сатира фельетониста – очевидно, что эти два фельетона, скроенные по одному образцу, принадлежат одному и тому же перу, – всеядна. В одном случае он высмеивает советскую прессу, в другом – противостоящую ей эмигрантскую. Но нужно заметить, что в контексте журнала в целом становится ясно: мотивы осмеяния революционной пропаганды имеют отношение и к фельетону о политиках-эмигрантах. Берлинская “Роте фане” фигурирует еще в одной публикации журнала. Октябрьский № 10, предшествующий номеру с эйнштейновской карикатурой, – тематический, “выставочный”. Он посвящен той же московской выставке народного хозяйства, которая подробно описана в “наканунинском” очерке Булгакова “Золотистый город” (и территория которой, добавим, является местом действия некоторых эпизодов в “Похождениях Крекшина” Г.Шторма).

               Открывает номер серия панорамных изображений выставки (на месте нынешнего парка культуры и отдыха им. Горького): в центре – “по фотографии нашего сотрудника – честного беспартийного Оцупа”. Рядом – “по «рисунку с натуры» корреспондента [эмигрантского] «Руля»”: в чистом поле – избушка, крестьянин идет за плугом, запряженным чахлой лошадкой. Но это искажение действительности уравновешивается первым изображением – как раз “по зарисовке восторженного художника «Роте Фане»”. Здесь ложь едва ли не более беззастенчивая, чем на клеветнической карикатуре из эмигрантской газеты: описанные Булгаковым в “Золотистом городе” временные деревянные павильоны изображены в виде скопления небоскребов, наподобие Манхэттена (того самого, именем которого будет впоследствии назван атомный проект в США…). Таким образом, двум крайним изображениям триптиха соответствуют два фельетона, посвященных сатире на газетную пропаганду, “левую” и “правую”.

               Сам этот принцип изображения на рисунках триптиха – панорама Москвы – лежит в основе еще одного булгаковского фельетона для “Накануне” – “Сорок сороков” (апрель 1923 года), и нам еще предстоит об этом говорить. Каждая из его четырех глав так и называется: “панорама”. В этом очерке связующее единство октябрьских графических панорам выставки и двух ноябрьских фельетонов о приемах газетной пропаганды еще заключено в пределах одного произведения. С одной стороны, он тоже отличается своей “панорамностью”. С другой – продолжением фельетона “«Дрезина» и Керзон” в 1924 года станет у Булгакова рассказ “Воспоминание…” А в нем появится мотив “липовых мандатов и удостоверений”, который подробно развивается именно в “панораме первой” очерка “Сорок сороков”. Булгаков, между прочим, здесь признается, что в “голые времена” военного коммунизма “перенял защитные приемы в обоих лагерях” – пролетариев и буржуев и “оброс мандатами, как собака шерстью”.

               Этот же фельетон связан с темой “ультиматума Керзона”. В конце последней “панорамы четвертой” появляется мотив, с которого начинается булгаковский очерк “Бенефис лорда Керзона”: “Извозчики теперь оборачиваются с козел, вступают в беседу, жалуются на тугие времена…” В майском очерке мотив беседы с извозчиком станет основой всего первого эпизода, где рассказчик описывает свое возвращение в Москву и первые вести о последних политических событиях.

               И еще – имена, которые обыгрываются в “Сорока сороках”. Там, где говорится о “липовых мандатах” обыгрывается имя главной героини будущего “Воспоминания…” – Крупской: говорится о “желтой крупе” с “небольшими красивыми камушками”, которой питались “пролетарии” и которой научился питаться автор. А в “панораме третьей” упоминается однофамилец несостоявшегося адресата жалобы в фельетоне “«Дрезина» и Керзон” – владелец нотного издательства в Москве Чичерин.




“ПАРТИЯ БЕЗНАДЕЖНО СЫГРАНА”


               Политические фельетоны Булгакова в “Дрезине” за подписью “Ол-Райт” были вполне искренними. Позднее, в дневниковом сочинении “Под пятой” Булгаков оценивает все еще длящуюся полемику разных эмигрантских партий о гражданской войне и возможности ее возобновления как бесконечно устаревшую: “партия безнадежно сыграна”. И пророчески возвещает, что борьба с большевиками вступает в принципиально иную фазу: “единственная ошибка всех […] сидящих в Париже, что они всё еще доказывают первую [партию], в то время как логическое следствие – за первой партией идет совершенно другая, вторая. Какие бы ни сложились в ней комбинации…”

_____________________________________________

П р и м е ч а н и е. Булгаков М.А. Под пятой: Мой дневник. М., 1990. С.34. (Запись в ночь на 24 декабря 1924 года.) “Чорт бы взял всех Романовых! Их не хватало!” – восклицает писатель по поводу слухов, что в Москве появился манифест одного из претендентов на престол (запись от 15 апреля 1924 года).
_______________________________


               В чем она, эта “вторая партия” будет состоять – Булгаков не говорит. Возможно, он подразумевает идущую внутри партии большевиков борьбу, которая к тому времени приобрела угрожающий для страны характер. Мы видели, что еще в 1923 году предвидение этих событий выразилось в карикатуре на Троцкого, находящегося “на отдыхе” и превращающегося в бездействующий монумент. Если это так, то понятна связь фельетонов “Дрезины” с январским “Воспоминанием…”, посвященным смерти вождя: только его присутствие еще удерживало политических антагонистов от решительных действий.

__________________________________________

П р и м е ч а н и е. О том, что Булгаков продумывал эти возможности, свидетельствует дневниковая запись в ночь с 20 на 21 декабря 1924 года: “Надежды белой эмиграции и внутренних контрреволюционеров на то, что история с троцкизмом и ленинизмом приведет к кровавым столкновениям или перевороту внутри партии, конечно, как я и предполагал, не оправдались. Троцкого съели, и больше ничего” (там же. С.30). Ровно через год, на XIV съезде партии станет окончательно ясно, что в этой борьбе должна быть учтена и третья, новейшая сила: сталинизм, которая для “социальной революции” 1917 года оказалась пострашнее любых “внутренних контрреволюционеров”.
_______________________________


               Но, быть может, Булгаков говорит и о другой “партии”. Страницы его дневника наполнены записями о политических событиях в Европе. Булгаков внимательно следит и за борьбой европейских государств с коммунизмом, и за нарождающимся национал-социализмом в Германии. Он разделяет мнение, что именно эти силы будут противостоять друг другу в будущем и СССР предстоит бороться за свое существование уже не с белой эмиграцией, а с фашистскими государствами: “Возможно, что мир, действительно, накануне генеральной схватки между коммунизмом и фашизмом”, – писал Булгаков 18 октября 1923 года (Булгаков М.А. Под пятой… С. 15). Во всяком случае, мысль о продолжении гражданской войны, которая не оставляет белоэмигрантские круги, кажется Булгакову безнадежно устаревшей.

               Оба фельетона “Дрезины”, высмеивающие надежды на реставрацию старого строя, таким образом, полностью соответствуют взгляду Булгакова на эту проблему – и, необходимо отметить, вовсе не означают, что фельетонист тем самым высказывается в поддержку режима большевиков. Напомним, что эти фельетоны образуют идейно-художественное единство с фельетоном “«Дрезина» и Керзон”, сатирически направленным против прямо противоположного, советского “лагеря”!




“НАСТОЯЩИЕ КРЕСТЬЯНЕ”


               О том, до какой степени обратимой может быть одна и та же сатирическая конструкция, позволяет судить история происхождения булгаковского фельетона “Остерегайтесь подделок!” – о “ряженых” политиках-эмигрантах. И выясняется она на страницах той же “Дрезины” в июньском № 3 (там, где напечатаны заметка о “Ниуболде” и рассказ “Лозунг”). Оказывается, первоначально дело обстояло прямо противоположным образом и “ряженым” выступал, ни много, ни мало… сам глава Советского государства. Неподписанная серия карикаутр называлась “Настоящие крестьяне (Из «Дней»)”, и ей был предпослан поясняющий эпиграф: “В «Днях» белогвардейский фельетонист назвал Калинина «поддельным мужичком», которого выпускают в экстренных случаях для «смычки с деревней»” (стр.16). Уже за одну эту беспощадно правдивую ссылку журнал “заслуживал” постигшего его через полгода разгрома!

               Рисунок в “Дрезине” явился поистине “беззубым” ответом на эту язвительную эпиграмму. Страница была заполнена несколькими портретами-карикатурами на эмигрантских политиков – Брешковскую, Керенского, Чернова и Савинкова, – представленных в крестьянских костюмах и снабженных ругательными подписями в форме деревенских частушек. Что, как говорится, хотел сказать этим автор карикатуры, – неизвестно. Фельетон Булгакова, комически живописующий поход политических деятелей в редакцию газеты под видом делегации “русских рабочих”, был по сути дела развитием той же самой эпиграмматической идеи.

               Но теперь это переодевание служит не простой демонстрацией бессильной злобы советского карикатуриста (не исключено, что предметом осмеяния на карикатуре “Настоящие крестьяне…” были никакие не эмигрантские политики, а сама природа послушно выполняющей государственный заказ советской “сатиры”), – оно органично мотивировано фантастическим сюжетом фельетона, отправным пунктом которого стало самозванное выступление белградского “Нового времени” от лица “русских рабочих”.

               Графического предшественника на страницах “Дрезины”, и в том же № 3, имеет и один, завершающий мотив второго фельетона Булгакова за подписью “Ол-Райт” – “Арифметика”. “В германских газетах писали, – докладывал группе друзей русской монархии Милюков, – что попытка вел. кн. Кирилла вернуться в Россию свелась к нулю”. На это фельетонист дает свою реплику грубой, фекальной остротой – она-то, кажется, особенно заставляет сомневаться в авторстве Булгакова: “Но мы, «Дрезина», держимся на весь этот счет иного мнения. Все это астрономическое количество нулей мы – применительно к реставрационным возможностям Кирилла – беремся свести в два счета:
               – К двум нулям.
               Это будет и по существу и, главное, благовонно”.

               Как мы знаем, эти слова точно выражают мнение Булгакова, представленное в его собственном дневнике, но форма этого выражения… по меньшей мере, способна вызвать недоумение. И недоумение усиливается, когда мы обнаруживаем предшествующую этой выходке карикатуру.

               На обложке № 3 помещен рисунок под названием “Бракованная посуда”. Остатки белой армии в эмиграции изображены на ней в виде… наполненного ночного горшка, который генерал Врангель хочет всучить французскому военному министру! С фельетонами “Ол-Райта” карикатуру в эпиграфе к ней связывает тот же персонаж – в. к. Кирилл Владимирович и ссылка на ту же “белградскую печать”, которая в лице “Нового времени” фигурировала в “Остерегайтесь подделок!”




“А ОН НА СУДНе РЕВИЗОР…”


               Но так ли вся эта способная вызвать у сегодняшнего читателя неприязнь фекальная образность чужда произведениям Булгакова? Напомним: именно в уборной при театре “Варьете” происходит превращение администратора Варенухи в вампира в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”! А для журнала “Дрезина” подобные мотивы характерны в целом. В том же № 3 находится уже рассматривавшийся нами стихотворный фельетон “О первом зайце”, в котором журнал аллегорически изображается под видом Ноева ковчега, а неправильно поставленное ударение (“суднО”), в свою очередь, уподобляет его ночному горшку, тому самому, который изображен на карикатуре “Бракованная посуда” (срв. другое пренебрежительное название корабля: “посудина”). И мы уже знаем, что в дневнике Булгаков вспомнит это определение и назовет советские журналы – “клоакой”. Называя журнал “судн;м”, журналисты “Дрезины” тоже выражали свое отношение к советской печатной пропаганде. Но это, конечно, не могло означать, что они не приложили усилий, чтобы сделать журнал диаметрально противоположным изданием.

               Распространенность подобных образов “материально-телесного низа” в самом первом приближении можно объяснить родством с изобразительным жанром, наследником которого выступает журнальная карикатура – народным площадным лубком. И тогда окажется, что опыт работы в “Дрезине” не был случайным для Булгакова-фельетониста: эти же мотивы то и дело встречаются в его собственных произведениях. Начиная с “Записок на манжетах”: “Цилиндр мой я с голодухи на базар снес. Купили добрые люди и парашу из него сделали”. Раньше мы никак не могли понять значения этого странного образа, пока не натолкнулись на остроумное объяснение исследователя: “предмет театра-кабаре, значимый символ модернизма Серебряного века превращается в сосуд для испражнений, олицетворяя крайнее опошление «чистого искусства» революцией” (Соколов Б.В. Булгаков: Энциклопедия… С.319).

               Ассоциация блестящая, но почему же ограничиваться только “театром-кабаре Серебряного века”?! Ведь цилиндр-то в данном контексте (ч.I, гл.10) – пушкинский. И реминисцируются здесь Булгаковым знаменитые некрасовские строки, которые, как мы увидим, фигурируют в программном заявлении “Дрезины” в ее первом номере: о том, как “мужик не Блюхера, и не Милорда глупого – Белинского и Гоголя с базара понесет”. Судьба цилиндра – иллюстрация авторской фантазии о том… что происходит дальше с принесенными (почему-то!) “с базара” книгами: это, скажем, тема “гудковского” фельетона Булгакова 1924 года “Новый способ распространения книги”, где необыкновенный покупатель “пудиков на пятнадцать-двадцать” приобретает “полное собрание Лермонтова” и “Пушкина в издании Наркомзема”, а потом оказывается… что он торговцем селедками. Так что запомним: стихи Некрасова, обыгранные в программной заметке “Дрезины”, – и до и после издания журнала в пародийной, снижающей интерпретации использовались Булгаковым.

               И в единственном признанном Булгаковым своим “ол-райтовском” фельетоне – “Площадь на колесах” принимается эстафета той же фекальной образности. Персонажи фельетона, решившие свою жилищную проблему, взяв на прокат… трамвай, – в нем и “уборную устроили. Просто, а хорошо, в полу дыру провертели”. Читателю предоставялется вообразить себе трамвайные пути после этой курсирующей по всей Москве благовонной “жилплощади”… В этом обороте: “Просто, а хорошо” читатель наверняка узнает реплику из облюбованного булгаковским повествованием фильма “Брильянтовая рука”. Ее произносит С.С.Горбунков, отправляясь на ночь глядя за хлебом: “С утра на рыбалку, хватились – а хлеба нет. Теперь на проспект, в дежурную. Далеко, а надо”. С булгаковским фельетоном этот эпизод сближает тот же мотив необычного употребления средства общественного транспорта: “Наши люди в булочную на такси не ездят!” – выносит свой вердикт управдом, когда герой возвращается на служебной муровской “Волге”, замаскированной под таксомотор. Характерна причина, обусловившая появление предвосхищающей реминисценции из этого фильма в фельетоне 1924 года: как мы помним, именно на ступеньках, ведущих в общественную уборную (сошествие в ад!) происходит первое столкновение С.С.Горбункова с предполагаемым им контрабандистом!

               В фельетоне 1923 года “Птицы в мансарде”, опубликованном одновременно (15 июня) с третьим номером “Дрезины”, с ее “Бракованной посудой”, описывается студенческое общежитие… напротив Румянцевского музея: “А в углу под сарайчиками близ входа в трехэтажный флигель с пыльными окнами, желтыми узорами вьются человеческие экскременты”. Нам сегодня, наверное, трудно в полной мере представить, какое значение имела эта тема в годы “социальной революции” в России. Ф.Ф.Преображенский в повести “Собачье сердце” с негодованием, забыв даже, что он находится за столом, вспоминает о том… как пролетарии “мочатся мимо унитаза”. Произошедший переворот заключался, помимо всего прочего, в том, что на головы культурных людей в буквальном смысле обрушились потоки нечистот из низших слоев общества! И им к этому “благовонию” пришлось привыкать.

               Прошедший сквозь муки “военного коммунизма” писатель придает этой теме в “Птицах в мансарде” поистине элегическое звучание: “ – Уборная-то по крайне мере у вас теплая?” – спрашивает репортер у студентов.
               “ – Как вам сказать… – задумался блондин. – Она, может, и теплая, но она, видите ли, не работает. Потому что трубы в ней промерзли и полопались. Так что она закрыта.
               – Господи, твоя воля! Как же вы были зимой?
               – А мы записались на чтение книг в Румянцевском музее. Там великолепная уборная. Ну, а ночью, когда музей закрыт, на Пречистенский бульвар ходили. Или так вообще…
               Блондин загадочно повертел пальцами и указал в раскрытое окно, сквозь которое вместе с ветром влетал пока еще слабый и смутный запах ваганьковского двора”.

               Тот же самый образ затейливо воспроизводится в фельетоне Булгакова в “Гудке” 1925 года “Приключения стенгазеты (ее собственный дневник)”. Заброшенная редколлегией стенгазета железнодорожников жалуется: “А так как на мне была карикатура, изображающая рабочих, бегущих в ватерклозет, то какой-то шутник изобразил на мне кучки брызжущего человеческого кала, испакостив таким образом всю мою физиономию”. И на этот раз описанное у Булгакова можно объяснить только тем, что оно являлось точным повторением… изображенного на одной “дрезининской” карикатуре.

               В следующем, после “Бракованной посуды”, июньском же № 4 за подписью “В.В.” была помещена огромная, на весь журнальный разворот карикатура за подписью “На мировой арене”, в которой действуют все знакомые нам персонажи политической сцены. При ней был подписан такой диалог: “Чичерин. – Вы бы посоветовали вашему ослу вести себя приличнее.
               Болдуин – Советовал.
               Чичерин – Ну, и что же?
               Болдуин – Он говорит, что не признает советов” (стр.8-9).

               Сразу отметим, что в предыдущем номере находится заметка о “Ниуболде”-Болдуине, и начало чичеринской фразы: “Ну, и…” связывает карикатуру с этой заметкой. На рисунке “мировая арена” изображена буквально – в виде цирковой, Чичерин находится среди зрителей, Болдуин подвизается в роли дрессировщика, перед ним послушно сидит Р.Пуанкаре в образе медведя на тумбе, а в глубине, так что сразу и не заметишь, нарисован маленький “осел” – Керзон. И… да-да, так оно и есть: “какой-то шутник изобразил” под ним “кучки брызжущего кала”! И мы, кажется, догадываемся, как зовут этого “шутника”.

               Фрагмент из фельетона “Приключения стенгазеты…” является прямым описанием выходки карикатуриста 1923 года. Рисунок, изображающий неприлично ведущего себя Керзона, объясняет, почему и в фельетоне “Птицы в мансарде” 1923 года, и в “Приключениях стенгазеты…” в 1925 году появляется эпитет: “человеческие экскременты… человеческого кала…” Своей избыточностью он несколько напоминает знаменитых “двух русских мужиков” в начале поэмы “Мертвые души”. Но эта избыточность нейтрализуется в контексте “дрезининской” карикатуры: эпитет “человеческий” отделяет здесь изображенное фельетонистом от “ослиного” у карикатурного министра иностранных дел.




“ОЛ-РАЙТ” – И РАЕК


               В одном из фельетонов, опубликованных в первой половине 1924 года в “Гудке” под псевдонимом Булгакова “М. Ол. Райт”, “Просвещение с кровопролитием”, персонаж запирается в уборной, спасаясь от кровожадного директора школы, который собирается подвергнуть его жестокому наказанию. В этой фельетонной сценке уже прямо просматриваются контуры романного эпизода, с которого мы начали наш краткий обзор. “ – Выходи, Фисуха! Что ж делать… Вылезай! Лучше ты один погибнешь, чем мы все, – молили его ученики”. Прозвище персонажа по фамилии Фисухин – “Фисуха” предвещает, что десятилетие спустя в сходных обстоятельствах окажется герой романа по фамилии “Варенуха”. И в то же время весь этот эпизод выглядит как инсценировка знаменитого обещания одного из наших президентов “замочить террористов в сортире”!

               Но взглянем на этот эпизод с другой стороны – и мы заметим, что “гудковский” “М. Ол. Райт” указывает на свою преемственность от “Ол-Райта” “дрезининского”. В “Остерегайтесь подделок!” повторяется та же самая ситуация, но уже без фекальной тематики. Издатель “Нового времени” Михаил Суворин, узнав о провалившейся миссии “ряженых”, бушует, как будет бушевать в “Просвещении с кровопролитием” разгневанный директор школы, а один из проштрафившихся “делегатов” скрывается от него, как будет скрываться в фельетоне предшественник Варенухи Фисухин: “Он – Ренников – знал, что в случае неудачи Суворину опасно показываться. Рука у него тяжелая, а пресс-папье на письменном столе – еще тяжелее…” Но только где он скрывается – не сказано.

               Образцом предпринятой в фельетоне “Дрезины” депутации послужила любительская постановка “Плодов просвещения”, где те же персонажи когда-то играли толстовских крестьян. Это прямо предвосхищает название “гудковского” фельетона: “Просвещение с кровопролитием”. А фамилия Ренникова, в свою очередь, созвучна фамилии другого политического лица нашей современности – одного из “героев” августовского путча 1991 года генерала Ва-ренникова… Ну, а в этой последней – мы вновь встречаемся с нашим любимым булгаковским персонажем, администратором “Варьете” Варенухой.

               Интерес Булгакова к сатирической графике, вплоть до личного участия в создании замыслов карикатур, мог бы показаться неожиданным, но в недавней работе уже был поставлен вопрос о его интересе к площадному райку и демонстрировавшимся в райке лубочным картинкам (Джулиани Р. Игровой элемент в малой прозе Булгакова // Михаил Булгаков на исходе ХХ века. Спб., 1999). Исследовательница обратила внимание на связь фельетона “Сорок сороков” (1923) с одним из типов раешного представления – городской “панорамой”. Мы уже отмечали, что булгаковской панорамной “тетралогии” соответствует панорама-триптих в журнале “Дрезина”, только у Булгакова членение текста – хронологическое, а на рисунках журнала – в соответствии с вымышленными “источниками” изображений.

               И подобные мотивы площадной народной культуры сопровождают Булгакова постоянно, по крайней мере в первые годы его московской литературной деятельности. Э.Миндлин запомнил, что уже в тридцатые годы у Булгакова над рабочим столом (там же, где помещалась когда-то вырезка с заглавием “Нуненака”) “висел старинный лубок. На лубке – «лестница жизни» от рождения до скончания человека […] Булгакову очень нравился этот лубок” (Воспоминания о Михаиле Булгакове… С.150). А в фельетонах 1922 и 1923 года Булгаков был очень внимателен к подобным “лубочным”, в широком смысле этого слова, явлениям на улицах города. Неопубликованный в свое время очерк “Торговый ренессанс. Москва в начале 1922 года” служит как бы резервуаром подобных образов, которые затем понемногу инкрустируются в другие булгаковские очерки московской жизни.

               Прежде всего, это – вывески, в которых с наибольшей прямолинейностью проявляется структурный принцип лубка и карикатуры, сочетание текста и изображения: “На оголенные стены цветной волной полезли вывески, с каждым днем все больших размеров. Кое-где они сделаны на скорую руку, иногда просто написаны на полотне, но рядом с ними появились постоянные, по новому правописанию, с яркими аршинными буквами. И прибиты они огромными, прочными костылями […]
               И старые погнувшиеся и облупленные железные листы среди них как будто подтягиваются и оживают, и хилые твердые знаки так странно режут глаз”. И снова: “А на Ильинке с серого здания с колоннами исчезла надпись «Горный совет», и повисла другая с огромными буквами «Биржа»”. Этот мотив повторится в “Сорока сороках”: “В Охотном ряду вывески так огромны, что подавляют магазинчики”.

               И в раннем булгаковском рассказе “Красная корона” появляется этот мотив: “...желтая громада в семь этажей повернулась ко мне глухой безоконной стеной, и под самой крышей – огромный ржавый квадрат. Вывеска. Зуботехническая лаборатория. Белыми буквами”. Но здесь уже документальный очерковый мотив развивает свою художественную функцию: вывеску видит из своей палаты пациент психиатрической клиники. И тема ее (“Зуботехническая лаборатория”) – неслучайна; она постоянно напоминает герою о смерти его младшего брата, в которой он считает себя виновным: “Щурясь от солнца, я глядел на странный маскарад. Уехал в серенькой фуражке, вернулся в красной. И день окончился. Стал черный щит, на нем цветной головной убор. Не было волос и не было лба. Вместо него был красный венчик с желтыми зубьями-клочьями”. Увиденное (“Стал черный щит”) словно бы предвещает будущую вывеску, “огромный ржавый квадрат”.

               Рядом с райком на площади – его старший брат, вертеп, кукольный театр. Он тоже замечен Булгаковым на улицах: “За саженными цельными стеклами буйная гамма ярких красок: улыбающиеся раскрашенными ликами фигурки-игрушки артелей кустарей”. Эта фраза из “Торгового ренессанса” будет почти дословно воспроизведена в первом очерке из цикла “Столица в блокноте” (1922). И снова в первом из очерков – куклы: “А вон безжизненно-томно сияют раскрашенные лица манекенов, и на плечи их наброшены бесценные по нынешним временам палантины”. Рядом – ближайший родственник журнальной графики: “Громада «Мюр и Мерилиза» еще безмолвно и пусто чернеет своими громадными стеклами, но уже в нижнем этаже исчезли из витрины гигантские раскрашенные карикатуры на Нуланса и По”.

               Исчезли… чтобы в обновленном виде появиться в “Дрезине”? В очерке 1923 года “Золотистый город” вновь проявляется неугасающий интерес Булгакова к “лубочным” изображениям – то есть таким, где материал вступает в кричащий контраст с изображенным, тем самым подчеркивая искусственность, сделанность его. “К центру цветника непрерывное паломничество отдельных фигур. Там знаменитый на всю Москву цветочный портрет Ленина. Вертикально поставленный, чуть наклонный двускатный щит, обложенный землей, и на одном скате с изумительной точностью выращен из разноцветных цветов и трав громадный Ленин, до пояса. На противоположном скате отрывок из его речи”. Интересно, что и здесь Булгаков замечает сочетание текста и портретного изображения.

               В очерке описываются “изделия из мамонтовой [!] кости. Маленький бюст Троцкого […] И всюду Троцкий, Троцкий, Троцкий. Черный бронзовый, белый гипсовый, костяной, всякий” (небывалая “мамонтовая кость” для изображения вождя пролетарской революции явно заимствована Булгаковым из рассказа Е.И.Замятина “Пещера”, в котором живописуются ужасы “военного коммунизма”, уподобляемого писателем разгуливающему по улицам одичавшего Петербурга гигантскому мамонту!). И вновь – игрушки: “«Игрушки – радость детей», и кустсоюз выбросил ликующую золото-сине-красную гамму и карусель”. Булгаков почему-то с жадностью присматривается к цвету “лубочных” изображений. Его отношение к ним какое-то… просительное, тоскующее, что ли. Как ребенок просит игрушку, так Булгаков просит от московских улиц… цвета, цветов. Осмелимся предположить, что в этом проявился взгляд журналиста, тоскующего по цветастости производимых им газетных, и тем более журнальных страниц.

               “Столица в блокноте”. Очерк, где в конце упоминается знаменитый журнал “Корабль”, в январском номере которого напечатано объявление о загадочном “Ревизоре”… “Нет пагубнее заблуждения, – пишет Булгаков как раз перед этим упоминанием, – как представить себе загадочную великую Москву 1923 года отпечатанной в одну краску.
               Это спектр. Световые эффекты в ней поразительны”.

               Это напечатано в газете “Накануне” 1 марта 1923 года. А уже в апреле, как мы знаем, вовсю идет работа над созданием первых номеров журнала “Дрезина”. И будущие заботы журналиста – отразились в этой булгаковской фразе. К этому же времени относятся слова: “Мелькают пестрые листы журналов…” – из очерка “Путевые заметки” (апрель 1923 года), которые мы поставили в название предыдущей главы. Фраза о Москве, “отпечатанной не в одну краску”, отзовется, увы, на закате “пестрого” журнала “Дрезина”, в объявлении о подписке на 1924 год: “Издается газетой «Гудок» по образцу заграничных многокрасочных изданий при участии лучших литературных и художественных сил С.С.С.Р.” (№ 15, декабрь, стр.10). “Спектром”, “световыми эффектами” своего журнала издатели “Дрезины” гордились (или… старались не падать духом при удручающем состоянии тогдашней советской полиграфии?).




“КОРОВА ЯЛОВА! ОТЕЛИЛА ДЬЯВОЛА!”


               Два фельетона “Дрезины” за подписью “Ол-Райт” – как бы сценарий такого балаганного представления, как раек, отголоски которого слышатся в фельетоне “Сорок сороков”. Тем более, что в соседних материалах “Дрезины” этот жанр присутствует в своем первозданном виде. Если фельетон “Остерегайтесь подделок!” генетически связан с довольно беспомощным выступлением карикатуриста в защиту несправедливо обиженного “всесоюзного старосты” – Калинина, то на страницах того же № 3 можно найти и другой, куда более успешный вариант исполнения этого изобразительного замысла. На целом журнальном развороте здесь появилась еще одна карикатурная “галерея” современных политиков (стр.8-9; автор Владимир Воинов; рис. В.В.). Но вместо беззубых насмешек, журнал на этот раз взялся познакомить своих читателей с основными фигурами мировой политической сцены, смонтировав их подлинные фотографии с забавными фантастическими атрибутами, а главное – снабдив подписями, сделанными раешным стихом.

               Принадлежность публикации к жанрам ярмарочного представления здесь прямо-таки утрируется. Материал служит продолжением традиционного раздела журнала “В тупике”, что и обыгрывается во вступлении: “«р-ряды вздвой» и – шагом марш в экскурсионном порядке остматривать наш «тупичок». Сегодня он так разросся безбожно, что его без всяких очек и слепому заметить можно: нарушил границы, сбежал с обычной страницы и превратился ни то в вивариум, ни то в аквариум, ни то в паноптикум с представителями всех стран и народов, ни то в музей политических уродов. И так: которые взрослые – осади! Вишь, лектор уже разминается. Которые дети – становись впереди. Держись, Ванька, начинается!” Журнальная страница превращается в пространство ярмарочной площади, где зрители передвигаются “вздвоенными рядами”, “разминается лектор”, народ толпится и перекликается между собой выкриками-комментариями.

               В декабрьском № 14 появится фельетон, целиком написанный раешным стихом, который так прямо и называется – “Раешник” (стр.10, автор Вас.Кумач). Булгакову был знаком не только дух балаганного представления, что проявилось в таких фельетонах, как “Сорок сороков”, “Остерегайтесь подделок!” и “Арифметика”, но он пользовался и самой формой раешного стиха: так сделано им описание своей московской жизни в письме к сестре Наде 23 октября 1921 года (Джулиани Р. Игровой элемент в малой прозе Булгакова… С.44). В параллельном “дрезининским” публикациям очерке “Золотистый город” содержится со знанием дела исполненное описание представления “петрушечника” на темы современной внутренней политики – борьба кооператоров с “кулаком”: “Толпа густо стоит перед балконом павильона Центросоюза, обращенным на реку. Цветные пестрые ширмы на балконе, а под ними три фигурки. Агитационный кооперативный Петрушка”.

               Галлерея политических деятелей в виде балаганного представления служит прообразом шутовского, балаганного изображения эмигрантских политиков в фельетонах за подписью “Ол-Райт” (вплоть до непременного фарсового мотива: Петрушка избивает кулака, обманывающего покупателя, – Ренников спасается от кулаков (!) и пресс-папье Михаила Суворина). Родство с театральным жанром обнаруживается в “Остерегайтесь подделок!” постоянными ссылками на любительскую постановку “Плодов просвещения”. В очерке “Золотистый город” кукольная политическая комедия служит предметом описания – в фельетонах “Дрезины“ она становится принципом, по которому Булгаков строит свои произведения.

               Из той шутовской галлереи в № 3 нас должен привлечь, по крайней мере, один экспонат – карикатура на вождя итальянских фашистов Бенито Муссолини. Он, само собой разумеется, изображен в зверском виде и снабжен следующей подписью: “Корова ялова! Отелила дьявола! Лет шести, весь в шерсти – одни глаза голые! Еще не отнят от вымени. Муссолини по имени… На днях этой дряни преподнесли «орден бани». От счастья тает. Теперь только веника не хватает”.




УБИЙЦА ПРОФЕССОРА ПЕРСИКОВА


               Мы уже встречали на страницах “Дрезины” предвосхищающие отзвуки повести Булгакова “Роковые яйца”: это и мотив “дамоклова меча”, нависшего над городом, и фигура Эйнштейна, и “песня про зайцев”, которая в “Роковых яйцах” отзовется в оркестровке целого эпизода. Но этим дело не ограничивается. Вспомним, как в предпоследней главе обезумевшая толпа врывается в Зоологический институт и приходит конец первооткрывателю “луча жизни”: “Искаженные лица, разорванные платья запрыгали в коридорах, и кто-то выстрелил. Замелькали палки […] Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах, в разорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся на сторону, опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову”. Нам до сих пор казалась странной такая портретная детализация убийцы профессора Персикова. То, что он носит манишку, неправдоподобно контрастирует с его звериным обличьем. И чересчур прямолинейным могло показаться его сравнение с обезьяной, существом, потерявшим – или еще не нашедшим – свой человеческий облик. Но все это объясняется тем, что за этим портретом стоит рисунок из журнала “Дрезина”, и булгаковское изображение обладает более сложным подтекстом, чем это может показаться.

               Муссолини на карикатуре нарисован в виде мохнатой обезьяны с голым задом, а не “глазами”, как утверждает лукавая подпись. Ведь ему “не хватает” березового веника, которым – как знаменитого “Федю” еще в одном фильме Л.Гайдая, тоже, кстати, изображенного режиссером в виде одичавшего человека, первобытного дикаря, – следовало бы вразумить зарвавшегося хулигана. Этот короткометражный фильм останавливает внимание богатством и гармоничностью своих исторических подтекстов. Перед самым началом “вооруженного конфликта”, когда Шурик сворачивает газету, чтобы “отгонять мух” от подвыпившего бездельника, перед нами мелькает заголовок статьи, призывающий к борьбе с фашизмом. Борьба с Федей стилизована как военное сражение: с “танком”, “пулеметом”, “гранатами”.

               “Федя” из фильма в ходе своих приключений, как Муссолини, тоже попадает… в баню; а в конце – Шурик вырезает из рулона обоев его лицо, глаза – глаз с приклеившимся лоскутом, потом… зад, голый, как у обезьяны на карикатуре, а потом – выбирает из березового веника прут, чтобы этого сорокалетнего “Федю” наконец проучить! Позднейший фильм явно послужил источником для совокупности шутовских атрибутов, которыми снабжен политический персонаж на рисунке 1923 года.

               У зверообразного главы итальянского государства (тоже – “отца”, но не двоих детей, как “Федя”, а целой нации) в одной руке нож и дубинка в другой. Отсюда – и “обезьяньи кривые” ноги погромщика в повести, и – палка, которой он наносит удар по голове профессору Персикову. Сбившаяся на сторону манишка соответствует ордену, который также носят на одной стороне груди. Обращением к журнальной карикатуре объясняется и наглядность облика этого мгновенного персонажа, и чрезмерная шаржированность его. Но главное – то, что за убийцей булгаковского персонажа стоит фигура главы фашистской Италии: это расширяет политический подтекст повести Булгакова, даже по сравнению с теми масштабами, которые он приобретает в публикации “Красной панорамы”.

               Связывают журнал “Дрезина” с повестью “Роковые яйца” еще и мотивы гоголевского “Ревизора”. Явление профессору Персикову страшного Александра Семеновича Рокка – само по себе воспроизводит ситуацию “Ревизора”: ревизии подвергается жизненная позиция Персикова, отгородившегося от большого мира в мирке своих научных занятий. Пьеса Гоголя, как известно, начинается с того, что чиновники с трепетом ожидают инкогнито из Петербурга “с секретным предписанием”. Отголоском этого мотива звучат первые же слова Рокка при появлении в лаборатории профессора Персикова. Как и у Гоголя, его приход предваряется вестником: “ – Там до вас, господин профессор, Рокк пришел”, – докладывает Персикову швейцар Панкрат. Профессор возражает: “ – …Я занят. – Они говорять, что с казенной бумагой из Кремля”. И затем – сам появившийся “рок с бумагой” (как каламбурит Персиков): “ – Я Александр Семенович Рокк! [...] Я назначен заведующим показательным совхозом «Красный Луч» […] И вот к вам, товарищ, с секретным отношением”.

               Тематический сентябрьский № 9 “Дрезины” так и назывался: “секретный”. И среди прочих “секретных материалов” здесь находилась двойная карикатура Н.Радлова “Дело прежде всего”. На одном из рисунков швейцар задерживает посетителя: “ – Приказано никого не пущать [срв. в повести: “Они говорять…”]. У них машинистка с секретными отношениями” (стр.5). Любопытствующему узнать “секрет” читателю предлагается: “А, ну посмотрите страницу 8-ю”. На стр.8 – продолжение карикатуры и подпись: “Их секретные отношения”. Изображено на карикатуре – известно что: амуры начальника с “машинисточкой”. Зависимость сцены из булгаковской повести от этих рисунков проявляется в ремарке к диалогу профессора со швейцаром, когда прозвучало имя “Рокк”: “Подобие улыбки показалось на щеках ученого. Он сузил глазки и молвил…” Уменьшительная форма слова, неподходящая к портрету ученого мужа, должна напомнить читателю выражение: “строить глазки” (срв. выражение: “строить куры” – охватывающее вообще весь сюжет повести!). Оно вводит в контекст эпизода амурную сцену с журнальной карикатуры.




“ИЗ ВИН…”


               У Гоголя в комедии – лже-Ревизор: лже-Судия, лже-Мессия. Пьеса овеяна мотивами несостоявшегося, профанированного Страшного суда. Эту гоголевскую семантику мы видели уже в рассказе “Лозунг”, где обыгрывается само заглавное слово пьесы и несостоявшегося журнала (“Я ревизую…”): бессмысленные обрывки надписи над входом в храм, которые слагаются в призыв, напоминающий об апокалиптической перспективе: “Кайтесь!” В повести Булгакова персонаж тоже выполняет функцию “Ревизора”: разоблачает профессора Персикова, обнажает его несостоятельность перед лицом неожиданной жизненной задачи. Ведь согласно “секретному отношению” именно он должен был курировать “эксперимент” безмозглого Рокка, поехать с ним в злосчастный “совхоз” – и тогда никакой “роковой” путаницы не получилось бы!

               И судьба дает ему дополнительный шанс: Рокк по телефону описывает ему подозрительные пятнистые яйца, в которых профессор зоологии обязан был бы узнать “роковые”. А он на все махнул рукой и замкнулся в своих чисто научных экспериментах. И Булгаков намеренно подчеркивает вину своего персонажа, заставив его ранее заливаться соловьем перед репортером Бронским, детально описывая кур и их разновидности… И точно так же, как в рассказе “Дрезины”, в эпизоде повести вспыхнувший раз мотив “Ревизора” сменяется мотивом Страшного суда и возмездия.

               У Булгакова в прозе есть один стилистический прием: оборвать в реплике персонажа слово на половине, так чтобы в остатке просматривалось какое-либо другое значимое слово, как бы содержащееся внутри недопроизнесенного. Это скрытое слово обнажает тайную подкладку происходящего. Между Рокком и Персиковым в какой-то момент их тягостной беседы происходит пророческий диалог: “Тут Персиков посмотрел на пришельца словно в лупу.
               – Откуда вы взялись? Вообще… почему вы?..”

               Эти вопросы словно бы заданы с точки зрения того, чему суждено произойти; герой вопрошает собеседника, случайно оказавшегося орудием карательной миссии. На протяжении всего диалога Рокк не раз пытается преодолеть контратаку профессора, защищающегося от навязанного ему проекта. При этом он пользуется словом-возражением: “Извиняюсь… Извиняюсь…” И, поскольку Персиков не хочет дать ему вставить слово, иногда этот лейтмотив звучит сокращенно, напр.: “Изви…” И в ответ на приведенный вопрос – “Откуда?.. Почему?..” – тоже звучит сокращенное слово, которое на этот раз служит невольным ответом по существу:

               “Рокк, наконец, обиделся сильно.
               – Извин…” “Из вин” – вот откуда происходит карательная экспедиция “Рока”, Ревизора, посланного наказать и безответственного ученого-эскаписта Персикова, и самого бездушного фанатика А.С.Рокка, и всех остальных…

               Мотивы повестей “Роковые яйца” и “Собачье сердце” присутствуют и еще на одной карикатуре “Дрезины”. В романе “Мастер и Маргарита” появится утрированно идиллическое изображение так называемой “золотой комнаты”, в которой, якобы, с помощью волшебной силы искусства власть пытается убедить зрителей отдать государству спрятанное золото и валюту. Что на самом деле представляли собой эти “золотые комнаты”, коллективные камеры пыток, – можно судить по описанию академика И.П.Павлова в сердитых письмах, которые он в середине 1930-х годов посылал советскому правительству, аки ветхозаветный пророк, обличая его преступления (“Протестую против безудержного своевластия” // Советская культура, 1989, 14 янв., № 6. /Черновик письма в СНК от 21 дек. 1934 г./). Фигура академика Павлова явно просматривается и за булгаковским профессором Преображенским, бескомпромиссно высказывающимся о советской власти.

               И.П.Павлов, однако, представлен на карикатуре “Дрезины” совсем в противоположном освещении – впрочем, это соответствует “перевернутой” логике сцены из будущего романа. Карикатура, кстати, построена по типу карикатур о “секретных отношениях”: это рисунок с продолжением, которое можно обнаружить на обороте страницы. Карикатура Б.Антоновского на обложке декабрьского № 14 называется “Взгляд науки”. В эпиграф поставлены слова из лекции Павлова: “Посмотрите на крупнейшие державы, там никаких признаков революции нет. Тишь да гладь”. Имеется в виду знаменитая лекция Павлова в Военно-медицинской академии 25 сентября 1923 года, в которой он критически оценивал перспективы “мировой революции”, а следовательно – и большевистской власти в России (см.: И.П.Павлов: pro et contra. Спб,. 1999. С.166-172, 660-661, 707). Текст лекции сохранился благодаря стенограмме, сделанной агентом ГПУ, который сразу же представил ее в Смольный и Кремль. В ноябре 1923 года в печати появились первые ответы Троцкого и Зиновьева.

               Оценка Павлова, кстати, была близка той оценке перспектив мировой революции, что выражена в дневнике Булгакова: “В Германии, вместо ожидавшейся коммунистической революции, получился явный и широкий фашизм” (Булгаков М.А. Под пятой… С.13; 5 окт. 1923 года); “Ничего подобного нашему в Германии никогда не будет. Это общее мнение” (там же. С.19; 26 окт. 1923 года). На рисунке Павлов стоит над разрезанной лягушкой, как Персиков в первых главах повести “Роковые яйца”, и, обращаясь к самому себе, высказывается о положении в Германии, ведя полемику с советской пропагандистской машиной: “ – Мировая революция… Н-да-с! Полмира объездил – никакой мировой революции не встречал. Научных деятелей сколько видел – никто ничего не говорил. Всюду тишь, гладь и божья благодать. Вот, например: жизнь в Берлине…”

               Убитой лягушке на лабораторном столе соответствуют трупы на улице в окне за спиной Павлова, которые упорно не хочет замечать ученый. Эта композиционная параллель, заложенная автором идеи рисунка, повторится Булгаковым в повести “Роковые яйца”. Лягушка нарисована с раскинутыми лапками, вспоротым животом и воткнутым в нее скальпелем (а Павлов, теперь уже наподобие героя другой булгаковской повести – профессора Преображенского, рассматривает в лупу извлеченный из тела придаток лягушки). Исследователь обратил внимание на то, как Булгаков описывает лягушку во второй главе повести: “…полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп”. Это описание предвещает смерть самого профессора Персикова в предпоследней главе, которая будет изображена в ореоле той же самой метафоры: “Персиков немного отступил назад, прикрыл дверь, ведущую в кабинет […] распростер руки, как распятый […] он не хотел пустить толпу и закричал в раздражении…” (Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001. С.212).

               На карикатуре “Дрезины” эта булгаковская параллель между гибелью лабораторного животного и человека присутствует одновременно, открыто. Но художнику словно бы этого мало. К подписи на рисунке добавлено замечание: “См. на обороте”. На обороте же страницы – новые карикатуры, развивающие тему бойни на берлинских улицах; они принадлежат тому же Б.Антоновскому и объединены заголовком “Жизнь в Берлине кипит”. Эти рисунки, так же как и карикатура на академика Павлова, построены на ироническом несоответствии подписей и нарисованного; среди них: “Магазины и лавки берутся с бою” (картина погрома); “И – везде хваленая немецкая чистота! – каждую ночь власти приводят в порядок улицы” (вереница санитарных машин вывозит трупы). Эти рисунки предвосхищают картину беспорядков и погромов на московских улицах в последних главах повести Булгакова. Срв. с темой последнего из приведенных рисунков пассаж в заключительной главе: “Были долгие эпидемии, были долгие повальные болезни от трупов гадов и людей, и долго еще ходила армия, но уже не снабженная газами, а саперными принадлежностями, керосинными цистернами и шлангами, очищая землю. Очистила, и все кончилось к весне 29-го года”.

               Находит себе буквальное соответствие в булгаковской повести и позиция академика Павлова, как она представлена на первой карикатуре. В десятой главе, когда уже распространились слухи о катастрофе, Персиков “работал до одиннадцати часов вечера и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете, ему остались неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре на «Федоре Иоанновиче» и, стало быть, сообщить новость профессору было некому”.

___________________________________________

П р и м е ч а н и е. Речь у Булгакова идет о старой постановке театра, символизировавшей в те годы его оторванность от жизни и угасание, продолжавшееся до появления на его подмостках булгаковской драматургии. Автор пьесы – А.К.Толстой, один из создателей “Козьмы Пруткова”, о котором в начале настоящей главы напомнил астроном Глазенап.
______________________________


Павлов на карикатуре тоже ссылается на ученых как на источник сведений о политической жизни Берлина (“Научных деятелей сколько видел – никто ничего не говорил”)! В целом же серия рисунков в “Дрезине” представляет собой подлинный графический черновик страниц будущей повести.



На иллюстрации: Сатирические фигуры. Фотография А.Родченко из серии "Парк культуры" (1929)



Продолжение следует: http://www.proza.ru/2009/02/05/418 .