А Любовь это...

Посвящается брату моему Ульриху.
Спасибо тебе, мое чудо, за твою беспечную мудрость.


Костер отбрасывал янтарные и гранатовые блики на лица сидящих вокруг. Черное южное небо было низким и теплым, оно близоруко щурилось и подмигивало многочисленными глазками крупных звезд.
Пляшущие языки огня иногда выхватывали из темноты то край белого плаща и чеканный профиль Рыцаря, то изящную руку с тонкими пальцами, перебирающими струны, принадлежащую Певцу. А временами свет от фонаря, висящего на бортике телеги, обрисовывал золотистым цветом фигуры Монахов, одного толстого, как винная бочка, а другого своей худобой напоминающего копейное древко. Монахи синхронно перебирали четки, монотонно бубня молитвы, которые сливались со стрекотом цикад и шелестом листьев.
В ночном мраке густо-зеленая листва становилась темно-изумрудной, и близлежащая роща превращалась в какое-то мистическое пристанище эльфов и фей, в которых до сих пор наивно верили простолюдины.
Восходящая жемчужно-молочная луна окрасила плащ рыцаря восхитительным серебром, которое только и бывает на юге, в Испании. В роще, словно очнувшись ото сна, запел соловей. И стихло все – замолкли цикады, замер легкий ветер, а голоса монахов, молящихся по-латыни, обрели глубину, мелодичность и полноту.
- Скажи мне, - заговорил вдруг Певец, в задумчивости вновь поглаживая струны и извлекая из них звенящий серебряный полустон. – Ты - рыцарь, простой народ складывает о вас сказки и слагает истории о вашем благородстве и любви к Прекрасным Дамам, светлым и непорочным, как Святая Дева. А ты любил когда-нибудь? Любил – как поется в песнях – самозабвенно и отчаянно?
Рыцарь вздохнул тяжело и устало:
- Я крестоносец, я рыцарь Ордена Храма. Нами дается обет безбрачия, поэтому я никогда не любил ни женщины, ни девы. Я всю свою жизнь служил Господу. Когда я шел сквозь пески и горячий ветер Палестины, когда убивал, предавал и обманывал неверных, я думал, что был ведом любовью к Господу. Однако… Мы взяли Иерусалим, и я всю ночь молился у Гроба Господня. Но в тот час со мной там не было Бога, потому что там не было Любви. Нет, я не знал ее никогда. – Рыцарь сокрушенно покачал головой. – А ты, Певец, ты столько поешь о ней, о Деве Весенней, дарующей счастье… Знал ли ты Любовь?
Певец ответил еще одним печальным музыкальным перебором и грустным взглядом.
- Я странствую по свету, ни где не имея ни дома, ни крова, ни очага, где горел бы огонь. Благородные дама величаво кивают мне, одаривая надушенным платком или цветком из своего сада, веселые крестьянские девушки дарят мне свою благосклонность. Но лишь до поры, пока не осядет пыль из-под копыт моего коня за воротами. А есть ли она, эта Любовь? Иногда я начинаю сомневаться в этом…Нет, я не знал ее никогда.
Худой Монах сел у костра, по-прежнему перебирая свои четки. Он повернул к Рыцарю свое изрытое оспинами лицо:
- Ты говорил о любви и о Боге. А я помню – мрачный соборный предел, где сидят усталые, равнодушные люди, добрые католики, которые лишь и думают о том, как скоро закончится служба, а дома их ждет жареный барашек и жирная густая похлебка. А, выходя из храма, щедро жертвуют, как и положено добрым католикам, священнику в шелках, на чьем лице написана скука. Там не живет любви. Они не убивали и не проливали кровь неверных, но там нет Любви потому, что нет Бога. Кто знал ее в этом мире, эту любовь? Да и есть ли она вообще, право слово?
- Любовь есть. – Толстый Монах протянул руки к огню. Костер вдруг отчетливо очертил его силуэт на фоне светлеющей рощи. Луна зашла, и звезды побледнели, приобретя цвет нежных светлых гиацинтов. – Я видел ее в деревенской церкви, где сквозь цветные витражи светило солнце, рисуя распятие расплавленным золотом. Я видел девочку, с волосами золотыми, как те самые солнечные лучи. У нее в руках – цветы, где только нашла их в иссушающем испанском полдне? Цветы у нее в волосах. Она смеется и кружится в пустом пределе, разбрасывая голубые и белые звездочки цветов, а за нею наблюдает старый священник в темной рясе. Девочка подносит свои цветы Святой Деве и Господу нашему. И снова смеется и кружится, а солнце венчает ее золотой короной. И там с ней, в этом храме, ангелы и архангелы, пресвятая Богоматерь и сам Господь. И там с ней Любовь. Я видел ее, я знал ее в этом мире. Ведь Бог и есть Любовь.
Рыцарь покачал головой.
- Дети… Дети беспечны и счастливы. Но они взрослеют.
- Я видел эту девочку позже, когда она уже стала девушкой. – возразил Толстый Монах. – У нее были прелестные голубые глаза, яснее горячего испанского неба. Она жила в Севилье и пела в церковном хоре. И когда она пела, люди плакали от солнечного счастья и светлой грусти. Потому что с ней пели все ангелы и архангелы, Светлая Дева и сам Господь. Потому что Бог есть Любовь.
- Я знаю, о ком ты говоришь. – Вмешался Худой Монах. – Я видел эту девушку в бедном доме на окраине Севильи. У нее были запавшие глаза и бледное лицо, покрытое испариной. И в доме ее была Скорбь.
- И она умерла? – Спросил Певец.
- Да, она умерла от малярии, и ее похоронили на маленьком кладбище в деревне, где она родилась. – Худой Монах тяжело вздохнул. – А ее семья была так бедна, что не могла даже поставить крест на ее могиле. А скучные люди продолжали выстаивать нудные службы в Соборе, помышляя о ножке ягненка с прованскими травами, и Бога больше не было там.
- Но в маленькой деревенской церквушке старый священник всегда зажигает одну свечу в память о ней, а на ее могиле цветут голубые звездочки цветов, похожие на ее глаза.

Костер давно погас, а над рощей всходило солнце, окрашивая мир в розово-коралловые тона.
Рыцарь поднялся, запахнувшись в тяжелый плащ, и тихо начал седлать коня. И только если прислушаться, можно было уловить тихий шепот: «Маленькая, милая испанская девочка… А Любовь – это Бог…»

Любовь – это Бог.