Не растанусь с комсомолом

На днях узнал, что «пропустил» большой юбилей –девяностолетие комсомола. На меня эта часть комсомольского прошлого навеяла массу воспоминаний, с которыми хотел бы поделиться со знакомыми и друзьями. Это, наверное, первые симптомы старости, когда я сажусь писать мемуары такого характера. Наверняка.
Я с детства был проблемный ребенок. Не домашний и не комнатный. Всегда плыл скорее против течения в те годы, чем за ним. Дух противоречия толкал на смелые и необдуманные поступки. То я в панки ушел в восьмом классе: виски подбрил, две булавки в школьные штаны униформы приколол. Закончилось это плохо. На комсомольском собрании меня все бурно «осуждамс». Читали статьи про панков в комсомолке с фотографией выстриженной свастики на затылке западного панка. Попал, как говорили, под идеологическое влияние Запада, проникся враждебной системой ценностей. Чуть фашистом не стал в глазах окружающих. Приняли решение, чтобы загладить видимую вину (подбритые виски) рекомендовать мене постричься наголо. Постригся, ходил один лысый диссидент на посмешище всей школы. А многие и сочувствовали и уважали за смелость. Комсомольцы тогда еще знали, что нам с ними не по пути, что внутренне я уже иммигрировал, дело за внешним.
У меня была любимая девушка – полька Беата. Мы с ней познакомились в международном лагере. Все знали про нашу любовь и искали в этом антисоветский смысл. Сколько они меня мучили, песочили, промывали мозги за это светлое чувство.
Почему я был такой смелый…. Это я сейчас такой умный и могу все объяснить. Тогда все происходило на уровне инстинктов. Мой протест был инстинктом самосохранения в тогдашних условиях. Наподобие того, как проглотил что-то несъедобное и организм реагирует рвотным рефлексом, чтобы защититься.
  В городском парке была книжная толкучка. Можно было и другую литературу найти, тот же самиздат, диски, которые только на Западе вышли. Плюс «враждебные» радиоголоса, которые я слушал с большим интересом. Отсюда и мое мировоззрение складывалось. А марксизм-ленинизм кроме рвоты уже не вызывал других рефлексов. Были свои каналы и связи. Этим занимались взрослые дядьки, и я, пацан, среди них крутился. Все эти дядьки давно были переписаны в органах. И я попал в поле зрения.
Комсомольцы решили меня сломать. Штатные  активисты всегда были нештатными кегебистами. Начались  милые, доброжелательные беседы со мной. Взывали к моей нравственности, списывали на юношеские заблуждения. Говорили, что я умный мальчик, у которого большое будущее, попал под влияние и так далее. Какие у меня замечательные интеллигентные родители, которых я позорю своим поведением.
Они так давили на психику, что иногда я опирался на край стола, чтобы не упасть в обморок.  Начались неприятности у родителей на работе. Отец был известной в городе личностью - заведующим отделом   областной газеты. Мать преподавала высшую математику и была зав кафедрой. Состоялся один серьезный разговор с отцом. Он меня понял и не осудил.
Я понять не мог, что они искали в моих письмах польке Беате? Какие государственные тайны могли содержать просоленные  слезами любовные письма подростков.
Именно любовь мне придавала еще большей смелости, и  было наплевать уже на все.
Через Одессу проходили поезда с Запада: «Варшава- Киев», «Бухарест-Москва» и др. Можно было во время минутной стоянки, бегая по перрону, купить через окно: джинсы, кроссовки, журналы, диски.… В какой-то раз меня поймали. Помню, венгр мне кричит: «Текай, полицаи!!!» Тут меня люди в штатском и взяли под белы рученьки. Два здоровых бугая били минут двадцать, профессионально, не оставляя следов. Били прямо на перроне, со вкусом и расстановкой, как матерого уголовника, а не хрупкого романтичного мальчишку. Аж язычки прикусывали от удовольствия.  Били: чтобы унизить, напугать, причинить муку.
Отец потом замял дело. А ведь это была уже чистая уголовщина по тем временам.
Пишу, и сам  не верю…. Глянул на своего сына… Это ведь эти события происходили примерно в его возрасте 16,17 и 18 лет. А он еще совсем ребенок. Как я все это вытерпел… Сам сейчас удивляюсь.
Сразу после школы я не поступал на журфак. Уже неплохо знал английский, хотел стать переводчиком, потому поступал на романо-германскую филологию.  Опять была беседа с «комсомольцами» уже в грубой форме. Мне просто сказали: «Свалить хочешь, язык учишь?  Даже не дергайся, пойдешь в армию к белым медведям. Там тебя перевоспитают». (В те времена студенты многих вузов освобождались от службы в армии, если была военная кафедра.) А «свалить» я хотел, врать не буду.
Так оно и случилось. На первом же экзамене (английский) мне двух слов не дали сказать. «Три балла, дружище!». Дальше я не сдавал экзамены, все было понятно и так. Как и кто за этим стоял.
Уже на призывном пункте я знал, куда меня направляют – в артиллерию Красноярского края. Отец нашел какие-то связи, всунул взятку в последний момент. Слышу по мегафону свою фамилию: «Перейдите с вещами  в другой отряд». Меня, что называется, сняли с поезда на ходу. Так я на Украине остался служить. В той воинской части, куда я прибыл, не разобрались кто я такой на первых порах. Я почти профессионально набирал тексты на печатной машинке  и меня направили на телеграф секретной связи. При этом нужно было получить допуск и пройти проверку. Отправили запрос в  КГБ по месту жительства. Там на меня дело завели, наверное, еще с 14 летнего возраста.  Оттуда, как мне потом сказали, пришел ответ примерно следующего содержания: «Как он вообще у вас очутился?!!! Какая секретка!!! Ему лопату только доверить можно!!!»
Теперь я уже был под надзором других штатных комсомольцев. На них мне тоже было наплевать. Я уходил в увольнение, заходил в переговорный пункт и звонил Беате в Польшу. Когда приходил в часть меня уже встречали загадочной улыбкой политруки: «Наговорился?» В армии, что запомнилось -  перечитал всю полковую библиотеку.
Когда пришел с армии, то  уже вовсю шумела перестройка. Заокеанские  кукловоды сердито шлепали собственную куклу по нобелевской лысине, украшенной зловещей блямбой расползшегося родимого пятна.  И про меня забыли «комсомольцы». Без труда поступил на журфак… Ну а дальше - знаешь. Сейчас эти комсомольцы на Украине, при очень больших должностях и деньгах. Я бы им сейчас сказал: «Будьте вы прокляты, во веки веков! Аминь!»
С Беатой нас таки разлучили. Ее отец командовал Свентокшиским воеводством и был крупной фигурой в той системе. На дочь у него были другие планы. Еще и время сыграло против нас. Письма шли в одну сторону две недели, а международные переговоры стоили очень дорого. О пересечении границ не могло быть и речи. Редкие туристические туры, с которых мы сматывались, чтобы увидеть друг друга, а не окрестные достопримечательности.
Потерялись мы в этих временных рамках и пространствах. Встретились уже взрослыми людьми. Беата - известный общественный деятель, адвокат. Двое детей, усадьба под Люблином. Трепетное было это свидание. Иногда перезваниваемся по разным деловым пустякам.
Такие вот воспоминания.