Никодим

На пыльную скамейку парка, дотащившись, с шумом плюхнулся человек неопределенного возраста, лет 35. Человек вовсе не был похож на бомжа, а по некоторым неуловимым признакам на его шее даже можно было определить наличие галстука.
- Уф! – сказал человек, на секунду разомлев. Он потянулся, расслабился, давая отдых уставшим членам. Вообще его вид не был комичен, и даже лысина его, взъерошенная, не вызывала усмешки.
Человек извлек из кармана пиджачка бутылку пива, запросто вскрыл ее зубами. Сделав сразу несколько больших глотков, он с наслаждением фыркнул и громко, с необходимостью рыгнул. «Хорошо!» - подумал он, но вслух ничего не сказал.
Ну, чтобы сразу отбросить там всякие ненужности – человека звали Никодим, работал он в Министерстве культуры плотником, а в перерывах между работой и запоями он обычно пил пиво, как правило, среди многолюдства. За всю жизнь к нему в голову пришло примерно 5 – 6 действительно оригинальных и интересных мыслей (в основном это были своего рода афоризмы, типа пословиц – яркие, неожиданные, с оттенком своеобразного юмора), но, оставшись незапечетленными, они сгинули бесследно, оставив в душе Никодима лишь некое общее ощущение грусти и тоски, как было сказано однажды, «о чем-то большем». После пятой бутылки пива грусть эта обычно исчезала, а тоска все равно оставалась. «Уже ради этой тоски стоит пить!» - решил однажды Никодим.
Вообще местность, куда приплелся Никодим, была не столько парком, сколько сквером, известным всем сквером у Патриарших прудов. Этот теплый апрельский вечер являл собой странное смешение сезонов – едва начавшие зеленеть деревья источали пьянящий аромат весны, а черные птицы на ветках каркали совершенно по-летнему. В то же время на Патриаршем пруду еще не растаял лед, и многие даже ходили по нему вблизи от берега.
Понимая, что жить ему осталось недолго, Никодим с одобрением смотрел на все это. Народу вокруг было достаточно много – молодежь, сгрудившись у лавочек, с гоготом употребляла спиртные напитки. Несколько пенсионеров в сторонке играли в шахматы. Влюбленные парочки многое себе позволяли чуть поодаль, у едва зазеленевших кустов. Одинокая мамаша не спеша выгуливала дите в коляске. В каком-то смысле эту мамашу можно было бы назвать слегка пышнотелой, кругленькой, но высокий рост не позволял определить ее как толстушку. Скорее она напоминала гусыню, или, вернее, некую элегантную уточку. Разговаривая по сотовому телефону, она так самозабвенно смеялась, что Никодим невольно задумался.
Между прочим, он вспомнил свое собственное детство, и даже не детство, а совсем ранний период, когда он был еще младенцем. Как ни странно, он помнил кое-что из своего младенчества, помнил, как он лежал спеленатый в коляске, желтые клеенчатые борта, куски голубого неба с белыми облаками, пару раз – чье-то лицо… Это только сейчас, став взрослым, он, вспоминая о том времени, мог именовать вещи, отделяя их друг от друга. В тогдашнем его восприятии существовали не впечатления и образы, а лишь ощущение – ощущение незаполненности, пустоты сознания, когда вся реальность вокруг не разделялась на объекты, а составляла некую единую, беспредметную субстанцию, единосуществующую, словно на холсте или на листе бумаги. Но воспринимал ли он эту беспредметность как что-то отдельное, вне существующее, или она было частью пустоты его тогдашнего сознания? Он не хотел никому задавать этот вопрос.
Что-то вдруг крякнуло у Никодима над ухом. Подняв глаза, Никодим обнаружил около себя небольшого роста деда, который стоял рядом и, видимо, дожидался момента, чтобы начать разговор. Выглядел старичок довольно опрятно, а на лацкане пиджака его наблюдалось даже нечто вроде ордена неизвестной державы. Впрочем, было что-то, что весьма дисгармонировало с этим первоначальным впечатлением опрятности старичка. Приглядевшись внимательнее, Никодим понял, что вся одежда на старичке была мокрая, и только борода у него была сухая.
- Да мне собственно мелочи, немного… - с достоинством сказал дед.
Машинально опустив руку в карман, Никодим обнаружил там лишь последний, давно заначенный стольник.
- Ну ладно, давай сто, давай… - чрезвычайно миролюбиво сказал дед, не дожидаясь даже, когда Никодим вынет руку из кармана.
Никодим промолчал от удивления.
- Ну хоть бутылку пустую отдай! – на этот раз несколько язвительно, но все равно миролюбиво сказал дед. Сняв с плеча котомку, он раскрыл ее под носом Никодима. Котомка была набита всякой дрянью – песком, битыми стеклами, ржавчиной, кусками неизвестно ничего… Среди хлама мелькнуло несколько настоящих монет, и даже, как показалось, золотая цепочка и предмет, похожий на гранату. Сделав последний глоток, Никодим осторожно опустил бутылку в котомку.
- А я тут дно чищу, дно… - вдруг разговорился старичок. - Накидают мусора-то, а я, значится, хожу по дну, хожу, собираю…
Никодиму не очень хотелось вступать сейчас в разговор, он встал со скамейки и сказав деду «Ну, мне пора…», сделал несколько шагов прочь.
- А ты в гости ко мне заходи, я ж тут живу, рядышком – крикнул ему в след старичок. Орден на его пиджаке вдруг квакнул и попытался упрыгнуть прочь. Дед, мгновенно среагировав, поймал лягушку на лету и сунул ее за пазуху (Никодиму даже показалось, что не за пазуху, а прямо себе в рот…).
«Ничего, я тоже могу так напиться, и еще по-хлеще», не подумав, подумал Никодим.
Выбравшись с Патриарших, Никодим углубился в переулки, а оттуда, словно из проруби вынырнул на Тверскую. В огненном гуле здесь передвигались люди. Отовсюду пахло бензином и едой. Неоновый свет заменял собой сумерки. Движение и огни тут казались жизнью. Вообще, эта улица производила впечатление некоего взаимосвязанного, замкнутого пространства, наподобие огромной теплицы, или дворца таких вот непредставимых размеров, где любой мог почувствовать себя чужим…
Сделав несколько шагов по тротуару, Никодим вдруг затосковал. Справа от него, высотой в несколько этажей, колыхались угрюмые головы каких-то китайцев. Бородавки и волоски на их шеях, увеличенные в десятки раз, вызывали омерзение. Из открытых дверей ресторана вываливались перееевшие, отяжелевшие от еды иностранцы. Лица красавиц на рекламе парфюмерных фабрик видоизменились в неоновых лучах, утратив вид плоти, светились страшным, бесплотным оскалом скелета…
Чтобы не упасть, Никодим свернул прочь, в темноту… Гул и огни сгинули мгновенно, здесь в переулках, все было по- другому. Давно уже наступила ночь, и теплая темнота вокруг казалась ласковой, тонкой субстанцией, тихо прикрывшей мир...
В этот час улицы (дома, деревья, небо и проч.) выглядели слегка по-иному, словно пружинка какая-то ослабла, и та сила, которая поддерживала всегда этот внешний, иллюзорный, обычный вид мира – тоже ослабела, чуть-чуть, каким-то краешком своим растворилась в этой темноте… И внешний облик бытия стал отлепляться, отставать, как штукатурка от стены, и под ним явно угадывался намек на иное, истинное состояние вещей…
Между прочим, шатаясь так, без цели по переулкам, Никодим вновь оказался у Патриарших прудов. Много раз он бывал здесь, и никогда ему не удавалось найти их сразу, не плутая и не заблудившись. Вместо Патриарших он, бывало, оказывался в разных, подчас неожиданных местах – обычно на Кузнецком Мосту, или у Зоопарка, среди бездомных зверей (в основном, собак и человеков), а однажды он проснулся на кладбище, в пустом неуютном здании, похожем на музей умерших….
А вот сейчас, не желая, он так сразу и вышел на Патриаршие – видно леший его вел…
В этот час здесь не было почти никого, лишь бессмысленно горели фонари, да белел лед в пруду.
Никодим спустился вниз, к этому льду. Зачем-то разулся, с наслаждением ступив на свежую, только явившуюся траву. Потом присел на парапет, за которым должна была плескаться вода, и, спустив ноги, осторожно спрыгнул вниз. Скользкая корка льда обожгла босые ступни … Неприятнее всего была эта перемена – от гладкой шелковистости травы – к шершавому холоду льда….
Осторожно ступая по лужам, Никодим шел по льду Патриарших прудов. Двое полуалкашей на той стороне, приняв его за сновидение, призывно замахали руками. . Никодим повернул левее, направившись в сторону большого каменного сарая с колоннами и лестницей, спускавшейся к воде.
Миновав середину пруда, Никодим шел, уже почти приблизившись к берегу. Не то чтобы он провалился под лед. Он сделал очередной шаг, наступил в лужу, а там, под водой у этой лужи не было льда, не было ничего, была одна только вода… Видимо, это была полынья или что-то вроде этого… Никодим оказался в этой полынье сразу и весь, в одно мгновение съехав под воду, и, не бултыхаясь, начал тонуть, быстро и устремлённо проваливаясь вниз, в глубину, словно его кто- то тащил туда за ноги … Напоследок перед ним возникли два глаза, ярко зеленых и лукавых, но Никодим, уходя навсегда в эту ледяную, действительно бездонную тьму успел последний раз подумав, мысленно прокричать, проорать этим глазам: «Врешь, старик, нету дна, нету, нету его !!!»