Советско - еврейский вопрос

 

К  началy 70-х годов ситуация в стране Советов стала особенно хреновой, и, как всегда, для евреев. Брежнев конечно не собирался, подобно Сталину, сгонять евреев с насиженных мест, его устраивало и то, что им,

и на насиженных местах,было плохо. Более того, Брежневу  евреи были нужны, подобно коту, который мышей не  любит, но они ему  необходимы, потому как что-то кушать все равно нужно.

Антисемитизм процветал на всех уровнях, и грозил перейти в свою высшую – последнюю и погромную стадию.

Взрослые, и особенно пожилые евреи, вспоминая печальное прошлое и думая о не менее печальных перспективах в будущем, тревожились о своём потомстве. Им страстно хотелось, выскользнуть из удушающих объятий дружной семьи народов всех шестнадцати республик, и протиснуться через узкую щель  железного занавеса, чтобы дышать воздухом посвежее.

Несмотря на нажим американской  «Картеровской» администрации,  из громадного количества соискателей, покинуть страну удавалось очень не многим.

     Советским руководителям – Генсеку и остальным «секам» помельче, вдруг стало жалко расставаться со всеми подряд евреями, и особенно с теми - не очень способными как следует пить и смачно материться, а очень даже способными  расщеплять атом, делать бомбы из пустяшного водорода, строить самолеты и всякие самоходные цацки для обороны, и, в то же время, быть отдушиной для битья для недовольных своей скотской жизнью остальных граждан, ну то есть антисемитов.

Андропов, у которого, где-то в мозгу затерялось две-три еврейские извилины, решил, что у его КГБ найдётся  причина пригрузить любого еврея мешком грехов, с которым нужные и мозговитые навсегда  застрянут в советской щели, чуть-чуть приоткрытой для эмиграции. Для этого  он издал специальную, ограничивающую всех и во всем «ксиву».

Так он  надеялся удержать кадры, которые, как его учил Сталин, «решают всё».

В то же время,  Андропов закрывал глаза на то, как вслед за евреями, подобно  панургову стаду,  ринулись обладатели благородных, но совсем не еврейских кровей.

Неожиданно на людской бирже страны, как это случается в  экономике во время землетрясений или других катастроф, произошёл резкий обвал цен на все национальности, кроме еврейской.

        Ненавистный пятый пункт в паспорте, в этой связи, вознёсся на небывалую высоту, и ни за какие «деревянные» деньги его невозможно  было купить.

В советской стране тогда особую популярность приобрела поговорка – еврей, это не роскошь, а средство передвижения.

Одесситы с горечью вспоминали собственные одесские деньги, которыми когда-то царское правительство наделило Одессу, вместе со статусом свободного города.

Но, к счастью, Верховный  Совет, занятый строительством никому не нужных каналов между реками и морями, ещё не озадачился бредовой идеей – попытаться отодвинуть Чёрное море подальше от Одессы, осушить его или вообще ликвидировать к чёртовой матери, любым другим способом.

      Благодаря этому, не реализованному бреду, по Черному морю шли за бугор  и обратно корабли, набитые шпионами, и проститутки, вместе с вечно зеленными  долларами, фунтами и  юанями,  с триппером в штанах и прочей заразой.

Некий Абрам Давидович, несмотря на пятую графу,  числился депутатом в  Верховном Совете. Ну, квота какая – никакая была, все таки, нужна.

 Вместе с такими уродами, как  Каганович, Дымшиц, и прочими, исполнять дешевую роль в оперетке под названием «как хорошо в стране советской жить», причем хорошо всем, без исключения, народам.

Украшенный  красным патриотическим «гребешком», как дрессированный петух в   кукольном театре, Абрам Давидович  даже из-за  авансцены не решался громко прокукарекать зрителям, о том, что ему вдруг приспичило поклевать семечки за пределами цирковой арены. До поры он вёл себя тише кошерной курицы, сознательно идущей на убой.

По этой самой причине, он, со всем своим выводком, не попытался свалить в первых рядах, а остался тихонько сидеть на одесском насесте, с которого и наблюдать трагикомедию на сцене  ОВИРа, с участием самодеятельных но трагических еврейских артистов.

Спектакль, на каждой, из таких овировских сцен, наспех воздвигнутых по советским городам и весям, был один и тот же, и его следовало бы назвать «Стенанием», поскольку  сюжет его связан со стенами этого заведения, с внутренней стороны, и реализацией со стороны внешней, а именно вокзалом пограничного города Чоп.

Рассказывали, как  на одной из таких сцен, молодой человек старательно играл мимическую роль соискателя  визы на выезд из России. Он молча сидел в углу приемного помещения ОВИРа, периодически нежно поглаживая, то одну стoрону стены, то другую. На это его не нормальноe поведение обратил внимание сам всесильный овировский майор. Когда до парня дошла очередь, майор долго читал его досье, полученное из воинской части, в которой совсем недавно служил парень, и не задав ему ни одного вопроса, написал вожделенную  положительную резолюцию.

А в досье этом было изложено, что будучи солдатом,  с первого дня службы в части, он  проявил себя трудолюбивым и профессиональным штукатуром. Дважды в день,  после обеда и ужина, принимался любовно  штукатурить стены казармы дерьмом, доставая его из солдатского гальюна, за что его немедленно  отправляли на гауптвахту, где он и там любовно  выполнял эту работу.

    От греха подальше его срочно перевели в стройбат, а вскоре убрали и оттуда, демобилизовали по раппорту комбата, потому как в армии дерьмо, оно же везде есть.

Говорят, что в следствие вот такого вот случая. по линии министерства Обороны немедленно во все воинские части было разослано распоряжение, что в подобных  случаях, и как именно, производить соответствующую дезинфекцию.

Вот почему майор, начальник того ОВИРа, немедленно принял по парню положительное решение, после чего помыв руки бросил подчинённому:

- выдай ему срочно бумагу, и пусть уматывает засирать Израиль.

Этот случай перерос в эпидемию. Получилось, как в анекдоте:

- как-то на одной из остановок поезда, какой-то генерал поглядел в окно  купе, и пред его взором предстала толстая задница бабы, которая справляла свою большую нужду. Он присмотрелся к заднице, и та ему понравилась. Выйдя из вагона, генерал немедленно сделал бабе предложение руки и сердца, и вскоре на ней женился.

После этого случая отменили остановку на этой станции, и  перед приближением к ней состава, плотно закрывали окна и их зашторивали, потому, что множеству баб тоже захотелось стать генеральшами.

На пограничной станции Чоп, у заросшего густой щетиной виолончелиста неопределённого возраста, возникла проблема с инструментом. Ему не разрешали брать с собой за бугор виолончель. Сотрудник  заподозрил, что она может быть изготовлена каким-то старинным мастером, вроде как - Страдивари. Мужчина же, не желая выпускать виолончель из рук, истерически кричал:

- это мой кусок хлеба, я музыкант и без неё умру с голоду.

Нан Абрам Давидович, ну который депутат, случайно услышал разговор подполковника с лейтенантом на этой станции:

- Сколько дней он торчит у нас на вокзале?

- Девятые сутки.

- К едрённой матери, отдайте ему его балалайку, а то от него

здесь скоро начнётся эпидемия. Он же не моется и, похоже,  в туалете не снимает  штаны.

Сценарий этого спектакля можно было бы назвать «Маршем  Бененсона», по имени   того самого виолончельного музыканта.

Разыгрывались и другие сцены. А пока что в стране процветал произвол и страну охватывали щупальца организованной и неорганизованной преступности.

Наш Абрам Давидович, вернувшись из командировки в Харьков, сказал своему приятелю:

- Бандитизм в этом городе похлеще  Одесского.

Приятель воскликнул:

- Больше, чем в Одессе?! Такого не может быть. Фантазия!

И где-то он  был и прав, и не прав. В бандитской стране бандитизм везде одинаковый.