Река

Тавда несёт свои чёрные воды с северо-запада на юго-восток в верховье,  затем,  с плавным поворотом к северу,  она не успевает довершить его и врезается в Тобол широким и быстрым устьем.  Начало Тавды - как и любой другой речки  - обозначено на карте чётким хвостиком синей  запятой,  но  болота окружают  его,  а значит любая из трясин может стать прародительницей стремительного потока. Тавда часто меняет русло,  особенно в начале,  и зависит это от распределения снежного покрова зимой,  который даёт пищу весенним паводковым водам.
Изменчива и коварна река,  немало беспокойства доставляют населению капризы её характера.  Не блокируешь дамбой её,  да и мостом не подпояшешь,  хотя попытки,  конечно,  были.  В послевоенный период охваченные  энтузиазмом победы ветераны рьяно взялись  за восстановление хозяйства:  заработали нефтяные скважины,  включились бензопилы,  потекли из тайги к райцентрам лесовозы.  Тогда и возвели над Тавдой первый мост,  только о подробностях этого мероприятия история стыдливо умалчивает,  и можно лишь догадываться,  глядя на равнодушный поток:  что сделал паводок с таким начинанием.  Вторую попытку предприняли лет через двадцать немного выше по течению в посёлке Верхняя Тавда:"Там мол и русло поуже,  и вода поспокойнее"...  Мосток на славу строителям просуществовал несколько лет.  Но выдалась как-то зима уж слишком ветренной.  Барханы снега хаотично кочевали по  полям не  зная,  где их  застанет весна,  и,  как водится,  она при¬пекла там,  где этого меньше всего ожидали.  Тавда сменила русло и потекла в пяти километрах севернее от злополучного моста.  Он так бы и торчал среди болота по сей день,  но местные жители растащили на дрова опоры и доски,  а на следующий паводок вернулась река...
Администрация  Нижне-Тавдинского района по мере  смены своего  главы возвращается к данному вопросу регулярно и ещё долго,  наверное, не утратит надежду,  как утратил её я.  Никуда,  видимо,  не деться ни от часовых ожиданий парома,  ни от пьяных паромщиков,  ни от длинных очередей из грузовиков и тракторов,  особенно во время посевной или уборки.  А два раза в год деревни левого берега Тавды полностью отрезаны от своего райцентра.
В дни первых морозов студёный северный ветер приносит с Ледовитого океана своё влажное дыхание.  Воздух делается прозрачным и блестит  гранями застывшей в нём воды,  которая ещё больше утяжеляет его.  Потом тучи заслоняют солнце,  и снег уже валит хлопьями величи¬ною с кулак.  Бурная Тавда не даёт себя сковать ещё в  течении месяца,  и только когда начинают застывать северные болота - поток ста¬новится вял  - река покоряется морозу.  Это происходит внезапно,  и встав поутру где-нибудь в конце Октября,  ещё долго трёшь глаза и не веришь,  что река встала.  Яркое солнце заливает снежные просторы, а русло вообще исчезает под пушистым одеялом.  Теперь по реке можно ездить на любой технике,  а паром,  намертво примёрзший к берегу, становится ненужной железякой.  Куда деваются и на что живут оставшиеся без работы паромщики  (два спившихся татарина неопределённого возраста)  для меня остаётся загадкой,  а на поставленный вопрос бабушка  только отмахнётся:  "А пёс их знат,  тебе-то чё?"
Зима в Сибири ясная холодная и длинная,  но когда ей приходит конец - переправа через Тавду опять становится невозможной.  Кубокилометры снега потихоньку начинают подтаивать снизу.  Наст твердеет,  покрываясь ледяной коркой,  солнце стоит высоко,  а снег желтеет и ноздрится внутри как плесневелый швейцарский сыр.  Река предательски молчит.  Гуляя в поле по ледяной корке можно провалиться до самой земли и,  очутившись по колено в воде журчащей здесь,  только тогда понять,  что вот она та пища,  которую ждёт затаившийся зверь. Треск пробуждения невыносим.  В момент вскрытия льда лучше находиться подальше.  За считаные часы уровень воды поднимается на метры. Льдины несутся с бешеной скоростью,  сталкиваются скрежеща,  переворачиваются.  Вперемежку с ними течение несёт разный плавучий мусор: деревья,  выдранные  с корнем;  недавно  спиленные  брёвна,  которые не успели оттащить подальше от русла;  почти  готовые срубы из вековой сосны,  сработанные для  бань,  амбаров или сараев;  иногда это части ветхих строений - стропила,  оконные рамы или чердачные лестницы. Редко,  но случается иногда увидеть труп какого-нибудь дикого зверя. В бурлящем чёрно-белом потоке невозможно отличить кабана от медведя,  а лошадь от лося,  и только резкий всплеск вблизи непонятного предмета говорит о том,  что щука или осётр преследуют нечто съедобное,  а не какое-нибудь трухлявое бревно.
Вода продолжает прибывать, хотя и не так быстро как вначале, аж до самой середины лета. Она затапливает всю пойму и подбирается к деревенским огородам почти вплотную.
От  Нижней Тавды до  Антипино  тридцать  семь  километров если ехать по дороге.  По реке же добираться дольше.  Сама Тавда не течёт мимо деревенских угодий,  а протягивает к ним один из левых рукавов своей поймы.  Раньше здесь ходила "Заря" - пассажирский катер на воздушной подушке,  а раз в день из тюменского аэропорта "Плеханове"  биплан Ан-2 совершал рейс №6 до Антипино-Кускургуля.  Со временем дорогостоящие  виды транспорта утратили актуальность потому как деревня умирала,  а вместе с этим дичала тайга.  Неважно,  как наблюдать  пейзаж:  пусть проносится  он  мимо  окон  стремительного катера;  пусть медленно проплывает под. крылом  "кукурузника",  - впечатление можно выразить лишь одним словом "вода".  Она кругом,  словно гигантское зеркало мазнули зелёной краской в нескольких местах, как раз  там,  где имеется лес или травянистая возвышенность,  облюбованная чайками для гнездования.  Вода впитывается,  испаряется,  выпадает дождём,  но никуда не исчезает надолго.
С высокого пригорка,  коим оканчивается улица Новопашина,  открывается  вид не менее впечатляющий.  Недаром здесь вкопали лавку и по мере  гниения оной - постоянно меняют на новую.  Кроме леса и редких возвышенностей,  зрелище лесного потопа нарушают торчащие из воды палки,  воткнутые рыбаками для закрепления сетей.  Иногда и сами рыбаки на моторных лодках кривят волнами блестящее зеркало.  Они никогда  не ездят по прямой,  а повторяют изгибы затопленного русла, что на ровной водной  глади выглядит по меньшей мере странно.
В начале июля вода перестаёт прибывать и надолго замирает.
-  Утопленника ждёт,  -  говорит Егор Павлович',  мой прадед по материнской линии,  а старики всегда знают,  что говорят...
В Антипине на дальнем краю деревни за кладбищем склон холма резко  понижается,  переходя в  заболоченную лощину.  Паводок затапли¬вает её полностью,  образуя вытянутый залив вполне пригодный для купания.  В самом глубоком месте его можно стоять ногами на дне,  а вода будет доходить до шеи человеку среднего роста.
Тракториста Сеньку Кривого человеком среднего роста не назовёшь.  Сутулый и лысый он уже имеет в себе добрых сто девяносто и едва  помещается  в  свой  "Беларусь".
Приняв за обедом пол-литра и разомлев от духоты выходного полудня   Сенька отправился купаться,  прихватив с собой трехлелтнего сынишку.  Он посадил мальчонку на шею и начал переходить заводь вброд.  Где-то  на середине Семён оступился.  Ребята постарше из сидевших на берегу купальщиков не сразу бросились в воду,  думая,  что тракторист  затеял  с  сыном безобидную игру.  Через  три  минуты над поверхностью никто не появился,  а предпринять поиски отважились не все и  не сразу.
В течении трёх дней пятнадцать мужиков  (я  был шестнадцатым) перепахали в заводи весь ил.  С утра до вечера мы ныряли не зная отдыху.  Моему девятнадцатилетнему уму всё было интересно,  а поскольку вредная река бросала мне вызов,  сама же научив ранее ориентироваться в своих мутных водах,  я ничем не уступал в прыти опытным рыбакам.  Под водой нельзя открывать глаза во-первых,  чтобы не попал  песок,  во-вторых  - всё равно ни черта не видно,  да и страшно все-таки.  Бывало схватишь рукой скользкую лодыжку и думаешь:  "Вот оно!"  Кровь стынет в жилах,  но рука стискивает добычу мёртвой хваткой;  хочется орать от ужаса,  но не особо-то разорёшься под во-дой.  Внезапно лодыжка оживает,  судорожно дёргаясь тянет наверх,  и уже на поверхности Витька Сухарев  (мой двоюродный дядя)  молотит меня по башке, разбавляя тем самым свой собственный страх.
На четвёртый день принесли невод и таскали его с; утра до обеда во всех направлениях.  После полудня нагнали лодок и шарили уже баграми.  К вечеру у деревенских укрепилось мнение,  что тела вынесло на  "большую воду"  и до спада реки обнаружить их  не удастся.
На пятый день утопленники всплыли в том месте,  где их и поглотила пучина.
Антипинский участковый Витька Решетнёв подогнал к заводи свои мотоцикл.  Покойного Семёна усадили в люльку и прикрыли кожаным чехлом.  Мёртвого мальчика безутешная мать вырвала из рук спасателей и побежала к дому.  Зеваки,  шедшие на берег,  шарахались от неё в стороны,  стараясь не смотреть в обезумевшие выплаканные  глаза даже мельком,
Растерянный  милиционер метался в  толпе,  пытаясь узнать у сельчан:  не собирается ли кто-нибудь ехать в Тавду,  так как свидетельство о смерти в подобной ситуации может быть получено только через экспертизу.  Разговаривая,  он нервно поглядывал в сторону мотоцикла следя,  чтобы любопытные мальчишки не подходили близко.  Из люльки сквозь сливные отверстия продолжала сочиться вода, собираясь в лужицу,  а затем утекала ручейком обратно в реку.  "Так Сенька весь вытечет,"- вдруг подумалось мне и сделалось нехорошо.
Я возвращался домой в толпе деревенских парней.  Кто-то пытался выглядеть живчиком и делился впечатлениями о поисках,  но  большинство не были склонны шутить.  Желание выпить читалось на каждом лице,  и общая масса осторожно делилась на компании,  негромко обсуждающие планы дальнейших действий.  По мере продвижения ребята рассредотачивались по переулочкам и дворикам и в конце концов я остался один  (дом бабушки последний в деревне),  немного сожалея, что приезжему москвичу так никто выпить и не предложил.  Внутри меня  сило пусто,  только какое-то чувство  будто стекало  со  стенок, как вязкий ликёр,  и когда на донышке собралось его достаточно,  я понял,  что это злость.  Злость на реку,  на утопленников,  на случай.
Уже около калитки нагнал меня бортовой "Урал",  в кузове которого в сумерках только угадались два брезентовых свёртка,  а в кабине частые затяжки освещали остренькое лицо участкового,  сидящего рядом с водителем.
"Они же  всё время  были рядом,  -  с негодованием думал я,  когда шум  грузовика исчезал  над тайгой,  - они,  или она...  просто посмеялись  над нами?!"
Экспертиза показала,  что мужчина оступился,  а сидящий на плечах ребенок, испугавшись,  передавил ему бёдрами сонные артерии. Сенька мгновенно потерял сознание и захлебнулся,  а сынишка его... В общем и  говорить больше нечего.  В эту версию случившегося поверят все,  лишь только сама река знает в чём тут дело,  ну и я,  конечно,  догадываюсь.
После получения очередной жертвы вода начинает падать,  и русло реки  просматривается  отчётливее  с  каждым днём.  Приходя утром на берег,  рыбаки обнаруживают  свои лодки на суше  и,  заливисто матерясь,  стаскивают их в воду с тем,  чтобы завтра повторить все сызнова.
Антипинскую речушку селяне зовут по разному:  для деда Егора она - Сигаевка;  для Косогоровых,  Новопашиных и Шаболиных - Лабута; Девятновы крестят её Засранкою;  все остальные,  как водится - Пере-плюйкой.  В тот момент,  когда она возвращается в своё нормальное русло,  бегство воды прекращается примерно до середины августа.  С вершины холма становится видно какие крутые извивы делает речка по идеально ровной пойме.  Теперь она послушно огибает маленькие колки и  рощицы побольше,  а различной живности на её  территории  становится веселей и просторнее.
Зовут Сигаевку рекой только для удобства.  У неё,  конечно, есть все признаки,  чтобы классифицироваться именно таким водоёмом: русло,  пойма,  омут,  пляж и брод.  У неё нет только течения.  Вода стоит на месте;  прибывает вверх и убывает вниз,  но никуда не двигается  поступательно.  Можно вечером оттолкнуть лодку от  берега на середину,  а утром застать её на прежнем месте.  Как-то проверяя с Анатолием сети,  я заметил в какую строну их выгибает мнимое течение и обрадовался своему открытию,  но через день та же самая сеть надулась парусом в другом направлении,  и я совсем растерялся. Обескураженный я обратился к дяде: Куда  течёт-то наша Сигаевка?
-   Когда как,  - отвечает Толя,  а потом добавляет,  - каждый год по разному.
А сейчас куда? - не отстаю я.
-   А чёрт её разберёт.
-   Смотри,  видишь куда   сеть выгнулась?
Ну и что? - недоумевает Толя,  - там два ведра рыбы трепыхается,  вот они и таскают её туда-сюда.
Он рыбачит далеко от деревни - на моторке едем километров семь.  Река,  в нормальном своём состоянии,  не широка - метров двад¬цать или тридцать - уже Тавды в десять раз.  Она перегорожена сетями  так часто,  что невозможно  понастоящему разогнаться.  Толя вынужден  вытаскивать   из  воды мотор,  опрокидывая  его через корму,  а когда подводная преграда остаётся позади - опускать обратно и заново набирать скорость.
Через какое-то время,  уже ближе к сентябрю,  уровень воды опять начинает резко понижаться.  Рыбаки уже не стаскивают лодки в реку,  так как  самый  глубокий омут можно  перейти в  болотных сапогах не замочившись.  Сети   на мелководье не ставят,  ограничиваются  "фитилями".  "Фитиль"  - это более сложная по конструкции снасть,  неже¬ли сеть или невод.  В рабочем состоянии он похож по форме на палку ветчинной колбасы,  сильно перетянутую верёвкой в трёх местах.  С одного торца "фитиль" имеет широкий  "вход",  а дальше три части его похожи на проходные комнаты с узкими дверями,  и последняя из них, естественно,  тупиковая.  Снасть крепится ко дну вешками горизонтально.  Заплывшая в  "фитиль" рыба почему-то не может выбраться из него обратно и удобно для рыбака сидит там,  как в сетчатом мешке.
А речка продолжает пересыхать,  и только осенние дожди немного пополнят  Сигаевку.  Незначительные притоки вообще превращаются в вытянутые илистые канавы,  вода в них перемешанная с  грязью имеет в глубину не более десяти сантиметров.  Б лесных низинках,  что поглубже в небольших лужах остаётся рыба.  Карась,  Чебак или какая-либо другая травоядная живность чувствует себя в таком плену неплохо,  так как в любой канаве всегда достаточно водорослей, личинок и лягушачьей икры.  Но что делать несчастной щуке? Она вычистит свою "камеру"  от  головастиков,  мальков и  тритонов,  а затем будет пухнуть с голоду.  В этот период можно застать щуку на суше,  когда она буквально пешком пробирается по илистым пересохшим протокам на боль¬шую воду.  Деревенские мальчишки забивают её палками и пекут вечерами на костре,  обмазав глиной,  а для медведя лёгкая рыбалка - реальный шанс нагулять на зиму жир.  Нелепо барахтаясь змеевидным телом,  щурагайка мечется по  грязи.  Она сильно рискует,  но  нет на земле хищника,  который предпочёл бы голодную смерть чему-либо другому .
А потом наступает зима.
Мы с Анатолием собираемся на рыбалку.  Сначала толстые трени¬ровочные штаны с начёсом,  фланелевая рубаха и шерстяные носки.  Затем пуховый свитер,  а поверх него стёганый ватный комбинезон.  Собачья шапка,  новые,  подбитые войлоком,  валенки и длинный овечий тулуп ждут своей очереди.  Толя вместо тулупа одевает короткий армейский бушлат с ватной подстёжкой,  так как ему ехать на снегоходе верхом.  Я,  как накрахмаленная кукла,  с  трудом переставляю ноги. На улице минус тридцать два - ни ветерка,  ни облачка.  Снег под  валенками хрустит  так громко,  что слышно за сотню метров.  Толя прицепляет к  "Бурану" длинное прямоугольное корыто,  сваренное каким-то умельцем из двухмиллиметрового железа.  Так называемые сани получились неимоверно тяжёлыми,  но катались по насту легко.  На дно их Толик бросил две охапки сена,  сак, пешню   и двустволку. Незнакомые предметы из этого списка легко себе представить:  сак -это несколько укрупнённый вариант сачка для ловли бабочек,  у которого вместо марли сетка из стальных колец;  пешня - канцелярское шило,  увеличенное до полутора метров и сделанное из заточенного лома,  всаженного  тупым концом в  массивную деревянную рукоятку.
Я устраиваюсь на сене полулёжа,  и мы трогаемся в путь.  По целине ехать на снегоходе тяжело.  Массивная машина проваливается глубоко на рыхлом снегу,  и всаднику нужно чётко держать равновесие, иначе можно зарыться одной стороной или вообще перевернуться.  Поэтому Толя предпочитает ехать по своим старым утрамбованным следам. Салазки-прицеп легко скользят,  переваливаясь с боку на бок,  ныряя и взлетая  за своим  тягачом.  Весь выхлоп достаётся мне  и приходится забыть о чистом воздухе.  Обездвиженный позой и тулупом,  я начинаю потихоньку околевать.  Когда через сорок минут мы добираемся до места,  я не чувствую от холода своего тела.
На пушистом снегу реки видны следы недавнего посещения.  Толя проверяет сети примерно раз в неделю,  а,  поскольку,  за это время не было ветра и не упало ни снежинки,  всё осталось нетронутым,  как на Луне,  где вообще нет атмосферы.  Из утоптанного снега торчат вешки,  к которым где-то там,  подо льдом,  надёжно привязана сеть. - Замёрз что-ли? - интересуется Толя;  не дожидаясь ответа, достаёт из-под сена  пешню И протягивает его мне.
Работать  ей не  сложно:  достаточно поднять  на полметра,  а затем дать        свободно упасть.  Остриё заточки колет лёд крупными кусками.  Как ни странно,  глубина промерзания здесь не превышает тридцати сантиметров.  Сеть стоит,  перекрывая устье какой-то мелкой речушки.  Мне нужно прорубить полосу между вешками,  чтобы выта¬щить из воды сетку целиком.  Когда прорубь углублена достаточно,  и очередной удар лома ликвидирует последнюю преграду - течение впа¬дающего ручья выдавливает воду на поверхность льда.  Валенки примерзают сразу,  поэтому приходится ретироваться,  отрывая от них куски войлока.  Пока я молочу пешнёй,  Толя отчерпывает саком лёд.  Сначала тот,  который откалываю я,  а затем тот,  который успевает намерзать на поверхности открытой воды.  Тулуп уже снят и валяется на снегоходе.  За ним снимаются ватный комбинезон и свитер.  Остаются валенки,  тренировочные,  рубаха и шапка,  которую,  впрочем,  тоже хочется снять,  но голова слишком мокрая для тридцатиградусного мороза.
Наконец сеть освобождена,  и мы вытаскиваем её наружу.  Улов нынче не велик:  стерлядка и два карася.  Толя недоволен и поглядывает на меня,  будто хочет сказать  :"Ну и зачем уговорил меня ехать раньше   времени?"  Сеть нужно  срочно  вернуть на  прежнее  место,  пока не  замёрзла прорубь.  Минута без движения - смерти   подобна.  Пока выковыриваешь рыбу,  мороз уже обтягивает тело  своими жгучими объятиями.  Все снятые вещи одеваются опять,  но с гораздо большей поспешностью.
Анатолий заводит снегоход,  и мы трогаемся в обратный путь.  На этот раз наша дорога лежит по реке.  Здесь нет следов,  но снег не очень глубок,  и снегоход идёт почти не проваливаясь.  Справа и слева круто поднимаются берега;  лес на них стоит вплотную к обрывам и кажется,  что продвигаешься по неглубокому светлому ущелью.  Вдруг Толя останавливает снегоход и показывает на верхушки ёлок,  стоящих на левом от нас берегу.  Несколько секунд я ничего не могу распознать,  но потом,  когда движение веток становится уловимым,  я вижу большое стадо тетеревов.  Выкапывая из-под сена двустволку,  пытаюсь вспомнить:  в каком кармане тулупа находятся патроны.  Толя меня не торопит.  Толстые рукавицы сильно сковывают движения,  но снимать их нельзя,  иначе потная ладонь примёрзнет к ружью,  и придётся греть стволы выстрелом.
Наконец патроны найдены и вставлены в гнёзда.
В меня не попади,  - усмехается Толя. Мы оба знаем,  что стрелять по тетёркам с семидесяти метров дробью пятого номера так же эффективно,  как забрасывать снежками кабана,  хотя намного безопаснее.  Тем не менее…  я приехал на две недели,  я приехал из Москвы...  и только во имя этого я решаюсь до смерти перепугать, несчастных птиц. Щёлк - осечка.  Левый ствол  вечно подводит.  Грохот выстрела как разорванная при выхлапывании ветхая замороженная простыня  бьёт по лицу,  а эхо ещё несколько секунд носится по разветвлённым коридорам русла. Стадо тяжело вспархивает,  медленно пролетает метров сто и опять опускается на ёлки.  Под массивными тушами птиц деревья сильно рас¬качиваются,  от веток кусками отваливается снег,  и на какое-то время берег и лес скрываются за облаком белой пыли.
Анатолий трогает "Буран" с места, и мы опять подкрадываемся к тетеревам. На этот раз удаётся подъехать ближе, но второй выстрел так же безрезультатен, и птицы улетают в глубь леса.
Далеко впереди над рекой парит ястреб,  что-то высматривая под собой.  Внезапно он складывает крылья и камнем падает вниз.  Удар о снег отчётливо слышен даже сквозь рокот мотора,  слышна и каркающая шелестящая борьба,  но широкая спина Толи закрывает от меня интересное зрелище.  Когда мы подъезжаем к месту схватки,  ястреба уже нет. На развороченном снегу чёрные окровавленные перья и растерзанная тушка куропатки.
До сих пор не пойму,  как он их под снегом видит? – задумчиво говорит Толя.
Он нагибается,  берёт куропатку за лапу и бросает её прямо в сани мне под ноги:"На,  Лёха,  собакам отдашь потом"...
Паром,  как водится,  на другой стороне.  Я не помню ни   одного своего приезда в Нижнюю Тавду,  чтобы прямоугольная посудина дожидалась меня в нужном месте.  Значит у меня есть полчаса,  чтобы осмотреться и выбрать себе транспорт,  на котором можно добраться до Антипино.  Вот молоковоз Коли Косогорова,  но он,  похоже,  едет не один. Какой-то незнакомый мужик ходит вокруг "Кировца".  Медленно,  конеч¬но,  на тракторе,  но сойдёт.  Подхожу,  спрашиваю:  нет,  едет в другую сторону.  Это пока весь транспорт,  но к приезду парома должны подтянуться ещё.
Если пройти вдоль берега быстрым шагом,  река на какое-то время поравняется с тобой,  а потом,  когда путь тебе преградит громада ржавого катера,  махнёт на прощанье сучком бревна-перевертыша и безразлично побежит дальше.  Отчаянный пинок в рыжий борт корабля, некогда таскавшего паром через реку,  лишь отзовётся гулким утробным эхом.
Наконец-то паром подтаскивают к правому берегу, вяжут швартовы и по очереди выпускают с него машины. Одновременно с этим из-за поворота появляется Генка, а значит вопрос с транспортом решён. Мы не виделись два года, но он сразу узнаёт меня. После переправы его мощный мотоцикл понесёт нас сквозь тайгу к родной деревне. На скорости разговор невозможен, поэтому мы выкладываем новости, когда паром медленно несёт нас по воде. Я говорю про Москву, Питер и Казань, где только что был у бабки по пути сюда. Гена рассказывает о своих и моих родственниках, жалуется на морозную зиму и проклятую реку, уродившую в эту весну слишком мало рыбы.
Тавда по прежнему несёт свои чёрные воды к белому океану.
"мы вкушаем твою чешуйчатую плоть и пьём холодную воду твоего, змеиного тела;  мы ездим на тебе верхом и кормим своими нечистотами. Зачем  ты взрастила нас,  и  взрастив  -  убиваешь?  Чем провинился сын Сеньки Кривого? А Васька Плотников,  провалившийся под лёд на своём "КамАЗе"? Он ведь только хотел срезать путь,  чтобы пораньше забрать дочку из садика?...
Слушая Генкин трёп,  я перегибаюсь через перила парома и плюю в чёрную воду,  просто так - по привычке,  но откуда я знаю,  что река не обидится на меня за это?



2.10.1998г.