Во-вторых и во-первых

    Михаил Иванович Лозовский сидел за своим столом, заваленным  чертежами, когда раздался телефонный звонок. В поисках телефона, спрятанного под разложенными синьками, виновник этого хаоса чертыхался и клял себя за беспорядок. Наконец он добрался до надрывающегося аппарата и сорвал трубку:

   -  Светик, ты? Что-то случилось, милая? Нет? Ну и хорошо. Что ты хочешь? – глаза его засветились за толстыми стеклами очков, а морщинистое, усталое от жизни лицо разгладилось от радости. Звонила  любимая внучка, умница, в которой Михаил Иванович  души не чаял, и она ему отвечала тем же. Когда они были вместе, домашние в шутку их называли «сладкая парочка».

   - Дед – звонко защебетала Света – мы Гоголя проходим, мне нужна его «Шинель», я все перерыла у нас и не нашла. Ты можешь  взять в библиотеке?

   - Конечно, Светлячок мой золотой, вечером принесу, не беспокойся. Я тебя целую в носик, лобик, в правую щечку, а теперь в левую. Все, милая, у меня тут много работы. До вечера. 

   Он сразу же направился в библиотеку, которая находилась в другом здании. Михаил Иванович шел неспешной, слегка шаркающей  походкой пожилого человека, которому годы уже крепко согнули плечи и забелили голову. Уже несколько лет, как он стал пенсионером, но продолжал работать, так как работу свою любил и не мыслил себя без нее. Начальство тоже не торопилось с ним расставаться, уж больно опытным, знающим и безотказным конструктором считался Лозовский, да к тому же и специалистов осталось не густо.

   За спиной сотрудники его звали «Вовторыхиваныч». Это прозвище, всегда произносимое скороговоркой, без пробелов,  прилепилось к нему давно и не без оснований, потому что, когда он волновался, отстаивая что-то, споря, то всегда начинал свою речь именно с этого наречия. Все недоумевали: «Почему сразу «во-вторых», а где же и что «во-первых». Такая необычная странность была у Михаила Ивановича, она возникла еще на войне после контузии. Тогда все обрушилось в нем, казалось, взрывная волна прошла изнутри по всему его телу, исковеркав, изломав все, что встретилось по пути. Михаил Иванович долго пролежал в госпиталях, больницах и вытянули все-таки его врачи, ожил он, и все постепенно стало приходить в порядок, вот только  в моменты взволнованности и переживаний постоянно  и к тому же не к месту лезло приставучее «во-вторых».

   Книга в библиотеке нашлась и, довольный исполненным долгом, Михаил Иванович возвращался к себе. Он думал о том, как вечером придет домой, вручит книжку своей дорогой внучке,  и как Светик чмокнет его в щеку, а он скажет, что это стоит дороже, и она чмокнет его еще. И как они вместе засмеются. В радостных раздумьях Михаил Иванович вошел в КБ, но засев за стол, тут же переключился на работу. Месяц назад ему поручили непростую задачу  и, главное, решить ее надо в очень сжатые сроки. Завтра утром он должен уже доложить на техсовете саму идею конструкции и показать  эскизы. Говорят, там будет даже какая-то шишка из министерства. Сотрудники давно ушли, а Михаил Иванович продолжал работать и только около семи часов удовлетворенный сделанным, откинулся на спинку кресла. 

   На остановке пришлось немного постоять. К счастью автобус подошел пустой и Михаил Иванович, заняв место у окна, достал книгу.

   «Ехать почти  час, можно и почитать. К тому же подзабыл я в деталях, что там писал Николай Васильевич.» - подумал он.

   «В департаменте… но лучше не называть департамента….» Михаил Иванович погрузился в чтение, не замечая никого вокруг и не беспокоясь, что проедет  свою остановку, ехать-то до конца. Улыбка не сходила с его лица, он восторгался, упивался сверкающим бисером фраз, нанизанных на крепкую, суровую нить сюжета, заводился внутренним, неслышным смехом от юмора, с которым рисовались портреты, характеры, быт. Он читал и переживал за Акакия Акакиевича, жалко ему было этого маленького, бедного  человечка, беззащитного титулярного советника, над которым все смеялись и подтрунивали. А уж, когда произошла  страшная в жизни Башмачкина трагедия, когда его так легко и просто ограбили, и не мог он найти поддержки и управы на грабителей… В этом месте Михаил Иванович заметно заволновался и начал думать про себя:

    «Господи, во-вторых, надо же, что тогда, что сегодня одна и та же ерунда. Маленькому человеку не сыскать правды, только и остается помереть. А во- вторых, ведь прошло-то ни много, ни мало целых полтора века, а сколько у нас и сейчас таких несчастных Акакий Акакичей, ищущих и не находящих защиту. Да и кто будет защищать?» – Михаил Иванович закрыл книгу и поглядел в окно. Спокойствие стало возвращаться к нему, и он продолжил разговор с самим собой. «Да. Кто защитит? Сам и только сам, а больше рассчитывать то и не на кого.».

                * * *

    Дома произошло все, как он и предполагал. Его любимая Светланка, услышав сигнал домофона, заранее открыла дверь и встречала его, светящаяся, на пороге.
 
    - Принес, деда? Молодец, я тебя люблю – и чмокнула его в щеку, потом по заведенной традиции наградила вторым быстрым поцелуем и убежала к себе.

    Михаил Иванович с аппетитом заправился  приготовленным ужином и пошел в свою комнату. Он прилег на диван передохнуть. Башмачкин не выходил у него из головы. Михаил Иванович думал о жуткой  несправедливости, обрушившейся на  забавного, симпатичного, одинокого и  несчастного человека. Но какая-то дальняя, еще непонятная тревога поселилась в нем и вдруг, как разряд молнии, прорезало:

    -  А шарнир ведь не будет работать. Заклинит механизм, точно заклинит. – Михаил Иванович разволновался, вскочил с дивана, схватил бумагу, карандаш -  Господи, ты боже мой, во-вторых, не будет работать, не выдержит нагрузки. А, во-вторых, слава богу, что обнаружил  оплошность сейчас, а то опозорился бы как мальчишка.

    Михаил Иванович почувствовал неудобство и боль за грудиной и под лопаткой, надо было успокоиться. Он пошел на кухню, накапал валокордина даже чуть больше, чем обычно и осуждающе покачивая головой, кляня себя, выпил лекарство. Вернувшись в комнату, опять принялся за расчеты, бормоча при этом:

    - Во-вторых, надо на работу приехать пораньше, успею, управлюсь. Подумаешь, подобрать другой подшипник, да перекомпоновать вчерне  узел. А, во-вторых, кто не ошибается? – И сам себе ответил – Только тот, кто не работает.
Капельки и накопившаяся усталость сработали и Михаил Иванович, оторвавшись от бумаг, решил немного передохнуть, а уж потом вновь приняться за работу.
Света заглянула в комнату деда, тот в одежде спал на диване. Она подошла к нему, накрыла ноги пледом и погасила настольную лампу.

                * * *

     Михаил Иванович проснулся от шарканья метлы. Ретивый дворник, наверное, страдал от бессонницы и каждый раз начинал свое шумное дело ни свет, ни заря. Но это и к лучшему, ведь Михаил Иванович решил пораньше приехать на работу и заняться исправлениями.

     На работе, естественно, никого еще не было. Пустынные коридоры, закрытые двери. Михаил Иванович сразу устроился за кульманом и принялся за дело. Несколько лет назад в КБ установили тройку   компьютеров и работавший тогда молодняк начал их резво осваивать, ветераны же от обучения отказались и продолжали работать за родными цейсовскими кульманами времен первой мировой. Довольно скоро молодые конструкторы поувольнялись из-за крохотных зарплат. Компьютеры покрылись слоем пыли, вся жизнь осталась теплиться только за старомодными, антикварными  кульманами с  похрустывающими   от старости  пантографами.
 
     Время пролетело незаметно быстро, уже в коридоре слышались голоса и шаги. Вошел и с удивлением поздоровался Прошин, появилась Ирина Николаевна и тоже удивилась, увидев работающего Михаила Ивановича. Он не отвлекался на обычные утренние разговоры и обсуждения, а продолжал чертить,  торопился завершить  перекомпоновку шарнирного узла.
Открылась дверь и в КБ вошел начальник отдела Первушкин – человек грузный, больного вида, с одутловатым лицом. Передвигался он, переваливаясь с боку на бок, мнения своего никогда не имел, всегда только тупо повторял то, что до него доносилось сверху. Больше о нем и сказать нечего. Среди сотрудников за свои габариты и инертность Первушкин получил прозвище «куча», некоторые к этому делали и различные дополнения.
 
   - Доброе утро. Ну, как, Михаил Иванович, все в порядке? – умиротворенно и добродушно  спросил он, не сомневаясь в содержании ответа.

   Михаил Иванович опять почувствовал легкое трепетное биение в груди и, оторвавшись от доски, повернулся к начальнику.

   - Во-вторых, Юрий Павлович, с шарнирным узлом проблема. Вчера уже дома понял, что его надо переделывать, вот сейчас этим и занимаюсь. А, во-вторых, в целом-то конструкция вырисовалась, можно без подробностей и показывать, тем более, эскизная стадия. А отчего,  я вот только не понимаю, такой интерес сверху, вроде обычная работа, ничего особенного. 

   - Какой-такой шарнир? Почему проблема? Как так? – тревожно затарахтел Юрий Павлович. – Вы успеете? Не подведете? Не подставите меня и руководство? Смотрите – с плохо разыгранной угрозой в голосе закончил  он. - А что касается интереса сверху - с нескрываемым укором и сожалением, свидетельствующим о знании потаенных и скрытых от  рядового конструктора тайн, произнес Юрий Павлович – на то есть причины. Не нам о них судить, но имейте в виду,  этот проект сегодня будет смотреть сам Багирян из министерства. Вы  понимаете?! Багирян! – пафосно закончил начальник и,  медленно развернув свое неповоротливое тело, направился к выходу. Уже в дверях Первушкин задержался и с начальственной строгостью добавил – Смотрите, не подведите, а то будет плохо вам и всем нам.

   Ирина Николаевна подошла к Михаилу Ивановичу:

   -  Михаил Иванович, ну вы как? Да не волнуйтесь, голубчик. Вот возьмите под язык валидольчик, это нужно. Все будет нормально, вы не переживайте. Вот  «куча» пусть боится всех этих багирянов, шмагирянов, у него должность такая - бояться всех и за себя. Ишь, пугает! Сам-то  за свою жизнь не нарисовал даже шайбочку.

   - Чем же наши начальнички рисовать будут? Руки то  у них заняты постоянно – включился в разговор язвительный Прошин – Они же ими задницы свои все время прикрывают, чтобы, не дай бог, чего с ними самими не случилось бы. Это же порода такая, Ириша. Нет, чтобы сказать: «Молодец, Михал Иваныч, даже дома работаешь. Молодец, что вовремя разобрался и нашел ошибку.». Так он, куча поносная, пугает еще и дрожит. Забоялся, что его могут подставить. Михал Иваныч, успокойся, пошли они все.

   Ирина Николаевна вспомнила про весомый аргумент, который по ее мнению мог бы успокоить Михаила Ивановича.

   - Да, вон, говорят, у самого Туполева в КБ висел лозунг, что-то вроде: «Чем дальше от чертежной доски  обнаружена ошибка, тем дороже ее исправление». А вы ее нашли в самом начале, так что вас на руках носить надо. По-моему здесь тот самый случай.  Ну вот, Михал Иваныч, дорогой, вроде успокоились немного. Вы сосите, сосите валидольчик.

                * * *
    Юрий Павлович вошел в свой кабинет и плюхнулся в широкое кресло. Туша его растеклась сразу по всей площади, заполнив все свободные уголки.

     - С шарнирным узлом у него проблема, видите ли. А кто ее создал эту проблему. Я? Пушкин? А ведь считается опытным конструктором – и начал подбирать бумаги в свою папку, с которой всегда ходил на совещания и оперативки. Он вздрогнул, и заколыхалось его расплывшееся тело от пугающего электронного лая, которым как автомобильная сигнализация, загавкал телефон.  Звонил его непосредственный начальник, заместитель директора Герард Петрович Мозговой.   
    
    - Юрий Павлович, как там у тебя дела? В одиннадцать ты с Лозовским, со всеми бумагами и чертежами, должен быть в полной готовности. Конечно, лучше бы ты сам доложил, коротко и ясно, а то Лозовский заведет свою байду, его потом не остановишь. А нам надо в темпе, чтобы успеть покормить и попоить Багиряна, у него мало времени. Это я тебе скажу, поважнее, чем ваши сраные чертежи. Ты понял? Сможешь? Нет? Ну ладно, пусть старпер докладывает, только ты его предупреди, чтобы коротко – отрывисто и сурово нарубил указаний Мозговой.

    На работе все недоумевали, за что уж его предкам дали такую фамилию, неужто действительно мозговитыми были? Глядя, а особенно слушая их потомка, этого сказать было никак нельзя.  Но народ нашел естественный выход из своих сомнений простым образом, прозвав его «Безмозглый» и тем самым полностью восстановив соответствие и справедливость.  К своему креслу заместителя директора он подобрался еще при советской власти, сделав всего три прыжка: один – в комитет комсомола, второй – в комитет партии, ну а третий – уже в кабинет замдиректора. Его природная изворотливость, хитрость, угодничество, услужливость и умение балагурить за столом в нужной компании вполне заменяли ему отсутствие профессиональных знаний. Безмозглый в полной мере использовал этот свой генетический набор, и, будучи уже заместителем директора, смог за баснословно короткое время стать сначала кандидатом, потом доктором наук и даже академиком в двух академиях. Господи, еси! Какие только чудеса не происходят в наше время.

    Было уже без четверти одиннадцать. Юрий Павлович позвонил Лозовскому и, услышав, что тот готов, с трудом выпростался из объятий кресла, взял папку и, раскачиваясь на ходу с боку на бок, двинулся в сторону дирекции.

    Михаил Иванович аккуратно скрутил в трубку чертежи и листки с расчетами, снял очки. Без них лицо его казалось беспомощным и наивным, а сам он каким-то беззащитным.

    - Ну что, пойду – как-то обреченно произнес он, протер стекла и одел очки.

    - Михал Иваныч, дорогой, да все  будет хорошо. Мы с вами – Ирина  Николаевна дружески улыбнулась и положила ему руку на плечо.
 
    Жесткий, бескомпромиссный Прошин тоже подошел к нему и положил свою тяжелую руку ему на второе плечо:

    - Михал Иваныч, ты главное, побольше и поподробнее говори, чтобы они оборзели и чтобы у них не возникало  желания задавать вопросы. Знаешь  известное выражение о том, что один дурак может задать столько вопросов, на которые и  сотня умников не ответит? А там не один, их там целая куча, ха-ха-ха - он задиристо засмеялся и Михаил Иванович вместе с Ириной Николаевной подхватили смех, который стал самой настоящей разрядкой в этой истории.

                * * *

    Начальник департамента Багирян Степан Кимович задержался дома, так как   на работу ехать не надо было из-за визита в НИИ к Треплову. Тот давно его зазывал потолковать, поесть, попить.  Министерство, в котором работал Багирян, в очередной раз лишилось своего названия, поскольку грянула следующая реформа. Всяких реформ только на веку Багиряна прошло уже с пяток, относился он к ним нормально, без боязни, как заболевший относится к насморку - посопливится, посморкается,  даже  делать ничего не надо для излечения, все само собой пройдет, образумится и вернется в прежнее состояние.

    Степан Кимович был один в огромной квартире и ходил в трусах. Жена уехала вчера проведать их питерское жилище. Он делал какие-то смешные движения руками, плечами, бедрами, забавно приседал. Быстро округлившийся за последние годы живот ему никак не нравился, но заниматься серьезной борьбой с этим излишеством было лень и Багирян, глядя в зеркало, успокаивал  себя:

    -  Да не такой уж он и живот, этот живот. Вон у Рамзиева какое брюхо, как будто у него тридцатый месяц беременности. А у Хрустикова! Того вообще как будто  через соломинку надули. Да нет, нет. У меня в общем-то нормально, но все равно надо бы в бассейн походить, на массаж или в сауну. Лучше в сауну. Тот же Треплов все время приглашает.
   
    Степан Кимович уже пять лет, как  перебрался в Москву из Петербурга. Там он директорствовал на машиностроительном заводе, был, как теперь говорят, хозяйственником, ни в конструкторском, ни в технологическом  деле не разбирался и ужасно не любил, когда надоедливые  инженеришки морочили ему голову своими проблемами. Особенно не любил он главного конструктора. Тот всегда  с пеной у рта отстаивал работы своего КБ, орал, выпучив глаза, что мы должны двигаться вперед, что рынок требует современных разработок и высокого качества. Как он доводил его своими дурацкими предложениями, как он его доводил! С технологами было значительно легче. Те в небеса не рвались, им бы все попроще, чтобы вписаться в возможности допотопного оборудования. Ну а то, что здесь не особо охотно покупали их редукторы, мясорубки, вешалки  и какие-то еще железяки, значения особого не имело. Во-первых, Багирян  стал сворачивать производства и сдавать в аренду заводские площади, что сразу сняло ряд вопросов и поправило  его собственное материальное положение. А, во вторых, он  смог заключить контракт с пронырливыми китайцами, те с удовольствием покупали всю его продукцию, правда по дешевке и на металлолом, но зато за валюту. Он стал везде докладывать  о том, что их продукция пользуется спросом за границей, что в сегодняшних условиях это колоссальное достижение завода, ну и, естественно, его личное. Бессмысленный и даже преступный китайский контракт позволил Багиряну поднять свой авторитет у городских властей, да и в министерстве его заметили. И вот уже пять лет он в Москве и  руководит департаментом науки.

    Портрет Степана Кимовича будет неполным, если ничего не сказать об одной его особенности. Любил он материться и, надо сказать, что в  этом  деле весьма преуспел, на заводе даже среди рабочих не было ему равных по матерщине. Особенно он любил щегольнуть своим мастерством перед подчиненными, наблюдая как те съеживаются от льющегося на их головы ядреного мата, как кто-то становится белее белого снега, а другие краснеют как помидоры. Он матерился и к месту и без, порой с фантазией, но чаще без изысков. Все происходило автоматически, он даже не мог контролировать свою речь и  уже давно не замечал,  как мат влезает во все фразы, как вытесняет другие слова.

    Степан Кимович позавтракал, оделся, встал перед зеркалом и сделал несколько гримас, попробовал осклабиться, и так, и сяк растягивая рот в улыбке, после резко изменил выражение лица, насупил брови, напыжился и вдруг как заорет во все горло:

    -   Ну что, е….. мать! Расселись тут, х….й всякой занимаетесь, пидорасы – он внимательно смотрел при этом на зеркальное отражение и ему нравилась  жуткая, пугающая грозность, которая в любой момент могла бы обрушиться на его подчиненных. Он набрал телефон Треплова.

    - Ну, что, Леш, где твой е…..й водитель? Уже половина одиннадцатого, мать твою, имей ввиду, что у меня времени ни х.. нет. Понял? Подожди, домофон звонит, наверное, водила - козел приехал. 

    Степан Кимович спустился вниз, прошел сразу к услужливо открытой двери машины и, по-барски, еле кивнув головой, дружелюбно, с матерком пожурив водителя за опоздание, устроился на заднем сидении. По положению ему, как и многим другим министерским начальникам, персональная машина не полагалась, но, как известно, нет таких законов и запретов, которые нельзя обойти. По давно заведенной и повсеместно принятой традиции, директора подчиненных предприятий всегда брали решение этого неудобства на себя. Треплов выделил Багиряну  в ежедневное пользование новенький  «Форд Фокус» вместе с водителем.
Степан Кимович рассеянно глядел по сторонам и думал о том, как надо будет томиться  сейчас на техсовете, куда его пригласили свадебным генералом, но отказать Треплову нельзя, что греха таить, все-таки ублажает  этот сукин сын по полной программе. И машину вот свеженькую выделил, работяг своих на дачу исправно присылает, статейки за его багиряновским именем во всякие газеты, журнальчики рассылает. Вот пообещал сделать  академиком и председателем какого-то, то ли союза, то ли ассоциации. В общем, пока нужный человек. Пока, а там посмотрим. Ладно посижу, х… с ними. Степан Кимович в привычной для себя форме закончил внутренний монолог и машина как раз въехала в ворота.

                * * *

    Директор института Треплов встретил Багиряна в своем кабинете. Поднявшись заблаговременно из-за стола, он  с радушно раскинутыми руками двинулся ему на встречу.

    -  Ваш приезд – большая награда и почет для нас, Степан Кимович  - с грубой, топорной лести начал Треплов, отметив про себя, что еще немного и Багирян не сможет войти в дверь, так разжирел боров.

    - Да ладно, ладно, не п….и, Леша. Не надо. Давай побыстрей начнем и побыстрей закончим. Какая у тебя программа?

    - Сейчас начнется техсовет, мы рассматриваем одну нашу перспективную конструкцию. Это в рамках последней концепции правительства. – Многозначительно и с уважением вставил Треплов - Хочется  вам ее показать на самой ранней стадии проектирования, послушать ваши замечания, получить советы. Ну а потом запланирован обед с коньячком, если время позволяет и есть желание, можно и сауну сделать  – закруглил он. Уж что-что, а как говорить с начальством и чем угодить Треплов знал как никто, слыл профессионалом в этом деле, отчего всегда ощущал благосклонность и расположение вышесидящих и уверенно рос в должностях.

    - Денег, небось, хочешь, подлец, под эту хреновину получить. Только зачем меня-то на ваш е…й техсовет тащить? Мне что, делать больше не х..я? Будешь хорошо себя вести и без этого помогу, деньги то не мои, государственные. Ладно, давай веди – Багирян развернулся и пошел к выходу.

    В малом актовом зале народу собралось не густо, неоткуда ему было уже взяться - кто уволился, кто гулял за свой счет, кто на больничном, а кто просто решил сачкануть. В общем, не те былые времена, когда устанавливали дополнительные стулья для ученого люда,  да  и тех  не хватало, стоял народ вдоль стенок.

    Михаил Иванович уже развесил  чертежи, он успел дважды   повторить свое сообщение, шлифуя и оттачивая формулировки и сейчас уже присел в первом ряду, прикрыл глаза и постарался отвлечься. В таких случаях всякий раз он начинал думать о своем Светлячке, любимой внучке и все тревоги уходили, вытесняемые ее лучащимися, большими  глазами.
Троица Треплов, Багирян и Мозговой прошли и сели за стол президиума.

    Треплов окинул взглядом зал. Ему так захотелось наорать на кучку собравшихся, сорвать на них зло за то, что нет в зале народа, а те, кто пришли, сидят с потухшими, безразличными взорами. Затопать ногами, грохнуть кулаком по столу,  размазать  научных работничков за то, что позорят его. Вот козел Багирян поглумится над ним, скажет: «Какие тебе деньги, на что? У тебя же и народа то нет». Сволочи! Одно Треплову только не пришло в голову, что странно этих-то видеть здесь, ведь даже установленную в институте нищенскую зарплату   не платили уже четыре месяца. Но о такой ерунде ему думать не хотелось. Зачем? Он открыл техсовет и предоставил слово  Лозовскому.

    Михаил Иванович начал неспешно и обстоятельно. Рассказал о цели и назначении разработки, о ее полезности и преимуществах перед зарубежными аналогами. Затем перешел к изложению технической сущности конструкции, принципа ее работы в целом и отдельных ее узлов.  Он был спокоен, и его сообщение уже близилось к концу, когда дело дошло до того самого злополучного шарнирного узла. Вот здесь-то у Михаила Ивановича и произошел сбой. Он заволновался, вспомнив неприятности, которые этот узел ему доставил и незаметно для себя и, конечно же, не к месту вставил свое знаменитое «во-вторых». Потом еще в нескольких местах употребил коварное слово, чем вызвал оживление и смешки в зале.

    Багирян сначала пытался что-то понять, но старикан его быстро утомил и захотелось отвлечься, думая, что хорошо бы техсовет  побыстрее закончился и за стол. Этот козел Треплов всегда неплохо угощает, кажется, застолье -  единственное, что на его фирме еще не разучились делать. Лениво оглядывая зал, он тоже отметил для себя пустынность рядов и подумал, что жить фирме осталось, скорее всего, совсем недолго. А место здесь ничего, да и построек много. Надо подумать и обшептать вопрос об акционировании,  да и залезть сюда с головой, пока должность позволяет. А там все старье пинком под жопу  и развернуться по настоящему - посдавать все к чертовой матери, вот тогда деньжищ можно будет заработать. Тут он заметил, что докладчик-конструкторишка  все время почему-то говорит «во-вторых». Багирян непонимающе посмотрел на Треплова, на Мозгового, но те отделались какими-то жалкими, виноватыми взглядами и тут Багирян сорвался.

     -  Что вы тут  х…ю всякую несете? У нас, наверное,  нет других дел как     слушать вашу мудистику. Мусолит уже полчаса какую-то хрень, заладил  все «во-вторых» да «во-вторых». А что во-первых? Во-первых-то, что? Мать вашу – громко прорычал покрасневший от неожиданного прилива ярости Багирян. 

     Прежде чем в сознании  Михаила Ивановича раздался взрыв, такой же, как тот на войне, который контузил его и чуть не погубил, он увидел, как побелели и выпучились от страха глаза у «кучи», сидящего в первом ряду, как в заинтригованном ожидании замер и затих зал. И тут раздался взрыв, в голове его что-то произошло, она стала раскалываться от невыносимой боли, глаза перестали видеть, он ничего не слышал кроме грохота, бущующего внутри его старого тела. Это длилось какое-то мгновение, взрывная волна пронеслась по нему и исчезла, снова глаза стали видеть, а сознание стало ясным и чистым. Михаил Иванович повернулся к столу, на глазах став выше оттого, что распрямил плечи и чуть приподнял подбородок. Он посмотрел на  эту тройку, взглядом выделил Багиряна, как когда-то выделял врагов в прицеле своей снайперской винтовки,  и сделал точный выстрел.

    - А, во-первых, сударь, вы мразь.

                * * *
 
   Эта история в секунды стала известна всему институту и долго еще была предметом разговоров и обсуждений. Как принято в народе, она стала обрастать разными  придуманными подробностями, в общем, стала превращаться в легенду, а Михаил Иванович, соответственно, стал легендарным героем.

   Кстати, о нем. В тот же день он написал заявление об уходе. Удерживать его никто не стал, это было бы себе дороже, потому как Багирян не простил бы такого никогда.

   Кстати, о Багиряне. Тогда он опешил от неожиданного ответа и хотел опрокинуть, растоптать  старого говнюка, применив всю мощь своей глотки и весь арсенал всесокрушающего мата. Но не получилось. Как будто перегорел в нем какой-то предохранитель. Степан Кимович сидел, неподвижно уставившись на этого конструктора, лицо его наливалось красной краской и было какое-то удушье, что-то встало поперек горла. От обеда он отказался и быстро уехал. Все стали замечать, что в Багиряне после этого многое изменилось. Он стал реже появляться на работе, но чаще в поликлинике, стал отказываться от командировок, даже зарубежных и через несколько месяцев при очередной реформе и  изменении структуры его отлучили от места и предложили другую должность. Однако, Багирян отказался и оформил себе пенсию.

    Теперь о Треплове. Когда Багирян набросился  на Лозовского, Треплов пришел в ужас от того, что Лозовский испортил настроение Багиряну, а что в этом случае можно ожидать от буйного Степана, было хорошо известно. Еще в бóльший ужас он пришел, когда Вовторыхиваныч рубанул Багиряна с плеча. Все. Конец. Теперь не сносить головы. Но Багирян промолчал и ужас Треплова сменился на злорадство, вот тебе, пидорас вонючий, и аукнулось. Через несколько месяцев Треплов, всю жизнь без оглядки ползший вверх, сначала до должности начальника отдела кадров, потом до поста главного инженера, дальше уже до кресла  директора института, именно он оказался руководителем департамента науки. Вместо Багиряна.

    Мозговой, или лучше все-таки, как его величают в институте «Безмозглый», стал директором. Вместо Треплова.

    Больше всех не повезло «куче». Тот не выдержал переживаний того дня и никак не мог понять, как ему себя вести. В его голове, не предназначенной для раздумий, бродили, не находя никакого ответа и разрешения, мысли об этой истории. Как мог  Лозовский совершить такую дерзость и даже подлость по отношению к нему, непосредственному начальнику, по отношению к директору, да, в конце концов, по отношению ко всему  коллективу? Ведь каких бед он этим накликал и накликает. Да понимает ли он это? Так Первушкин задавал себе вопросы, они плодились в голове, отражаясь на работе всего его огромного механизма. Сердце стало еще больше пошаливать. Однажды он пошел к Безмозглому, тот  нашумел на него, наорал, обматерил ни за что. Юрий Павлович еле доплелся до своего кабинета, открыл ящик стола, хотел взять сердечные капли, но не успел, не выдержало обиды сердце, разорвалось.