Записки инженера. Часть 3

                1. АРМИЯ. ЛЮДИ, ЛИЦА, СОБЫТИЯ
         
Итак, мне пошел третий десяток,  я уже совсем старый, но еще не нашел своего места в жизни. Если сказать, что мне пошел двадцать первый год, то это еще вполне приемлемо, а  если сказать -  «третий десяток!» Страшно подумать!
Формально после отъезда старослужащих в середине сентября мы перестали быть «салагами» (так называли солдат-первогодков), теперь мы  солдаты второго года службы. Провожали демобилизованных торжественно. Весь полк построился на плацу. Командир полка, полковник Роман, произнес короткую речь: поблагодарил солдат за хорошую службу, пожелал успехов в жизни на «гражданке». Покидающие часть солдаты, слушали внимательно и с волнением. Старослужащие ощущали важность момента. Они так долго ждали этой минуты в течение трех бесконечных лет! Столько было передумано, переговорено! А теперь вот в душе что-то щемило. Это читалось  по их лицам.
Раздалась команда: «К торжественному маршу!» Полковой оркестр грянул марш «Прощание славянки». «Старики» четким строевым шагом прошли мимо командования полка и колонной направились  к выходу. Они были в новом, припасенном заранее обмундировании, в нарядных погонах, которые сами смастерили в короткие часы свободного времени специально к этому случаю. В руках у каждого - чемоданчик. Колонна вышла за ворота. Мы смотрели им вслед, и каждый испытывал острое чувство зависти.
По-настоящему мы почувствовали себя солдатами второго года службы, когда в части стали появляться новобранцы. Теперь «салагами» были они. Сначала новобранцев поместили в наш огромный спортзал. Железнодорожные составы привозили пополнение в гарнизон из разных мест  страны, и некоторая часть новобранцев направлялась к нам в полк. Скоро в спортзале образовался целый «табор». Ребята размещались на матрацах, брошенных на пол. Одеты были кто во что. Я заметил даже  полосатые халаты и тюбетейки. Кроме русских и украинцев, там была молодежь с Кавказа, из Узбекистана, из Казахстана, и т. д. Всё это сборище гудело, гомонило, спало, закусывало. Ребята сидели на матрацах, чемоданах. Домашняя еда из котомок и чемоданов постепенно перекочевала на газеты - расстеленные на полу импровизированные обеденные столы. (Следует отметить, что призывников кормили армейской пищей три раза в день в нашей столовой. Однако они там неохотно ели, как и мы, год назад). Проходивших иногда мимо  солдат они угощали домашней снедью и самодельным вином.
Очень скоро «табор» рассосался. Новобранцев распределили по подразделениям в «карантин», а потом отправили на сборы для прохождения курса «молодого бойца».
С отъездом старослужащих возросла нагрузка по несению караульной службы. Молодых солдат допускали к караульной службе только после окончания курса «молодого бойца» и принятия присяги. В наряд на кухню «салаг» посылали с самого начала службы.
К нам в батарею тоже пришло молодое пополнение. На место  шофера, водителя грузовика ГАЗ-63 Гончаренко из дивизионной автошколы пришел молодой шофер Бондарь. Гончаренко был очень опытный шофер со стажем. Его машина возила наш расчет и служила тягачом для орудия. В условиях учений, на пересеченной местности, в грязь и дождь важно было не застрять с полуторатонной пушкой на прицепе. Тогда ее приходилось тащить за пехотой на руках. Иногда пехота помогала, но очень неохотно. «Вас, бездельников, на машине возят. А мы с полной выкладкой, с пулеметами, минометными стволами и плитами все пехом, да пехом! Так хоть иногда покатайте свою пушку», - говорили они.
Однажды, когда машина застряла, а пехота ушла вперед, атакуя «противника», нам пришлось около километра тащить пушку вчетвером. В конце концов мы застряли в глубокой, заполненной коричневой жижей канаве, из которой пушку вытащить силами одного  расчета не удавалось. Орудийный расчет с облегчением расположился на станинах пушки. Достали из вещмешков сухой паек и с удовольствием расправились с батонами и колбасой. Учения прошли для нас очень даже неплохо. После окончания учений орудие пришлось вытаскивать танком. Я думаю, что во время реальных боевых действий пехота нас никогда бы не бросила. Куда же она без противотанковой артиллерии? Офицеры говорили,  что во время войны  противотанковая артиллерия работала с большой пользой, и потери среди артиллеристов были  большие: «ствол длинный – жизнь короткая», - так говорили о противотанкистах участники войны. В мирное время служба у нас проходила, конечно, легче, чем в пехоте - на машинах возили.
Принявший машину молодой шофер Бондарь был неопытен. По бездорожью машина постоянно застревала, и вообще, мы чувствовали каждую кочку на дороге. На ухабах в кузове подпрыгивали и грохотали снарядные ящики, лопаты, колья и прочий боевой инвентарь. Через 3-4 месяца Бондарь набрался опыта и стал водить машину вполне прилично.
К нам пришел молодой сержант, окончивший школу командиров орудия. Ему пришлось по службе совсем непросто: орудийный расчет состоял из трех старослужащих и одного солдата второго года службы. Началась борьба характеров.  Сержант оказался не из лидеров. Найти общий язык с солдатами помогли офицеры, да и сама армейская служба дисциплинировала.
Появился у нас молодой грузин Арчил Датошвили, украинец Подопригора и еще несколько молодых солдат. Все ребята пришли из деревень, выглядели совершенно растерянными. Новая жизнь их просто обескуражила. Внешний вид у некоторых был уморительный.  Обмундирование оказалось не по росту: гимнастерка - до колен, из больших воротников выглядывали тонкие, длинные шеи, ремень болтался на животе, собирая в складки гимнастерку.
Я вспомнил, что всего год назад сам выглядел так же, а, может быть, еще смешнее. Московские новобранцы были гораздо сложнее, чем «теперешние». В нашем эшелоне тогда ехала молодежь с московских окраин и больших заводов. Они говорили на каком-то своем «приблатненном» языке. Конечно, эти ребята являлись просто уличными шалопаями, а вовсе  не урками, хотя старались внешне им подражать. Они привыкли к свободе, у них был свой метод решения жизненных проблем. Еще в карантине  учебно-танкового батальона нас заставили мыть полы на лестнице непрерывно в течение всего дня. Поскольку каждые двадцать минут толпы солдат снова приносили с улицы горы грязи, наши москвичи решили, что этот труд просто бессмысленный и отказались работать, объяснив сержантам причину, как им казалось, вполне обоснованную. Сержанты приказали продолжать работу. Ребята, привыкшие к другой жизни и другим отношениям с мастерами на заводе и учителями в ФЗО, пошли на принцип и устроили бойкот. Сержанты тоже «стали на упор». Кажется, даже произошла драка. Порядок сержанты и солдаты-старослужащие навели достаточно быстро. Зачинщиков отправили на гарнизонную гауптвахту, хотя все поговаривали, что до присяги туда по уставу солдат сажать  нельзя.
После карантина всех москвичей распределили по 2-3 человека в различные подразделения. Зажатые в твердые рамки армейского порядка, эти «вольные» ребята быстро потеряли свою криминальную индивидуальность.
Арчил Датошвили был очень добрый человек. Ему часто приходили из дома посылки с южными гостинцами: орехами, мандаринами, какими-то сладкими колбасками бордового цвета (говорили, что они сделаны из засохшего виноградного сока), и еще всякими вкусностями. Арчил ставил посылку на пол  между койками и предлагал всем угощаться. Батарея уничтожала содержимое фанерной коробки, пахнущей сладким Югом, в один присест.
Посылки получали и другие солдаты. Некоторые прятали их под кровать или в каптерку к старшине. Они надолго растягивали удовольствие, изредка угощая друзей и командиров.
Арчил, когда волновался, начинал говорить с сильным акцентом. А разволновать его было просто. Он - вспыльчив и многословен. Стоило только рассказать анекдот про грузин или сделать ему несправедливое (с его точки зрения) замечание, как он начинал громко и взволнованно говорить, сверкая глазами и размахивая руками. Понять его слова в этот момент было очень трудно. В ответ на любую, даже самую незначительную подначку, Арчил сразу «заводился». Некоторые наши «умники» очень любили его дразнить, используя эту  слабость.
Меня тоже в начале службы пытались задевать. Я был «слабак», москвич, которых не очень любили, да к тому же еще и еврей. Я старался отмалчиваться. Думал, что если не отвечать, то приставать ко мне станет неинтересно, и меня оставят в покое. Оказалось, что совсем не отвечать тоже нельзя, подумают, что ты трус и тряпка и об тебя можно вытирать ноги. Потом стало понятно, что все само собой образуется и каждый займет в коллективе место в соответствии с тем, кто он есть.
Однажды я сорвался и устроил драку. Собственно драки не было. Был обмен двумя-тремя ударами.  Как я уже писал, в первые месяцы службы я не мог подтянуться на турнике, прыгнуть через «коня», смешно выглядел на строевой подготовке. В школе мы больше занимались игровыми видами спорта: баскетболом, футболом, пионерболом, прыжками через «козла», а не «коня».Солдаты надо мной посмеивались. Да я и сам над собой смеялся. Таких, как я, «сосисок» в ротах было много, смеялись по-доброму и не обидно. Но один солдат подначивал меня как-то зло и настойчиво, задевая мою национальность. Обидчик был выше меня ростом и, как говорится, из другой весовой категории. Ясно, что мне его не одолеть. Может быть этим частично и объяснялась его смелая навязчивость. Нас сразу разняли, но  мои несколько ударов вызвали всеобщее удивление. Вечером ко мне подошел солдат третьего года службы наш наводчик ефрейтор Доскалюк. «Интересно, как это получается. Ты же совсем хилый. Подтянуться не можешь, а вот удар очень даже приличный?» - спросил он. Я ему попытался объяснить, что при подтягивании и ударе действуют разные мышцы. Кроме того, при ударе важна техника. Удар должен быть «поставлен». Необходима резкость, скорость и ускорение. Энергия удара зависит не только от массы человека, но и от половины квадрата скорости движения кулака...
Доскалюк слушал с недоверием, но уважительно покачивал головой. А я вспоминал случай в школе на улице Мархлевского, когда я подрался с «Блином».
 Больше меня не задирали, а вскоре я окреп и преуспел в гимнастике. За драку мы оба получили по два наряда вне очереди. Парень оказался не злопамятным, и вскоре мы стали друзьями, позабыв про «еврейский вопрос».
Среди солдат третьего года службы выделялся Эйно Наруск. Это был высокий белобрысый эстонец, несколько рыхлый, мешковатый и очень нескладный. С гимнастикой и строевой подготовкой у него были нелады. Силы он имел сколько угодно, все элементы на снарядах  выполнял, но как-то кургузо: сгибал ноги, не тянул носок, соскакивал со снаряда, по выражению командира взвода, как «мешок с опилками», впрочем, командир использовал несколько другую терминологию. Именно таким я представлял себе бравого солдата Швейка, только без его юмора и хитринки. Наруск - родом с острова Саарема, т.е., как он сам шутил, не настоящий эстонец, а островитянин. По-русски говорил с характерным эстонским акцентом. Его все очень уважали. Хотя никаких особенных ярких поступков, показывающих его как лидера или отличника учебы, я не заметил. Очевидно, качества его характера проявлялись в повседневной жизни, во многих мелочах, которые сразу не бросались в глаза. Тем не менее, я его сразу выделил, как неформального лидера, наверно, по особому отношению к нему других солдат. Наруск не выступал арбитром в спорах, впрямую не заступался за обиженных, хватая обидчиков за грудки. Он как бы вскользь бросал короткие замечания, комментируя события своим тихим спокойным голосом с эстонским акцентом. Однажды при поспешных сборах по тревоге я схватил впопыхах автомат и встал в строй. Эйно выходил последним из оружейной комнаты. Он подал мне подсумок и рожки от автомата, которые я позабыл. И вообще  в нем чувствовалось что-то надежное и справедливое.
Сержант Рахманов, командир безоткатного орудия, призывался из Узбекистана. Много рассказывал про Бухару и Хаджу Насредина. Он очень чисто говорил по-русски, был хорошим спортсменом с атлетической фигурой и обладал всеми качествами неформального лидера.
Мы все подтрунивали над украинцами: их традиционно считали хорошими службистами, любителями покомандовать, показать свой командирский голос.  Рахманов тоже оказался рьяным службистом с зычным голосом. Помощником командира нашего взвода был старший сержант Бабич. Однако на занятиях больше доставалось расчетам взвода безоткатных орудий, которым руководил Рахманов, а не взводу, которым руководил украинец Бабич.  Рахманов очень хотел, чтобы его расчет всегда оставался лучшим. Но Рахманову не повезло с молодым пополнением. Ребята пришли из каких-то глухих казахских аулов. Железную дорогу они увидели впервые, когда их везли в армию. Привыкли жить они  в своих степных раздольях. Это были скотоводы, и стрелять они не умели. Даже в солдатских туалетах они толком прицелиться не могли. Пришлось Рахманову их учить. Вот это была картина!
Копылов, солдат одного со мной года призыва, здоровенный парень с крестьянской сметкой и хваткой, призвался из-под Смоленска. Два молодых солдатика из второго расчета в нашем взводе 57 мм пушек оказались родом из Белоруссии. Командир нашего орудия - сержант Янков. Он с «гражданки» имел спортивный разряд по велосипедному спорту. Наводчиком был, как я уже писал, Доскалюк.
На снимке представлена группа солдат нашей артиллеристской батареи. Я стою крайним слева, второй справа - Копылов, который примостился на колесе пушки.
Во второй год службы к нам в полк, в танковый батальон, пришли курсанты-танкисты, окончившие курсы водителей, стрелков-радистов и командиров танков в том самом учебно-танковом батальоне, из которого меня в свое время отчислили. Это те самые ребята, с которыми я приехал из Москвы. Многих я знал, еще в вагоне я подружился с одним из них - Бирюковым, звали его, кажется, Боря. Он так же, как и я, не попал в институт, поступил инженером-чертежником в проектный институт, расположенный на Ленинградском шоссе напротив КБ-1. Так что судьбы у нас оказались схожими, было о чем поговорить. Танки батальона находились в боксах рядом с  помещениями, где стояли наши машины и орудия, поэтому с Бирюковым и другими земляками мы часто виделись, но все как-то на ходу, с каждым отдельно. А вот кавказцы, казахи, узбеки образовали «землячества». Они собирались в редкие часы свободного времени. Иногда в укромных уголках большой территории части, иногда в казарме. Тихо пели свои протяжные песни, играли на каких-то струнных инструментах. Разговаривали на своем языке. Что-то ели и пили чай. Со спиртным было строго. По количественному составу эти «землячества» казались незначительными и вели себя тихо. Никаких столкновений между «землячествами» и, тем более, с подавляющим большинством  русскоговорящей части полка я не заметил. Попыток «давить» на сержантов  тоже не заметил. В общем, в то время «землячества» носили культурно-ностальгический, а не криминальный характер. Среди рядовых батальона, я оказался, кажется, один еврей. Правда, командовал одной из рот нашего батальона  капитан Каплан. Здоровый мужчина, несколько грузный, с черной кудрявой шевелюрой, лет тридцати пяти.
Как-то раз, когда наша батарея дежурила на кухне, а дежурным по части был капитан Каплан, он ночью пришел на кухню проверять порядок. Нашел какие-то недостатки, громко и строго распекал сержантов и старшин, заставил нас перемыть полы и перечистить котлы. «Ну и склочник», - сказал я, собирая воду с кафельного пола. «Да что ты! Отличный мужик», - ответил кто-то из «стариков». «Только орет громко, но все больше по делу, и «подлянки» никогда не сделает, да и стреляет метко. На инспекторских проверках половину мишеней роты поражает, выручает «мазил». «Жулик, - подумал я про себя, - Солдат нужно учить, а не выполнять за них работу».             
Петя был самым незаметным солдатом в батарее. Без индивидуальности, точнее, его индивидуальностью являлось отсутствие индивидуальности. У нас служили солдаты, которые плохо переносили дисциплину, спорили с сержантами и даже офицерами. Другие не чистили сапоги и  криво заправляли койки, у третьих плохо получалось с гимнастикой. С ними все мыкались, подтягивали. Имелись отличники, которых всегда хвалили. Были неформальные лидеры – их  уважали. Петя был   никакой. Все выполнял на «удовлетворительно». Дружил со всеми и ни с кем.
    Однажды у Доскалюка пропали деньги: только что полученное солдатское содержание – 30 рублей. Сержанты устроили обыск. Деньги нашли у Пети под матрацем. Он сначала утверждал, что это его деньги. Но все знали,  что переводов ему не приходило, а на днях в солдатском буфете он накупил пряников, сгущенки и плавленых сырков. Денег у него оставаться не должно. Трушников двинул ему пару раз по скуле, да и то, сгоряча, в первый момент, когда нашли деньги. Больше его никто не трогал: то ли противно было, то ли жалко.
У меня остался в душе какой-то гадкий осадок: что ему –эти деньги? Ну, купит еще несколько банок сгущенки?  Думал, что никто не узнает? Или вообще ни о чем не думал? Увидел деньги в тумбочке и взял? После того, как он не смог обосновать, откуда у него эти деньги, он больше не оправдывался, не просил прощения, не заискивал. Создавалось впечатление, что он даже не чувствовал себя виноватым. Петя продолжал оставаться незаметным, хотя теперь это оказалось делом трудным, он выделялся – его сторонились.
Боевые стрельбы и «большие» учения проходили на Добровольском полигоне в Литве. Дороги вокруг полигона были разбиты тяжелой техникой. Выезд в район стрельб сам по себе являлся тяжелым испытанием (особенно в дождь), хорошей тренировкой для водителей и боевых расчетов, которые вытаскивали технику из грязи. В ясную погоду дорога была пронизана застывшими колеями и затвердевшими волнами грязи. Изредка рытвины засыпали битым кирпичом, который добывали из развалин хуторов и усадеб  Восточной Пруссии, расположенных невдалеке. Такой ремонт был мало эффективен, так как битый кирпич осенью затягивался в липкую грязь дороги и бесследно исчезал. Говорят, что после развала СССР и образования независимой Литвы, литовцы потребовали материальную компенсацию за нарушенную экологию в этом районе.   
Когда мы проезжали мимо бывших немецких хуторов, я мог наблюдать неприглядный, неустроенный быт наших переселенцев. Они приехали сразу после войны  на место выселенных немцев. Хозяйство вели новые жители  так, как привыкли у себя дома, да и денег, как всегда, не хватало. Около кирпичных, добротных хозяйственных помещений и коровников, на бетонных площадках - везде мы видели кучи навоза и грязи, бочки, ломанные ящики.
Несколько раз мы заходили на хутора и даже в дома, для того, чтобы попросить воды или уточнить местоположение колонны. Внутреннее убранство смотрелось удручающе. Если на веранде текла крыша, то вместо её ремонта под струйку воды просто подставляли таз. Трещины на стене или разводы от воды маскировали  красочным предвыборным плакатом. Новые хозяева, очевидно, чувствовали себя временно проживающими. Или они так привыкли жить у себя дома? Дренажная система во время боевых действий подверглась разрушению, на полях во время дождей  стояла вода. Говорили, что схема дренажной системы, созданной немцами, утеряна и восстановить её невозможно.          
Как я уже отмечал, убогий быт жителей разительно контрастировал с добротностью  хуторов, построенных когда-то немцами. Сады стояли неухоженные, но продолжали плодоносить. Летом мы во время маневров набирали целые пилотки вишен и яблок.
Добровольский полигон, точнее его часть, предназначенная для боевых стрельб, представляла собой холмистую местность, оборудованную мишенной обстановкой. Мишенями служили деревянные танки, которые передвигались с помощью тросов специальным лебёдками. Орудия располагались на огневых позициях. На дальности 2500-2000 метров показывались медленно ползущие макеты танков. Орудийным расчётам выдавалось по семь снарядов. Необходимо  по нормативам поразить  мишени  на рубеже свыше 200 метров, где мишени останавливались. Пять попаданий - отлично, четыре попадания - хорошо, два - удовлетворительно. Впрочем, я мог  нормы и подзабыть.
Наводчик второго орудия Трушников начинал огонь с 1200-1500 метров. У него был хороший глаз, а терпения не хватало. Макеты он прошивал на большой дальности на «хорошо» и «отлично». Наводчик нашего орудия Доскалюк подпускал «танки» на 300-500 метров и только тогда открывал стрельбу. Попадание с такой дальности почти гарантировано, но расчёту приходилось шевелиться, чтобы успеть выпустить все снаряды до остановки танков. Какой метод более рациональный на войне, трудно сказать. Раньше начнёшь стрельбу - раньше себя обнаружишь, да и попасть труднее. Подпустишь танки близко, нервы могут не выдержать: танк на войне не деревянный, ревёт и стреляет.
На фотографии я стою вторым слева. Идут боевые стрельбы.
Однажды зимой наш полк построили и повели через весь город на аэродром. Накануне пролился дождь, затем ударил мороз. Взлетная полоса заледенела. Потом пошел густой снег. Полк вместе с солдатами летной части весь день расчищали от снега взлетную полосу и скалывали лед.
На взлетной полосе стояли несколько самолетов ИЛ-28, ТУ-16 и знакомый мне, почти родной, ЯК-28. Я впервые увидел ЯК-28 вне стен сборочного цеха. Здесь он казался более приземистым, чем в цеху, и очень красивым. Рядом выступал высокий щеголеватый летчик в кожаной куртке и планшеткой на ремешке. Вокруг него собралось несколько наших офицеров. Я прислушался к разговору. Летчик рассказывал, как он сопровождал в полете ТУ-16 и на экране своего локатора  легко выделял среди «шумов» метку цели -  отраженный сигнал от ТУ. Он несколько раз захватывал цель и устойчиво сопровождал. Я тогда ничего не понял из его слов, что такое «шум» и «сопровождал»? Офицеры слушали с большим почтением, тоже мало, что понимая. Только летчик не сообщил, на какой дальности он «видел» ТУ. Наверно на маленькой, раз сопровождал бомбардировщик.
Мне показалось, что служба солдат в авиационной части намного легче, чем наша. Ни тебе многокилометровых маршей, стрельб, учений. Ходи себе вокруг самолета. Лафа! Впрочем, кирпич, который несет другой, всегда значительно легче, чем тот, который несешь ты сам.
А вот кому действительно  было легко служить, так это писарям и спортсменам. Отбор солдат для службы в штабе среди новобранцев происходил уже в карантине. Обладателей хорошего почерка и умеющих  рисовать ожидала легкая служба в «тепле и светле» рядом с большим начальством.
Спортсмены тоже служили легко: непрерывные спортивные сборы, соревнования, поездки в другие города, усиленное питание. Не жизнь, а малина. Конечно, умеющих хорошо писать и рисовать, призывалось на службу в армию гораздо больше, чем требовалось для штаба. Тут в армейской судьбе новобранцев играл роль случай. 
Рукоприкладства в армии не было. Я не только сам ничего подобного не видел, но и не слышал от старослужащих, чтобы офицер когда-либо ударил солдата. Ругались матом и без мата, раздавали наряды вне очереди, иногда несправедливо, но не дрались. С сержантами иногда дрались. Но не по службе, а как мужик с мужиком.
Из литературы я знал, что в традициях русской армии были телесные наказания. Не знаю, когда это прекратилось. Может быть при Александре Втором? (Реформа Милютина). До этого солдат пороли. В западных армиях телесные наказания  давно отменены. Наполеон считал, что порка бесчестит солдат, а обесчещенный солдат плохо воюет. В армии Наполеона трусов расстреливали, но не пороли. В Риме граждан тоже не подвергали телесным наказаниям: изгнание или казнь. В русской армии, вовсю, пороли, однако эта поротая армия разбила и Фридриха Великого, и Наполеона. Наверное, русский солдат не воспринимал порку, шпицрутены, как попрание чести. Для него это был всего лишь варварский обычай. Кровавая привилегия дворян.
В русской армии нижних чинов и офицеров разделяла  культурная, имущественная, этическая и сословная пропасть. В Советской Армии солдаты и офицеры были из одного теста. В нашем полку служило много солдат с высшим гуманитарным  образованием. В гуманитарных  ВУЗах не было военной кафедры, и после института ребят призывали в армию. А офицеры зачастую оканчивали среднее военное училище. Так что культурного разрыва между солдатами и офицерами, в среднем, не наблюдалось.   
Климат и обычаи в армии отражали условия и отношения, характерные для страны в целом. Мы хорошо знали, что старшины, начальники продовольственных и вещевых складов подворовывали. Но их мелкое воровство почти не влияло на питание и обмундирование солдат. Воровали в пределах утвержденного процента усушки, утруски, боя стеклотары и т. д. Может быть, кто-то превышал «нормы», но большинство сохраняло чувство «меры».  Можно было поставить рядом с мешками сахара ведро с водой. Через сутки в ведре воды убавлялось, а мешки становились тяжелее. Очевидно, использовалось  много хитроумных способов мелкого воровства.

      




            
                2.ОБ ОДНОМ НАБЛЮДЕНИИ КАРАМЗИНА
   
   
Я лежал на своей верхней койке. На соседней койке устроился Копылов. Он одного со мной года призыва. Из-под Смоленска. Работал в деревне трактористом. Хотел попасть в водители танка, но не попал, основательный, деловитый парень. Копылов лежал на спине, укрывшись до подбородка одеялом и смотрел в потолок. Только что прозвучала команда дневального: «отбой!» Пролетел еще один день нашей службы. Спать не хотелось, шел ленивый разговор на разные темы. Обсудив старшину, который не выдал теплые байковые портянки, отсутствие горячей воды в бане, мы замолкли. Затем разговор перешел на темы «гражданской» жизни, коснулись недавнего случая воровства в батарее.
«Знаешь, у нас в районе воровства почти нет, - медленно вещал Копылов, - правда, некоторые сволочи воруют по мелочам. В нашей деревне много не наворуешь: все бедные. Да и ворованное не скроешь, все на виду. Продавать, так далеко ехать надо. Некоторые уроды все равно воруют, им с… в глаза – божья роса. Но таких единицы. Их все знают наперечет, и милиция тоже. Вот брёвна и доски, те разбрасывать без присмотра незачем. В момент пропадут! Таскать стройматериал, конечно, менее позорное дело (леса вокруг много), но все же воровство. А вот воровать у государства -  это у нас даже воровством не считается. Мешок комбикорма уволочь с фермы к себе во двор, все доярки и механизаторы таскают. Того комбикорма купить нигде нельзя, а на ферме его полно, он так хранится, что половина портится. А тут хоть самая малость в дело пойдет», - размышлял вслух Копылов. «Вот когда воруют с фермы на продажу, это настоящее воровство. За это сажают», - продолжил он. «Что-то я не понял, если воровать у государства понемногу и не на продажу, то это даже и не воровство?» - удивился я. «Конечно,  не один я думаю, а вся деревня, - ответил Копылов. - Вот я ходил домой мимо мастерских  МТС. В кустах у канавы лежала водопроводная труба, совсем новая, даже блестела. Потом она покрылась ржавыми пятнами, через полгода совсем заржавела. Я ее и взял, когда отец ремонт затеял. В дело пошла, а то бы  сгнила. Да и в райцентре мужики с маслозавода всегда были с маслом, а с хлебозавода – с сахаром»
Я вспомнил, что нас, ещё в школе, водили на экскурсию на кондитерскую фабрику. В цехах можно  есть сколько угодно, но выносить сладости строго запрещалось. На другой день у всех "экскурсантов" болели животы. Так там нас просто угощали, а Копылов говорит совсем про другое. «Что же это за честность такая интересная! - подумал я. - Но, с другой стороны: кто-то сделал трубу, затратил труд, материал, получил за свой труд, а труба гниет! Труд пропадает. Благодаря Копылову труд не пропал, труба пошла в хозяйство. Разве он не совершил полезное дело?» - Я продолжил внутренний диалог: - «Конечно, труба досталась Копылову от государства бесплатно. Государство многое дает бесплатно: лечение, отдых, да мало ли, что еще! Считай, и трубу тоже дало бесплатно… Нет, что-то тут не так, все равно - это воровство, стихийное, криминальное распределение. Государство само это понимает, за хищение государственного имущества «органы» карают строже, чем за кражу личного.
Мы с Копыловым замолкли, каждый думал о своем. Он, видать, вспоминал свою деревню. Меня одолевали другие мысли. Я вспоминал сцены из очень любимого мною кинофильма «Пётр Первый». Петр дубасит палкой своего лучшего друга и сподвижника князя Меншикова. Эпизод поставлен так, что светлейший князь вызывает добрую улыбку сочувствия, а не положенного отвращения. «Ну пошалил малость князь, ну с кем не бывает? За то каков храбрец, сколько для державы сделал!» Ворюга Потёмкин тоже явно положительная в истории личность. Может быть, так оно и есть, только мы почитаем Меншикова и Потемкина не за воровство, а за другие дела. Пристрастие к воровству надо бы осудить и показать людям, что казнокрадство отнимает у героев частицу заслуг перед Родиной. А получается так, что храбрость в бою, успешная государственная деятельность как бы оправдывает воровство и взяточничество. Запомнилась знаменитая фраза Генерал-прокурора Ягужинского в ответ на вспышку Петра, мол, всех воров казнить будет. Ягужинский ответил: «Ваше Величество, решили остаться в стране один?»               
Когда приказчик ворует у купца, это плохо, но то внутреннее дело купца и приказчика. Когда голоден солдат, нет пороха и провианта, это уже подрыв устоев государства.
Молодой Наполеон в 1797-98 годах перед итальянской кампанией «разобрался» с интендантами. «Разбирательства» сыграли значительную роль в его победах.  Но до конца, на самом «верху» даже сам Наполеон не смог искоренить зло. Главный «вор» Франции банкир Уврар, хотя и сидел некоторое время в тюрьме, остался неуязвим, так же, как  Талейран и Фуше.
Вот какие абстрактные мысли лезли мне в голову после разговора с Копыловым. Карамзина я тогда еще не читал и его известную, безнадежно пессимистическую фразу о воровстве в России  я еще не знал.
Конечно, при царской власти воровства в стране было гораздо больше, чем при советской. Мне это представлялось очевидным. Советская власть была идейной и очень жёсткой. Воровать можно было, только «по чуть-чуть». Да и что было делать с наворованным в крупных размерах? Частная собственность отсутствует: «свечной заводик» приобрести нельзя.  Значит, стимула к грабежам в крупных размерах не было.  Кому интересно вести мучительно трудную жизнь подпольного  миллионера Корейки из смешной книжки «12 стульев?»

   



 
       3. Я ВСТУПАЮ В ПАРТИЮ. СОЛДАТСКАЯ ТОСКА   
         
               
Мне было давно понятно, что в стране у нас никакая не диктатура рабочего класса или партии. У нас диктатура одного человека. Сначала это был Сталин. Абсолютную власть он захватил в 1937 году, в год моего рождения. Вообще, 37-ой год какой-то несчастливый. В 1237 году татаро-монголы Батыя напали на Русь. В 1837 году застрелили Пушкина. В исторических справочниках написано, что  начало строительства Казани, и создание Казанского ханства относится к 1438 году. Я точно знаю, что  событие состоялось в 1437году!
Хрущев развенчал Сталина. Расстреливать перестали. «Оттепель». Но сам Хрущев все более и более становился таким же диктатором, правда, немного по мягче. Несколько позже выйдет кинофильм «Наш дорогой Никита Сергеевич»: оказывается, Хрущев не диктатор, а просто авторитет. Оставшаяся незыблемой система государственного управления сама восстанавливала единоличную власть Генсека. Конституция, выборы, советы всех уровней - всё это ненужная, дорогостоящая бутафория, обман. Правда, обман неизвестно кого. И внутри страны и на Западе все и так понятно. И все-таки экономическая система работала. Построили промышленность, выиграли войну, несмотря на все извращения и перекосы.       
Полностью реализовать потенциал, заложенный в системе, не позволил все тот же «Его Величество случай». Сначала повлияли некоторые, казалось бы, незначительные ошибки Ленина: Постановление 10 съезда о единстве партии, затем - выдвижение Сталина в лидеры партии. Ленин, возможно опасался влияния Троцкого, не то, чтобы он ему не доверял (они после Революции были единомышленниками). Ильич понимал, что ни Каменев, ни Зиновьев не уравновесят  фигуру Троцкого. Может быть, он боялся чрезмерной его популярности? Поэтому он укрепил  пару своих не очень хватких соратников, добавив к ним  хорошего организатора и волевого человека товарища Сталина. После смерти Свердлова у Ленина выбора не было. Назначение оказалось роковой случайностью: Сталин вырубил ленинскую партию, вытоптал всю молодую поросль вокруг. Хотя Хрущев и попытался восстановить ленинские принципы, но партию, по-моему, сегодня может спасти только массовый приток бескорыстной, думающей молодежи, которая верит в социализм и будущее страны. Я решил вступить в партию.
Накануне наш расчет на дивизионных стрельбах отстрелялся на «отлично», и парторг полка предложил нам всем подать заявления в партию. Рекомендации обещал написать он сам. Согласился только я один. Остальные сообщили, что они во всем согласны с «курсом», но в многочисленных комиссиях на вопросы ответить не смогут ни по истории партии, ни по уставу, ни по программе, а позориться не хотят. Аргументы сочли  убедительными. После ряда стандартных процедур меня приняли кандидатом в члены КПСС. В личной карточке было записано, что мое социальное положение – рабочий (по месту работы до армии), а социальное происхождение – из служащих. Самым волнующим меня пунктом в карточке был – пятый пункт (национальность).
Ленин являлся, по-моему, очень сильной личностью. То, что в РСДРП(б) накануне революции состояло немного членов партии, всего около тридцати тысяч, лишь подчеркивало его ум – сумел придти к власти с небольшим числом сторонников. Он понял страну. Армия хотела мира, она стихийно прекращала войну, крестьяне жаждали земли.  Идея раздачи земли была заимствована  у эсеров. Большевики стояли за государственную собственность на землю. Ленин присоединился к лозунгу эсеров, понимая, что его позицию сегодня крестьяне не поймут.  Лозунг самоопределения наций тоже оказался к месту. Инородцы сразу приняли сторону большевиков. Ленин был умный, он сыграл почти мистическую роль в судьбе России и, может быть, в судьбе человечества, но для меня он оставался живым человеком, а не богом. Я допускал возможность его критики. Я обрадовался, когда узнал, про его связь с Инессой Арманд. От этого он  стал еще более живым. Мне только очень не нравилась  остервенелая манера полемики. В его статьях всегда  много ругани и оскорблений оппонентов. Это мое субъективное мнение. К тому же он - верный ученик Плеханова.
Я случайно отыскал в полковой библиотеке и прочел работу Плеханова «О моническом взгляде на историю», неизвестно как попавшую в фонд армейской библиотеки. Знакомая по работам Ленина энергичная, ожесточенная ругань в адрес Михайловского и народников. Знакомая манера полемики. Скорее всего, Ленин перенял это свойство у Плеханова.
В статьях Ленина часто встречаются фразы вроде: «расстреливать беспощадно спекулянтов, саботажников и прочую контрреволюционную сволочь.», «...арестовать членов Моссовета..» и т. д. По-моему, это не более, как литературный прием ученика Плеханова. Зачем арестовывать членов Моссовета? А вот Сталин, тот действительно арестовывал и стрелял!   
При Хрущеве вышло много воспоминаний о Ленине. Раньше такой литературы публиковалось совсем мало: людей,  близко  знавших Ленина, почти всех расстреляли при Сталине, и печатать их воспоминания строго запрещалось. Воспоминания ограничивались, в основном, короткими статейками Сталина,  очерком Горького, подвергнутым цензурным сокращениям, да очерком Герберта Уэльса «Россия во мгле».
 Следующая волна воспоминаний была опубликована к столетию вождя в 1970 году. А вот при Горбачеве издали даже воспоминания Троцкого о Ленине. Все окружение Ленина очень тепло о нем отзывалось, по-особому. Наверное, личная мягкость и доброта вполне может уживаться с твердостью и  даже жесткостью в политике. Это вытекало из воспоминаний Горького относительно слов Ленина: хочется гладить по головкам, а нужно бить по головам.
Окружающих все эти проблемы мало волновали. Ленин ими не воспринимался как живой человек. То был некий символ, профиль на деньгах и вымпеле победителя соревнования боевой и политической подготовки, эмблема государства.
Ребят интересовали совсем другие проблемы. Каждый день мы шли строем через город в парк, где стояла наша техника. Шли взводом – человек 10-15, по проезжей части мостовой. Когда мимо строя по тротуару проходила девица, солдатики пялились на нее во все глаза, чуть ли не сворачивая шеи. Очень живописны были обсуждения ее качеств и внешнего вида. Все говорилось очень громко, чтобы она непременно услышала. Потом «герои» красочно расписывали, как они могли бы провести с ней время. Фантазии разыгрывались запредельные.
Молодые парни оказались надолго лишены общения и ласк девушки. Всех тянуло в город в увольнение или «самоволку». В городе стояла целая дивизия, население  небольшое, девушек – кот наплакал. «Веселые» девушки, наверняка, как и везде, существовали. Но для них требовались деньги, которых у солдат не было. Проблема казалось неразрешимой.
Солдаты томились. Вспоминали о своём вольном, до армейском житье, своих девушек. Только так вспоминали, что уши вяли, складывалось впечатление, что общались они на «гражданке» только с распущенными женщинами, да и сами они просто извращенцы. Наверное, просто врали. Я сокрушался, как мне не повезло с сослуживцами! Оказалось, все не так просто. В разговорах один на один, где-нибудь у полу потухшего костра, промозглой ночью, на учениях, или в караулке, солдаты с большой теплотой, грустью и уважением говорили о своих подружках. Тосковали, ждали писем и волновались – как они там: ждут или не ждут? В общем, всё по  человечески. А вот в больших компаниях все разом, как по волшебству, преображались. Строили из себя «рубах-половых разбойников». Игра была такая, играли  идиотов. Может быть, такое поведение, пошлая бравада («да я, да что, плевать хотел…Попользуюсь и выкину!») , объяснялось собственной уязвимостью и зависимостью от «дам сердца?»   
В общем, отсутствие женщин влияло на массовую психику. Так было во всех армиях, начиная с древних времён. Пока армия воюет, льет
 кровь, проводит изнурительные марши, воинам не до любви, сил хватает только на то, чтобы удержать в руках меч. Но вот город захвачен. Одержана победа. На захваченной территории царит обычный разгул и грабеж. Грабят не только имущество. Можно себе представить. что происходит с женщинами после гибели их  сынов, мужей и отцов, когда до них добираются истекающие желанием после долгого воздержания победители. В летописи о нашествии Батыя на Русь есть слова о «великом поругании»… Да уже и в "новое время" принято отдавать взятые города на разграбление воинству на 3 дня.               
И в мирное, и в военное время проблема «одиночества» солдат решалась институтом маркетанок и путан, следовавших за армиями. В Советской армии такого института не было. Солдат, как я уже писал, тянуло в город на танцы, но там  были толпы жаждущих, а девчонок – единицы.
Во время Отечественной войны в армии имелось множество медсанбатов, рот связи, санчастей. Там служили, в основном, девушки. И служба складывалась очень непросто. Молодой солдатик выздоравливает. Завтра ему идти опять в бой, может быть, в последний. Он со слезами просит ласки, он симпатичный, обещает помнить всегда и, если останется живым, взять в жены. Душа русской женщины добра, готова к жертве и полна надежды. Ну, как тут отказать? Солдатика жалко! А его, бедолагу, или убили в  бою, или опять ранили и отправили в другой медсанбат.  Появился другой солдатик с преданным взглядом. Он выздоравливает, ему тоже скоро отправляться на фронт, на смерть. Пусть он будет немного счастлив! Солдат должен идти в бой с круглыми от счастья глазами! И что такое её тело  по сравнению с его жизнью!.. Разве такое поведение можно назвать «легким»? Это врачевание. Это жизнь на войне, когда главное – победа! Такова коллективная женская жертва.  Война ломает судьбы, искажая понятия о добре и зле.
Один из наших сержантов заимел себе "постоянную" девушку. Историю я передаю с его слов. Своих собственных наблюдений по этому эпизоду у меня не имелось. Сержант был шустрый парень, где он с ней познакомился, я уже не помню. Он долго за ней ходил. Потом он ей сообщил, что он её так любит, так любит, что если она не ответит взаимностью, то он повесится. Конечно, он вешаться не собирался, рассказывал об этом случае с большим юмором. Девушка почему-то ему поверила и  пожалела. Он бывал у неё дома, знал отца и мать. Дарил подарки, которые покупал на деньги, что присылали из дома. Родители девушки на него смотрели, как на надежного жениха, почти мужа. Сумел себя поставить! Нам говорил, что эта «невеста» нужна ему только в «пределах Черняховска». Когда в части проходило торжественное увольнение в запас, несколько таких «невест», в том числе и она, стояли у проходной полка, пытаясь отыскивать взглядом среди шеренг уходящих солдат своих «мужей». Вот такие дела!    
 В полку имелась  штатная должность - секретарь комсомольской организации полка. Должность  занимал молодой сверхсрочник, красивый, несколько даже женственный, старший сержант Король. Все говорили, что в него влюблена жена командира зенитной батареи. Как-то я , в перерыве между занятиями, в перекур, отпросился у начальства в солдатский магазин за пряниками. Рядом со мной у прилавка стояла жена командира батареи. Её рассеянный взгляд скользил по витрине с банками консервов, пачками крупы и коробками конфет. Вот она подняла голову и посмотрела в мою сторону. Лицо ее как-то сразу преобразилось. Она вспыхнула, зарделась, глаза вдруг стали излучать сияние. Она улыбнулась трогательной и, в то же время, какой-то  бессильной улыбкой. Перемена выражения её лица было настолько разительна, что я запомнил это свое впечатление на всю жизнь. Я обернулся. За моей спиной стоял Король, который не замеченный мной, тихо подошел к прилавку. Он появился случайно, очевидно, тоже хотел что-то купить.      

      

            4. БОЕВАЯ ТРЕВОГА. 1956 ГОД   
               

           Этой главой я несколько нарушаю хронологию повествования, однако, делаю это умышленно.  В 1956 году, т.е. в год начала моей службы, в Венгрии грянуло восстание. Войска соседнего Военного Округа были приведены в движение. Отзвуки вооруженных столкновений докатились и до нас. Среди офицеров учебно-танкового батальона, в котором я начинал службу, шепотом обсуждали результаты уличных боев в Будапеште. Говорили, что наши бронетранспортеры восставшие венгры забрасывали гранатами из окон верхних этажей домов. БТРы были открыты сверху или затянуты брезентом. Правда, через несколько лет у нас появились БТРы с бронированной крышей.
Черняховск расположен в сотне километров от польской границы. Когда в Польше тоже начались волнения, в нашей дивизии была объявлена боевая тревога.
Батарея за три года моей службы многократно поднималась по тревоге. С подъема по тревоге начинались любые учения: полковые, дивизионные, армейские, окружные. Но все эти тревоги  являлись учебными. Боевая тревога случилась только в 1956 году, и она значительно отличалась от учебных.
Совсем другое настроение наблюдалось у офицеров, они ходили раздражительные и злые: они покидали детей и жен и уходили в неизвестность. О предполагаемом противнике им ничего не сообщено, войны не было, предстояло не известно от кого защищать страну. В общем, офицеры нервничали.
Целые сутки мы, молодые солдаты, грузили в машины боеприпасы, в основном,  32-х килограммовые ящики со снарядами к танковым пушкам, по два снаряда в каждом. Все дивизионные склады боеприпасов должны были быть поставлены на колёса. Каждое подразделение являлось ответственным за погрузку своих боеприпасов. В спешке и темноте  ящики часто перепутывались. Командиры сначала ругались. Потом махнули рукой, лишь бы все погрузили. Какая разница, какими снарядами стрелять, своими или чужими.
Любая ночная тревога – это всегда большая суматоха: посыльные бегут по темным улицам за офицерами, шоферы пробираются в парк заводить свои машины, в руках у них канистры с теплой водой. По тем же узким улицам выезжает тяжелая техника: танки, самоходки, бронетранспортеры, машины (город набит техникой). Даже во время учебных тревог иногда кого-нибудь калечили. Говорили, что даже есть «допустимый» процент потерь на учениях.
Патроны всем раздали не по счету, как при заступлении в караул, а навалом, без счета. Как правило, после боевой тревоги и последующих боевых действий  части редко возвращаются на старые места расквартировки. Учитывая, что в районы сосредоточения необходимо  выйти как можно быстрее, техникой управляли не очень аккуратно, многие мелкие деревянные постройки - склады, солдатское туалеты, изгороди - просто снесли. Разворотили доски почета. Когда через некоторое время дивизия вернулась в город, «Батя» (командир полка) обошёл территорию своей части в сопровождении замов и начальника тыла. «Батя» громко ругался матом в адрес командиров подвижных частей. Всем грозил. Начальник тыла расстроено кивал головой в такт «батиной» ругани и записывал в тетрадь размеры бедствия. Все разрушения пришлось восстанавливать.
  К концу дня, обессиленные после погрузки снарядов, мы получили неприкосновенный запас (НЗ) сухим пайком. Заняли места в машинах ГАЗ-63. Дивизия несколькими колоннами по разным дорогам двинулась к польской границе. Мимо нашей колонны проносились штабные "газики", утыканные антеннами машины связи. Колонна надолго остановилась, затем двинулась снова. К вечеру мы пересекли границу Польши и углубились километров на 50-70. Опять надолго стали. Затем прозвучала команда «Отбой». Очевидно, поляки раздумали «бунтовать».
Целую неделю мы разгружали боеприпасы  и размещали в складах  аккуратными штабелями, старшины с трудом отыскивали «свои» боеприпасы.
Одними из последних учений, в которых мне пришлось участвовать, были учения Прибалтийского Военного Округа, которыми руководил маршал Гречко. Он являлся тогда главкомом сухопутных сил. В манёврах  было задействовано большое количество войск. Горючего  в стране хватало. Наводились понтонные переправы, по которым танки форсировали водные рубежи. Над головами гудела авиация, прикрывая войска с воздуха, с вертолетов высаживали десанты. Орудия и танки стреляли холостыми, пехота с трудом избегала гусениц и холостых выстрелов, которые могли сильно обжечь, если не поберечься. Для нас маневры закончились боевыми стрельбами на Добровольском полигоне.
К третьему году службы мы стали бывалыми солдатами. Знали, где и как можно  проехать или прокатить на руках пушку и не застрять, когда позвать в помощь пехоту, когда отрядить гонца к танкистам, чтобы выручили. Могли разжечь костер в дождь и высушить портянки. Знали, где и когда можно отдохнуть, не мозоля глаза  начальству. Опыт - он и есть опыт! В реальных боевых условиях этот опыт нам бы пригодился: расчет слажен, сросся со своим орудием, умеем стрелять из автомата и пушки. Но  все же на войне ситуация совсем другая.
Я часто видел, как наступала пехота. Она шла вперед и залегала, выбирая огневые позиции в местах, где по-суше, и светило солнышко. На войне они бы старались двигаться в «мертвой» зоне, так, чтобы складки местности закрывали от огня противника, двигались хоть по болоту, хоть по колено в воде, а не грелись на солнышке.
 Фотография сделана во время очередных учений во время привала в деревушке.
 За  три года службы мы  приспособились к условиям армейской жизни и окрепли. Если наряды в караул и на кухню распределялись в порядке очереди, то множество мелких текущих работ выполняли молодые солдаты, как мы в свое время. И  это казалось  правильным. Молодым нужно  привыкать к службе. Часто руководителями работ в отсутствии сержантов назначались старослужащие. Мыли машины и орудия после возвращения с полей тоже молодые солдаты, мы только проверяли качество работ. В случае плохой работы учили, как надо трудиться. Затворы и прицелы орудий мы чистили и смазывали сами. Молодёжь воспринимала это как должное, так как «старики» являлись опорой батареи. Они знали, как себя вести на учениях: как катить орудие и куда катить. На стрельбах, на строевой и физической подготовке основной результат определяли старослужащие. Так что молодежь не «возникала», когда во время перекура им приказывали что-то отнести, принести или помыть.
Приближался долгожданный день окончания службы. Настала эпоха изматывающего, тягостного ожидания, когда начинаешь считать месяцы, недели, дни, оставшиеся до приказа. Поскольку увольнение в запас в каждой части происходило в разные сроки в зависимости от многих причин, то точкой начала обратного отсчета была дата приказа министра обороны об увольнении в запас отслуживших свой срок солдат и призыва в армию молодого пополнения. Этим приказом все старослужащие бредили.
Меня все больше и больше стали тревожить проблемы «мирной» жизни: поступление в институт, предстоящая работа на заводе, ждал встречи с родителями. Быстро и осязаемо возвращалась жизнь вне армии, как снимок, опущенный в проявитель.   Теперь я понял, почему многие солдаты оставались на сверхсрочную службу: никаких проблем – накормят, напоят, обеспечат квартирой и зарплатой. Твоя жизнь налажена и обеспечена, найди себе жену,  ответственно выполняй свою работу - и нет никаких проблем.   
Конечно, на учениях тяжеловато, но пока ещё молодой, это не страшно. Некоторым людям нравится ощущать себя маленьким винтиком большого отлаженного мощного механизма, который тебя всегда защитит, за тебя решит все проблемы, которым можно гордиться.
Мне хотелось домой. Я уже был составной частью одного огромного, мощного механизма – я вступил в партию.
Лежа на своей койке после отбоя, думал о Москве, во сне входил в свой подъезд, беседовал с Крючковым, Андреем, спорил с рыжим Красновым. Почти целых три года я о них даже не вспоминал. Иногда зловредный внутренний голос нашептывал мне, что служба в армии -  потеря трех самых лучших в моей жизни лет. Лучшие годы освоения специальности, познания, любви! А что ты получил взамен? Окреп? Мог бы и в Москве ходить в спортивные секции! Узнал жизнь, людей? А на заводе и в институте что - не люди? Научился чистить автомат, мыть полы и туалеты. Просто смешно! Ты  потерял три лучших года жизни, - надрывал мне душу внутренний голос.  Ты - бестолочь, надо было поступать в институт. 
Другой голос уверял: « Ты принял присягу, теперь ты настоящий солдат, укрепился душой, и теперь ты способен держать любые удары судьбы, моральные и физические. Каждый мужчина должен отслужить в армии, только тогда он становится настоящим мужчиной». Я с удовлетворением соглашался с этим голосом.      
Теперь у нас было больше свободного времени, и мы с Борей Бирюковым могли чаще встречаться в парке, при обслуживании техники. Его мысли последнее время тоже крутились вокруг проблемы поступления в ВУЗ. В Москве мы, оказывается, были почти соседями. Он  жил в старом одноэтажном деревянном домике в глубине парка, который был разбит на месте Братского кладбища. Часто гулял по тем же аллеям парка, что и я. Даже странно, что мы с ним не встретились. Может быть, и  встречались, да не знали друг друга. Чтобы познакомиться,  пришлось уехать за «три- девять земель» в город Черняховск. Боря очень надеялся, что к его возвращению из армии  хибара, в которой жила его семья, будет снесена, и он вместе с отцом и матерью получит  квартиру в хорошем новом доме.   
 Обсуждая с ним политические темы, я понял, что его взгляды во многом совпадали с моими. Кстати, он тоже вступил в армии в партию. Боря был парень думающий, даже немного философ. С ним можно  обсуждать широкий круг вопросов, включая,  самые абстрактные. Я уже не помню, как мы вышли на разговор о религии. Библию, конечно, он не читал, но читал много брошюр атеистического содержания, откуда можно было кое-что почерпнуть о содержании библии. К критической части этих книг можно было относиться по-разному. В армии, как и в стране, в то время верующих  было мало, включая жителей Кавказа и Средней Азии.
Мы с Борей сошлись во мнении, что десять заповедей Ветхого Завета во многом совпадают с положениями кодекса строителей коммунизма. А вот относительно учения Христа есть большие отличия. Если Христос учил любить своих врагов, на зло отвечать добром, милосердно прощать преступления («Ибо не ведают, что творят»), то коммунистическая мораль провозглашала другие лозунги: «если враг не сдается, его уничтожают», «кто не с нами, тот против нас». Какое уж тут милосердие!  Не то, чтобы мы были против этих лозунгов, нам казалось, что они были абсолютно правильные для периода Революции, Гражданской и Отечественной войн. Но эти призывы не должны  оставаться «на все времена». Если враг на тебя не нападает, то зачем его уничтожать (мы ведь ведем только освободительные, справедливые войны).  Всех врагов   уничтожить - никаких сил не хватит, да и кто будет решать, кто враг, а кто - нет. Когда на тебя напали, тогда абсолютно ясно, кто враг.  Но если кто-то не с тобой, то это еще не значит, что он против тебя!
  В этом мы с Борисом были согласны. «Принципы большевиков больше похожи на закон Моисея - «око за око, зуб за зуб», - сказал Боря, - «Только надо его дополнить кличем  Отечественной войны - «смерть за смерть!»   
В этот момент к нам подошел долговязый худой парень, Борин командир. Я знал его, он ехал из Москвы в нашем вагоне, окончил вместе с Борей учебно-танковый батальон и служил командиром танка. До призыва в армию он окончил какой-то гуманитарный институт. Там не было военной кафедры, и его после окончания института забрали в армию. В общем, Боре  повезло с командиром. «Наверняка, долговязый пришел за Борей по делу -  опять танк драить некому»,- подумал я.    Он прислушался к нашему разговору и неожиданно сказал: «Мужики, вы все перепутали. Иудеи уже три тысячи лет внутри себя разбираются со своим богом. Их религия замкнутая. А вот коммунисты и христиане всегда пытались распространить свои идеи на весь мир, осчастливить всех, да и мусульмане -  тоже. Поэтому большевики больше похожи на христиан.  Кроме того, в диалектике есть такое понятие «единство и борьба противоположностей. Поступите в институт, будете проходить Гегеля, Маркса, сами всё узнаете. Доброта, милосердие, всеобщая любовь – это одна сторона. Борьба, уничтожение врагов, смерть, кровь –  это другая противоположность. Чтобы добиться первого, необходимо пройти через второе. Всеобщего счастья никогда  не достичь без уничтожения врагов. Если подставлять им щечки, ничего не построишь. В этом коммунисты отличаются от христиан»
«Еще один специалист по добру и злу!», - подумал раздраженно я.  «Боря, идем ствол  пушки пробьем», - сказал командир. На другой стороне парка танкисты выкатили танк и  опустили орудийный ствол параллельно земле. Загнали в ствол пыж и, раздевшись по пояс, длинным шестом пробивали деревянный, обмотанный паклей пыж сквозь длинный ствол танковой пушки. Так обычно чистили (пробивали) ствол от порохового нагара. Мне такая процедура была очень близко знакома. Хорошая  физическая разминка, особенно, если в пробивке ствола участвовало мало народа: орудийный расчет состоял из двух-трех человек.         
  На этом наша теоретическая дискуссия благополучно закончилась.
 

 
          
                5.МОСКВА. 1959 ГОД
    
Я демобилизовался из армии  несколько месяцев раньше массового увольнения в запас солдат моего года призыва. Загодя отослав в МАИ все необходимые документы, я получил вызов на экзамены. Никаких препятствий со стороны командования не было.
В одно прекрасное утро я получил проездные документы, попрощался с батареей и вышел за ворота части. Я свободен!  Окинул задумчивым взглядом кирпичное здание казармы, улицу, покрытую брусчаткой, по которой я три года ходил в парк, на стрельбище.
Никто меня не провожал, оркестр не играл марш, но в душе звучали фанфары. На мне была новенькая, с иголочки, солдатская хлопчатобумажная (ХБ) форма. На плечах - чёрные, самодельные с оранжевым кантиком из проволоки, погоны с артиллеристскими эмблемами. На солнце ослепительно блестела начищенная латунная пряжка солдатского, искусственной кожи, ремня. В руке маленький чемоданчик с нехитрыми солдатскими пожитками. Пару раз меня останавливал патруль, проверял документы. Последний раз я зависел от патруля. Вот, наконец, вокзал. Пассажирский поезд на Москву, общий вагон.
Прощай, Черняховск!
И вот я в Москве. За три года, как мне показалось, она, с одной стороны, почти не изменилась, и, в тоже время, стала совсем другой. По городу ходил городской транспорт без кондуктора, как в Америке. Появились торговые автоматы  по продаже газированной воды. Навсегда исчезли голубые тележки с газировкой. На Новопесчаной улице, в парке, вырос современный кинотеатр «Ленинград», просторный, с хорошим буфетом, с дополнительным маленьким залом, где между сеансами крутили короткометражные фильмы. Главный экран позволял демонстрацию широкоэкранных фильмов.
Напротив станции метро «Сокол» возвели огромный жилой дом, который в народе звали генеральским. Там получили квартиры многие генералы – герои отечественной войны. Сейчас, когда этих генералов уже нет в живых, у подъездов дома появились бронзовые доски с именами генералов Катукова, Жадова и Шумилова. В свое время говорили, что там жил пенсионер Булганин. Его часто видели прогуливающимся рядом с домом. Ходил он в штатском, и его многие узнавали по характерной седенькой бородке клинышком и усам. Но табличка с его именем на стене дома отсутствует.
Я с улыбкой смотрел на старое здание пожарного депо. Сегодня его каланча оказалась самым «низкорослым» строением среди новостроек. Как наблюдательный пункт она могла использоваться чисто символически.
Конструкторское бюро Яковлева теперь размещалось во вновь построенном громадном красивом здании, занимавшем целый квартал вдоль Ленинградского проспекта напротив Чапаевского парка. Это здание закрывало собой старое серое здание КБ и наш кирпичный сборочный цех.
Дома все было по-старому. Отец с утра до позднего вечера пропадал на работе. Мама занималась общественными делами. Её выбрали секретарём  партийной организации ЖЭКа.   
Правда, отец теперь работал на другой работе. Он ушел из Внешторга. Дело в том, что в составе Центросоюза руководство страны организовало Управление внешней торговли – «Союзкоопвнешторг». Очевидно, некоторые внешнеторговые операции для СССР удобнее было проводить через вне правительственное учреждение, пусть и формально не являющимся государственным. Для Центросоюза внешняя торговля была новой, абсолютно незнакомой сферой деятельности. По настойчивой рекомендации Микояна отца перевели в это учреждение для организации и становления там службы внешней торговли. Председателем Управления был утвержден Ширяев, кадровый работник Центросоюза, но не сведущий в области внешней торговли, отец - его заместителем.
Теперь отец опять очень часто бывал за границей, но не на долгий срок, на неделю-две,  в составе торговых делегаций, выезжавших для заключения договоров с иностранными фирмами.
В газетах я читал сообщения о бурной деятельности Никиты Сергеевича Хрущёва. В репортажах о поездках за границу с фотографий смотрели лица Хрущёва и Булганина. Они появлялись везде вдвоем, как братья-близнецы: Первый Секретарь ЦК КПСС и Председатель Совета Министров. Этот дуализм вызывал у меня недоверие. Я знал, что в истории иногда во власти встречаются триумвираты, относительно устойчивые образования. Относительно устойчивые, они разваливаются с гибелью одного из триумвиров. Очевидно, «двоевластие» в нашей стране процветало только в газетах, а на самом деле реальная власть находилась в руках Хрущёва. Булганин сопровождал его за компанию. Я думаю, что сразу после разоблачения культа личности Хрущёв просто не желал, хотя бы чисто внешне, демонстрировать средоточие власти в одних руках. И действительно, скоро все встало на свои места: Булганин ушел, а Хрущёв стал и Первым Секретарем ЦК, и председателем Совета Министров, совсем как при Сталине. Система самовосстановилась. Другая организация власти в рамках нашего политического устройства просто невозможна.
Я демобилизовался всего за две-три недели до начала вступительных экзаменов. В армии готовиться было практически невозможно. Сдавать экзамены казалось бессмысленным: лишняя трепка нервов и новые огорчения. Но я решил сдавать. Все-таки лишний шанс! А вдруг повезет. Однако чуда не произошло.
Через три месяца после демобилизации я поступил на завод в тот же цех слесарем. После армии и попытки поступить в вуз я отдыхал совсем не- долго. Три месяца – это срок между демобилизацией и устройством на работу, который обеспечивает непрерывный стаж. Итак, я снова в своем цеху. Все на своих местах: самолеты, верстаки, бригада слесарей-сборщиков. Ничего не изменилось. Как будто и не было трех лет  службы в армии.
Меня встретили очень приветливо. Почти все рабочие в цехе служили, и мои короткие, скупые воспоминания о службе выливались в долгие ответные рассказы - воспоминания рабочих о своей службе в армии. Старые кадровые рабочие на фронте не воевали, у них была «бронь». Их эвакуировали вместе с заводом в Сибирь, где выпускали самолет "ЯК-3". Они рассказывали о своей жизни в тылу во время войны. Голод, почти круглосуточная работа, короткий сон, тут же снова в цех.  Армия нуждалась в самолетах.
Ребята немного старше меня рассказывали о своей службе в разных регионах страны. Рассказы очень напоминали те события, которые я видел своими глазами несколько месяцев назад: строевая подготовка, штурмовая полоса, самоволка, учения, всякие курьезные случаи.
Таким образом, моё возвращение  всколыхнуло в цехе волну армейских воспоминаний.
После того, как я встал на учет в парторганизации цеха, меня вызвали в партком завода и сообщили, что партком рекомендует меня  на предстоящих перевыборах в комитет комсомола от сборочного цеха. Почему они так решили, я не знаю. Рекомендации парткома  обязательны, к исполнению, и меня, конечно, выбрали. Из 200-300 человек «против» голосовало человек двадцать, наверное, в знак протеста. Теперь мне приходилось посещать все партийные, комсомольские собрания и заседания комитета комсомола.
Работа в комитете оказалась для меня новой, раньше я не занимал выборных командных должностей ни в пионерской дружине, ни в школьном комитете ВЛКСМ. Но поскольку я был объектом их деятельности, то некоторое представление о работе все же имел: сбор членских взносов, выпуск стенгазеты, организация собраний и митингов, подготовка вечеров отдыха, работа в народной дружине, участие в предвыборных кампаниях, выполнение отдельных поручений парткома и прочее, и прочее.
Молодежь еще с детского сада и школы привыкла, что ее всегда «организовывают» и относилась к этим не очень обременительным нагрузкам с пониманием, слегка иронически, ощущая их искусственность, сомнительную полезность. Основные вводные «спускались» сверху. В райкомах комсомола имелся целый штат инструкторов, занятых, с моей точки зрения, мало полезной работой. У нас на заводе освобожденных от работы были только двое – секретарь комитета и заместитель по оргработе. Секретарь получал зарплату в райкоме, а заместитель - на заводе.
Некоторые мероприятия находили, когда активный, когда вялый  отклик: новогодние вечера, спортивные соревнования, коллективные походы в театр и на выставки. Помню выставку испанской живописи. Вообще, после смерти Сталина выставок организовывалось много, очереди в музеи стояли огромные, народ просто ломился на «культуру» Запада и Востока. Запомнилась выставка Дрезденской галереи с картиной Рафаэля, шедевры Лувра, выставка золота из гробницы Тутанхамона. Все это происходило  в разное время.
Комитет проводил предпраздничные субботники и воскресники, добровольно-принудительно собирал молодежь. В предпраздничное время работать не очень хотелось. Но во время работы настроение неизменно улучшалось, коллективный труд под музыку заводил, спиртное тоже повышало настроение, которое постепенно становилось праздничным. Расходиться не хотелось, танцевали, шли в кафе, пили пиво и разговаривали «за жизнь».               
После демонстраций тоже немного пили, не "по-чёрному", а так, для настроения, когда после прохождения нашей колонной Красной площади собирали флаги, транспаранты, искусственные цветы, тележку с фанерной эмблемой завода, грузили все  на машину и отвозили на завод.
На основании информации, почерпнутой из книг типа «Как закалялась сталь», «Время, вперед!» и т.д., я предполагал, что во времена гражданской войны и первых пятилеток  комсомольская работа воспринималось совсем по другому. Никто не тащил людей «за уши». Энергия била ключом из самих масс. Нужно только направить ее в нужное русло. Теперь же массы инертны. Зажечь их трудно. Общественная работа обюрократилась, стала формальной, зачастую сводилась к расстановке галочек в журналах учета. Наверное, это естественно: время изменилось, а методы работы остались прежние. Отец в молодости был активный комсомолец, он рассказывал, как слушал Косарева, Чаплина. Они умели зажечь молодежь.
У нас на сборке работал один молодой парень. Он учился на вечернем отделении Энергетического института. Хотя парень, на мой взгляд, был очень неглупым, но я таких людей  считал балластом. Заставить его что-нибудь сделать по комсомольской линии, было практически невозможно. Он открыто говорил, что вся эта работа просто глупость, никому такая мышиная возня не нужна, только отвлекает от работы занятых людей. Сколько бездельников и говорунов крутятся около этого никому не нужного дела. А ведь немалые деньги получают! Если люди захотят и им  будет нужно, они сами все организуют - и митинги, и работы. В общем, он мне казался во многом прав. На дежурство в народную дружину или на демонстрацию его сагитировать было невозможно. Скоро он уволился и устроился на какой-то крупный серийный оборонный завод.
Однажды нашего секретаря вызвали в райком ВЛКСМ на «ковер», не помню, по какому вопросу. Он взял меня с собой для поддержки. В кабинете секретаря райкома, кажется по фамилии, Скороходов, за длинным столом сидели несколько человек. Среди них я узнал знакомого парня. Он являлся членом бюро райкома, секретарем того самого завода, на который он ушел в свое время от нас. После заседания я задал несколько вопросов знакомому инструктору, который полностью прояснил вопрос. После ухода с нашего завода Витя (назовем его Витей) неожиданно стал очень активным комсомольцем. На ближайшем отчетно-перевыборном собрании он выступил с разгромной критикой в адрес комитета, который отчитывался. Критика была по существу: формализм, пассивность, неумение защитить интересы молодежи, дрейф на поводу у администрации. Его речь встретили громом аплодисментов, и сразу избрали в комитет, благо конкурентов почти не было, на эту работу мало кто рвался. Через год - он  уже секретарь ВЛКСМ завода, а еще через некоторое время - один из секретарей райкома, пока ещё не первый. Я знал ребят, которые искренне верили, что приносят на этой работе пользу. А вот Витя был циник. Чаще всего именно такие люди в течение последующих 10-15 лет приходили на смену комсомольской, а затем и старой партийной элите.
В начале зимы на заводе  организовали курсы подготовки в ВУЗ при МАИ. На курсы меня приняли. От нашего предприятия на курсах училось человек 10-15, в основном из КБ, НИО.  Так же были рабочие со сборки, механического цеха, отдела Главного механика (ОГМ), медницкого и гальванического цехов. На курсы ходили и представители других предприятий МАПа: КБ Микояна, фирмы Антипова, где производили автопилоты, таинственного НИИ-2 и др.
Курсы подготовки располагались в помещении одной из школ в нашем районе. После шести часов вечера, когда уроки школьников заканчивались, начинались наши занятия.            
Мы учились два дня в неделю. Всего ходило около ста человек, которые были разбиты на три или четыре группы. Каждой группе была представлена своя  классная комната.
Многих учившихся  и работавших на фирме Яковлева я знал, а вот с Вадимом Деевым я встретился впервые на курсах. Это был высокий широкоплечий парень с густой черной шевелюрой. Очень живой и громогласный, он говорил всегда уверенным безапелляционным тоном. Как оказалось в дальнейшем, когда он говорил уверенно, он хорошо знал, о чем говорил. Он часто улыбался, показывая крепкие,  белые зубы.
Через двадцать лет он все так же улыбался своей ослепительной улыбкой, только зубы теперь были вставные, а вместо густой шевелюры сверкала гладкая блестящая лысина с небольшим ободком редких волос на затылке от уха до уха.  С ним у меня установилась дружба надолго. Мы теряли связь на годы, потом судьба опять нас сводила. Мы были совсем разные, но до самой его нелепой, случайной смерти нас связывали очень теплые отношения. Погиб он в Крыму  во время отпуска на подводной охоте, которую он очень любил.   
Вадим работал у нас на заводе в ОГМ: ходил по цехам и ремонтировал станки. У нас на сборке тоже стояло несколько сверлильных станков, и он заходил также и к нам, но я его тогда не запомнил. После знакомства на курсах я часто его видел  у нас в цеху  с деревянным  чемоданчиком с инструментами и в очень грязной, промасленной спецовке.
  На курсы также поступила девушка из нашего цеха, из отдела комплектации, толстушка Вера. Она у нас в цеху заведовала нормалями – выдавала болты, гайки, шайбы, шплинты и т. д.
 Теперь во многих цехах у меня были знакомые и друзья, в гальваническом, термическом, красильной мастерской. Через них можно  вне очереди воронить, закалять и анодировать ключи и другие детали.
Настроение у меня было прекрасное, жизнь налаживалась. Кроме того, у нас в семье произошло еще одно радостное событие. Отец после долгих хлопот получил двухкомнатную квартиру. Не новостройка, за выездом, но располагалась в очень хорошем кирпичном  доме сталинской постройки с лифтом и мусоропроводом. В прежней квартире такие удобства отсутствовали. Дом стоял в Чапаевском переулке недалеко от музыкальной школы имени Дунаевского, прямо напротив парка, где продолжалась «грандиозная», но вялотекущая «стройка века», начатая еще Василием Сталиным.
 



                6. ВЕЧЕРНЯЯ ДОРОГА В ИНСТИТУТ

   
На курсах подготовки в МАИ собрались такие же, как я, неудачники, не поступившие в свое время в дневные институты. Многие прошли армию, кто-то должен  призываться на следующий год, но, поступив в институт, они могли рассчитывать на возвращение после службы в институт без экзаменов. Деев не служил в армии, у него была глухота на одно ухо. Девчонки были на два-три года моложе меня.
Запомнилась мне одна яркая брюнетка. Как у многих темноволосых девушек, у неё была белая, мраморная кожа лица,  ровный румянец во всю щеку. Глаза темные, чуть навыкате, губы полные, яркие, без следов помады. Несмотря на свою полную, немного оплывшую фигуру, она очень быстро передвигалась и живо жестикулировала при разговоре. Звали её Олей. Она любила яркие цвета: одевалась то в красный свитер, то в желтую кофточку. Оля очень хорошо училась. Я даже не понял, почему она не поступила в дневной институт. Позже я узнал, что в период вступительных экзаменов  Оля болела и поступать она намерена на дневное отделение. Действительно, на вступительных экзаменах я её не увидел.
Несколько человек с фирмы Антипова вначале держались особняком: высокая светловолосая девушка с короткой стрижкой и веснушками на маленьком вздернутом носу, парень, по фамилии Шеин и еще несколько человек.
Девушка жила за городом. Каждый день  ездила на электричке на работу в Москву. Зимой с утра расчищала от снега крыльцо и дорожку к туалету, топила печку. Она была старшим ребёнком в семье. В общем, жизнь у неё существенно отличалась от нашей городской жизни. «Зато у меня много времени на чтение, - не унывала она, - в электричке  почти всегда удается сесть, и я читаю всю дорогу»,- говорила она скороговоркой.
Шеин был похож на гигантского попугая: на голове у него торчал   высокий пушистый хохолок, как у какаду. Нос тоже напоминал клюв попугая. Шеин всегда носил галстук и от него исходил густой запах одеколона. Когда я его спросил, что это он строит из себя дешевую парфюмерную лавку, он ответил, что одеколон дорогой – «Шипр», а кожа у него тонкая и после бритья он обязательно должен её протереть одеколоном, иначе она воспалится.
С ними ходила девушка, «белокурая бестия», как я её звал про себя. Голубоглазая, с золотыми локонами, с внешностью валькирий из скандинавского эпоса, эта «валькирия», несмотря на свою молодость, уже работала ведущим конструктором. У неё имелся стаж конструкторской работы, но дальнейшее движение по службе было невозможно без диплома.
Большая группа молодежи работала в НИИ-2. Они тоже держались вместе, обсуждали какие-то производственные проблемы. Из этих разговоров я так и не понял, чем они там занимаются у себя на работе.
Сближение и формирование единого учебного коллектива проходило медленно. Времени для общения оставалось очень мало. Только во время лекций и коротких перемен. После окончания лекций все спешили домой, учеба заканчивалась поздно, с утра за плечами был целый рабочий день. Поэтому все долгое время группировались по производственному принципу.
  В  воспоминаниях я старался запечатлеть множество мгновенных портретов своих современников, окружавших меня людей. Как  моментальные фото. Кто-то описан более подробно, кто-то менее, как очень мимолетное, субъективное впечатление. Дело в том, что миллиарды людей, живущих на земле, для каждого отдельного человека представляют собой абстракцию, слабо влияющую на  судьбу. Только те несколько десятков человек, которые непосредственно окружают его и с которыми он соприкасается в своей жизни, как бы представляют для него все Человечество. Родственники, друзья, соседи, сослуживцы – вот та среда, которая определяет наш жизненный путь, и по которой мы судим о людях. Конечно, со страниц газет на нас смотрят вожди. Они, естественно,  влияют на жизнь общества. От них иногда зависят жизни миллионов. Они решают, быть миру или войне. Будут жить народы в голоде или сытности. Кто может сказать, что судьбы стран не зависят от решений Сталинов, Эрхардов, Рузвельтов? Никто! Но маленькие плотвички не замечают поворотов русла больших рек.  Они видят лишь мелкие личинки в воде, которыми питаются, и силуэты щук, от которых надо спасаться. Хотя, конечно, от движения реки и полноводности русла зависит жизнь и плотвички, и щуки.             
Кроме того, мы покупаем множество товаров, которые произведены на другом конце земли другими людьми. Правда, этих людей мы никогда не видели,  не знаем, и не увидим.  Они  косвенно влияют на нас. С экранов телевизоров к нам обращаются люди, или своими словами, или словами героев пьес, драм, трагедий. Они тоже влияют на нашу жизнь, но также косвенно. Все же для каждого отдельно взятого человека основные представители рода человеческого - это непосредственно окружающие его люди, всего несколько десятков лиц, сопровождающих  с рождения до смерти.
Я почти прожил свою жизнь, она прошла в среде технической интеллигенции. Мне кажется, что все окружающие меня люди очень хорошие, откуда только берется зло на свете!    
А вот детство прошло в семье аппаратного чиновника. Это во многом очень похожие среды, но все же отличающиеся друг от друга. Разные проблемы, разговоры, цели, манера общения, хотя у этих сред очень близкий образовательный уровень.  Когда у отца собирались друзья, они предавались воспоминаниям о поездках за границу, рассказывали интересные случаи из жизни, обсуждали сослуживцев и иностранных партнеров. Ни разу я не слышал профессиональных разговоров. А вот в 60-70 годах в застольных разговорах технической интеллигенции в основном говорили о работе, технических проблемах. Даже имела хождение поговорка: «в застолье о работе, на работе о женщинах». Знаменитые разговоры диссидентского толка вошли в моду значительно позже, в период застоя.   
 Я, например, не могу  представить себя в среде работников торговли. Может быть, эта очень субъективная оценка сформировалась в результате  поверхностного общения с этой средой, частых малоуспешных встреч за прилавком и укоренившегося негативного мнения о моральных качествах людей, непосредственно стоящих у «распределительных кормушек» страны. Таково мое, может быть, субъективное, но честное мнение.
 Артистическая богема ведет свой особый вечерний образ жизни. У них по-другому построен рабочий день. Впрочем, я плохо знаю эту среду. Могу только предполагать.
Рабочую среду я очень хорошо знаю, сам - бывший рабочий с десятилетним стажем. Среда по духу очень близка к технической интеллигенции. И не потому, что, как говорили «строители коммунизма», произошло сближение «умственного и физического труда», и рабочие по уровню культуры и квалификации догнали инженеров, скорее наоборот. Просто и настоящая рабочая среда, и техническая интеллигенция -  созидатели. Основная задача - создать материальную вещь. Очень близка разговорная речь, манера одеваться. В цеху мы работали- рука об руку с инженерами. Сфера вопросов, обсуждаемых у верстака, была самая общая: техника, спорт, политика, литература. Да и зарплата у нас -  близкая по величине. Я даже не могу сказать, что инженеры пили меньше, чем рабочие. Правда, рабочая среда очень однородна в рамках одной профессии. А вот техническая интеллигенция включает много слоёв:  большой отряд инженеров, научных работников, когорту больших и малых администраторов. У всех разная оплата труда, разные интересы и сферы общения.
Я не знаю о работе медиков и учителей, естественно, там тоже имеется своя специфика.
Предполагаю, что врачи, решая каждый день проблему жизни и смерти, психологически распадаются на две группы: душа одних всегда кровоточит от допущенных ошибок (а они обязательно есть), другие привыкают к ним, грубеют душой, учатся прощать себе промахи, и даже смерть пациентов по их вине.
В торговой среде  трудно сохранить чистую совесть. Даже если люди впрямую не воруют, то они зачастую используют близость к распределению благ себе на пользу. Оказывают услугу за ответную услугу. Вспомните интермедию Райкина «Товаровед»!
 При капитализме торговля может быть созидательной сферой: надо знать спрос, качество производимых товаров, уметь организовать доставку, рекламу, угодить покупателю и т.д. Кроме того, всегда присутствует риск, который заставляет эффективно работать. В советской торговле - никакого риска, просто распределение, полная независимость от покупателей и от невзгод жизни, и от качества своего труда. Конечно, есть какой-то план, который надо, кровь из носа,  выполнять. Для выполнения этого самого плана подбрасывали в конце квартала ходкий товар. Для того, чтобы достать его, нужны были связи.  И это все! Такая жизнь растлевает. Особенно понимание того, что только факт пребывания за прилавком дает тебе право иметь то, что другие люди, стоящие по ту сторону прилавка, не имеют в условиях постоянного дефицита. Отсюда - хамство по отношению к покупателям, отсутствие инициативы.
Поступление в институт навсегда предопределяет судьбу, среду обитания человека. Впрочем, если вовремя спохватиться, то можно сменить среду, сменить институт или место работы. Я стремился в среду технической интеллигенции, наверное, я был ей «брат по крови», как сказал бы Киплинг.   
 Читая первоисточники, я понял, что Ленин очень не любил интеллигенцию. Для него интеллигенция являлась даже не классом, а прослойкой. Ленин считал, что общественное поведение людей зависит от характера их труда, места в общественном производстве. Рабочие трудятся на заводах в больших коллективах. Социализм - это коллективный труд, поэтому рабочие ближе всего к социализму. А вот у интеллигенции труд индивидуальный. Она по своему месту в общественном труде - индивидуалистическая. Врачи, артисты, начальники цехов, директора фабрик - все это одиночки. Их трудно организовать. Никакой трудовой спайки. Да и получают у капиталистов многовато. В общем, гнилые люди, никчемные, в классовой борьбе на них опереться невозможно. А то, что в его ближайшем окружении почти одни интеллигенты, так это просто исключение…
Пролетело около пятидесяти лет. Хотел бы я знать, что сказал бы прозорливый вождь, если бы сегодня зашел в любое КБ, где за кульманами, как в цеху, сидят сотни инженеров, или в крупный лечебный комплекс, туго набитый врачами. Сегодня труд интеллигенции является общественным. Трудятся мощные коллективы.
Впрочем, у Ильича были другие причины гневаться на научную интеллигенцию. Серьезные экономисты считали Ленина довольно безграмотным экономистом и философом. Вот политик, он, конечно же, гениальный! Только вот с его «абсолютно положительной» ролью в истории можно поспорить.
Незаметно пролетела зима. Шел 1961 год, год, давший название целому поколению людей и особой эпохе в жизни страны. Летом я, наконец, сдал экзамены и поступил в институт. У меня в жизни потом было много светлых, радостных и счастливых мгновений: свадьба, рождение ребенка, защита диссертации, да мало ли что еще. Но даже теперь мне кажется, что день поступления в институт был самый счастливый день в моей жизни.
Странно это! Ну, не получил бы я высшего образования, работал бы на заводе. Я там десять лет (с учетом службы армии) работал. Разве это так уж плохо! Любовь, семья, дети, реальная, уважаемая специальность - вот это действительно важно. Может быть, мое состояние эйфории можно было объяснить чувством удовлетворения от преодоления  большого препятствия, я уже и не чаял, что поступлю когда-нибудь в институт. А может быть, я просто очень хотел существовать в том социальном слое, который Ленин назвал «гнилой» прослойкой. Правда, назвал он её ещё по хлеще. Повторять не хочу.
Именно эта среда казалась мне наиболее комфортной. Даже дело не в социальном статусе и деньгах, хотелось быть грамотным. Так жить интереснее.   
Советская власть, следуя советам вождя, с недоверием и подозрением относилась к старой русской интеллигенции. В кино и литературе создавался карикатурный образ вечно колеблющегося профессора с козлиной бородкой, поддерживающего то меньшевиков, то Троцкого. Он носит пенсне,  мятый пиджак и брюки, говорит на прекрасном тургеневском языке, что тоже очень подозрительно. Это образ пособника врага или смешного, ни на что не способного чудака. Вспомните Лоханкина в романе Ильфа и Петрова! Каков портрет!
Такой образ должен был вызывать презрение, но у меня он вызывал сочувствие, протест и даже желание быть в чём-то похожим. Может быть, за смешной оболочкой Лоханкиных угадывался высокий интеллект? Позже для меня этот образ слился с героями Чехова и Вересаева.
Надо сказать, что именно такой интеллигент был  нужен Советской власти, ей был очень даже нужен инженер Забелин, которой тоже являлся частью старой русской интеллигенции! Этот образ на самом деле оказался носителем традиций российской культуры, дворянской и разночинской. Русский интеллигент впитал в себя дворянскую романтическую культуру Пушкина, обычаи и манеры, восходящие к чиновничьей России, высшие чины которой с лентами через плечо и орденами фланировали по зеркальным паркетам Зимнего. Он был наследником культуры офицерства, с его пониманием чести и служения отечеству. С другой стороны, они явились продолжателями дела Белинского, Добролюбова, Писарева с их тягой к естественным наукам и новым идеям. Я очень образно представлял себе фигуру разночинца: блестящие горячечные глаза, чахоточная бледность лиц,  героев Тургенева и Чернышевского. Именно на почве соединения этих двух культур появилась русская интеллигенция конца девятнадцатого – начала двадцатого веков.
Советы создали свою интеллигенцию. Помните трилогию о Максиме! Тысячи таких Максимов пошли на рабфаки. Они мыслили по-другому, общались по-другому, у них были другие идеалы. Они не носили бородок, пенсне, это были рубахи-парни, наследники Павла Власова из романа «Мать». Будучи грамотными, энергичными,  являлись представителями новой культуры, мало, что унаследовавшими от дореволюционной. Всё равно, то была интеллигенция… Я питал надежды, что, в конце концов, эта новая интеллигенция вспомнит славные традиции и восстановит прерванную связь, впитает всё лучшее из предыстории!      
Проверив списки поступивших в институт, и убедившись, что наши фамилии в списках есть, я и Деев кубарем скатились по ступенькам подъезда одного из корпусов института.
 На тротуаре стояла пара - парень и девушка. Они учились вместе с нами на курсах. По их лицам я сразу понял, что их в списках нет. Я хотел подойти, ободрить, посочувствовать, но вовремя вспомнил, как мне в свое время было тяжело принимать сочувствие и соболезнование от друзей, с которыми я готовился и сдавал экзамены. Я подошел к ним, поздоровался и больше ничего не сказал. Они посмотрели в мою сторону отсутствующим взглядом. Я понимал, как им сейчас горько. Но это не помешало мне ликовать от восторга.
Сам я давно понял, что удары судьбы надо переживать в одиночестве, зачем отягощать других, даже самых близких людей, грузом своих проблем?
А вот радоваться хорошо вместе!    
         
    
 
                7. ЗАВОД - ИНСТИТУТ - ЗАВОД


   
 Через некоторое время после моего возвращения из армии группу сборки катапульт расформировали. В стране создавалось специальное КБ по проектированию и производству катапульт под руководством Северина. Это КБ производило катапульты для всех типов самолетов. Раньше  самолетные КБ производили катапульты сами. Ну и правильно, что закрыли группу, узкий специалист сделает всегда работу лучше, дешевле и быстрее.
Теперь я трудился в группе сборки крыла. Как я писал, силовыми конструкциями крыла являлись два лонжерона, передний и задний, к ним крепились нервюры, параллельно лонжеронам  собирались стрингеры. Так создавался «скелет» – каркас крыла. На нем держалась обшивка. Она крепилась к лонжеронам болтами. Эту работу производили сборщики, а к нервюрам и стрингерам обшивка крепилась заклепками. За эту работу отвечали клепальщики. Они по чертежам засверливали обшивку, нервюры и стрингера, вставляли заклепку в отверстие и разбивали ее с помощью пневматического молотка, скрепляя детали. Грохот от работы клепальщиков напоминал пулеметные очереди. Когда они работали рядом внутри фюзеляжа, ушные перепонки просто раскалывались. Клёпальщики работали в паре – старший и подручный. Подручный поддерживал заклёпку массивным куском металла со  стороны соединяемой детали, пока старший расплющивал ее пневматическим молотком. Подручными работали обычно девушки моего возраста или чуть постарше. Работа у них была нелегкая. Глядя на них, я вспоминал девушек в телогрейках, которых я видел в далеком 1945 году  в новороссийском порту.
Подручные лазали по самолету в грубых спецовках. При работе клёпальных молотков отчетливо видна вибрация кистей рук. Вредная все же эта работа! Некоторые из девушек учились в институтах,  работа клёпальщиц являлась для них временной, но большинство не имели образования, и такая работа ожидала их всю жизнь. Как женщины они мною не воспринимались. Косынки, надвинутые на самый лоб, закрывали волосы от металлической стружки. Лица потные и напряженные. Да окружающие мужики, очевидно, их за женщин тоже не считали: кругом часто раздавался отборный мат. Крепкими выражениями меня не удивишь. Я прошел армию, а там, команду, отданную вежливо, иногда воспринимали, как глупую шутку. Но в армии не было женщин! Особенно не нравилось, что порой, они сами могли выдать "неслабый монолог".
 А вот на комсомольских собраниях и на заводских вечерах, когда они появлялись с красиво уложенными прическами (тогда была в моде «бабетта»), в светлых платьицах, в туфлях на шпильках, наши клепальщицы выглядели просто красавицами- феями из сказки. Я опять подумал, что равноправие женщин не нужно доводить до абсурда.
На следующий год меня снова избрали в комитет. В этом же году  приняли в члены КПСС. Решение первичной парторганизации должна  утвердить парткомиссия  райкома. Нас, вновь принятых в партию, член парткома повез в райком на комиссию. Рабочих собралось человек 5-6, остальные инженеры. Все очень волновались. Листали устав, программу партии, материалы пленумов. Говорили, что к инженерам предъявляют более высокие требования, чем к рабочим. Якобы «наверху» есть мнение, что нужно увеличивать рабочую прослойку в партии.
В райкоме нас  усадили в коридоре у двери какого-то кабинета. Рядом ожидали люди из других организаций. Подошла  очередь. Вызвали  меня. В просторном кабинете за длинным столом сидели несколько пожилых человек. Член нашего парткома меня представил собравшимся. Кто-то спросил, где и как я был принят в кандидаты. Узнав, что я был принят в армии, поинтересовались, где и кем я служил. Я ответил. Один пожилой человек, выяснив, что я слесарь, сказал, что он тоже когда-то работал слесарем, и стал задавать вопросы по работе. Из его вопросов я понял, что он работал слесарем-инструментальщиком, а это совсем другая специальность. Я стал ему рассказывать, что такое сборка самолета. Однако сидящий за отдельным столом человек, скорее всего, секретарь райкома очень быстро прервал  обмен производственным опытом. На этом проверка моей политической грамотности закончилась.
Осенью начались занятия в институте. Небольшая группа студентов-первокурсников собиралась у проходной завода и отправлялась в институт.
Деев был колоритной фигурой. К этому времени он уже успел жениться и развестись. Женившись, он взял фамилию жены, а разведясь, оставил её себе. Его «девичья» фамилия была Иоффе. Как-то у него  все запутано. Его мать -  русская, очень добрая, но в тоже время, строгая женщина с эстонской фамилией Отс.  Второй муж у неё - эстонец. Первый муж, отец Вадима, еврей, давно умер, а второй – недавно. В паспорте Вадим был записан русским, по матери. Я не мог понять, зачем он сменил фамилию. Ведь эта была фамилия знаменитого отца советской физики "папы" Иоффе. Много заслуженных людей носило эту фамилию. Неплохая фамилия! Я понимал, что в то время с такой фамилией жить было не очень просто, но её смена  не решала вопроса: Деев Вадим Соломонович, русский! Смешно!               
Вадька на втором курсе «закрутил» любовь с Леночкой Пироговой, скромной девушкой с пепельной шапкой густых волос. Леночка была очень миленькой: с голубыми глазами, губками бантиком. Небольшие розовые пятнышки на лбу, которых она очень стеснялась, её совсем не портили. Она училась в нашей группе и работала киномехаником в кинотеатре «Ленинград». Мы с Вадимом иногда вместо лекций ходили в кино. Она открывала нам служебную дверь, и мы смотрели кинофильм прямо из кинобудки. После сеанса я быстренько уходил, а Вадька задерживался. Через год- полтора у них что-то расстроилось, потом она пропала, то ли перевелась на дневное отделение, то ли перешла в другой институт.
Однажды Вадим познакомил меня со своей бывшей женой. Это произошло в парке с фонтаном и каштановыми аллеями, что недалеко от кинотеатра «Дружба». Похоже, они снова начали встречаться. Марина, -помниться её звали именно так, - была яркой крупной женщиной. Вадима она, кажется, очень любила. Вскоре они снова расписались.
Мы с ней подружились, даже сложились доверительные отношения, мне импонировал её открытый прямой характер. Она  сказала, что причиной их развода было то, что она очень хотела ребёнка, а Вадька не хотел.
Она работала в архиве какой-то крупной библиотеки, кажется, исторической. Зная мой интерес к истории, однажды она принесла мне копию открытого письма Раскольникова Сталину, которое попало к ней по роду её работы. В то время этот документ был закрыт.
На пятом курсе Вадим уволился с нашего завода и устроился на один из вычислительных центров Министерства Обороны. Там только что  установили новые вычислительные машины серии «Сигма». Вадима приняли  инженером по эксплуатации ЭВМ. Он избрал самую престижную, популярную и хорошо оплачиваемую специальность для того времени. Электронные вычислительные машины только начали свое победное шествие по миру. И Америке, и в СССР одновременно делались первые шаги.
Сначала это были огромные вычислительные машины на лампах, с памятью на магнитных лентах. Даже на нашем предприятии в НИО приступили к монтажу ЭВМ «Урал». Ламповые машины при долгой работе нагревались и выходили из строя. Мощные системы воздушного охлаждения гнали холодный воздух по большим дребезжащим жестяным коробам, отдельные узлы обдували вентиляторы. Обслуживающие инженеры были всё время заняты: то меняли лампы, то устраняли неконтактные  явления. Иногда борьба с неконтактными явлениями велась путем нанесения ударов по корпусу машины большим резиновым молотком. Прямо по анекдоту о российском способе ремонта с помощью кувалды.
Позже появилась полупроводниковая техника, которая позволила отказаться от вакуумных ламп, что значительно уменьшило размер машин. Однако скоро и название «полупроводник» оказалось прочно забыто. Остался только анекдот – полупроводник, это когда один проводник обслуживает сразу два железнодорожных вагона. Машины  последовательно совершенствовались, появились микросхемы, которые собирались на германиевых кристаллах, на микрочипах. Инженеры, создающие и обслуживающие ЭВМ, чувствовали себя на острие прогресса. И это была истинная правда.
Прогресс в вычислительной технике очень быстро проник в бытовую технику. Однажды, одним воскресным утром 1960 года, я валялся на импровизированной кровати, составленной из двух американских сундуков- «транков», и «праздновал лентяя», как говорила мама. На такой кровати я постоянно спал. Это происходило еще на старой квартире на Новопесчаной улице. Отец уже встал и ходил от окна к столу и обратно. В комнате громко говорило радио. Звук перемещался вместе с отцом. То исходил от окна, то от стола. Просто чудеса! «Уж не во сне ли это?», - подумал я. Оказалось. что у отца в кармане находится маленький приемник, величиной с ладонь. Приемник имел пластмассовый корпус, сверкающий никелированной сеткой, в кожаном, светло-коричневой кожи,  футляре. Приемник оказался японского производства, но с итальянским названием «Пиколо». Выглядел  как «обыкновенное чудо».
Его подарили отцу члены японской деловой делегации. Подобного в то время наша промышленность не выпускала. Всего через несколько лет на прилавках магазинов появятся масса деталей, из которых каждый школьник мог сам собрать по схеме карманный приемник, супергетеродин или прямого усиления. Достаточно  купить транзисторы, переменное сопротивление, конденсаторы, динамик, антенну и т.д. Все комплектующие детали – отечественного производства. Но в далеком шестидесятом этот приемник мне показался волшебством.
Кстати, о подарках. При встречах, на переговорах с иностранными делегациями отец иногда получал от иностранцев подарки. Это была обычная мировая практика. Фирмы на  так называемые представительские расходы выделяли специальные фонды. У наших учреждений таких фондов не предусматривалось. Сначала отец покупал за свой счет ответные подарки. Пока «фирмачи» дарили авторучки (правда, иногда «Паркер»), записные книжки, простые зажигалки, такие покупки были не очень накладные ( отец в стоимости подарков стремился держать паритет). Однако, когда начали дарить транзисторные приемники, магнитофоны и другие дорогие вещи, отец понял, что его зарплаты не хватит. Он стал сдавать подарки в комнату образцов, где их оприходовали. Там фирмы оставляли образцы товаров, которые потом распродавались через торговую сеть. Но подарки получал не только отец, и когда он начал их сдавать, на него стали смотреть косо. Он плюнул и перестал сдавать. Против общества идти трудно. Хотя было понятно. что эти подарки не являлись взятками и никакого влияния на ход переговоров не оказывали, все равно было видно, что отцу  всё это очень  неприятно, и у меня оставался какой-то  осадок.
Кроме Деева, в нашей группе учились студенты, знакомые ещё с курсов подготовки: Шеин, сотрудники НИИ-2, Вася из нашего инструментального цеха. Все учились хорошо. Иногда готовились к зачетам и экзаменам вместе.
У всех, кроме меня, был большой, а у многих , просто отточенный,  опыт использования шпаргалок, полученный ещё во времена учебы в школе. На экзаменах наши девчонки мастерски манипулировали шпаргалками, которые очень откровенно прятали не то в чулках, не то в трусах.  Я даже подумал, что они не столько прячут шпаргалки, сколько пытаются соблазнить своими прелестями молодых экзаменаторов.
После первой же сессии стало ясно, что списывать бесполезно. Экзаменаторы бегло спрашивали по билету, ответы на вопросы которого, можно было списать при подготовке. Потом билет отодвигался в сторону, и лекторы начинали «гонять» отвечающих по всему курсу. При таком подходе списывать оказалось просто бесполезно. Необходимо, хотя бы поверхностно, знать весь материал и уметь решать задачи… Списывать перестали.       
В случае сдачи всех зачетов в институте на время сессии давали справку на оплачиваемый отпуск. Если сдать зачеты и экзамены досрочно, то оставались дни для отдыха. Поэтому наши отличники договаривались о досрочной сдаче экзаменов. Иногда этот фокус удавался и мне.
Очень часто в институт с завода мы шли втроём: Деев, я и Вася из инструментального. По дороге говорили о том, о сём. Вася как-то сказал Дееву : «Все девчонки чокнутые. Если с ними ведешь себя  активно, настойчиво, они говорят тебе: все вы мужики одинаковые, вам только одно нужно. А если проявляешь обходительность, вежливость, пассивность, они говорят: ну что ты за мужик такой, ни рыба, ни мясо! Причём, так может сказать одна и та же девчонка, в зависимости от настроения». Вадим рассудительно отвечал: «А ты что думал. Жизнь - она сложная».
Я шел рядом и про себя думал, что наш друг Вася лукавит. В девчонках он прекрасно разбирался. Чем-то он был похож на Володьку Крючкова, но тот в самом деле влюблялся в каждую юбку, а потом очень быстро охладевал. Для Васи - главное была конечная победа, естественно, при условии, что девчонка ему хотя бы немного нравилась, а нравились ему очень многие. Он каким-то чутьем понимал, от кого можно добиться взаимности, а от кого – нет. Но если ничего не получалось, то он не очень огорчался, выбор был. Еще он говорил, что с предполагаемой  женой необходимо обязательно переспать до женитьбы. Он с очень умным видом рассуждал. что «деваха» может быть очень красивой и умной, но в постели с ней – никакой радости.
«Человек, - говорил он, - сложная динамическая система. По сосудам течет больше четырех литров крови, циркулирует лимфа, работают железы, лёгкие гонят воздух. А ведь известно, что любое движение материи в природе сопровождается электромагнитным излучением. Каждый человек излучает поле, называйте его как угодно - биополем или слабым электромагнитным излучением, это все равно. Характеристики поля у каждого человека индивидуальные. Излучение очень слабое и ощущается только при физической близости двух человек. При определённом сочетании характеристик этих полей у двух, осуществляющих любовную близость людей, наступает резонанс и тогда любовь просто сотрясает обоих. Вот такую девушку нужно найти!»
«У тебя борода вырастет, пока будишь искать. Сил никаких не хватит», - отвечал Вадька.
На общем профсоюзном собрании в большом актовом зале нового здания КБ выступил Яковлев. Он сказал, что предприятие находится на подъеме. В портфеле  много правительственных заказов. Скоро начнется работа над новым реактивным пассажирским самолетом, который заменит устаревший ИЛ-14. Кроме того, правительство поручило нашему КБ  разработать самолет вертикального взлета.
Сидевшие сзади меня инженеры шептались о том, что оптимизм АэСа (так звали Яковлева) непонятен, ведь все знают, что Хрущев не верит в военную истребительную авиацию и всё свое внимание уделяет строительству ракет.
Далее Яковлев говорил общие слова, которые обычно говорят руководители на собраниях: что у нас прекрасный, работоспособный коллектив с огромным опытом и славными традициями, способный решать задачи любой сложности. Про финансирование он не говорил, в то время мало, кто знал что это такое. Все знали, что такое зарплата, премия.
Яковлев сказал, что такого прекрасного здания, каким является здание нашего КБ, он не видел даже у Мессершмидта, когда посещал его КБ в Германии ещё до войны.
Через некоторое время в цехе появился деревянный полноразмерный макет пассажирского самолета, который отдаленно напоминал Як-40, но киль и расположение двигателей было другое. Макет несколько раз переделывался. Постепенно в цеху вырастал первый пассажирский самолет конструкции Яковлева. Когда самолет был уже почти готов в «железе», в цех пришел Яковлев, пожевал губами и ушел. Вскоре прибежал в распахнутом халате начальник бригады общих видов Шехтер, обошел несколько раз  самолет, постоял и так же быстро убежал. Самолет снова существенно переделали. Особенно его килевую часть. Теперь он уже напоминал тот самый Як-40, который летает и до сих пор. В цеху также находились самолеты модификаций ЯК-28.
Чтобы попасть в цех из КБ, необходимо было пройти через дверь, расположенную в торце сборочного цеха на уровне второго этажа. Дверь выходила на антресоль. С антресоли шла лестница вниз, в цех. С другого торца цеха находились огромные, во всю стену, ворота, через которые самолеты вывозили из цеха.
У дверей цеха стоял вахтер, без специального пропуска он никого не пропускал ни в КБ, ни из КБ в цех.
С антресолей по  лестнице обычно сбегала стайка инженеров в белых халатах, по ней же, торжественно, не спеша, в сиянии генеральских звезд и погон, иногда спускался, как бог с ясного неба, сам Яковлев, сопровождаемый замами и прочим начальством из ВВС или министерства. Однажды на этой лестнице рядом со статным вальяжным Яковлевым я увидел маленького человечка. Пиджак на нем был мятый и болтался, как на вешалке. Одно плечо было чуть выше другого. Может быть, это объяснялось тем, что он как-то боком, неуверенно, спускался по лестнице. «Вот рядом с Яковлевым идет Кунявский», - сказал мне конструктор, стоявший  у верстака. Он заметил мой удивленный взгляд. «Этот человек - главный конструктор БРЛС «Орел», которая стоит на самолёте ЯК-28. Я вспомнил аэродром в Черняховске и летчика в кожаной куртке, который рассказывал нашим офицерам про работу «Орла».
Яковлев и Кунявский подошли к самолету. Рабочие сняли кок, закрывавший станцию, и «тарелку» антенны. Кунявский, тыкая пальцем в какие-то блоки, что-то объяснял Яковлеву.
Мир тесен! Более чем через 15 лет я лично познакомился с Кунявским, которого к тому времени сняли с высокой должности с выговором по партийной линии. Он работал в НИИ- 2 начальником сектора. Гедалий Моисеевич был очень интересный человек, общительный, скромный, с широким кругом интересов и увлечений, интересовался историей. Даже взял у меня книгу по истории Древнего Рима. Он  показал некоторые  свои воспоминания, опубликованные в каком-то толстом журнале.
Его деятельность как Главного конструктора радиолокаторов во многом определила  пути развития БРЛС советских истребителей. Он, собственно, заложил основу БРЛС самолета МИГ-23 – «Сапфир-23», который, уже после того, как Кунявского сняли, довели до сдачи в серийное производство Гришин и Федотченко.   



               
               
            8. СИСТЕМА ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ СВОЙ ПИК
 
            
Однажды я сидел на стапелях участка статиспытаний. Он представлял собой огромный каркас из двутавровых балок и швеллеров. Внутрь каркаса помещался самолет. К крыльям и фюзеляжу самолета  клеем «88» приклеивались брезентовые лямки. За эти лямки цеплялись тросы, которые натягивались лебедками. Тянули до тех пор, пока не наступало разрушение конструкции. Так проверялась прочность изделия. Нагрузки разрушения -фиксировались. Я наблюдал, как прогибались кверху крылья, словно они сработаны из гибких прутьев. А ведь внутри крыла находились два прочнейших лонжерона, сделанных из калёной стали «хромансиль». При разрушении раздавался треск, хруст, и в разные стороны разлетались заклепки, гайки, болты, части конструкций. Мы сидели в укрытиях и крутили по команде ручки лебедок. Неожиданно прямо на середине эксперимента последовала команда «отбой». Все спустились со стапелей. Я неспешно подошел к своему рабочему месту у верстака. На весь цех гремело радио. Такого раньше не было! Левитан сообщал, что наша страна впервые в истории человечества запустила человека в космос. На околоземной орбите находится советский спутник с человеком на борту. Человека звали Гагарин.    
Народ  возбудился. Появились бутылки водки. До того я не видел в цеху пьяных. Да и непонятно, откуда появилась водка. Наверное, в России она в нужный момент материализуется из воздуха. Работа в цеху прекратилась. Народ праздновал.
Вообще-то, все знали, что давно идет работа по освоению космоса. Уже летали на орбите собачки Стрелки-Белки. Все равно, запуск человека оказался неожиданностью. Вечером я смотрел передачи по телевизору. Выступало много известных людей, помню поздравление совсем пьяного Жарова. Весь мир был потрясен. Америка пребывала в шоке. Планета приветствовала технологическую победу СССР. Потом была торжественная встреча Гагарина на Красной площади, демонстрация трудящихся. Хрущев именинником стоял рядом с Гагариным, отвечая на приветствия народа.
Гагарин объехал весь мир. Только что освободившаяся от колониализма Африка восторженно приветствовала первого в мире космонавта. Именно тогда появилось  новое слово - "космонавт"!  Многие африканские лидеры объявили о своем желании строить социализм. Это был прямой результат полета Гагарина. Тогда мы выиграли технологическое соревнование у Америки.
Можно  сколько угодно спорить о том, какая система лучше, в споре, как известно, выигрывает более красноречивый, а тут реальное подтверждение преимущества и совершенства советской экономики!
Казалось, экономика страны находится на подъеме. Один за другим взлетали в воздух сверкающие сигары пассажирских реактивных лайнеров: ТУ-104, ИЛ-62. Строились Волгоградская и Ангарская ГЭС, ускорители элементарных частиц в Дубне и Обнинске. Проводились испытания ядерного оружия и ракетной техники. Мощная Советская держава демонстрировала чудеса технического прогресса.
Конечно, с продуктами у нас было неважно, но если учесть, что менее десяти лет назад в стране «господствовала» карточная система, то движение вперед казалось очевидным. Обувь, одежда, ширпотреб отечественного производства ни в какое сравнение с заграничным не шли. Появилось новое заграничное слово дефицит. Во время войны картошку и масло дефицитом не называли, хотя их на всех не хватало. Дефицит - это товары, за которыми все гоняются, а их нигде на прилавке нет. Можно достать только по знакомству и с переплатой. Иногда импортные товары «выбрасывали» на прилавки престижных магазинов – ГУМА, ЦУМА, «Детского мира». Тогда там выстраивались неимоверные очереди за финскими костюмами, итальянской и югославской обувью, шотландским мохером. Я всегда удивлялся, почему отечественной ширпотреб был такого низкого качества. Неужели все эти «шмутки» произвести сложнее, чем ракеты и спутники. Конечно, ракеты тоже нужны для защиты нашего замечательного образа жизни. Но все же хотелось , чтобы наш образ жизни действительно был замечательным. И не в будущем, но и сегодня.
 А как же такую комфортабельную жизнь создашь без хорошего ширпотреба? В революции – это понятно, там главное - героизм, романтика, самопожертвование ради идеи, смерть. Красивым вещам не место в боевой жизни строителей мирового переустройства, когда вокруг смерть и грандиозные революционные события, планетарные задачи. Кроме того, красивый быт- символ буржуазного мещанства!  Но это только в революцию. А в повседневной жизни все-таки  нужен и уют, и занавески, и красивая одежда… Что-то здесь не так. То ли руководство о людях не думает, а только рассказывает о своей отеческой заботе, то ли что-то заключено в самой системе! 
Я был тогда молод, учился в МАИ, мама еще была здорова. Сердце было свободно. Никаких внутренних драм. Вокруг столько красивых девушек. Жизнь казалась прекрасной, спокойной и вечной.            
Эта жизнь органически перекликалась с сюжетами и судьбами героев кинофильмов тех лет: «Весна на Заречной улице», «Дело было в Пенькове», «Разные судьбы». Конечно, там герои были слегка идеализированы. Но они говорили и думали, как мы. То была реальная жизнь, показанная честно и талантливо. Песни из кинофильмов пела вся страна.
Фильмы о войне тоже создавались совсем другие. Тонкие, психологические, без плакатного пафоса сталинских времен, какие-то человечные: «Летят журавли», «Дом, в котором я живу», «Тишина». Появился на экранах первый фильм о годах репрессий – «Чистое небо».
Кстати, о репрессиях. Всё это изуверство осталось в прошлом,  и представляет собой историческую случайность, вызванную личными качествами одного единственного человека – Сталина. Такое может быть: один человек, Петр Первый, сумел повернуть историю России!.. Именно так я думал в то время.
Окружающая жизнь напоминала мне раннюю весну.
Современники назвали это время не весной, а оттепелью, по названию одноименной повести Эренбурга. Весна знаменует собой  смену времени года, а оттепель обещает только временное потепление, после которого может наступить устойчивая весна, или вновь вернутся холода, задует почти зимний ветер.   
В стране шла массовая реабилитация. Запахло свободой. В печати появились стихи Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, Беллы Ахмадуллиной. Поэты и вообще люди искусства очень чутко, раньше и глубже остальных масс улавливают «запах времени». Стихи поэтов, свежий воздух, повеявший со страниц журналов, нашел резонанс в душах людей, открылись шлюзы свободы. Народ валом валил на публичные выступления поэтов  в Политехническом институте, стихи  даже читали на площадях Москвы. Молодежь  не предполагала, что такое когда-нибудь может случиться у нас в стране.
Появились повести Аксёнова «Звездный билет», «Апельсины из Марокко». На страницах повестей жили наши современники, молодые оптимисты шестидесятых годов! Они явились порождением того необычного времени, они думали, как мы, и поступали, как могли бы поступить мы.
 Твардовский напечатал в «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича»  Солженицына. Потрясало и содержание, и тот факт, что это опубликуют у нас. Конечно, к этой повести я был уже подготовлен страшными фактами из речи Хрущева на 20 съезде. Но у Солженицына в повести были еле уловимые нотки, которые отличались от хода мыслей и Хрущева, и стихов молодых поэтов. Там совсем не было оптимизма. Тогда еще он прямо не говорил, что виноват не один Сталин, а вся система, но эта мысль сквозила между строк. По моему, «шестидесятники», кажется, тогда ещё верили в правоту идей Ленина. Все неудачи они связывали с личностью Сталина. качествами его характера и случайностью захвата им власти. Разоблачение культа личности вселяло надежды!
 Это потом, через несколько лет, многим, а может быть, даже и  самому Солженицыну, станет более чётко ясно то, что это не Сталин создал «систему». Это сама «система» создала и выдвинула Сталина, человека жестокого, прагматичного, умного,  наиболее полно её олицетворявшего. Как человека, который смог до конца реализовать все  положительные и отрицательные свойства, заложенные в «систему» её отцами основателями - Лениным и Троцким.
Наверное, Владимир Ильич в последние дни своей жизни тоже что-то понял.
Рождалось поколение «шестидесятников». После тяжелой атмосферы сталинских времен они просто опьянели от воздуха свободы. Они искренне верили в социализм, в его скрытые возможности, которые на время сковал сталинизм. В довершение всего, Хрущев торжественно заявил, что к 80-му году наше поколение будит жить при коммунизме. Видно было, что Хрущев сам очень верил в то, о чём говорил.
Хрущев говорил много, горячо и сбивчиво. Все выглядело достаточно пристойно, пока он читал текст, но он часто отклонялся от текста, особенно, когда входил в «раж». Тогда на весь мир с высокой трибуны неслась брань типа «Кузькиной матери» в адрес «империалистов всех мастей».
Читая в газете текст его беседы с только что избранным президентом США  Джоном Кеннеди, мне показалось, что он собрался того сагитировать вступить в ряды КПСС. То же самое повторилось при его встрече с Никсоном на открытии американской выставки в Сокольниках. 
   Доказывать преимущество системы надо было не в дискуссиях с Кеннеди, а повышением уровня жизни народа. После своего посещения США Хрущев был несколько обескуражен и частично освободился от гипноза собственных речей. Но потом быстро все позабыл. После его поездки в Америку в Москве появились кафе самообслуживания, торговые автоматы, но самое главное, у Никиты Сергеевича возникла навязчивая идея поднять сельское хозяйство за счет выращивания кукурузы.   
    В США он посетил в штате Айова ферму Гарста, где тот выращивал гигантскую кукурузу. Хрущеву показалось, что с таким огромным количеством зеленой массы и кормового зерна можно резко поднять животноводство в СССР. Видать, ему очень понравилось на этой ферме, как Петру, в свое время, в Версале. Только при Петре причуды царя обошлось России не очень дорого: построил Петр Петергоф с фонтанами и парком Монплезир, а Хрущев решил засадить кукурузой всю страну. Удивительно, ведь он сам долго жил на  Украине,  там и так выращивали кукурузу, а на севере  России она не растет. Кукуруза, несмотря на непреодолимое желание Хрущева и колоссальные затраты, естественно, не выросла! Неужели атеисты тоже верят в чудеса?
В Москве, в Сокольниках, открылась американская промышленная выставка, а в Америке – советская. Это случилось впервые в истории наших государств. Народ валил валом. Многим выставка просто открыла глаза. Многие считали, что в странах капитала только малюсенькая группа людей живет хорошо. А все остальные мучаются в трущобах, бараках. Тогда существовал «железный занавес». Информация о Западе почти не просачивалась. Что-то появилось, когда армия-победительница прокатилась по полям Восточной Европы и Германии. Страны тогда лежали в руинах, но и по руинам можно было кое-что понять, однако, не очень много.   
   На выставке Америка предстала в своей архитектуре, машинах, цветных телевизорах, бытовых приборах. У меня возникло ощущение, что Америка идет впереди, но не очень далеко. Идет спор почти  "на равных". Я прекрасно помнил, что в 1946 году уровень жизни в Америке был гораздо выше, чем в СССР в 1960 году. Но я там не был 15 лет, может, там стало хуже, депрессия, кризис. Видимо, такова сила государственной пропаганды. Ничего не поделаешь! Объективно страна начинала отставать, но в ощущениях это пока не  было заметно. Чувство падения в пропасть нам еще предстояло пережить, правда,  очень не скоро.   
Работать на сборке  было интересно, но где-то на третьем курсе я все же стал подумывать о переходе в КБ. Во-первых, все равно в цеху я был человек временный, и чем раньше я включусь в свою основную работу, тем лучше. Во-вторых, я понял, что слесарь я, скажу аккуратно, не «от бога». Конечно, я достаточно упорен, дисциплинирован, грамотен, чтобы хорошо освоить  эту специальность. Но Ирка была права, руки у меня росли не из того места. Когда истинный сборщик берет в руки дрель, она становится продолжением его руки. Он инстинктивно сверлит отверстие под прямым углом к поверхности. Он работает с удовольствием. Я всегда работал с напряжением, проверяя каждый раз угольником перпендикулярность сверла. Эти усилия и моральное напряжение не давали мне возможности работать быстро и весело. Ирка, конечно, никогда не видела, как я держу дрель, но она по каким-то косвенным признакам угадала.
 Из меня, пожалуй, получился бы неплохой слесарь, но только не за счет таланта и рабочей хватки, а за счет упорства и желания. Возможно, я был бы даже доволен жизнью, хотя, как  уже писал,  считал для себя комфортней совсем другую среду. (Самыми большими ценностями в жизни я все-таки считал не деньги и власть, а знания). Я бы привыкал, переделывал себя, повышал квалификацию, постепенно добиваясь успехов. К тому же, я не пил. А для начальства это очень важно. Но после поступления в институт все эти рассуждения уже носили абстрактный характер.
Последнее время я работал по сборке линий управления самолетом. Если в некоторых туполевских машинах управляющие плоскости- рули, элероны отклонялись электрическими рулевыми машинками, то на "Яках" управление создавалось механическое. От ручки пилота и педалей шли металлические тяги. Между тягами стояли качалки, которые крепились к шпангоутам и передавали движение с одной тяги на другую и, в конце концов, отклоняли управляющие поверхности. Это движение в середине пути многократно усиливалось гидроусилителями-бустерами. Я с ребятами из КБ облазил весь самолет, измеряя длину тяг. Все самолеты "ЯК-28" были одинаковые по своим размерам, собирались в одних и тех же стапелях, тщательно нивелировались, однако тяги каждый раз приходилось делать разной длины, причем, существенно разной. Вот загадка природы!
 С начальником бригады управления у меня сложились очень хорошие отношения. Я  поговорил с ним о возможном переходе  в его бригаду. Он пообещал, людей у него не хватало, а у меня уже был кое-какой опыт, который можно  использовать. Однако,  мастер меня не отпустил, а  ссориться с ним начальник бригады не захотел. Почему так решил мастер,  не знаю. То ли он хотел для моей же воспитательной пользы подольше подержать меня в группе слесарей? Может быть, у него тоже просто не хватало людей? А может быть, он - просто, вредный старикашка?
Через некоторое время, когда начальник бригады несколько раз ненавязчиво заводил со мной разговор о том, что я собираюсь делать после окончания института, то я уходил от ответа. К тому времени мною было принято другое решение.
Просто расхотелось переходить в бригаду управления. Стало казаться, что работа там не очень интересная. Чертежи для новых машин мало отличались от предыдущих. Они просто срисовывались, слегка корректировались. Потом уточнялись по месту, поэтому у нас в цехе все время и суетились ребята из КБ. А где же творчество? Я понимал, что «новое» всегда стоит на прочном фундаменте проверенного жизнью «старого», но не на 95 процентов, тогда это совсем неинтересно! Работа инженера превращалась в работу чертежника-копировщика. Может быть, я  и не прав, но в то время я именно так и думал. А черчение я не очень любил. Когда  это понял, то перешел в МАИ из группы «самолётчиков», к тому времени группы уже разбились по направлениям, в группу приборного факультета.
Люди там учились все знакомые, до третьего курса специализации вообще не было, да и позже некоторые лекции мы посещали все вместе.
 Мама неожиданно заболела. Болезнь подкралась как-то незаметно и оказалась тяжелой душевной болезнью. Сначала у неё просто портилось настроение.  Потом она  сидела на кровати и ничего не делала. Говорила, что в квартире грязно, у нас с отцом рваные носки, грязное белье. Но сделать ничего не могла, у неё не хватало сил. Она, всегда очень любившая чистоту, уборкой не занималась. Скоро  легла в постель и не вставала. Когда она  стала ругать отца, называя его американским шпионом, обещая обратиться в КГБ, мы поняли, что она больна. Её положили в больницу. Мама лежала во многих лечебных заведениях: в больнице имени Корсакова, в знаменитой «Кащенке». Её лечили хорошие врачи. Даже применяли электрошок. Она и мы на все соглашались. Иногда ей становилось лучше. Тогда мама выходила из больницы, радостная, полная надежды, как прежде, энергичная. Она снова погружалась с головой в общественную работу и домашнее хозяйство. Организовывала при ЖЭКе кулинарные конкурсы, с печеньем, тортами, пирожками, салатами. Организовывала выставку цветов.
Потом маме опять становилось плохо, и она надолго исчезала из жизни нашего дома. То есть, не совсем исчезала, каждую неделю отец или я носили ей в больницу передачи.
 Потом ей опять становилось лучше, и нас к ней начинали пускать. Вокруг лежало много очень несчастных людей. Плохо, когда болит рука или нога, или сердце. Здесь  же находились живые люди, но они не жили. Это было страшно.
Временами мама находилась в состоянии физического возбуждения, её просто трясло, это состояние сменялось заторможенностью, безразличием. Иногда она казалась совсем здоровой, лишь еле заметные нелогичности при беседе с ней выдавали присутствие болезни.
Мы гуляли с ней по больничному парку, когда она чувствовала себя по- лучше. Если она гулять не хотела, мы навещали её в палате. Помню, в   одной из  больниц на соседней койке лежала молодая девушка с неброской внешностью, худенькая, с правильными чертами лица и русыми волосами. Когда я приходил к маме, она садилась рядом на свою койку и внимательно смотрела на меня. Как-то я заговорил с ней. Она сказала, что учится в МГУ на философском факультете, здесь она случайно. У неё просто нервное истощение. Потом, когда мы с мамой выходили во двор гулять, она шла за нами. Мама рассказывала, что девушка про меня расспрашивала, и все время за ней ухаживает, помогает. Девушка взяла у меня телефон, сказала, что когда выпишется, обязательно позвонит. Я не хотел обижать больного человека. Она не позвонила.
Мама очень постарела, кожа на лице стала пергаментной, щеки покрылись глубокими бороздками. Вокруг глаз – сетка морщин. А ведь ей тогда было чуть более 50 лет.  Только  темные волосы  такие же густые,  чуть тронутые сединой. Да глаза, когда она не очень плохо себя чувствовала, были по-прежнему очень живыми. Болезнь её называлась маниакальной депрессией или циклотемией, название подчеркивало периодичность обострений.  Так она мучилась последние 20 лет перед смертью.
Длительное отсутствие мамы сказалось на нашем образе жизни. Нас осталось двое мужиков, которых почти не было дома. Отец с работы приходил в 9-10 часов. Я работал и учился. Отец абсолютно не приспособлен к ведению хозяйства. Всю жизнь его обслуживала или мама, или служащие хороших отелей. Сначала он был просто беспомощен, но потом как-то приспособился. Мне очень пригодилась армейская закалка, я умел не только кипятить чай  и жарить яичницу. В карауле  не один раз приходилось готовить пищу для смены. Я умел жарить картошку, мясо, варить суп. Во время дежурства на кухне  иногда приходилось помогать поварам «вертеть» фарш и жарить котлеты. Каждую субботу я варил целую кастрюлю гречневой каши или отварного риса. Это был гарнир. По дороге в институт я покупал полуфабрикаты: ромштекс или эскалоп, а то и свиную отбивную.  Вечером я жарил мясо. Мясо вместе с гарниром из кастрюли, особенно если поджарить лучок и положить на тарелку соленый огурец, смотрелось совсем неплохо.  Иногда нас выручали пельмени или макароны с сыром, особенно, когда я очень уставал, и не хотелось возиться с готовкой. В общем, с голоду мы с отцом не погибли. Труднее пришлось со стиркой и уборкой. Но и  тут мы приспособились. Отец не любил убирать квартиру. Зато мыл всегда всю посуду. Убирал квартиру я. Все белье мы сдавали в прачечную, которая находилась на первом этаже дома сотрудников нашего КБ. Дом стоял рядом со зданием КБ, и построен гораздо раньше, чуть ли не до войны. Вход в прачечную был со двора.
Почти каждое воскресенье мы с отцом ходили обедать в рестораны, таким образом,  пытались устроить себе маленький праздник. Тогда это обходилось достаточно дешево. Отец водил  в знакомые ему по приемам с иностранцами рестораны – "Арагви", "Националь", "Советская". Посетили мы ресторан "Арарат", что недалеко от гостиницы "Метрополь". Там мы отведали бастурму по-армянски. Как-то раз мы зашли в гостиницу "Савой".15лет я здесь не был. В зале все, как раньше, даже запах. Я сидел за столом, покрытым белоснежной скатертью. На массивной тарелке, прямо передо мной стоял конус из накрахмаленной салфетки. Я резал сочную котлету по-киевски и вспоминал прошлое, наш прощальный обед втроем в этом зале.
В голову шли странные мысли. Я неожиданно вспомнил, как в 1943 году в городе Нью-Йорке я, посмотрев на лампочку, как бы зафиксировал время и сказал себе, что каждые пять лет буду  таким способом и впредь его отмечать. Я так и сделал в больнице, когда болел скарлатиной. Потом  просто  забыл. Про себя улыбнулся: в 53 году было не до глупостей, тогда умер Сталин. Ещё через пять лет я уже служил в армии, и голова была забита другими проблемами. Таким образом, я снисходительно простил себе свою забывчивость, уж очень причины оказались  уважительные. А время неумолимо бежало, независимо от того, зафиксировал я его или нет!
   
         
                9. ПАДЕНИЕ ХРУЩЕВА               
               
   
 Первого мая 1960 года Советская ракета сбила американский разведывательный самолет "У-2."
           То была ещё одна технологическая победа над Америкой, усиленная тем фактом, что оказался захваченным американский летчик. Для меня это событие представлялось соизмеримым с запуском человека в космос, которое, впрочем, произошло позже. Наше военное и техническое превосходство казалось очевидным.   Это подтверждал также исход корейской войны, в которой американцам не удалось добиться своих целей. Воздушные бои наших "МИГ-15" против "Супер Сейбров" впечатляли. О достоинствах "МИГ"ов писала печать всего мира.
А вот с сельским хозяйством что-то не ладилось. Это прямо какая-то "черная дыра", в которой в течение многих лет бесследно, без видимого эффекта, исчезали огромные средства. Хрущев суетился, пытаясь ускорить движение вперед административными методами. Он отчаянно искал выход в рамках агитационно-управленческого подхода. Один за другим проходили всесоюзные совещания и пленумы ЦК по сельскому хозяйству. С трибун совещаний  бабушка Заглада учила академиков, как выращивать урожай. Вновь ожил шаман от науки академик Лысенко. Образовались сельские обкомы, совнархозы… Всё казалось бесполезным.
Решение Хрущёва укрупнить хозяйства на селе, поделив деревни на перспективные и неперспективные, уничтожив неперспективные, окончательно подорвало сельское производство страны. Ещё раньше Хрущев обратился к испытанному способу. В очередной раз попытался использовать энтузиазм народа. Грянула эпоха освоения целины, эпоха «новоселов». Шумиха, комсомольские добровольные «десанты» в Казахские степи. Несколько неплохих урожаев  в Казахстане «труженики села» сняли, но  урожай не стоил тех затрат на распашку целинных и залежных земель и создание на ровном месте новых хозяйств. Деньги считать, тогда было не принято, газеты прославляли героев-целинников. Затем началась эррозия почвы, и урожаи упали. Серьезные ученые об этом предупреждали. Страна пела популярную песню: «Здравствуй, дорога длинная. Здравствуй, земля целинная…»
Сразу после смерти Сталина, при Маленкове, отменили налоги на личное хозяйство колхозников. Отменили налоги на фруктовые деревья, живность и т. д. Деревня вроде бы наконец, вздохнула, однако, дальше глубокого вздоха дело не пошло.
 Пытаясь стимулировать движение вперед, энергичный и непоседливый Хрущев только раскачивал систему, которая не работала. Даже отмена практики руководства «сверху», из города:  где, что и когда крестьянам сажать и сеять, не помогла.
Я не мог понять, почему система, достаточно хорошо работающая в промышленности, буксует в сельском хозяйстве. Очевидно, в промышленности проще осуществлять управление, контроль качества продукции, выявление брака.
 Проконтролировать по операциям почти круглосуточную работу крестьян на пашне или ферме просто невозможно, результат труда выявляется только по конечному результату, но тогда бывает уже поздно. Другое дело, когда человек работает на себя!  Он сам себя ежеминутно контролирует. Но такое происходит уже в рамках другой общественной системы.
Впрочем, есть люди, которые одинаково хорошо работают всегда: вспомним главу «Немного теории», но таких людей очень мало. Есть также люди, приспособленные к коллективному труду. Именно они в средние века  добровольно трудились в монастырях, религиозных общинах. Вспомним трудовые общины толстовцев, Оуэна.
В Израиле тоже существуют колхозы-кибуцы, и работают там совсем неплохо. Однако они встроены в рыночную систему: кто плохо работает, тот прогорает, в отличие от нашей колхозной системы. Тем не менее, несмотря на все их успехи и агитацию местных социалистов, в кибуцах трудится всего десять процентов сельского населения Израиля. Остальным такой труд не в радость.
Для меня всегда была загадка, как оценивается труд при социализме? При капитализме все просто: производитель получает ровно столько, сколько готов заплатить покупатель, включая государство. Если покупателю не нужен товар, тогда зачем его производить?
От такого подхода страдают только гении, которые опередили время, и пока их товар никому не нужен. Но, с другой стороны,  гениям деньги не нужны, для них счастье в познании законов природы! На то они и гении, о них особый разговор. При коммунизме – все  проще, там вообще не будут платить за труд. То есть, платить, конечно, все равно будут: популярностью, известностью, общественными поощрениями, но не деньгами и материальными ценностями, так как все материальное перестанет цениться, его будет очень много, всем хватит.
А вот как платят при социализме? Как можно понять, кто более ценен, академик, металлург, физик или биолог? Как оценить труд токаря в сравнении с трактористом или пекарем и как разрабатываются все эти расценки, по каким принципам? Ведь это очень важно: именно зарплата, реальный доход от работы, стимулирует производительность труда, развитие отраслей. Можно, конечно, посадить всех за колючую проволоку, включая Туполева и Королева. Но общество такое отношение может вынести только на коротком отрезке времени. Потом наступает обвал... Отсутствие прямой связи между результатами труда, квалификацией работающих и доходом производителей в конце концов разрушило советскую систему.
Сталину в промышленности удалось многое сделать путем эксплуатации советского патриотизма в сочетании с жесточайшей дисциплиной и массовыми репрессиями. Рабовладельческий строй в 20 веке в сочетании с мечтами о свободе, равенстве и благополучии для потомков! Дальше так продолжаться не могло. Первое время при Хрущеве реализовывались заделы эпохи Сталина: космос, ракеты, авиация, наука и т.д. Изменив систему, отказавшись в какой-то степени от бесплатного рабского труда, сделав систему  более человечной, руководство столкнулось с  тем, что на дальнейшее развитие высоких технологий не оказалось средств. Или заплати, или заставь - середины нет!
Только потом я понял, что технологические успехи эпохи Хрущева являлись не доказательством преимущества системы, а её агонией. Вроде бы появились элементы свободы, подрывающие старую тоталитарную систему,  техническими достижениями которой всё ещё продолжали пользоваться, не очень обращая внимание на то, какой ценой они были достигнуты. На самом деле система не была демонтирована, просто террор ослаблен, но даже при таком послаблении система уже буксовала. Я это понял через двадцать лет, а   тогда  меня обуревала  эйфория от успехов. Карибский кризис для меня как-то прошёл незамеченным. По радио ругали Америку, говорили о  базах вокруг СССР. Писали, что на Кубе у нас наступательного оружия нет. О том, что в то время чуть было, не началась мировая война, мы все узнали много позже.
Почему-то врезалось в память убийство Джона Кеннеди в 1963 году. Однажды кто-то в цеху сказал, что по радио передают сообщение о покушении на президента США. Кеннеди я видел по телевизору во время его встречи с Хрущевым в Австрии. Он был молодым и симпатичным, очень понравилась его тоже очень молодая, широкоскулая, красивая, черноволосая жена, которая на встрече сидела рядом с Хрущевым.
На столе у технолога стоял карманный приемник, мы собрались у стола. Диктор сообщил, что только что в городе Далласе во время движения президентского кортежа в Кеннеди стреляли и ранили. Сообщение меня поразило, может быть, потому, что Кеннеди был совсем молодой. Но я не очень беспокоился, я знал, что в Америке медицина находится на очень высоком уровне, уж своего президента они обязательно спасут, все сделают, а спасут.
Сообщение о смерти Кеннеди прозвучало, как гром с ясного неба.  Еще когда мы слушали сообщение о ранении президента, технолог сказал, что американские «ястребы» не простили ему того, что он не поддержал вторжение «самосовцев» на Кубу. Он благосклонно относился к  борьбе  негров за равноправие, прижал стальных и нефтяных магнатов… Технолог интересовался политикой. Читал газеты и знал всё, ну почти всё!
Судя по реакции Хрущева, его тоже взволновало убийство Кеннеди, не смотря на наше противостояние на Кубе и сложные отношения с Америкой. Он ругался, что Америка - страна гангстеров, что  некомпетентная охрана не смогла уберечь президента. На похороны Кеннеди поехал Микоян.
В отличие от Сталина, который для народа являлся то ли богом, то ли загадочным сфинксом,  Хрущев был живой человек: эмоциональный, вспыльчивый, скандальный. Скоро он тоже превратился в диктатора, стали писать о его авторитете, вышел документальный фильм: «Наш дорогой Никита Сергеевич».  Система, созданная в 1917 году, самовоспроизводила диктаторов.
Вообще-то начало 20 го века оказалось временем диктатур. Сначала возникла диктатура в России. В 1922 году в Италии победила диктатура Муссолини, тоже «защитника» интересов рабочих. В Германии в 33 году к власти пришел Гитлер со своей национал-социалистической рабочей партией. В Испании с1939 года утвердилась диктатура Франко. Позже в Португалии появился Салазар. В Китае –  Чан Кайши, Мао Дзэдун.  Раньше в этих странах правили монархии, которые были сметены революциями.  Народ, видать, ещё не понимал, что такое демократия. В этих странах на месте старых феодальных династий возникла другая власть, власть диктатуры сильной личности, наряженной в демократические одежды.
Диктаторский режим господствовал в России самый длительный по времени срок, жестокий по отношению к своему народу и, в отличие от других диктаторских режимов, ликвидировал рынок и частную собственность. Поэтому России оправиться от разрухи оказалось гораздо сложнее!
Хрущев любил политические спектакли. Москва с помпой встречала лидеров других стран. При Сталине такого не было. По линии комсомола мне часто приходилось организовывать нашу молодежь для встречи очередных «дорогих» гостей. У нашего завода имелось свое "закрепленное" место на проспекте(от одного фонарного столба до другого). Нас заранее привозили на грузовиках или автобусах. Народ густой толпой становился у дороги, по которой должен проезжать гость. Массы радостно помахивали заранее розданными флажками СССР и флажками той страны, откуда приехал гость, демонстрируя восторженную любовь к гостю и стоящему рядом с ним в открытой машине Никите Сергеевичу. Так мы встречали Неру, Сукарно, У Ну и т. д.
Сначала мы любили эти встречи. Можно было легально сбежать из цеха на свежий воздух. А после встречи все расходились по домам  где-то к обеду. Некоторые шустрые работники сбегали задолго до проезда почетной машины. Члены комитета тщательно следили за «дезертирами». Другого способа отлучиться из цеха без уважительной причины просто не существовало, да и при наличии уважительной причины нужно  обойти трех начальников. Одного из них, как правило, найти не удавалось.
Вскоре  встречи начали порядком надоедать, уж очень часто они происходили. Разонравились  долгие ожидания под дождем и снегом. Как-то раз я решил на очередную встречу взять с собой кинокамеру. Отец  сказал, что лучше этого не делать. Я от него отмахнулся. Встречали Сукарно. Индонезия только что освободилась от колониального режима, мы  поддерживали страны «третьего мира». Очень была модна песенка про Индонезию: «Морями тёплыми омытая, лесами древними покрытая…»
Я стоял у бордюра рядом с секретарем комсомольской организации цеха и держал в руках японскую кинокамеру. Из толпы к нам подошел очень компанейский человек в серой шляпе и плаще «Болонья». Тогда эти плащи были в большой моде: легкие, непромокаемые, очень приличного вида. Они долго пользовались популярностью, пока в  плащи не нарядили всю милицию. Разговорчивый человек после длительного и доброжелательного обмена мнений и разговора ни о чем попросил посмотреть камеру. «У меня самого - немецкая, отличная камера. А такой я никогда не видел», - сказал он.  Долго её вертел в руках, прицеливался через неё, определял на ладони вес. Потом всё же, попросил меня её открыть, чтобы посмотреть, как работает лентопротяжный механизм. Я не разрешил: ещё засветим пленку. Он не стал настаивать. Потом он исчез. Рядом появился  другой человек, тихий незаметный и совсем некомпанейский. Он простоял рядом до конца встречи иностранного гостя. Я подумал, что зря не послушался отца. Могло окончиться гораздо хуже.
Пока человек в шляпе стоял около нас, я все время говорил с секретарем о том, что тот не обеспечил дежурство в народной дружине и его пора вызывать в комитет на «ковер», обсуждали дела цеха. Человек в шляпе, наверное, подумал, что здесь все в порядке, но все же приставил на всякий случай своего сотрудника. Хрущев проехал так неожиданно, что я не успел ничего снять.
Хрущев продолжал метаться и всех дёргать. Очевидно, стали намечаться проблемы и в промышленности. Даже ограниченный выход наших товаров на внешний рынок показал неконкурентоспособность  товаров. У нас в цеху говорили, что, если нужно сделать образец на выставку, в  одном экземпляре, то мы можем сделать «конфетку», а вот в серийном производстве качество продукции сразу резко падает. Покупают у нас только страны «Третьего мира». В основном, оружие, и то норовят получить товары в долг (который можно потом не отдать) или в обмен на апельсины, кокосовое масло и прочие, абсолютно «необходимые» для развития экономики нашей великой страны товары.
СССР приступил к закупке зерна в Канаде. Плановая экономика, управляемая сверху, конечно, имела неоспоримое преимущество для слаборазвитых стран с примитивной экономикой. Она позволяет волевым методом концентрировать ограниченные ресурсы в нужном направлении. Пока Орджоникидзе и Сталин располагали несколькими заводами, они знали ежедневно температуру в каждой печи. Но вскоре экономика усложнилась.
       В 1964 году Хрущева сняли. Вообще-то, в печати сообщили, что он сам написал заявление  с просьбой об освобождении со всех постов по состоянию здоровья, хотя все знали, что прошел пленум ЦК КПСС, на котором ему выразили недоверие. Зачем тогда опубликовано заявление о плохом здоровье, когда совсем недавно на чествовании по поводу  шестидесятилетия Хрущева он торжественно провозгласил, что «ещё поработает»?
Его просто выгнали. Время уже было другое. Что творилось во время борьбы за власть во времена Сталина, все помнят. Когда сняли Берию, его самого и нескольких его  ближайших сотрудников расстреляли. Когда сняли Хрущева, никто не пострадал, один только его родственник, редактор газеты «Известия» Аджубей. Да разве он пострадал! Просто сняли. Вот это демократия! А ведь в этом заслуга  все того же Хрущева!
Демократизация была  половинчатой, и реабилитация очень странная. Хрущев снял вздорные обвинения только с казненных преданных сторонников Сталина, с тех, которые во время расстрела кричали:  "да здравствует товарищ Сталин!" - таких, как Якир. Этих людей, и вообще ни в чём неповинных, простых рабочих и крестьян  НКВД истребило очень много.
 Настоящих противников политики Сталина: Бухарина, Рыкова и др., тех, кто выступали  против поголовной коллективизации и единовластия Сталина, не говоря уже о Троцком, Каменеве, Зиновьеве и т. д., во время реабилитации оставили во «врагах народа». Даже не сообщили, то ли они продолжают считаться агентами иностранных разведок, то ли  «злостными» противниками единственно правильного курса тов. Сталина.
 Опять какая-то путаница! Что же, подождем ещё некоторое время. Что скажут «новые» власти!?
 Позиция «новых» властей стала понятна далеко не сразу. Она была окончательно сформулирована в 1979 году, в статье, опубликованной в газете «Правда» и приуроченной к столетию со дня рождения Сталина.

    

               
            
               
                10 .ЭТОТ ТАИНСТВЕННЫЙ НИИ-2

В начале 60 годов в Москве появились магнитофоны. После появления телевизоров и транзисторных радиоприемников массовое распространение в торговой сети магнитофонов представляло собой следующий  виток в раскручивании спирали прогресса. Этот виток в техническом совершенстве, тем не менее, очень сильно повлиял на массовую культуру. Появился новый культурный пласт, целое творческое направление - поэты-барды, песни которых, исполняемые, как правило, под гитару, записывались на магнитофонную пленку и широко распространялись -  их переписывали друг у друга. Этот стихийный, лавинообразный процесс никакая цензура уже остановить не могла. И раньше существовала туристская, студенческая песня. Молодежь ходила в походы, бренчала на гитарах. Пели про «капитана, обветренного, как скалы», песни Визбора.
 Туристы ходили на байдарках по Дубне, в Карелию, на плотах по сибирским рекам. По вечерам у костров звучала задушевная песня. Пели стихи известных поэтов и безымянных авторов, молодежь обменивались песнями. Там звучали и патриотические песни, например, песня Берковского «Гренада» на слова Светлова, и романтические песни Городницкого, и песни Гулага: «Я помню тот Ванинский порт и вид пароходов угрюмый…», «По тундре…». Впервые появилась  политическая песня: «Товарищ Сталин, вы большой учёный!..»
И вот по стране запели политические песни Галича, едкие, порою печальные и грустные, очень интеллигентские. Появился неповторимый Окуджава: «из окон корочкой несёт поджаристой, за занавесками - мельканье рук…»
Высоцкий начинал свой творческий путь с исполнения репертуара Галича ( «товарищ Парамонова»). Вскоре его песни стали как бы барометром настроений общества, он откликался на все главные события в стране. Его песни - это целая энциклопедия жизни советского народа, от уголовников до учёных.
Отец купил магнитофон «Днепр-11». Ему кто-то сказал, что из отечественных стационарных приборов он самый лучший. Мои друзья предпочитали переносной магнитофон марки «Весна». В комиссионных магазинах стояли иностранные магнитофоны марки «Филипс», «Грундиг», «Сони», качественные, ни какого сравнения с нашими, но уж больно дорогие.
В институте я учился хорошо, гораздо лучше, чем в школе. Иногда даже сдавал экзамены раньше срока. В институте не нужно было писать диктанты и сочинения, что с моей грамотностью и почерком было исполнить очень трудно; при решении задач вовсе не было необходимости доводить решения до конечного ответа, достаточно было наметить общий ход решения. Это было «моё!»
Обладая неплохой памятью, я не записывал лекции, а внимательно их слушал. Записывать было бесполезно, так как потом прочесть свои записи я мог с большим трудом. Готовился к зачётам и экзаменам  по конспектам Деева и учебникам. Я считал, что те, кто записывал лекции, практически не вникают в их смысл, конспектируют автоматически,  я же , слушая лектора, вникал в суть и кое-что запоминал.
После сдачи сессии мы обычно  небольшой «теплой» компанией шли в шашлычную, «стекляшку» около кинотеатра «Ленинград». Девушкам покупали вино «Фетяска». Сами пили коньяк. Тогда можно было купить очень дёшевый и хороший армянский коньяк «три звёздочки». После сдачи сессии возникало ощущение, что с плеч свалилась тяжёлая глыба. Нужна была разрядка. Кроме спиртного, заказывали аппетитно пахнущий шашлык, украшенный зелёными перьями лука, долькой лимона и политый острым, густым  томатным соусом. Шашлык готовили сочный и не жилистый. Иногда мы покупали для сравнения коньяк «пять звездочек», тоже армянский и более дорогой. Он мне меньше нравился, казался более резким, но более  ароматным.
Обычно в «стекляшке» собирались студенты с нашей фирмы Яковлева, НИИ-2 и фирмы Антипова, той самой, где производили автопилоты. Говорили, что начало производства там было хорошо налажено, после того как по окончанию войны из  Германии было вывезено сложное оборудование по созданию навигационных систем, технологии их производства и установлено на фирме Антипова. На фирме работали известные ученые гироскописты, фамилии которых мы знали по учебникам: Браславский и др.
Однажды во время одной из «посиделок» в кафе  Славка Сальницкий, так звали одного из сотрудников НИИ-2, попытался мне рассказать, чем занимаются в этой организации. Прежде Славка разъяснил мне, что такое моделирование. Вообще-то, я знал, что это такое, но, как оказалось, не до конца. Модель  есть некое подобие предмета, но другого размера, сделанная из другого материала,  обладающая некоторыми свойствами этого предмета, например, формой. У нас на заводе создавали модели самолётов для продувки в аэродинамических трубах ЦАГИ. Они сделаны из дерева, размером  гораздо меньше реального самолета, но полностью повторяли его форму. В трубах, моделируя полёт, во время продувок определяли аэродинамические характеристики самолёта.  Моделировать можно разные процессы, например, воздействие потоков воды на  прочность гидросооружений (эффект кавитации), исследуя маленькие модели плотин. Все это называется физическим, натурным моделированием. С помощью летающих моделей можно моделировать процесс полёта.
Но, оказывается, любой процесс в природе можно описать с помощью математических зависимостей, системой уравнений различной сложности. Так, движение самолёта или ракеты можно представить системой дифференциальных уравнений.  Решение системы дает траекторию движения самолёта или ракеты.  Этот расчёт и называется математическим моделированием. Математически можно описать и работу БРЛС, законов управления летательных аппаратов,  рулевых приводов и даже действия лётчика. Таким образом, можно описать с помощью математики всю систему вооружения, исследовать её свойства задолго до её создания, исправить грубые ошибки, определить с некоторой точностью ожидаемые характеристики. Так получается гораздо дешевле и быстрее, чем  исправлять ошибки уже готовой системы после  получения отрицательных результатов на лётных испытаниях.         
Славка сказал, что в его отделе занимаются таким моделированием и расчётом контуров автоматического управления ракет. Он сообщил, что бывает ещё и полунатурное моделирование, когда часть элементов системы является реальными, «железными», а часть – описывается математикой...
Бутылка коньяка подходила к концу. Сидевший напротив Вадька Деев внимательно прислушивался к нашему разговору. Я спросил у Славки: " Что такое контура автоматического управления и как у вас в отделе ими занимаются?" Славка после выпитого решил, что он за пять минут сможет объяснить проблему любой сложности. Он стал рассказывать, что ракета получает информацию о цели всегда с ошибкой измерения, которую называют измерительным «шумом». Он всегда очень высокочастотный. Если бы ракета откликалась на каждый «чих», то она бы «разболталась» на траектории. Поэтому вычислитель на её борту накапливает несколько измерений и вырабатывает команду управления исходя из среднего значения  нескольких замеров координат цели. Чем больше накапливать информацию, тем точнее вычисляются параметры цели, исключающие «шумовую» составляющую ошибки. Однако если очень долго ждать и накапливать, цель успеет улететь с этого места, и возникает ошибка запаздывания, так называемая динамическая ошибка. Исходя из характеристик шумов, параметров движения ракеты и цели выбираются оптимальные, т. е. наилучшие характеристики контура управления ракеты с точки зрения попадания её в цель.   
Я, как зачарованный, слушал Сальницкого. «И зачем ты только в МАИ ходишь, ты и так всё знаешь», - сказал я. «Чтобы с вами иногда выпить по рюмке коньяка, - ответил он. -  Кстати, в Америке давно уже занимаются моделированием, там есть такая фирма «Рэнд Корпорейшн», - продолжил он.
За разговорами мы всё доели и допили. Вышли из кафе на свежий воздух. Кампания из НИИ-2 двинулась через парк к метро. Мы с Вадимом остались у остановки троллейбуса. Он жил в районе Октябрьского поля и  ему  на транспорте до дома рукой подать. Наверно, поэтому он и не спешил.
«Конечно, всё это очень интересно, но где эти модели, их даже пощупать нельзя. Вот ты участвуешь в сборке «живого» самолета. Это – да! Специальность должна быть такая, чтобы в руках было реальное «железо». А то какие-то модели, ерунда всё это!» - говорил очень уверенно Вадька. Я  вроде бы понимал, да только с «железом» у меня было плоховато. В работе НИИ-2 была некоторая тайна, наука, священнодействие.  И  решение было принято. Я загорелся желанием перейти в НИИ. Правда, у меня с математикой - «не очень», но я знал, что если будет интересно, то я справлюсь. 
Сам Вадька к тому времени уже собирался переходить в ВЦ Министерства Обороны.
Дома у нас всё оставалось по-прежнему. У мамы – никаких заметных улучшений, всё те же циклы: дома - в больнице, хорошо – плохо. Мы с отцом приспособились к такой жизни. Даже как-то пытались обустроить квартиру. В Москве стала появляться хорошая мебель. Мы выкинули старый, покрытый светлым шпоном, спальный гарнитур: двухстворчатый шкаф с зеркалом на передней стенке, кровать и две тумбочки. Купили немецкую «Хельгу» (помесь буфета со шкафом)  тёмно коричневого цвета с полированными поверхностями и латунной отделкой. Последний писк моды! Приобрели австрийские диван-кровати и новые люстры.
 В стране разразился мебельный «бум». Хрущёв развернул в своё время грандиозное массовое строительство «пятиэтажек», вошедших в историю под названием «хрущёвок». Что бы потом об этом  строительстве ни говорили, как бы ни ругали эти дома за низкие потолки, совмещённые санузлы и микроскопические кухни, это был революционный шаг, переход от пропаганды прелестей коллективной жизни «коммуналок» к политике строительства отдельных квартир. Можно, естественно, построить квартиры качеством получше, но тогда их было бы меньше по количеству.
Из-за этого строительства возник и мебельный «бум». Пропаганда прошлых лет объявляла заботу об удобстве быта проявлением мелкобуржуазного мещанства, достойного осмеяния. Для глобальной пролетарской культуры все это казалось мелким! Теперь страна навёрстывала. Входили в моду торшеры, журнальные столики и прочие атрибуты «буржуазного стиля жизни».
Отечественная промышленность выпускала хорошие радиолы «Эстония». Отец приобрел такую радиолу. Появились советские первые транзисторные приемники. Лучшим из них был уготован очень длинный век жизни: «Спидола», «Океан» и появившийся несколько позже ВЭФ.
Жизнь летела, события мелькали с калейдоскопической быстротой. В 60-м году сбили Пауерса, в 61-м полетел Гагарин, в 63-м году убили Кеннеди, в 64-м - сняли Хрущева, в 64-м году я перешел в  НИИ-2, в 66-м году окончил институт. В 67-м году произошла шестидневная война,  в которой наше оружие проиграло впервые после 1945 года. Правда, когда оружие применялось, оно находилось не в наших руках, но это не очень меняло суть дела. Проиграли наши союзники.
 Я намеренно перемешал события из моей жизни и жизни страны. Всё это была моя жизнь!
А пока  учеба в МАИ шла  своим чередом. Появились дисциплины, которые давали представление о характере работы в НИИ-2. Нам начали читать курс динамики полета. Все конспектировали лекции, а я сдавал курс по учебнику Остославского. Появились курсы теории оптимального управления, точности, начали читать курс теории вероятности, теории автоматического регулирования. Все эти вещи были очень интересны, но подавляли меня своей сложностью. Однако я уже принял решение,  и пусть будет, что будет.
 
            

                11. Я МЕНЯЮ МЕСТО РАБОТЫ
         
Оставался всего один год до окончания института. Пора  действовать. Сальницкий поговорил о  приеме на работу с  начальством своего отдела. Я не знаю, что он там говорил, но они согласились меня принять на работу. Я поинтересовался у Славки, не помешает ли моему принятию на работу  пятый пункт в анкете? Славка пожал плечами. «У нас работает много евреев, они давно работают. А на счет приема новых я ничего сказать не могу», - ответил он.
Я не зря задал этот вопрос. Вадим уже работал в своем ВЦ. Он настоятельно звал меня к себе. Я не соглашался. Он все-таки сказал руководству обо мне. Руководство отнеслось к этой идее с одобрением, выслушав неумеренно хвалебные характеристики от Вадима. Однако, узнав о моем пятом пункте, дали отбой. Это был не бытовой антисемитизм, а государственный, формальный. (Вадька формально был русским, хотя и с  отчеством -  Соломонович, но его приняли). Когда Вадька об этом рассказал, я был неприятно удивлен, хотя  туда не собирался.
Ограничения государства  казались «железобетонными». Однако, как оказалось, «железобетон» был не очень прочный.
Я сообщил отцу о моем желании перейти в НИИ-2. Отец удивился:  «Зачем тебе уходить. Ты будешь работать в прославленном, всемирно известном КБ». Я попытался ему все объяснить, как мог. «Ну, как знаешь»,- сказал он. Он взял у меня номер почтового ящика НИИ. Через неделю сказал, что меня примет зам. начальника института по кадрам. Сальницкий показал мне, как отыскать отдел кадров. Отец предупредил, что к инспекторам отдела кадров обращаться не следует.
Товарищ Ивлев, так звали зама начальника, встретил меня приветливо, поздоровался за руку через стол. Он спросил, что я, собственно, хочу. Я ответил, что хотел бы работать в лаборатории № 12. где начальником тов. Кузьминский, там про меня знают и готовы принять. Я хочу заниматься системами управления. Так меня научил Славка. Ивлев куда-то позвонил, потом попросил диплом. Я сказал, что ещё учусь на вечернем отделении МАИ. Тогда он сказал, что может меня взять только на должность техника, можно и на должность старшего техника, но это гораздо сложнее. Я ответил, что мне безразлично, так как все равно после окончания ВУЗа меня переведут в инженеры. «Ну, вот и договорились, только попытайся оформить переход переводом», - сказал он. Я рассказал отцу о беседе и сразу написал заявление с просьбой разрешить мой перевод  в НИИ-2.
Тут мне пришлось выдержать нешуточное испытание на прочность. Сначала со мной беседовал секретарь партбюро цеха. Предлагал должность главного инженера производства по технике безопасности. Его я очень легко убедил в правильности моего решения и юмористическом характере его предложения. Потом меня вызвали в партком. Секретарь парткома Пирогов меня очень долго уговаривал. Говорил о мгновенном переводе в КБ или в НИО в любую бригаду. Спросил, на какую должность меня  принимают в НИИ-2, рассмеялся, узнав, что техником. « Они там обнаглели совсем. Ты ведь на последнем курсе. Это просто неуважение. Мы возьмем тебя инженером», - сказал он.  Вызвал руководителей КБ и НИО. Они рассказали о перспективных, интересных работах, которые меня ждут. Такого чуткого отношения к себе я раньше никогда не ощущал. Ну, как было отказать этим отзывчивым людям?
Меня обуревали самые противоречивые чувства. С одной стороны, где эти прекрасные люди были раньше? С другой стороны, чего это они в меня вцепились? Не страдая манией величия, я понимал, что я не такой уж ценный работник, хотя все равно был очень польщен. Первый раз в жизни. Я уже почти  был готов взять заявление обратно. Уж очень просили эти симпатичные люди. Кстати, их поведение для меня и сегодня загадка.
Однако, стоило подумать, что я скажу Сальницкому, который морочил голову своему начальству, что скажет мне отец, который обременил своей просьбой достаточно занятых людей, как моя твердость сразу многократно возрастала. Я остался при своём мнении.
Последний разговор состоялся в кабинете зама директора завода по кадрам Глазкова. Он тоже меня долго уговаривал, подчеркивал, что я почти кадровый сотрудник и меня ожидают разные блага. Как член комитета ВЛКСМ завода я не имею права бросать выборный пост, который мне доверил коллектив. Потом спросил, откуда я знаю такого-то человека, и назвал незнакомую мне фамилию. Я ответил, что не знаю такого. Очевидно, его знает мой отец. «Что тебе советует отец, кто он по специальности?», сказал Глазков. «Он инженер-экономист»,- ответил я. «Знаю я этих инженеров», - сказал с едкой усмешкой Глазков, махнул рукой и подписал заявление.   
Это произошло в самом конце 1964года. Так началась моя работа в НИИ-2. Сейчас на дворе идет 2004 год. Я работаю все в том же институте. За это время он сменил много названий: был Институтом Теоретической Кибернетики (ИТК), Государственным Институтом Автоматических  систем, Государственным Институтом Авиационных систем (ГОСНИИАС). Теперь это ФГУП ГОСНИИАС. Все эти фирмы со сложными названиями - все тот же НИИ-2.
После заполнения анкет, ознакомления с какими-то инструкциями и выполнения ещё некоторых формальностей, я оказался в просторном кабинете начальника лаборатории.
За столом сидел грузный человек лет пятидесяти. Он был среднего роста, плотный, с крупной головой и очень добрыми глазами. Одет он был по-спортивному - в свитер. Он вышел из-за стола и протянул мне свою большую ладонь. «Здравствуйте, Я Ростислав Долматович Кузьминский»,- представился он и указал мне на стул, который стоял рядом. За другим письменным столом, стоявшим  напротив, сидел  человек с худощавым, очень молодым лицом и густым, почти седым чубом. Было заметно, что он немного сутулится.
«Ну что, Саша, - сказал Кузьминский,- куда мы его определим  (он кивнул в мою сторону), может быть, к Левитину?» «Да нет, лучше к Тарханову. У него людей мало, один Преображенский «Осой» занимается»,- ответил тот, кого назвали «Сашей». Он говорил так, как будто ему зубы мешали произносить слова. Но вообще он был очень симпатичный.
Позвали Тарханова. В комнату вошёл среднего роста лысеющий человек. Он вошел какой-то робкой походкой, как будто ему ходить было очень неудобно. Когда он говорил, то одним плечом все время хотел прижаться к своей щеке. Наверное, от скромности. Он присел и тут же стал мне рассказывать о работе. Я очень плохо понимал, о чем идет речь. Все же через некоторое время стало понятно, что в стране создается первая ракета класса «земля- воздух» для поражения низколетящих целей. Ракета спроектирована по схеме «утка» (это мы в МАИ проходили). Ракета, построенная по такой схеме, подвергается сильным возмущениям по крену, и, чтобы разгрузить автопилот, её не стабилизировали по крену. Она свободно вращается. Сразу возникли проблемы с устойчивостью контура управления.
Мне стало как-то неуютно… А Тарханов все более увлекался рассказом. Он задвинул одну ногу куда-то под себя и стал говорить о  создании модели наведения ракеты и аналитических методах исследования контура. Я был в полной панике, ещё вчера я крутил гайки в сборочном цеху. Надо ему срочно об этом сказать!
 Кузьминский и человек, сидевший напротив, внимательно слушали Тарханова. Человек, сидевший напротив, которого Кузьминский назвал Сашей, был Батков.
Когда я, в свое время, поинтересовался у Славки, что за люди работают в лаборатории, он ответил очень лаконично - разные. «Много молодежи. Некоторые учатся на вечернем отделении различных институтов. Тех, кто учится в МАИ, ты и так знаешь. Есть кандидаты технических наук. Докторов в лаборатории нет, но в других лабораториях института есть доктора. Все зависит от того, в какой отдел ты попадешь», - сказал он.
Все же несколько наиболее ярких личностей он охарактеризовал. Скрипкин, кандидат физико-математических наук, большой ученый и большой сноб. Батков, зам Кузьминского, молодой ученый, почти с мировым именем. Ведет переписку с самим Заде, американцем, создателем целого направления  в линейной оптимальной фильтрации с конечной памятью. Зоя Орлова, окончила мехмат МГУ, умница. Веселая, компанейская, очень энергичная девка, не замужем. Он так её расписывал, что я  подумал бы о его неравнодушии к ней, если бы не знал, что Славка давно на все лекции неразлучно ходит с Валей Лукашиной. Я ещё тогда подумал, посмотрим, что эта за «девка», Зоя Орлова!
Когда Тарханов привел меня в комнату, где располагался его отдел, я увидел одну молодежь. Раю Дмитриеву я знал, она училась в одной со мной группе в МАИ.  Увидел я и Зою. Я её представлял совсем иначе. Я думал, раз веселая, значит -  хохотушка, разговорчивая, громогласная. Оказалось, всё не так, хотя, в общем, это был «мой» женский тип: светловолосая,  широкоскулое лицо, большие глаза.
Она оказалась очень немногословной, даже строгой. Разговаривала не- громко, отрывисто и, казалось, нехотя. Две вертикальные морщины над переносицей придавали  лицу очень строгое выражение. Она выглядела намного старше меня. Огромные серые глаза украшали лицо, они то пронзали собеседника насквозь, то устремляли мимо него невидящий, направленный внутрь себя взгляд.
 Здание, в котором находилась лаборатория,  представляло собой длинную двухэтажную постройку. Вдоль коридора, по обе стороны, располагались комнатки, где сидели сотрудники отделов лаборатории. Был небольшой зал для собраний и  лекций. По коридору ходили очень умные люди, они курили на лестничных площадках, обсуждали рабочие темы. Я падал в обморок от слов: «передаточная функция», задача Винера, интегральное уравнение Фредгольма с вырожденным ядром. Впрочем, иногда эти научные люди обсуждали футбол, политические новости, спорт.
Когда я поступил на работу, мой будущий непосредственный начальник Константин Преображенский находился в отпуске. Тарханов дал  книжку американского автора Локка, посвященную описанию систем управления ракетами, которую я читал до возвращения Преображенского из отпуска.   
Теперь в МАИ я ходил совсем в другой компании, не от проходной завода Яковлева, а от проходной НИИ-2. Кстати, это проходная имела очень необычную архитектуру: то ли миниатюрная башенка  средневекового замка, то ли фрагмент дворянской усадьбы. Теперь Деев и я не работали в фирме Яковлева,  встречались со старыми заводскими приятелями только на лекциях.
Вася был все таким же неугомонным. Однажды он нас с Вадькой удивил ещё одной экзотической идеей. Он сообщил, что до свадьбы необходим не только тест на «электромагнитный резонанс», но и девственность девушки. «Зачем тебе это, жизнь сложная, люди могут ошибаться, их могут просто обманывать»,- сказал я. «У меня нет притязаний с точки зрения морали, - ответил он. - Тут совсем другое. Недавно на Западе провели опыт по спариванию лошадей и зебр. Конечно, ничего не получилось, уж очень они разные.
Однако, при последующем спаривании этих лошадей с жеребцами у потомства обнаружили чуть заметные полосы, как у зебры. Хотя зачатие от зебр не произошло, но что-то в организме лошадей осталось. Я не хочу, чтобы на мое потомство чем-то повлиял какой-то мужик, который у неё был до меня», - возмущенно сказал Вася.
Вадька показал зубы, пока ещё свои собственные, в лошадиной улыбке:  « А может быть, этот мужик умнее и красивее тебя, и культурнее. Твоему потомству от этого будет только польза. Ты думаешь, что дети  обязательно похожи на отцов. Это случайность, они могут  взять качества от прапрадеда матери, а тот, возможно, был бандитом с большой дороги или уродом. Тут ничего предугадать нельзя, так что, живи проще». «Дурак ты, Вадька!» – ответил обиженно Вася.
Однажды отец спросил меня, как я себя чувствую на новом месте. Я ответил, что очень страшно, постигну ли я всю эту премудрость, которой занимаются на новой работе. Но отца интересовала не работа, а сотрудники и атмосфера в отделе. Я ответил, что люди все прекрасные, обстановка на редкость демократическая, хотя в цехе мне тоже было достаточно комфортно.
Отец часто бывал за границей. Побывал опять в Индии, где встречался с Неру. Посетил Бельгию, Италию, Японию и т. д. Он рассказал мне как-то интересный эпизод.  Не помню, было это при Хрущеве или уже при Брежневе. Косыгин вызвал министра Климова по какому-то важному внешнеторговому вопросу. Тот взял отца. Косыгин поручил Центросоюзу покупку за границей большой партии мяса. Это была первая массовая покупка такого товара за границей. В стране не хватало мяса. В ЦК решили, что удобнее такую сделку проводить не через Внешторг, а через Центросоюз, все-таки общественная организация.
Отец провел анализ рынка. На «загнивающем» Западе мяса было море и цены приемлемые. Он знал, как чутко рынок реагирует на спрос, поэтому зондировал цены очень аккуратно, не расшифровывая заранее объемы закупок. Пока отец не спеша готовил операцию, цены неожиданно полезли вверх. Отец понял, что где-то произошла утечка информации. Он форсировал сделку, и в СССР пошло французское мясо. Потом отец понял, почему поднялись цены. Косыгин не доверял способностям наших «купцов». Он продублировал ситуацию, заказав венграм закупку на внешнем рынке мяса для СССР. Спрос вырос и цены, естественно, пошли вверх. Отец страшно ругался, «Если Косыгин никогда внешней торговлей не занимался, так посоветовался хотя бы с Микояном»,- брюзжал он.
В жизни все шло неплохо, отец активно работал, ездил за границу, туда пускали не всех, его пускали. Я кончал институт, нашел интересную работу, попал в хороший коллектив. Начальники - молодые кандидаты наук, было, у кого учиться. Все прекрасно. Только вот мама болела.            
      












    
                12. НИИ-2. НАЧАЛО ПУТИ
    


Наконец, вышел из отпуска мой руководитель, ведущий инженер, ответственный по теме «Оса», Преображенский. Он постепенно вводил меня в курс дела.
Преображенский был, пожалуй, самый старший в отделе, ему тогда исполнилось  лет под сорок. Высокий, представительный, он  чем-то напоминал Кузьминского, только был выше ростом. Ростислав Долматович был  подтянут (говорили, что он много ходит в походы), одевался аккуратно, по-спортивному. А Костя за собой не очень следил, много курил, ходил всегда обсыпанный пеплом и в прожжённых брюках.
О нем ходили слухи, что на прежней работе его исключили из комсомола за особое мнение в каком-то важном политическом вопросе, которое он публично высказал на собрании. Когда его об этом спрашивали, он загадочно молчал. Раньше он работал в НИИСЧЁТМАШЕе, там проектировали и создавали аналоговые вычислительные машины. Цифровое моделирование тогда делало свои первые шаги, а вот аналоговое - находилось в самом расцвете. В аналоговых машинах дифференциальные уравнения решались с помощью древних, как мир, электрических цепей, состоящих из элементов, которые я изучал ещё в школе на уроках физики: сопротивления, ёмкости, индуктивности, а также блоков, описывающих нелинейные характеристики объектов.
В НИИ-2 в залах стояли шеренги аналоговых вычислительных машин марки «Электрон». Костя считался признанным специалистом в аналоговом моделировании. Однако вскоре аналоговое моделирование оказалось вытесненным более прогрессивным, цифровым. Костя с ностальгией вспоминал времена, кода он, как опытный капитан, «обветренный, как скалы", не спеша, ходил среди эскадры из многочисленных "Электронов", руководя работами. Копаться в программах, создавая цифровые модели, ему не нравилось.
          Вскоре я понял, что всех сотрудников в отделе можно разделить на две группы: инженеры-программисты и просто инженеры. «Просто инженеры», хорошо понимая физику исследуемых процессов, «придумывали» уравнения, формулы, описывающие процессы, например, движение ракеты, работу вычислительного устройства, где решается закон управления ракетой, уравнения движения цели и т. д. Программисты переводили эти формулы на «язык» ЭВМ. Зная структуру вычислительного процесса в ЭВМ, они расписывали уравнения в кодах машины и «отлаживали» программы, отлавливая ошибки программирования. Программист - тоже очень престижная специальность, возникшая буквально на глазах нашего поколения. «Просто инженеров» называли алгоритмистами, так как они составляли алгоритм программы. Они работали бок о бок с программистами, совместно отлаживая программы.
Прислушиваясь к разговорам в отделе, я понял, что главная интрига в работе состоит в отношении программистов и алгоритмистов. Отладка программ очень трудоемкое дело, программы долго «не идут» (не работают). Алгоритмисты, естественно, считают, что это происходит из-за ошибок программирования, а программисты доказывают, что ошибки допущены в уравнениях, алгоритмах. В жизни бывало и то, и это, поэтому и возникали проблемы, сложные человеческие отношения. Отвечали за работу совместно!   А ведь создание, отладка программ, моделирование процессов, анализ полученных результатов и рекомендации, предлагаемые на основе анализа -  основная продукция отдела. Обычно, она оформлялась в отчеты.
«Чистые» программисты не  очень хорошо понимали смысл решаемых задач, но их труд был очень важен. Хороший программист, детально  знающий методы программирования на машине, умеющий экономно «уложить» в память машины программу, делающий мало ошибок, мог быстро отладить программу и этим обеспечить успешность исследования. Особую ценность представляли сотрудники, которые, являясь алгоритмистами, сами могли написать и отладить программу. Именно таким инженером была Зоя Орлова.
Сердцем института являлся вычислительный центр. Это было естественно, ведь, как я уже писал, основной продукцией института был анализ и оценка авиационного вооружения методами моделирования, в основном, математического и полунатурного, с выдачей заключений о качестве авиационного вооружения и рекомендаций к его улучшению.
Огромные машинные залы - в институте их имелось несколько - были опутаны жестяными коробами кондиционеров, работа которых сопровождалась ровным гулом. В центре зала стояли больше пульты управления машиной. Они, как сказочные чудовища, мигали сотнями разноцветных лампочек. Прямо картинка из научно-фантастического кинофильма. Машины работали круглые сутки, иногда их выключали на плановую профилактику. Рядом, на отдельном столе, стояли металлические коробки с текстами запускаемых по очереди программ, записанных на перфокарты, сделанные из специального тонкого, гибкого картона. Программы  записывались на перфокартах с помощью маленьких прямоугольных отверстий. Эти перфокарты «умела читать» машина, принимая в свои таинственные недра программу.
Программы, записанные на специальных бланках, переносились на перфокарты (пробивались) в отдельном помещении - перфораторной. Там, как у колодца в глухой деревне, собиралась молодежь института, как правило, девушки, и обсуждали все последние новости, или попросту сплетничали.
Особым ритуалом в лаборатории было распределение машинного времени, отдельно для счета и для отладки. Борьба шла не только за количество времени, но и за удобные, дневные часы отладки. Кому хотелось работать ночью? Программисты ругались между собой и начальством, чужим и своим, которое, по их мнению, плохо защищало интересы своего отдела.   Это был целый красочный спектакль.
Иногда отлаженные, неоднократно уже считавшиеся программы просто отдавали на счет в вычислительный центр. Иногда программисты выходили на счет сами, даже на ночной счет, и сами запускали программы с пульта. Мне как-то пришлось выходить на ночной счет с одной своей маленькой программкой статистической линеаризации нелинейной системы управления. На машине дежурили инженеры по эксплуатации. В комнате отдыха стояли раскладушки, на столах – чайник, открытые банки с консервами, хлеб, стаканы, но не с чаем. В другом помещении находился стол для пинг-понга. Машина мигала красными, жёлтыми, зелёными лампочками. Гудели ровно, с легким дребезжанием, короба, по которым гнал поток воздуха мощный кондиционер. Шла ежедневная, рутинная работа, «промышленный» счет... Романтика будней!
Однако в институте имелись и производственные цеха: механический, столярный, гальванический, ещё какие-то цеха, лаборатории и мастерские, которые занимались «железом», созданием уникальных стендов полунатурного моделирования, которые представляли собой мощные конструкции, перемещающиеся друг  относительно друга, кольца. В кольцо можно вставить настоящую ракету или БРЛС и, таким образом, имитировать их угловые движения в процессе моделирования полета летательного аппарата.   
Костя говорил, что Зоя раньше тоже работала в НИИСЧЕТМАШЕ, куда она пришла по распределению прямо из МГУ; и он её уговорил перейти в НИИ-2. Её стол стоял как раз напротив моего рабочего места. Он был всегда завален огромным ворохом узкой бумажной ленты, с нескончаемыми колонками цифр, где распечатывались результаты «машинного» счета. Ленточками шелестела вся комната. Однажды с охапкой ленточек в руках  в комнату прибежал Тарханов, он взволнованно сказал, что моделирование позволило выявить очень интересную особенность наведения «Осы», это просто меняет представление о принципах управления! Потом оказалось, что Рита Байкова допустила программную ошибку.
Этими ленточками завалены все столы в комнате, за исключением моего и  стола Преображенского. Как-то раз на столе у Орловой зазвонил телефон. Из трубки до меня явственно донесся голос Сальницкого (он к тому времени уволился и работал в институте космической медицины). «Ну,  как новый кадр», - спросил он, имея в виду, скорее всего, меня. «Да так, непонятно пока», - ответила она. «Мне тоже пока непонятно»,- подумал я про себя.   
Однажды Преображенский принес в отдел книжку Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». В отделе  читали вслух по очереди, так как её дали всего на три дня. Прочитали книгу на одном дыхании. Когда в комнату кто-то заходил, книгу прятали. Книга потрясала ещё больше, чем доклад Хрущева. Она впечатляла деталями очевидца. Правда всегда проступает в конкретных деталях событий. Вереница арестов близких и знакомых, собственный арест, допросы, встречи еще до ареста с партийными функционерами типа Емельяна Ярославского,  беседы с сидящими в тюрьме эсерами, меньшевиками, большевиками. Разговоры с ними, человеческие отношения, идейные споры. Реакция тюрьмы на расстрелы Тухачевского, Блюхера. Образы следователей. Гинзбург как бы воссоздала эпоху великих репрессий глазами идейного и преданного члена партии. Книга была написана в духе шестидесятников, «оттепели». Время Солженицына ещё не наступило, хотя «Иван Денисович» уже давно вышел из печати.
Особенно меня поразила одна сцена, когда после минутного суда героине зачитали приговор - десять лет!  Она повисла на руках конвоиров- солдатиков, шепча: "Я не виновата". «Конечно, родненькая, не виновата, была бы виновата, дали бы не десять лет, а расстрел», - успокаивали ее молоденькие красноармейцы-конвоиры. Вот такие картинки «живой» жизни! Я не ручаюсь за точность воспроизведения этой сценки, книжки Гинзбург у меня нет под рукой, но в моей памяти эпизод отложился именно так.
Я видел, что в наш институт и лабораторию часто приходили представители КБ, разрабатывающие ракеты и самолеты. Они знакомились с результатами наших работ, перенимали опыт моделирования. В КБ создавались свои вычислительные центры и отделы моделирования. КБ официально передавали в институт аэродинамические и другие характеристики  своих изделий, сами постепенно начинали моделировать.    Но пионером, признанным лидером в этой области оставался НИИ-2. Наш ВЦ представлял собой целую вычислительную индустрию.
Однажды, в семидесятых годах, точно не помню, когда, я неожиданно встретил на территории института Вадима Деева. Мы потерялись после окончания института. От него я узнал, что он из своего ВЦ перешёл в какую-то строительную фирму, где тоже был свой ВЦ. Снова развелся с Мариной, женился на Генриетте Романовой, но не родственнице бывшего царя. Потом через институтские связи нашёл себе работу в НИИ-2, всё по своей специальности - обслуживание ЭВМ.
ВЦ развивался. После первых ЭВМ марки М-20 появились машины марки М-50, затем БЭСМ-6. (Правда, ещё до появления ЭВМ М-20, в нашем институте была разработана и создана ЭВМ своей оригинальной конструкции - ВДМ,  на этой машине в институте велись расчёты).
Ленточки ушли в прошлое, их заменили огромные бумажные «простыни», испещренные цифрами и таблицами. Появились комплексы «Чегет», «Эльбрус», 5Э-51, купили японскую машину «Хитачи» и «Ваксы». Покупка японской машины была первым знамением, того, что наши машины по своим характеристикам начали уступать японским. Прозвенел первый звонок! 
Наши программисты в то время знали о работах маленькой группы программистов Билла Гейтса в далекой Америке. Хорошая была группа. Один наш специалист говорил, что Билл идет одним путем, а мы немного другим. В общем, работали на "равных".
Неожиданно в стране наступил Коллапс. Наша вычислительная промышленность рухнула. Целый огромный зал, забитый множеством машинных стоек, теперь может с успехом заменить один персональный компьютер, купленный в Малайзии, Таиланде и умещающийся на рабочем столе инженера.  Вся старая отечественная техника пошла на свалку и на выплавку из неё драгметаллов. Гейтс почему-то стал самым богатым человеком в мире. Неужели только потому, что создал удачный пакет программ «Майкрософт»?       
В нашей стране на глазах исчезла одна из самых популярных специальностей - создателей отечественных машин и инженеров по эксплуатации ЭВМ. Вычислительный центр в нашем институте, как и множество ВЦ по всей стране, просто исчез. Это была трагедия для целого поколения специалистов: кто-то ушел на пенсию, кто-то попытался переквалифицироваться. Дело в том, что «персоналки» в техническом обслуживании почти не нуждаются. И некогда «элитные» инженеры теперь занимаются рутинной работой в сети сбыта и предпродажного обслуживания иностранных «персоналок» и установкой на них математики «зловредного» Билла Гейтса.
          Вадима к этому безрадостному времени уже не было в живых...
После того, как прекратились государственные заказы,  почти рухнула авиационная промышленность.  Когда-то в самом начале "новой капиталистической жизни" я был очень рад завершению тридцатилетнего долгостроя  в Чапаевском парке. Казалось, это было зримым свидетельством прихода новой жизни.  Но вскоре, в связи с резким удорожанием земли в Москве, началась, так называемая "точечная застройка". Частные фирмы приступили к поиску свободных клочков " земли" и возведению небоскрёбов под офисы и шикарные квартиры для богатых людей.  Некая строительная компания приступила к постройке такого небоскрёба  совсем впритык к зданию нашего НИИ. На фоне этого гиганта наше здание, далеко не малое, когда гигант будет достроен, покажется карликом. Таково веяние времени!
Фотография сделана в начале строительства. Когда строительство дома закончится, он своим могучим плечом упрётся в стену здания нашего института, подавляя его своим "коммерческим "величием.
Я сижу за компьютером и редактирую текст воспоминаний. В окно виден высокий силуэт жилого здания «Триумф-Палас», возведенного на месте строительства, начатого ещё Василием Сталиным. Постройка доминирует: её видно с любой точки северо-запада Москвы. Говорят, это самое высокое жилое здание Европы. Итак, наконец, моя мечта сбылась. Правда, я, в соответствии с духом того времени, предполагал, что власти построят или стадион, или дворец культуры. Но жилой дом для «новых русских»  - это тоже неплохо. По крайней мере, «вечная» строительная площадка в Чапаевском парке прекратила своё существование.            
    Перечитывая текст воспоминаний, я подумал, что первая часть несколько затянута. Хотел её сократить, но всё же решил, что в раннем детстве время движется томительно медленно, события разворачиваются постепенно, не спеша,  совсем, как у меня в тексте.  Потом время неотвратимо убыстряет свое движение, под конец, переходя в бешеный галоп. Я оставил всё, как есть. 
     Смотрю на шпиль «Триумф-Паласа» и вспоминаю прошлое. Именно там, где теперь возвышается это огромное здание, хорошо видное из моей сегодняшней квартиры, некогда  проходила вереница событий моего далекого детства. Я вспоминаю отца, маму, «Бурбона», Вовку Крючкова, Инну, Ирку. Наплывают волнующие картинки прошлого: люди, события, ощущения. Все прошедшее  отчетливо запечатлено в мозгу, но как бы отдельными фрагментами. Я вижу или глаза человека, или его улыбку, или характерный жест. В моих ушах звучат  знакомые голоса, интонации, диалоги, еле слышный шёпот и громкие возгласы… Живых и ушедших… Пока их голоса звенят у меня в ушах, они все для меня живы!
Но целостные образы людей всё чаще неуловимо ускользают. Растворяются, как прозрачные облака в голубом, необъятном небе!


 
                24 января 2004 года.