Командировка

                Командировка  на Родину, должна была обрадовать меня, по определению. Но не сейчас, не сегодня, когда я не успела  насладиться уютной неспешностью европейских ночей, с их расслабляющей роскошью, в обществе приятного во всех отношениях человека. А может быть  настал  час  поступить не рассуждая, осуществить, наконец,  истинное желание, совершить   свободный  поступок,  заведомое безумство,  стопроцентно оправданное  его  полным  бескорыстием? Уволиться — это слово слишком часто остается всего  лишь  словом. Нельзя  жить словами, нужно их  переживать. Но для этого необходимо иметь бесстрашие перед будущим, чего  у меня, как раз и нет.

                Известие о предстоящем путешествии  получаю утром.  День безнадёжно испорчен. Но вечер, как и сама жизнь, которая удается лишь при условии, что все плохо началось, великолепен.  Ночью он провожает меня на самолёт.

— Ты летишь к нему?
— Ты бредишь?
— Но ведь вы встретитесь?
— Он живет в другом городе, ты  читал билет?
— Я боюсь, что ты не вернёшься
— Сколько времени  занимает  посадка?
— А  наша любовь, выживет  ли  она, когда кончится твоя командировка?
— Почему  все газетные киоски  еще на  замке,  а  игровые  автоматы не  включены?
— Сейчас ночь.

                Мы долго молчим. Меня угнетают аэропорты.  Правда, и  в них есть  своя поэзия,  меланхолия  расставаний,  лирика новых обретений,  какое-то сгущение воздуха,  заряженного  эмоциями,  пропущенными  через  кондиционер.  И когда же мы, наконец, прекратим молчать, уставившись на рассветные окна  в этом пустом  кафетерии?   Завидую менеджерам среднего  звена,  которые ждут  вылета в   залах ожидания,  развалившись на  оранжевых диванах,  и  попивая  растворимый  кофе. Интересно, что ему приходит  в голову при виде вон  той обнимающейся пары,  сцепившей руки за спинами друг друга так, будто через минуту одного из них должны расстрелять, или  этого  трудяги,  таскающего за собой грохочущую  роликами  тележку, доверху нагруженную  багажными сумками?  А что сказал бы вон о тех бомжах, храпящих на серых пластиковых стульях?  Что все  это нам говорит? Что  нельзя удрать  от самих  себя?  Что  путешествия  никуда  не  приводят?

— Не могла бы ты отпустить мою руку?  Неужели ты  не  чувствуешь,  что мне необходимо побыть одному?
— Как одному из  этих  покинутых всеми багажных  саквояжей?
— Тебе нравится мучить меня?
— Неужели  невозможно  расставание без чрезмерных страданий?

Наши затуманенные глаза  следят за взлетающими "Боингами-747"

— Я могу задать последний вопрос?
— Совсем - совсем  последний?
— Ты вернёшься?
— Песня та же исполняю я же.

                Прилетев утром, я забрасываю сумку в номер гостиницы, и на машине, встречавшей меня в аэропорту,  приезжаю  в центральный офис. В приёмной генерального директора на планёрку собрались начальники подразделений помельче, но всё равно, очень важные персоны. Один из них, мужчина с гладко зачёсанным набок пучком волос, в дорогом костюме из бостона, галстуке в тон к носкам, благоухающий ароматом дорогого парфюма и, вообще, весь вылизанный до неестественного блеска, рассказывает присутствующим о том, какой должна быть настоящая женщина для любви. Его монолог слушают все, но понятно, что предназначен он для моих ушей. Как особь женского пола, я ничуть не интересую его, а скорее наоборот — раздражаю. Он то и дело посматривает в мою сторону, как бы намекая слушателям

— Вот посмотрите на эту лохудру, разве я не прав?

Его возмущает, что одета я не по дресс-коду, а в растянутой футболке, рваных джинсах,  дорожных туфлях, и диссонирую с обстановкой. Я действительно изрядно помята  после бессонной ночи, но мне  приятно сознавать, что на мне те же вещи, что и восемь часов назад, когда я была в другом государстве.  А ещё это означает, что  я на Родине, где  до сих пор встречают по одёжке. Прилизанный щёголь продолжает разглагольствовать. Кажется ещё минута, и он задаст всем присутствующим свой главный вопрос

— Кто пропустил эту бродяжку в нашу элитную приёмную? И только незнание того, кто эта бесомыжница и  какую должность занимает, сдерживает златоуста от опрометчивого шага.

                Апатично слушаю,  не реагируя на его глубокие мысли и косые взгляды. Рассказчик  из тех недалёких мужчин, которые живут под началом животных инстинктов. Иногда они раздражают до тошноты. Но сейчас, я бесконечно счастлива, потому что мне признались в любви, правда поспешно, в зале вылета аэропорта, но это не меняет дела и моего лучезарного настроения.  Беспокойство вызывает только то, что не скоро увижу предмет, сделавший меня  блаженной. Сидеть вместе с краснобаем  на планёрке, равно как и обсуждать его монолог, выступая в прениях, не входит в мой рабочий график и планы. Резонер чувствует моё  равнодушие, и, желая вызвать досаду, как ему кажется, на моё унижение, излагает свои мысли выразительно и образно. Детали, описывающие женщину, больше подошли бы к описанию самки крупно-рогатого скота, но он не понимает этой разницы.

— Женщина должна быть ухоженной всегда и дома, и на работе. А то, вырядится в драный халат, и ходит по дому с утра до вечера
— Женщина должна быть такой, чтобы от взгляда душа пела, как вот посмотришь на Ларисочку,  и поёт — он  вальяжно отпускает сомнительный комплимент в сторону хорошенькой молоденькой секретарши, которая краснеет то ли тот стыда, то ли от удовольствия.
— Интересно, чего хочет этот фавн? — думаю я,  понимая, что ему важно не то, есть ли такие женщины на самом деле, а то, что он об этом думает и насколько  уверен в правильности своих представлений. Наверно, мнит себя венцом творения Божьего, Демосфен, да и только.  Ну, да Бог с ним. Представления всегда расходятся с действительностью, как ни старайся сделать их адекватными ей. Надо же разошёлся, наслаждается своими зарисовками. Я  внимаю, его речам, и любуюсь тем, как умело создает он полезную иллюзию у себя и у других. Придуманная химера, доставляет ему явное удовольствие, и может быть даже, мобилизует силы. Он, как все люди, в зависимости от того, какие иллюзии кто принимает, делит их на своих и чужих. Я чужая, а Лариса,  надеется он, будет его.

— Интересно умеет ли он отказываться от своих грёз, когда они перестают быть нужными -  думаю я, и как только он начинает излагать  очередной постулат — Женщина должна — перебиваю,
— Извините, как Вы, думаете, я по внешним признакам, похожа на женщину?
— Похожа — отвечает он, недоумевая
— Тогда, кому я должна?
— Что должны?
— Быть такой, как Вы описываете?
— Что значит кому? Всем, мужчинам, нам
— Я брала в долг? Что, к примеру, Вам, я должна?  Не найдя, как быстро, а главное остроумно ответить, мямлит
— Причём здесь долг?
— Как при чём? Вы же употребили глагол, должна. Вот я и интересуюсь, кому должна, и сколько должна. Хлыщ досадливо, махает рукой,  и уже не так уверенно, как раньше бурчит
— Да, что Вам можно объяснить?
— Суть, суть хотела бы понять. Я ведь до сих пор думала, что женщина в жизни должна сделать три вещи, а не зацикливаться, как дура, на шубе.
— Какие три вещи? — спрашивает кто-то из присутствующих
— Спалить дом, спилить дерево, и воспитать дочь. В приёмной раздаётся смех.
— Так вот что Вами управляет? – нашелся, наконец зализанный управленец
— Ну, что Вы, существуют два других способа управлять женщиной -
— Какие - снова, подаёт голос, кто-то из присутствующих
— В том то и дело, что их никто не знает. Смех становится ещё громче. Из кабинета появляется  генеральный директор и, не видя меня, прямо в приёмной начинает планёрку
— Что  за смех такой  позитивный?  Или Вы думаете, что за срыв плана поставок, международный представитель,которого ждём, нам на могилах вместо крестов плюсы поставит? Обводя притихших собравшихся взглядом, он замечает меня

— А, Вы уже здесь?! Buenos dias, senora Angelina. Василий Петрович, это по твою душу, представитель  заказчика. Прошу любить и жаловать – директор договаривает фразу   в сторону прилизанного умника

— Хорошо – отвечает Василий Петрович. Хотя по тусклому взгляду, посеревшей внешности, жалкой,  извивающейся улыбке, которая  не желает освещать лицо не только счастьем, но и удовольствием,  видно, что ему не так уж и хорошо
 
— Habla usted ruso, мне говорили что говорите?
— Говорю, я русская - отвечаю, понимая, что командировка на Родину  окажется не столь радужной, как я предполагала, и она только что началась.