Живой...

- Ты живой? - прозвучал вопрос из-за грани  мутной дымки, что окружила мой мозг липкой тиной. И где-то там далеко, может быть даже на той стороне сознания, проявлялись блеклые, лишенные реальных очертаний, тени. Они серым туманом нависали надо мной, что-то делали с моим телом и неустанно повторяли: «Ты живой?», «Давай! Раздупляйся!» и несли прочую чушь в том же роде.
- Да живой я, живой, - наконец выдавил я из себя только для того, чтобы этот кошмар все-таки закончился. Но как я глубоко ошибался, мне было невдомёк. Кошмар только начинался. Что-то рвануло меня  вверх, и мир вокруг меня сразу начал наполняться огнями. Все мелькало и суетилось, иногда выдавая такие жуткие пируэты, что сразу начинало мутить, и мой желудок  со стоном забитого зверя начинал судорожно сжиматься, в попытке исторгнуть своё содержимое. Бедняжка – его куцых мозгов не хватало понять, что он уже давно пуст и все его начинания тщетны. Затем резко пришел шум, вытеснив собой все мои, уже начавшие просыпаться, мысли, а под ногами, я  полагаю можно так назвать эти рулоны ваты, нарисовалась земля. Я почувствовал, что мое тело куда-то движется и чья-то рука поддерживает меня за плечи в вертикальном состоянии. Мелькание лиц, в которых, если присмотреться, можно узнать Глока и Моргота, непонятно откуда взявшийся в три часа ночи троллейбус –  приводили меня в сильное недоумение. Хотя… Хотя, если здесь Глок, то мы явно пили "зосю". Или "алюминий". Так вот почему меня так штормит. А штормило меня конкретно. Колебания моего тела, как ни странно, совпадали с колебаниями, прыгающего по колдобинам,  троллейбуса по частоте и амплитуде, но при этом были между собой в противофазе. Именно по этому я был единственным пассажиром троллейбуса, который мог ехать, не держась за поручни, ибо постоянно оставался в устойчивом положении.
А вот и наша остановка, что не может не радовать. Хотя окружающая реальность воспринимается уже более-менее нормально, веки налились свинцом и пытались опасть на щеки, из-за чего я чувствовал себя раненым танкистом, обозревая путь через узенькие щели. А раненый потому, что  самочувствие было настолько хреновым, что хотелось застрелиться из табельного оружия, которого у меня, к счастью не было. Хотя, с другой стороны это самое оружие нам бы сейчас не помешало, ибо дальнейший путь можно сравнить разве что с прогулкой по ночному лесу, кишащему голодными волками.  Однако переход через парк Химиков прошел на удивление довольно удачно и не закончился, как можно было бы предполагать, в ближайшем травмпункте, благо тот находится недалеко. То ли из-за позднего времени, то ли из-за непонятного сочувствия ко мне, но все гопники, так облюбовавшие это место, находились в своих теплых уютных кроватках. Они даже и не догадывались, насколько я в этот момент был близок к своей подушке, которую сейчас я желал больше, чем парень после годовой разлуки желает при встрече свою самую любимую и единственную. Я был очень близок. Вот только осталось влезть в это окно.
- Тебе помочь?- слышится голос то ли Глока, то ли Моргота, а, может, они это произносят одновременно, и какая-то сила переносит меня через подоконник.
- Удачно вам добраться, алкашня,- выдавливаю напоследок, не имея понятия, слышат меня или уже нет. Мысленно стелю себе постель и падаю на кровать в чем есть, теми же мыслями укрывая себя одеялом. Как хорошо! Наконец-то  можно закрыть глаза, расслабиться и засну…

* * *
Может, тот, кто придумал утро, был и хорошим человеком, но тот, кто придумал утро в понедельник с бодуна, был  явно неправ. Вешать таких надо на первом  же фонарном столбе. А то они поживут-поживут, а потом еще и будильник придумают – абсолютно бесполезная штука. Вот просыпаешься, с величайшим трудом  сквозь слипшиеся веки смотришь на часы и понимаешь, что где-то с полчаса должен быть уже на работе, а не лежать на полу, рассуждая о том, кто же, в конце концов, придумал утро. Соображать, почему собственно на полу, хотя помнится, что ложился в кровать, времени уже не было. Как-никак, а на работу все-таки следовало пойти. И не важно, что зарплата маленькая, и что ее, в принципе, не выплачивали с момента моего поступления на завод, а именно три месяца, - главное, что она есть, эта работа. Она предоставляет относительно бесплатное жильё и такое же относительно бесплатное питание. То есть за енто все денежка вычитается из задолженности по зарплате. А по этому следует взять свое тело в руки и отправиться на завод, благо одеваться уже не надо, а есть не хочется.
- А ты когда вчера явился? Что-то я не помню, чтоб ты заходил, – голос нашего вахтера заставил меня отвлечься от мыслей про работу.
- Как всегда, Нина Павловна, поздно.
- Опять через окно лазил? – делает грозный вид, хотя сама знает, что плохо получается – добрая она у нас. – Вот, смотри, комендант узнает...
- А откуда она узнает? – я улыбаюсь. Слегка смущаюсь. Глаза полны доверия.
- Ну что с вами будешь делать? Иди уже, и не забудь про шоколадку.
- Как договаривались, Нина Павловна,  с первой зарплаты, - мы с Ниной Павловной вместе улыбаемся над этой шуткой, прекрасно зная какое положение обстоит с оплатой труда на предприятии, к которому мы имеем честь относиться.
Через проходную завода я прошел без всяких проблем, в который раз задаваясь вопросами: есть ли у кого из работающих здесь пропуск, и, вообще, на хрена присутствие охранника в этом месте? Вот, однажды подозвал меня мой начальник, взяли мы с ним сварочный аппарат, и пошли обрезать сеточную ограду вокруг склада. Прямо посреди белого дня.
- Вот смотри, - говорил мне Александр Петрович, - я бы воровал, если бы предприятие нормально работало, и мне нормально платили? Я и не занимался б ничем таким, а сейчас я, можно сказать, беру своё.
Может быть он и прав, но человеку, у которого нет домика в селе, и которому не нужна сеточная ограда, металлические профили и шлакоблоки, думать об этом сложно. Моя же единственная выгода состояла в том, что когда я приходил на работу не слишком рано, мне это сходило с рук. Вот как сегодня: встретив меня, Петрович лишь посмотрел из-под насупленных бровей со своего почти двухметрового роста – мол, «иди, переодевайся».
А я взял и пошел.
- Здравствуй, мой юный друг. Как всегда понедельник, и как всегда мы опаздываем. Рассказывай, как провел выходные, и чем интересным занимался, - так приветствует меня мой учитель столярного дела (уже бывший, исходя из того, что я уже выучился), и мой командир в столярке. Пара шуточек, смутные, не имеющие реальной подоплеки, намеки о проведенном времени, и можно считать тему закрытой, то есть приступать к работе. А работа была очень интересная и заключалась в следующем. Берешь две рейки, кладешь поперек еще штук двадцать, молоток  гвозди, и вперед. Это выходит боковая стенка ящика для упаковки продукции. Затем берешь две рейки, кладешь поперек еще штук тридцать, молоток, гвозди и погнал. Это получается передняя стенка ящика для упаковки все той же продукции. После берешь два бруска, кладешь поперек вплотную рейки потолще, молоток, гвозди и ты в ударе. Это получается дно ящика для упаковки все той же грёбанной продукции. А после всего этого берешь две рейки…  Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук! Молоток по гвоздю. На тебе! Загоним этого урода в доску по самую кепку! Получай, сволочь! И ты хочешь? На! После двух месяце такой практики, загоняешь гвоздь длиной 70мм с трех ударов. После трех месяце - загоняешь гвоздь длиной 70мм с трех  ударов вниз шляпкой. И так день за днем, час за часом. Мысли летают где-то там, а ты находишься где-то здесь, при чем это где-то непонятно где находится в обоих случаях. В голове создаются гениальнейшие стихи, умнейшие научные теории и только удар молотка по пальцу заставляет вернуться сознание в тело. Ну и что? Ну и все! Все мысли забыты, все стихи сожжены. А были ли они? И рука тянется за новым гвоздем…

И приходит вечер. И нормальные люди идут с работы домой.  А что делать ненормальным? Правильно – работать. Ведь когда не платят зарплату, то деньги нужно брать в другом месте. Вот мы с моим наставником и занимаемся шабашкой. Делаем упаковку для оборудования одному лицу из страны очень ближнего зарубежья, ну буквально рукой подать. Только оборудование не произведено нашим заводом – само его производит. Ну да, завод большой – давайте продадим пару лишних станков. А вот и покупатель есть, милости просим. Берите – забирайте, нам не жалко. Вот он и забирает, а мы ему упаковочку делаем.
- А ну-ка, давай эту стенку присобачим,- Василь Василич пинает носком ботинка деревянный щит, сбитый из толстых сырых досок, имеющий такие размеры: четыре метра в длину и полтора метра в высоту.
- Да вы чё? Поехали? Эта дура ж весит килограмм двести!
-Не боись, молодой, и не такие штукенции поднимали! Ща мы ее ломиком подымим, потом гвоздем прихватим, а дальше как по маслу.
Ну с мудрым наставником, естественно, не спорят, так что приходиться затягивать потуже поясок и браться за дело. На ребро поставить щит – это дело не хитрое, подтянуть его к наполовину сбитому ящику конечно сложнее, но, в принципе, тоже выполнимое действие.  Жаль, только, что когда Василич начал проводить мероприятия с ломиком, эта деревянная дура решила потерять равновесие и завалиться набок. Моя попытка остановить этот процесс закончилась грандиозным провалом, и единственное что оставалось – отскочить в сторону. Вот, только, кувалда под ногами оказалась не к месту.

* * * * * * *
Как ни крути, но в глазах Василича действительно застыл страх. Я думал это только в литературе так говорят  "застыл страх" – ан нет и в жизни такое бывает. А он смотрит на меня и приговаривает: "Ну ты как, в порядке, живой?", "Нафига ты его пытался удержать?", "Встать можешь?", и прочее в том же роде.
- Да живой я, живой – что со мной станется, – успокаиваю я Василича, – хватит болтать, работать надо.
И таки мы этот щит прибили, но то уже не интересно. Да и вообще, что интересного в таком дне? Что он мне дал нового, или хотябы полезного? Вот сейчас яичницу дожарю, поем и спать буду. Чтоб завтра со свежей головой на работу пойти. Да и к девчонке надо как то будет выбраться. А там ужо  и выходные – схожу к друзьям потусуюсь, вина попью. Конечно можно и раньше к ним, но к девчонке тоже надо. А может не надо? Ни к девчонке, ни на работу, ни вина этого чертова.
Яичница отправляется в рот, вещи отправляются на место: ботинки на обувную полку, книги в шкаф, пыль на тряпку, мусор в ведро. Кровать застилается постелью, в постель залажу я. Да только не спится че-то. Вроде бы и устал и не выспался, а сон не приходит. Не хочет Морфей уносить мое сознание в страну радости и счастья, где нет никаких забот и хлопот. Да и фраза какая-то дурацкая: " ты живой?". Ведь на этот вопрос можно дать только положительный ответ. А если ответ отрицательный, то лежи и как  порядочный мертвяк с ответами не рыпайся. Вот и выходит, что ответ "нет" никогда услышать нельзя. Или все-таки можно? А я лежал и думал живой я или нет…