Сборка миниатюр 1 - 18

***

01 Кто делал зубы Сталину или о находке любопытной фотографии

Совсем недавно, работая с личным архивом, я нашёл фотографию моего дяди Михаила Ефимовича Геллера.
Миша сфотографирован вместе с Яковом Ефимовичем Шапиро в августе 1954 года на даче в пос. Клязьма под Москвой. Интрига фотографии в том, что Я.Е. Шапиро был личным стоматологом Сталина и работал в поликлинике Кремля, а М.Е. Геллер – по советским законам «военный преступник» - на второй день после окончания срока заключения появился на даче врача Сталина. Сталина уже не было в живых, «Дело врачей» бесславно закончилось, но ХХ съезда ещё не было.
Я.Е. Шапиро был женат на Эмилии Михайловне, родной сестре моей бабушки, матери Михаила Ефимовича и, естественно, знал о судьбе племянника своей жены. Однако до появления М.Е. на  его даче никогда, нигде и никому, включая вездесущее КГБ, не было известно об этом родстве, конечно, кроме родственников. Все годы, с тех пор как М.Е пропал без вести, а потом оказался в ГУЛАГе, о его судьбе говорили только в узком кругу близких людей и, естественно, не писали о нём в анкетах.
Не говорили открыто, а только с оглядкой и шёпотом, и о том, что Я.Е. Шапиро работает в Кремлёвской поликлинике и лечит зубы Сталину и членам Политбюро. Я об этом узнал только во время Дела врачей, когда естественное беспокойство за судьбу Я.Е. Шапиро вызвало конспиративные разговоры между моей мамой и её братом Исааком, жившим в Москве и тесно общавшимся с нашей семейной знаменитостью. Тётя Миля даже приготовила чемоданчик, ожидая ареста мужа, близко знакомого со многими именитыми арестантами-врачами.
Но беда миновала и появилась некоторая смелость в ожидании перемен. Возможно, поэтому Исаак вместе с Я.Е. решили поселить Мишу на даче во время его нелегального заезда в Москву на пути к месту ссылки. Казалось, что страшнее того, что было уже не будет. Однако остерегались принять его у Исаака, заведующего секретной военной лабораторией, лауреата Сталинской премии. 
В предвоенные годы Я.Е. работал в «кремлёвке», а потом по возрасту ушёл на пенсию и вёл частный приём. Был популярен и известен как прекрасный врач в писательской и артистической среде. Когда я бывал у него дома, тетя с удовольствием давала мне возможность «копаться» в его библиотеке. Листая книги, я одновременно читал автографы на форзацах книг, благоговея перед именами большинства самых известных писателей. Например, Максим Горький длинно писал, обращаясь к Я.Е., как к « великому мастеру и артисту» и замечательному человеку. По молодости я не заботился о том, чтобы вести записи об удивительных встречах, по воле случая выпавших на мою долю. Поэтому и о встречах с Я. Е. остались только обрывки воспоминаний.
Их друзьями были балерина Галина Уланова и семья Игнатьевых. Генерал Игнатьев - бывший царский  военный атташе во Франции, автор книги «50 лет в строю». Когда случилась в России революция, генерал передал новой власти валютные активы, перейдя на её сторону.  В России он стал красным генерал-лейтенантом. Об этом можно прочитать в его книге. Также Шапиро были знакомы с семьёй Бориса Пастернака и вместе с ними переживали нобелевскую трагедию поэта.               
Впервые я познакомился с Я.Е. и тетей Милей во время их приезда в Ленинград осенью 1952 года. Жили они в гостинице Астория, и их номер мне показался невероятно роскошным. А потом они пригласили меня в знаменитое кафе «Норд», которое славилось в Ленинграде самыми вкусными пирожными. Здесь бывали знаменитые писатели и артисты. Тогда, наверное, я обидел Я.Е., резко и грубо отрицательно ответив на вопрос: «Не хочу ли я стать стоматологом?». Не знал тогда, что говорю с зубным врачом  Сталина.
Оба моих родственника были милые и обаятельные люди.
О своей работе в «кремлёвке» Я. Е. никогда не говорил (наверное, это и сохранило ему жизнь), но в семье об этом знали и говорили. Косвенно узнал об этом и я, прочитав « Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. В книги рассказывается о двух зубных врачах, лечивших Сталина. Одним из них был Я.Е. Шапиро. По утверждению моей мамы второй врач - вымышленный. Насколько это так и сейчас не знаю. Но мама мне говорила, что Я. Е. жил на даче Сталина в Сочи и протезировал его зубы.
А тут мне стало известно, что мой кузен, врач московской писательской поликлиники, на приеме у которого был автор книги « Дети Арбата», задал вопрос писателю, откуда тот мог узнать о Я. Е. Шапиро. Рыбаков, удивившись вопросу, с улыбкой сказал, что он учился в одном классе с Аней, дочкой Я. Е.
Итак, всё тайное в жизни становится явным.

***
02 Как возник сюжет романа А.И. Солженицина  «В круге первом» 

С проф. Владимиром Андреевичем Тимофеевым я познакомился перед сдачей экзамена по специальности для « кандидатского минимума».
В.А.Тимофеев был старейшим профессором ленинградского Электротехнического института имени В.И. Ленина (Ульянова) по кафедре «Автоматика и телемеханика». Институт имел такое длинное и помпезное наименования, благодаря тому, что вождь мирового пролетариата прятался от царской полиции в маленькой комнатке, скрытой перемещаемой грифельной доской от большой студенческой аудитории. Об этом студенты первокурсники узнавали в первую очередь, начиная учёбу, о чём знаю из собственного опыта – учился и окончил этот институт.
Любимым учеником профессора был мой будущий научный руководитель и близкий друг Михаил Вениаминович Левин, который в те времена не был ещё доктором наук и профессором, а был моим коллегой – мы работали в одной лаборатории.
Вот, что Миша рассказал о проф. Тимофееве.  Владимир Андреевич был студентом института ещё в дореволюционное время, когда ректором института был российский изобретатель радио Попов.
В советское время Тимофеев преподавал в этом же институте, занимался автоматическим электроприводом и являлся разработчиком пантографа для электротранспорта. Когда началась война, проф. Тимофеев продолжал преподавать и вести научную работу. Он оставался в Ленинграде и в дни блокады.
По чьему-то доносу его арестовали в 1943 году как немецкого шпиона, якобы готовившего взрыв Кировского моста (б. Троицкого) через Неву.
Как рассказывал Тимофеев, абсурдность обвинения была столь очевидна, что он не мог серьёзно отвечать на вопросы молодого малограмотного следователя. Пытался на вымышленных ситуациях показать глупость и некорректность логики следствия. Однако это не послужило ему на пользу. Дурак-следователь фиксировал глупые вымышленные ситуации как реальные, и выдумки Тимофеева ему же инкриминировал. Тимофеева осудили на 20 лет.
Находясь в ГУЛАГе, Тимофеев разработал теорию периодограммного анализа, позволяющую исследовать колебательные непериодические процессы. Иными словами вычленять из записи некоего случайного процесса периодические колебания, которые позволят судить о реальных причинах  явления. В основу метода была положена гипотеза, что все случайные колебательные процессы представляют собой наложение n-го количества периодических процессов, которые имеют объяснимую причину.
Являясь в определённой мере учениками профессора, мы с Левиным применяли его метод при исследовании технологических процессов в металлургии. Но речь идёт не о нашей работе.
Когда госбезопасность решила использовать научный потенциал арестованных учёных, находящихся в тюрьмах и зонах ГУЛАГа, и создала закрытые научные учреждения, которые получили название «шарашки», профессор Тимофеев попал в одну из шарашек под Москвой. Волей случая в этой же шарашке отбывал наказание и будущий писатель А.И. Солженицын. Мне не известно, чем на самом деле занимались учёные в этой шарашке, но в романе Солженицына  «В круге первом» учёные разрабатывали методы шифровки и дешифровки звуковых колебаний, в частном случае и человеческого голоса, и пользовались, как теперь ясно, периодограммным анализом Тимофеева.  Солженицын был лаборантом проф. Тимофеева, естественно был знаком с его теорией, и положил её в основу сюжета романа, как научного метода для решения криминальной проблемы. Не буду пересказывать содержание романа, надеясь, что читатель роман помнит.
Хорошие отношения между Тимофеевым и Солженицыным сохранились и после их освобождения и реабилитации, но однажды сыграли негативную роль. Учёный совет электротехнического института на заседании, посвящённом 70-летию проф. Тимофеева, постановил представить его к званию Заслуженного деятеля науки и техники. Мои коллеги и я были в числе приглашённых гостей,поздравивших профессора.
Через какое-то время стало известно, что Владимир Андреевич не был утверждён в высоком научном звании. Всевластное КГБ в это время преследовало Солженицына и отслеживало все его связи. А писатель, наверное, не задумываясь о последствиях, поздравил своего профессора с юбилеем и присуждением звания.

***
03 Сафонов, Сталин и Микоян

В заголовке стоят имена Сталина и Микояна не для того, чтобы заинтриговать читателя, а потому что эти вожди советского народа оказали решающее влияние на неординарную судьбу Василия Алексеевича Сафонова, до войны главного инженера Наркомата нефтяной промышленности страны.

Самолёт летел из Ленинграда в Баку. На два ряда позади меня сидел Василий Алексеевич Сафонов – главный специалист Азербайджанского научно-исследовательского и проектного института нефтяной промышленности. Я его заметил при посадке, когда одним из последних вбежал в салон самолёта. В течение недели до нашей встречи в самолёте он обсуждал с металлургами-технологами результаты испытаний печи для обжига и восстановления алунита в «кипящем слое»  на опытном заводе, где я работал. Оказаться с Сафоновым в одном самолёте было для меня приятной неожиданностью. Но мы не были знакомы.
 
На опытном заводе научно-исследовательского института была построена экспериментальная установка для обработки минерала алунита в «кипящем слое» с целью извлечения окиси алюминия. С установкой что-то не ладилось.
Метод «кипящего слоя» уже применялся при крекинге нефти на нефтеперерабатывающих заводах. Именно поэтому для консультации пригласили Сафонова В.А.
К экспериментальной установке я имел отношение, т.к. занимался её автоматизацией. А сложности и здесь были. Поэтому главный инженер и отправил меня в командировку в Баку.

Итак, я лечу с Сафоновым в одном самолёте. В голове крутятся вопросы, на которые мог бы ответить Сафонов. Вопросы технические, организационные и бытовые. И первый вопрос, как добраться до гостиницы. Я в Баку никогда не был, да и командировка в моей инженерной жизни была первая. Полгода тому назад я окончил институт.
Подойти к Сафонову мне было неловко. На совещания с его участием меня не приглашали, и видел он меня только на установке, когда я метался от одного прибора к другому.
Через час полёта, я проходил мимо Сафонова, читающего книгу. Он вскинул голову, кивнул мне. Значит узнал. И я, осмелев, остановился у его кресла. Место рядом было свободно, и он пригласил меня сесть.
Внешность Василия Алексеевича не выделила бы его среди толпы. Среднего роста, пожилой, несколько полный, лицо круглое, взгляд не пристальный – собеседника не изучает.
Естественно, что Сафонов спросил, по каким делам лечу в Баку. Рассказал ему, что командировка к нему в институт и на Новобакинский нефтяной завод смотреть установки
«кипящего слоя». Поговорили о моих проблемах, и я собрался вернуться на своё место. Когда поднимался, книга, которую читал Сафонов, упала. Текст был английский, а на раскрытой странице подчёркнутые слова. Вот зачем Сафонов всё время держал в руке карандаш!
- Василий Алексеевич, вы свободно читаете по-английски?
- Почти. Немного забыл, оттого некоторые слова подчёркиваю.
Самолёт пошёл на посадку, и я заспешил
- Подожди меня на выходе, - вслед бросил Сафонов.
После получения багажа мы прошли на стоянку такси.

- Тебе куда?
- В гостиницу.
- Номер забронирован?
- Нет.
- Тогда едем ко мне. В гостиницах мест для тебя не найдётся, а взятку дать ты не сумеешь. Это Баку…. У меня будем одни. Жена в командировке. Вместе похозяйничаем, а завтра в институт и на завод поедем. Со мной тебе будет проще.

Я не стал кокетничать, согласно, но растерянно, кивнул.

Командировка была на две недели, и я планировал поработать несколько смен на заводе. Хотел присмотреться к действиям технологов и изучить приборное оснащение установки.
По вечерам мы с Василием Алексеевичем чаёвничали, и я отвечал на его вопросы: что видел, что узнал. Постепенно стеснительность покинула меня и я спросил:
« Василий Алексеевич, откуда у вас знание английского?»
« Как–нибудь расскажу», - небрежно бросил мой гостеприимный хозяин и ушёл к себе в комнату.

Я с недоумением почувствовал, что вопрос неприятен. Но Василий Алексеевич вернулся и стал меня расспрашивать о родителях, семье. Ну, и я рассказал про родителей: где работают, что с нами всеми было во время войны, о маминых братьях, которые были репрессированы, почему я стал инженером, хотя хотел быть врачом. Излил душу.

На следующее утро был выходной день, и Василий Алексеевич сказал, что будет меня знакомить с Баку. В его поведении что-то изменилось. Не было сухого, делового гостеприимства. Со мной был добрый старший товарищ без какого-либо стесняющего покровительства. После нескольких часов хождения присели на скамейке в парке, с наслаждением вытянув ноги.

- Ты спрашивал про мой английский? Я несколько лет работал в Америке во время войны. Прошло много лет. Стараюсь не забыть язык, поэтому и читаю книги на английском. Давай поедем домой. Завтра продолжим бродяжничество.

Перед вечерним чаем, Василий Алексеевич позвал меня к себе в комнатку и, выдвинув ящик письменного стола, вынул бумагу. У меня хорошая зрительная память, я вижу и сегодня это письмо от главного прокурора страны Руденко, в котором говорится, что прокуратура по просьбе А.И. Микояна рассмотрела дело В.А. Сафонова, осуждённого тройкой за измену родине (указана 58 статья), и полностью его реабилитировала из-за отсутствия состава преступления.

Пред второй мировой войной В.А. Сафонов по личному заданию А.И.Микояна был направлен в командировку в Соединённые штаты Америки для закупки сложного химического оборудования. Там и застало его начало войны. Сафонова не отозвали, а поручили продолжить работы по закупкам, которые стали ещё более важны для воющей страны.
Закупки велись успешно. Сафонов встречался с предпринимателями, посещал заводы, в том числе нефтяные – предмет не только служебного, но и личного интереса как инженера-нефтяника. Иногда  встречал в фирмах русских эмигрантов первой волны, которые не только расспрашивали об оставленной стране, но и помогали Сафонову, знакомили его с полезными людьми, принимали у себя.
О домашних приёмах стало известно в посольстве и его предостерегли от продолжения контактов с эмигрантами. Раздражённый таким указанием, которое мешало выполнению основного задания и специального задания, которое Сафонов определил для себя, он в отчёте откровенно высказался о глупости предостережения.
Пробыв в Америке два с лишним года, В.А. Сафонов вернулся в СССР, отчитался в своей работе и предложил построить нефтеперерабатывающий завод с крекингом нефти в «кипящем слое». Установки с « кипящим слоем» в нефтепереработке были его личным специальным заданием. По современной терминологии – технический шпионаж.
Завод строили после войны. Сафонов сначала руководил проектом, потом стройкой. Незадолго до пуска завода в 1948 году его арестовали прямо в кабинете.
Его, как читателю уже известно, судила «Тройка». До этого было короткое следствие. Его обвинили в шпионаже в пользу союзника – США. Основанием был единственный приведенный следствием факт – назвал глупостью приказ не работать с эмигрантами. А глупый приказ не мог исходить от высокого чиновника, назначенного Сталиным.
В.А. Сафонов, таким образом, оскорбил самого товарища Сталина. Итог – 10 лет в Гулаге с поражением в правах.
Каторгу Сафонов отбывал в Джезказгане. Был бригадиром ЗК. Работали в шахте. В его группе было два пожилых человека, которые физически не могли работать с шахтёрским инструментом. Бригада их опекала, для конвоя они только делали вид, что работают. О прошлой жизни их не расспрашивали, но догадывались, что они из привилегированного слоя советского общества.
После смерти Сталина политических заключённых начали освобождать. Дождались освобождения и эти два члена их бригады.
Однажды Сафонова вызвали в контору лагеря. Навстречу ему поднялся пожилой генерал в шинели, которая явно была ему велика, и без слов обнял Сафонова. Это был спасённый его бригадой заключённый. Потом в мирной жизни они встречались. Сафонов узнал, что единственным преступлением генерала был тост за маршала Жукова как главного творца Победы.
Второй спасённый ЗК оказался известным народным артистом, но после освобождения артист избегал контактов.
Наконец наступил и день освобождения Сафонова. Встречала его жена, с которой он со дня ареста не виделся.
Оказалось, что после смерти Сталина, когда ей удалось узнать, где находится её муж, она добилась приёма у Микояна. Микоян сказал, что помнит Сафонова и постарается разобраться в его деле.  Вот откуда в письме генерального прокурора приписка, что по прокуратора рассмотрела дело по просьбе Микояна.
На свободе Сафонов возвратился к инженерной работе. С его участием стали строиться установки крекинга нефти в «кипящем слое».
Василия Алексеевича Сафонова нет в живых. Связь с ним прервалась вскоре после моей командировки, но глинозёмный завод с печами «кипящего слоя» был построен в Кировабаде (теперь Ганжа). В конце 80-х началась разработка проекта подобного завода в Иране.

***
04 Контрамарка

Одним из увлечений в школьные и студенческие годы был театр. В каждое свободное воскресенье, посмотрев утром газеты, я выбирал театры для посещения. Обычно мы с другом ходили на дневные спектакли: билеты доступнее и дешевле. А на вечерние спрашивали и покупали билеты у входа. Не стеснялись, когда, купив дешёвые билеты, садились на хорошие свободные места, а потом нас сгоняли.
В Ленинграде несколько театров расположены близко друг от друга, поэтому, выяснив обстановку с билетами, мы выбирали доступный на этот день театр.
Сложнее было с БДТ (Большой драматический театр им. Горького, теперь им. Товстаногова). Театр так расположен, что к нему от остановок транспорта надо пройти приличный участок, поэтому, если не сумел достать билеты, то переместиться к другому театру быстро не удавалось. Приходилось менять план развлечений. Чаще в БДТ покупали билеты заранее. Но однажды мне повезло, и я получил возможность смотреть все спектакли в БДТ, не покупая билеты.

Минеральные воды. Железноводск. Отдыхаю в этом чудесном городе с мамой. Я здесь не в первый раз, мне знакомы все минеральные источники, гора Железная, окрестности, пару раз забирался на Бештау и, конечно, побывал в Пятигорске и на печоринских местах, а также в Кисловодске и Ессентуках.

Ранним утром народ идёт на водопой. Я тоже это делаю с удовольствием. В это время можно хорошо рассмотреть всех обитателей курорта, встретить знакомых, а потом посидеть на главной аллее под удивительно ароматными липами перед Пушкинской галереей, где по вечерам танцы или концерты, и дождаться завтрака через положенное после водопоя время.
Однажды, возвращаясь от источника под чудесные липы, вижу, что мама беседует с Володей, аспирантом ленинградского университета – моим воспитателем в части амурных похождений на курорте, и солидным господином немолодых лет. Черты лица у этого господина удивительно знакомые. Лицо простецкое, тело грузное. Где я его видел? Наверное, сейчас узнаю. Подхожу медленно, чтобы резко не прервать увлекательную беседу.
Меня замечают, и Володя представляет меня незнакомцу:
- Ваш тёзка Виталий, сын Анны Ефимовны (так зовут мою маму), Виталий Павлович.
К моему изумлению тот, которого назвали Виталием Павловичем, не протягивает руку, а встаёт и обнимает меня. Ему нравится,  говорит, что у нас одинаковое имя.
Сажусь рядом с ними, а Виталий Павлович продолжает рассказывать о своих проблемах. У него мочекаменная болезнь и его задача на курорте выгнать камень, который нет-нет, а даёт о себе знать.
Моё время приближается к завтраку, и я убегаю в свою столовую. Собеседники остаются – у них другое время принятия паровой котлеты. Остаюсь в неведение, кто такой Виталий Павлович.
После завтрака у меня ванны, разная физиотерапия и свидание с новой подругой. Мне нет дела до маминого и Володиного знакомца.
Однако на дневном водопое встречаю Володю. Он спешит.

- Володя, ты куда?
- В Пятигорск. Виталий Павлович пригласил. Он снимается там. Потом расскажу.

И мой «воспитатель» убегает. Я тоже бегу, но навестить маму. Пару раз за день удаётся с ней встречаться. Мама меня не опекает. Я этим горжусь, так как был случайным свидетелем разговора мамы с папой: папа сказал, что недоволен  моим чрезмерным, по его мнению, увлечением слабым полом, а мама сказала, что он (т.е. я) не девочка и о моей нравственности заботиться не желает.

- Мама, кто такой Виталий Павлович?
- Не узнал? Ничего себе театрал. Полицеймако.

Действительно не узнал. И вообще на спектакли с участием Полицеймако попасть трудно. Я видел только спектакль «Разлом» по пьесе Вишневского.
Виталий Павлович был знаменитым артистом театра. У него тогда было звание Народного артиста РСФСР. А у меня – студент второго курса. Шёл 1955 год.
Позже В.П. мне говорил, что его соученики по театральному институту (Ленинградский институт сценического искусства) уже давно были Народными артистами СССР, в этих словах слышалась обида, но не жалоба. А начинали артистическую карьеру с ним вместе Николай Черкасов, Василий Меркурьев и Борис Чирков.  У них были общие гастроли по стране, и однажды в Москве случилось им пообщаться с В.М. Молотовым.
Жили друзья-артисты в гостинице Москва. Как-то Борис Чирков сказал друзьям, что их приглашает на дачу его дядя, но не сказал когда. Коллеги не задали вопрос, кто его дядя, им было хорошо вместе и предложение провести время за городом нравилось. А кто дядя Бориса, какое им дело.
В какой-то день к ним в номер постучался и вошёл военный, и поговорил с Борисом Чирковым:  за нами прислали машину, и мы можем ехать на дачу.  Подозрение, что дядя необычный человек усилилось, когда машина без остановок на перекрёстках мчалась по осевой линии улицы Горького. На их вопросы Чирков не отвечал, а только улыбался. За городом они подъехали к ограждённой территории. Открылись ворота, и друзья увидели, что их встречают Молотов и Жемчужина. Вечер превратился в импровизированное выступление молодых артистов. Борис Чирков был сыном сестры Молотова.

Виталия Павловича я встречал каждый день на утреннем водопое, если он не уезжал на съёмки фильма «Княжна Мэри» по мотивам лермонтовсого «Героя нашего времени». Часто он брал с собой и Володю. На мои просьбы взять и меня следовал отказ. Это обижало, но Володя мне разъяснил, что после съёмок были развлечения, не подходящие для студента. Пришлось проглотить, но и мне с моей подругой в Железноводске было не скучно.
Познакомился с ней случайно и влюбился с первого взгляда. У Пушкинской галереи стояла группа экскурсантов. Я бы не обратил на группу внимания, если бы не очаровательная девушка, стоявшая ко мне в пол оборота. Она вела экскурсию.
Я поспешил присоединиться к группе, и был замечен. Время от времени мы с девушкой встречались глазами. Это ещё больше воспаляло моё желание познакомиться. Экскурсия длилась на удивление долго: девушка с удовольствием просвещала туристов и заодно и меня, оттягивая время нашей встречи тет-а тет.
Когда экскурсия закончилась и туристы разошлись, мы остались стоять друг против друга. Я взял её за руку, и мы, не сказав ни слова, направились в скрытый от посторонних уголок парка.
Девушка жила в Пятигорске, и часто мы с Виталием Павловичем встречались в электричке. Он - на съёмку, я - на свидание.

- Виталий Павлович, вы в Кремле бывали? – спросил я после рассказа о встрече на даче Молотова.
- Нет, но мне о посещении Кремля рассказывал Максим Дормидонтович Михайлов.

Я знал, что Михайлов народный артист СССР, у него удивительной красоты голос, и он солист Большого театра.
Но вот, что рассказал он Виталию Павловичу.

Когда Михайлов обосновался в Москве, он был дьяконом и пел в церкви. Эпизодически его приглашали петь на концертах и в Большом театре. Слава его как певца с прекрасным голосом, тем не менее, росла. Наступил момент, когда его пригласили участвовать в концерте для членов правительства. Зная заранее о дате концерта, он попросил жену приготовить ему горшочек с грибами собственного посола для подарка Сталину.
В проходной Кремля горшочек у него отобрали, несмотря на объяснение, что это подарок Сталину. «Не положено» - был ответ. Пришлось смириться. Артиста проводили в просторную комнату и предупредили, что придётся подождать вызова на сцену. Ждать пришлось долго и возмущение невежливым гостеприимством нарастало. Однако к Михайлову присоединился народный артист СССР Рейзен. Они уже были знакомы и Михайлов, будучи новичком в Кремле, прислушался к совету Рейзена не возмущаться, а ждать. Райзен в Кремле новичком не был. 
Первым пригласили Рейзена, а затем Михайлова.
Выйдя на сцену, Михайлов был изумлён. Он ожидал увидеть зал полный людей, а перед сценой сидели только члены Политбюро.
Артист исполнил несколько песен, а потом Сталин попросил его спеть «Дубинушку». Во время пения Михайлова вожди ему подпевали. Михайлов в эмоциональном порыве хотел петь ещё и ещё, но ему из-за кулис показывали, что пора заканчивать.
Михайлова проводили в ту же комнату и сказали, что он приглашён на ужин. Рейзена же в комнате не было.
Опять долгое ожидание. Михайлов  с возмущением ходил по комнате, а потом открыл единственную дверь. Военный встал из-за стола и попытался успокоить Михайлова. Мол сейчас выступает ансамбль Красной армии, а потом его пригласят.
Когда Михайлов вошёл в столовую, все уже сидели за накрытым столом. Сталин предложил Максиму Дермидонтовичу сесть рядом с ним.
На столе стояла водка, которую подавали на приёмах у царя – «белоголовка». После обильного застолья Сталин спросил Михайлова:

- Товарищ Михайлов как вам понравилась закуска?
- Спасибо, товарищ Сталин, но к ней не хватает моих грибочков, которые я принёс для вас...
- Где же они?
- У меня их забрали на проходной...

Сталин похлопал в ладоши. О чём-то переговорил с официантом. На столе появился горшочек с грибами. Грибы очевидно попробовали, так как пустого места в горшочке стало больше. Сталин попробовал грибы, одобрительно взглянул на Михайлова, но никому не предложил попробовать вместе сним. Весь вечер горшочек принадлежал только Сталину.
После обильного застолья и выпивки пели песни. Сталин пожаловался Михайлову, что Ворошилов поёт плохо и портит удовольствие.

После этого первого приёма артист много раз выступал в Кремле, но на ужин его больше не приглашали.

 Месяц отдыха пролетел быстро. Виталий Павлович успешно избавился от мучащего его камня, выпив, по его словам, ящик пива. Это оказалось эффективнее минеральной воды. Успешно также закончились съёмки фильма «Княжна Мэри». Я же распрощался со своей подругой, которая оказалась замужем и отбыла к мужу в Киев – обычное завершение  курортного романа. Взяли мы с Виталием Павловичем билеты в одно купе поезда Кисловодск – Ленинград и провели 2 дня в тесном общении. Услышал от него другие истории, но память их не сохранила.

В течение нескольких лет я пользовался привилегией получать контромарки на любые спектакли БДТ и навещать Виталия Павловича в его гримёрной.
С приходом в театр Г. Товстоногова звезда Полицеймако несколько померкла, он не получал серьёзных ролей, и это молчаливо переживал без жалоб. Но, когда на художественном совете обсуждалась возможность постановки пьесы «Эзоп», роль Эзопа Товстоногов предложил Полицеймако. Спектакль стал лебединой песней великого артиста. Трудно передать эмоциональное впечатление от спектакля – Полицеймако был великолепен. Исполнение артистом роли Эзопа вошло в сокровищницу лучший ролей на сцене БДТ.

Во время празднования 250-летия Ленинграда Виталий Павлович стал Народным артистом СССР.

***
05 Имею ли я право «бросить камень»?

С незапамятных времён известно, что в России воруют. И сегодня власть этого не отрицает, считая воровство, взяточничество и коррупцию национальным бедствием. И мне как гражданину России пришлось сталкиваться с этим явлением многократно.
А когда задаю себе вопрос имею ли я право «бросить камень», порицая такое положение, то прямого ответа не нахожу.  Даже в таком ясном вопросе оказывается бывает неоднозначный ответ. Природа моего сомнения относится не к случаем личного обогащения за счёт воровства, не дачи взятки для незаконного решения какого-либо вопроса, а для дела общественного, полезного. И как тут быть?
Вот такой пример из моего собственного опыта.  В лаборатории, где я работал, придумали как усовершенствовать вычислительную машину «Проминь», первую универсальную советскую вычислительную машину для народного хозяйства. Это был 1964 или 1965 год. Усовершенствование позволяло в несколько раз повысить производительность машины и серьёзно расширить её технические возможности для решения математических задач. Однако для этого надо было приобрести  ряд деталей, которые нельзя было купить на заводе, изготавливающем эти машины, так как таких деталей не хватало и для планового выпуска машин. Об этом нам сообщили и отказали в покупке. Что делать? Примириться с особенностями планового социалистического хозяйствования или искать выход.
В те годы существовала такая распространённая профессия «толкач». Это были специалисты-снабженцы, которые ездили на предприятия и добивались получения дефицитной продукции сверх выделенных лимитов или в более ранние сроки, чем предполагалось по плану. Конечно за это приходилось расплачиваться либо бартером, либо личными услугами, либо универсальным платёжным средством – водкой. Как назвать такой «законный» вид деятельности? Воровство или взяточничество?
Посовещавшись между собой, сотрудники лаборатории решили с ведома руководства поработать толкачами и отправились на завод, выпускавший «Проминь».  Долгое хождение по кабинетам не помогло решить задачу. Тогда в дело пошёл универсальный продукт за счёт личных средств толкачей. В сборочном цехе, где использовались нужные нам детали, легко пошли навстречу, снабдив нас тут же дефицитным товаром. Но как вынести детали с завода?  На это был ответ:  «Это уже ваше дело!»
А вынос продукции с завода – это уже уголовное дело. Если попался, то наказание обеспечено, но можно и откупиться. Объяснение, что стащил не для себя, не поможет.
Однако выхода у нас не было: нужный товар есть и вынести его надо. Вынесли, засунов в штаны детали. И как вы думаете: « Мы воры?» Или управители дисбалансом планового хозяйства. У меня есть предположение, что описанная схема работы толкачей-воров, была полезным делом, уменьшая негативный результат социалистического хозяйствования. Иначе распад социалистической экономики случился бы раньше.
Возвращаясь к описанному выше «воровству», могу сказать, что усовершенствование машины « Проминь» было принято заводом изготовителем для серийных машин, естественно ничего не заплатив авторам.
Однако вровство приняло в стране такие масштабы, что польза от «полезного» воровства стала ничтожной, и система развалилась, хотя и не только по этой причине. На практике был реализован лозунг, висящий виртуально на каждой проходной советских предприятий с внутренней стороны: « Ты хозяин, а не гость, уноси последний гвоздь». 

***
06 Директор

Коллектив сотрудников оказался уникальным. Начну с директора.
Максименко Борис Михайлович - высокий, худой, руки и плечи в постоянном движении перемещались вверх и вниз, как вёдра и коромысло на плечах водоноса - обладал маниакальной страстью к порядку. Каждое утро он начинал с обхода открытых площадок завода, в цеха заглядывал редко, и... собирал бумажки и окурки, которые, как на любом нормальном советском предприятии, валялись везде, но только не в урне. Я скоро заподозрил, что рабочий люд старался не оставить директора “без работы“. Не забывал Б.М. и туалеты, в которых, дёргая за верёвочку, проверял работу унитазов, чтобы не было утечки воды.
Б.М. не любил женщин, он их не ненавидел, а презирал. Говорили, что причина - в бывшей жене-актрисе, но без женщин на заводе не обойдешься, поэтому терпел, но держал их в страхе и строгости. Не любил он и мою начальницу, но нас местами не менял, осторожничал, к тому же я быстро провинился, сообщив ему о своей женитьбе и попросив отпуск на три дня. “Ну и дурак”, - в сердцах отметил директор, подписывая отпуск, но благожелательности его я, кажется, лишился.
Вторая встреча не добавила мне авторитета в его глазах. Мне полагался отпуск, так я думал, за тот месяц, который отработал слесарем, потеряв отпуск после окончания института. Директор думал иначе. К тому же был обнародован его приказ, что никто не может быть отпущен в отпуск, пока не завершится намеченный план исследований на август. Войны уже нет, но любовь к героизму осталась. “В жизни всегда есть место подвигу”. Тут у меня не было согласия ни с Горьким, ни с директором.
Вместе с инспектором отдела кадров, держа заявление в руке, я вошёл в кабинет директора и убеждал себя, что не уйду без подписанного отпуска. Всё, что было дальше, превратилось в спектакль.
Последовало томительное изучение заявления. “ Знаком.. ли ..этот м- мо -лодой человек с моим приказом?”- заикаясь и растягивая слова, громовым голосом вопросил директор кадровика. Последовала почтительная демонстрация документа с моей подписью. Подергивая плечами и руками, директор встал и, показав пальцем на дверь, произнёс: “Можешь идти, м-м-мой д-д-дорогой!”

- Борис Михайлович, я женился..
- З-знаю, м-мой дорогой! – рука по-прежнему указывала на дверь.
- У меня п-п-утевка на пароход. Когда покупали, вашего приказа не было. У жены тоже от-отпуск, - лепетал я, уже сам заикаясь и мало надеясь на успех.
- П-п-путёвка? К-к-ка-ак, от-ткуда? – голос набирал силу.
У м-молодого и-инженера есть такие деньги? Ты т-только начал работать.
- Нам подарили родители. Это свадебный подарок.
- П-пп-ередай родителям, я это не одобряю. Тебе надо учиться работать, м-мой дорогой. Иди. Отпуска не будет.

В дверях появился главный инженер, и я счёл за лучшее удалиться. Позже мне рассказала Зина-секретарша, что Моисей Михайлович Зориков услышал, войдя в приёмную, что директор кого-то отчитывает и поспешил на помощь. На следующий день сцена повторилась, но в присутствии Зорикова.

Зориков: “ Борис Михайлович, надо подписать”.
Максименко: “Н-не м-могу. Р-р-рука не под-днимается”, - берёт в руку перо, поднимает его высоко вверх, подёргивая плечами, опускает к бумаге (я облегчённо вздыхаю) и … отбрасывает перо в сторону. - Н-н-не могу. Н-н нет. Не м-могу”
На лице директора отчаяние. В самый раз его пожалеть. А Зориков, повидимому давно привыкший к таким сценам, ласково говорит: “Борис Михайлович, надо подписать”.
Трижды повторялся спектакль, трижды звучало “не могу”, трижды опускалась рука, но бумага продолжала лежать не подписанной. Зориков продолжал сидеть, я стоять.. Максименко ещё раз произнес “не могу”, встал: “Приходи завтра. Я должен подумать”.
Назавтра я получил желанный отпуск, напутствуемый словами: “Отдыхай. Отцу не рассказывай (он знал моего папу и работал с ним в довоенные годы)”.
Неужели стало стыдно?

…Через несколько лет я оказался в командиривке на одном заводе, на котором в это время директорствовал Борис Михайлович. Проходя по территории, увидел знакомую фигуру, поднимавшую окурок. Не подошёл. Было жалко и стыдно.
Был он жертвой или героем нашего времени?

***
07 Зориков

Не хочется начинать рассказ о Зорикове Моисее Михайловиче с казённого титула “главный инженер”, поэтому и назвал рассказ просто его именем.
В кабинет к Моисею Михайловичу можно было проникнуть запросто, минуя секретаршу. Для этого следовало приоткрыть дверь в кабинет, просунуть голову и, если нет отрицательной реакции хозяина, войти и сесть. Так можно было провести у главного инженера полдня, подремать и отдохнуть, пока по какой-либо надобности не вызовут.
Услышав о такой возможности, один из новых мастеров с удобством устроился в кабинете и закурил. Зориков не курил, все старые сослуживцы об этом знали, и никто не нарушал негласное правило. Моисей Михайлович посмотрел на нарушителя и покачал головой: “ У меня не курят”.
Наглец, продолжая курить, недоуменно произнёс, оглядываясь по сторонам: “А где надпись “Не курить”?
Это был единственный случай, когда непрошенный гость был удалён из кабинета. Но не за нарушение, а за глупость.
Зориков пришёл на завод после 20 лет, проведённых в лагерях. Сидел или за то, что учился в Технологическом институте вместе с Николаевым, убийцей Кирова, или за то, что побывал в командировке за границей - и не мог не стать шпионом.
Специалист по химическим технологиям, Зориков в лагере был инженером цементного завода, обслуживаемого заключенными. Он рассказывал, что все совещания проводились стоя, сидел только начальник завода - офицер НКВД. Возможно, поэтому Зориков не терпел, когда стояли в его присутствии, а отсюда возник ритуал сидения в его кабинета без вызова.
Мне кажется, благодаря Моисею Михайловичу на заводе существовала обстановка доброжелательности, о которой, спустя десятилетия, я и мои коллеги вспоминаем с большой теплотой.

***
08 Шилов и Тыщук

Эти имена следовало бы забыть. Но для меня они ассоциируется с первым столкновением с откровенным цинизмом и наглой насмешливостью, связанной с ощущением вседозволенности для представителя великого русского народа по отношению к жидам, которых надо использовать в своих интересах.
На заводе евреев было "много". Завод не был оборонным предприятием, и не было формальных препятствий для приёма евреев на работу, особенно молодых специалистов, которых распределяли на работу по направлению, и бывших репрессированных.
Шилов был неглуп и понимал, что бывшие репрессированные, ещё не реабилитированные (шёл 1959 год), и евреи не хотят конфликтов, и этим можно пользоваться с известной осторожностью. Он был старшим производственным мастером, инженером и, полагаю, относил себя к интеллигенции.
Тыщук не был интеллигентом и скрывать свою неприязнь к еврейской администрации и жидам-инженерам не считал нужным. Он был начальником цеховой электрослужбы.
Эти два человека с пользой учили меня жизни.
Сначала познакомился с Шиловым. Шёл по цеху и, проходя мимо гидрохимического участка, столкнулся с долговязым мастером, который намеренно преградил дорогу. “Ты в КИПе работаешь? – и, не смущаясь своего “ты”, продолжал. - Посмотри, может, что-нибудь придумаешь, как пристроить автоматику на насос, а то держим рабочего, чтобы следил за баками. А ночью он спать уходит, и баки нередко переливаются”.
Шилов показал оборудование, я задал несколько вопросов и ушёл к себе озадаченный и обрадованный. Решение оказалось простым. Надо только найти подходящие приборы, сделать эскизы и дать заказ монтажникам.
Через несколько дней схема заработала, и я застал Шилова, глубокомысленно стоящим у одного бака и ожидающего, когда насос сам отключится. Увидев меня, Шилов отвернулся и ушёл.
Назавтра было воскресенье (тогда была шестидневная рабочая неделя), а в понедельник меня дождался после ночного дежурства слесарь и сказал, что схема отключена и выброшена. Кто это сделал, он не знает, так как его самого вызвал ночной мастер и пожаловался, что схема не работает, а рабочего, наблюдавшего за баками уже поставили на другой участок. В результате были переливы, потеряли много раствора и сорвали планируемые исследования.
Я бросился в цех. У злополучных баков стоял главный инженер, начальник цеха, исследователи из института и мастера.
Юрий Германович Хавкин, начальник цеха, повидавший за свою металлургическую жизнь немало аварий, увидел меня, и кивнув в мою сторону, сказал, обращаясь к свите: “Пришёл виновник”. До сих пор не понимаю, почему не сложились у меня хорошие отношения с Хавкиным. Позже они потеплели, но хорошими так и не стали.
Зориков, главный инженер, не стал разбираться на месте, а попросил зайти к нему. Я вернулся к себе, рассказал начальнице о происшедшем - и неожиданно получил полную поддержку.
“Это Тыщук. Он всегда мешает. Мы с ним постоянно разбираемся. Иди к Зорикову. Хавкин обычно на стороне Хвищука. Не хочет портить с ним отношения. Боится что ли его?” Последнее замечание походило на правду.
Ситуация для меня стала проясняться. Антагонизм между КИП-овцами и электриками - почти традиция, признаваемая и уважаемая. Тыщук не желал разбираться полезна ли схема. А навредить инженеру-еврею, прикрываясь инструкциями, просто благое дело.
Схему восстановили, написали соответствующие бумаги, что Тыщук не несёт ответственности за эксплуатацию схемы, и здесь можно было бы поставить точку. Но всё повторялось всякий раз, когда создавалось что-то новое.
Наладить отношения с Тыщуком не удалось, и всё больше росла уверенность в его саботаже.
Руки опускались. Моя начальница интересовалась моим творчеством, если что-то в работе механизмов отказывало, и привыкшие к новшеству мастера или рабочие жаловались. Хавкин, в цехе которого внедрялись разработки, держал нейтралитет и в конфликты не вмешивался, хотя, подозреваю, моей работой и ситуацией был доволен.
Через пару месяцев после описываемых событий меня вызвал главный инженер и спросил, оформлял ли я свои “придумки” как рационализаторские предложения. “Естественно, нет. ” - ответил я. Зориков улыбнулся: “А вот Шилов оформил. Он действительно участвовал в разработке схемы для насоса?”
Я рассказал, как встретил Шилова, как он предложил подумать об автоматическом управлении насосом, и о завершении истории, которой он, Зориков, был свидетель. “Хорошо, я поговорю с Шиловым”, - сказал главный инженер.
На стене появился приказ: Шилову и мне за внедрение схемы дали по 300 рублей.
Получив в кассе награду, встречаю Хавкина и вижу его широкую улыбку с издёвкой: “Получил премию? Молодец. Надо было тебе и Тыщука взять в соавторы”.
С тех пор ни одно своё рационализаторское предложение и изобретение, а позже - статьи, я не подавал без соавторов. “Наука” оказалась полезной и позволила внедрить на заводах страны большинство моих изобретений.

***
09 Обмен

Это уже давно не секрет, что советские власти выручали арестованных за рубежом шпионов, обменивая их на стойких диссидентов. Так в своё время обменяли Щиранского и Буковского. Даже стишок такой был: «..обменяли  хулигана на Луиса Корволана...».  И меня обменяли на моего друга. Не подумайте, что кто-то из нас был диссидентом или шпионом. Дело было иным, а сходство между ними было только в слове «обмен». Но договариваться о нашем обмене пришлось, поэтому некоторое сходство между этими операциями всё же есть.
...Я уже три года работал на опытном заводе научно-исследовательского института и, таким образом, выполнил свои обязательства отработать три года по распределению после окончания института как молодой специалист. Работать на заводе было интересно, я занимался не только эксплуатацией приборов КИП и автоматики, но и разработкой автоматических систем управления. Многому научился и такому, чему не научился бы, попав после окончания ВУЗа не на завод, а в исследовательскую лабораторию института, к которому относился опытный завод. Однако, казалось, что «там лучше, где нас нет». И возжелал я уйти с завода в эту лабораторию. 
А как это сделать? Дело в том, что завод и институт тесно связаны, и уйти с завода в институт, хлопнув дверью, нельзя. Поэтому моё желание поменять работу долгое время оставалось только желанием.
Но в один из заездов в институт (завод и институт находились на разных площадках) я столкнулся в коридоре с Роней Дворкиным. Мы были дружны, но встречались за годы моей работы на заводе редко, так как большую часть времени он проводил в командировках. Разговорились. Он пожаловался, что надоели командировки и холостяцкая жизнь вне дома: жена настаивает на смене работы, и с дочкой хочется проводить больше времени. А я пожаловался, что мне надоела заводская обстановка и с удовольствием поменялся бы с ним местами. И надумали мы попытаться такой обмен совершить.
Естественнее всего было бы нас просто поменять местами, но в таком обмене были бы заинтересованы только я и Роня. Мы усомнились, что такой вариант пройдёт. Конечно, надёжнее было бы добиться штатной вакансии для меня, а потом уже предложить обмен. Тогда и начальник лаборатории станет нашим союзником.
И разработали мы следующую операцию: поговорим  о вакансии с начальником лаборатории и, когда такая вакансия появится, то я поговорю с директорам завода, чтобы он меня отпустил, а чтобы завод не остался с моим уходом без специалиста, то порекомендую ему взять на моё место Роню Дворкина, который и опытнее, и старше меня.
Вакансии не было, но одной из металлургических лабораторий потребовался специалист по электромагнитной перекачке металла. Идея была модной, металлурги лаборатории в этом мало что понимали, но хотели разобраться и убедили дирекцию, что им нужен в этом новшестве специалист. Тут им меня и подсунули как инженера-электрика. Я ничего не понимал в электромагнитных насосах, но друзья меня убедили, что надо согласиться, так как меня возьмут не в металлургическую лабораторию, а в ту, которую я хочу.
Теперь очередь была за мной: убедить директора в полезности моей замены Роней Дворкиным.
Но не тут-то было!  Я пошёл к директору с этим предложением, а директор заявил, что меня отпустит, но на моё место поставит инженера из оставляемого мною подразделения, которому я сдам дела. Переубедить директора, что это неудачный выбор, я не сумел и, пошёл виниться перед друзьями. А мы накануне, уверенные в успехе, делили «шкуру не убитого медведя» в ресторане. А надо было бы мне вспомнить эпизод, который в своё время оставил в душе директора осадок. Вот как это было.
В лаборатории со мной работал хороший инженер, способный, знающий, трудолюбивый. У нас были приятельские, почти дружеские отношения, какие нередко складываются в маленьких коллективах, кроме того нас сближал “пятый пункт”, отношения были доверительные.
Но однажды меня вызвал директор. В кабинете уже находились руководитель сомнительной научной программы, довольно вздорный человек, а также мой коллега, который обеспечивал приборную поддержку исследований.
Директор предложил сесть и с обычными словами “м-м-ой дорогой” поведал, что со мной работает талантливый инженер (имелся ввиду мой коллега), а я, его начальник, этого не понимаю и не даю ему возможность, по мнению известного учёного (имелся ввиду упомянутый научный руководитель), который проводит исследования исключительной важности (кивок головой в сторону жалобщика), реализовать его блестящие замыслы.
Сказать, что я опешил, - значит, ничего не сказать. Я успел только вскинуть глаза на участников, как услышал продолжение тирады: “От руководства тебя отстраняю. Инженер Р. будет работать самостоятельно. Обеспечь его всем необходимым. Можешь идти”.
У меня не было опыта поведения в абсурдных и хамских ситуациях. Я вышел из кабинета. Дальше мною руководили эмоции, а не здравый смысл.
Через несколько минут на столе секретаря директора лежала моя служебная записка. В записке я написал, что считаю разговор хамским, что директор, не зная и не понимая существа работы, принимает решения, которым я не подчинюсь, пока он не освободит меня от ответственности за исследования.
Вхожу в комнату, где сидит наша инженерная группа, и вижу взволнованные и растерянные лица: “Звонили от директора. Срочно - к нему. Он ждёт”.
И я в третий раз за последний час иду в заводоуправление. В приёмной меня ждёт Зина (секретарь директора), лицо красное, как будто её кто-то очень обидел.
“Иди (со вздохом). Он взбешён… Что ты наделал?”
Не дослушав Зину, я открывал дверь кабинета. Речь директора пересказать не могу: сплошной мат, исходящий из уст сумасшедшего, непрерывно жестикулирующего, дёргающегося человечка, нависшего над письменным столом. Думаю, что прошло минут десять. Затем внезапно наступила тишина.
  “Нам надо не ругаться, а работать. Делай как знаешь. Иди, м-м-мой дорогой”.
Ни с инженером Р., ни с директором этот эпизод после не обсуждался. Хамских выпадов со стороны директора больше не было, но мой демарш, очевидно, он не забыл.
В результате, я в институт попал, а Роня на завод – нет. Непростая это штука организовать обмен, а каково, подумалось мне, КГБшникам.
Прошло каких-то три месяца и пришлось директору отказаться от своего выбора. Новый начальник КИПа оказался некудышным руководителем, что я и предвидел. И тут сам директор попросил перевести к нему Роню Дворкина, который  успешно управлял коллективом до самого отъезда в эмиграцию.
С этого обмена началась моя «научная» карьера, которая также завершилась отъездом в эмиграцию.
Обмен состоялся!

***
10 Роберт Л.

Мы сблизились не сразу: работали в разных группах и знали друг друга по встречам и болтовне в коридорах, по выступлениям на технических советах. Знал я также, что Роберт заядлый турист и очень компанейский парень. Всё так и оказалось. Но была у Роберта удивительная черта: он умудрялся попадать в самые нелепые ситуации и истории, которые для него, к счастью, заканчивались благополучно.

Один из инженеров лаборатории купил Москвич 401 – это было событие. До него ещё никто из нас не покупал машину (молоды и дорого), поэтому его смелый поступок (деньги собирал в долг) был главной новостью. На радостях и гордый приобретением владелец машины пригласил коллег сопровождать его в рандеву по Невскому проспекту. Одним из них был Роберт.
Вы только представьте, с каким видом они едут! Проезжают мимо Дворца пионеров, впереди Аничков мост через Фонтанку и…
О происшествии мы узнали на следующий день, когда в лаборатории появился только Роберт, а все остальные участники в это время залечивали раны. Машина была разбита.
В этой истории нет ничего из ряда вон выходящего, если бы не последующие события с участием Роберта. Можно считать, что с этого момента начались загадочные приключения. Вот тогда и стали подозревать что-то в его карме неладное.

Самолёт летел из Свердловска, и на подлёте к Ленинграду шасси не раскрылись. Попытки лётчиков немыслимыми виражами заставить шасси раскрыться не привели к успеху.
На земле в это время готовили вспаханное поле для посадки. К счастью, самолёт прополз на брюхе благополучно, и кроме переживаний других травм у пассажиров не было.
Конечно же, Роберт был в этом самолёте. В Ленинграде долго обсуждалась эта история, о ней даже сообщили в печати, а коллеги Роберта получили возможность живописно пересказывать эту историю, как будто сами были участниками приключения.
Однажды мы с Робертом были свидетелями такого случая. Отмечали семейное событие нашего общего друга. В маленькой комнатке-спальне набилось много гостей, и там кого-то с большим вниманием слушали. Миша, с присущим ему блеском, вещал о своих командировочных приключениях. Речь шла об аэропортах и самолётах.
Теперь Роберт мог заново пережить свои полётные ощущения. Рассказ был великолепный. Кто-то спросил: “ Миша, а с тобой ли это было?” Ответ изумил своей правдивостью: ”Ты имеешь в виду случай с Робертом? Нет, это другая история – со мной”.

Вскоре и я стал свидетелем уникальной способности моего друга попадать в нештатные ситуации. В одной из командировок местный коллега пригласил нас прокатиться за город на его новой машине. Роберт благородно поставил Женю в известность об особых свойствах своих взаимоотношений с движущейся техникой: “Женя, вы, наверно, слышали, что я попадаю в странные ситуации? У меня на этот счёт плохая статистика”. И тут же поведал нам - а этому я был тоже свидетель - как, сев в новую Волгу приятеля, вышел из неё, держа в руках ручку от двери. Или в другой истории, но с трофейным Мерседес-Бенцом, он вышел, держа в руках не ручку, а всю дверь. Справедливости ради, надо сказать, что вынесенная дверь не удивила хозяина машины, хорошо знавшего свой музейный экспонат, и наслышанного о магическом влиянии на автомобили нашего спутника.
Женя, с присущей уроженцу Кавказа самоуверенностью, небрежно махнув рукой, бросил: ”Садысь!”
Едем. Скорость быстро нарастает: 60, 80, 90, 100. Это не американский HWY, а обычное российское шоссе. 120! Роберт, который сидел рядом с водителем, робко произнёс (он только что закончил курсы по вождению и не остыл от словесных штампов правил движения): “Женя, скорость машины не соответствует качеству полотна дороги”.
И в тот же миг новую Волгу подбросило вверх, и с шумом, скрежетом и треском машина остановилась. Хозяин выскочил из машины и после короткого осмотра с восточным спокойствием стал наблюдать, как выползают из машины его гости. Все были целы, и вскоре в транспортируемой на поводке машине вернулись в город.
Надо отдать должное Жениной выдержке: на дороге внезапно перед глазами водителя в небольшой низине возник огромный камень; при скорости 120 км/час на узкой дороге водитель не мог свернуть в сторону, и машина промчалась над камнем, разворошив своё днище. Живы мы остались только потому, что Женя не свернул с дороги, и мы не угодили в лес.
Роберт извинился, чувствуя свою безвинную вину.

Дальше - больше. Мы в летим в Павлодар, это в Казахстане. Нас трое, шутим по поводу выходок Роберта, вспоминаем разные приключения с Аэрофлотом, которых накопилось немало за нашу богатую полётами жизнь. Смеёмся.
Стюардесса несёт обед. Роберт, разгорячённый разговором, взмахивает рукой - и… аэрофлотская курица с великолепным соусом приземляется на соседа. Становится не смешно. Но что делать? Успокоившись под недобрым взглядом стюардессы, задумались о том, что нас ждёт в Павлодаре. Сядем ли? Не опоздаем ли на последний автобус? Будут ли места в гостинице? Да мало ли что приходит в голову, когда втайне суеверно думаешь о будущем и знаешь, что Роберт рядом.
Добрались до гостиницы. Спокойно отработали неделю, а в выходные, как обычно, наши павлодарские друзья пригласили к себе домой. Договорились перед обедом посмотреть окрестности: степь, солончаки, казахские могильники, побродить у Иртыша. Поедем на двух машинах.
Весело говорим о последнем происшествии в самолёте, придумываем, что ещё нам Роберт выкинет ( и зря!). Рассаживаемся по машинам. Макс и я едем в первой машине, Роберт - в другой, на одном сидении с доберманом-пинчером.
Отъехали - и тут же встали. У второй машины суетятся Роберт и водитель. Колесо спустило. Поставили новое. Поехали. Больше не шутим на известную тему. Смотрим по сторонам, слушаем объяснения аборигенов. Погода прекрасная.
Наш водитель что-то заёрзал и тормозит. Оглянулись - вторая машина отстала и стоит на обочине. Пассажиры все на дороге и опять суетятся. Мы развернулись, подъехали к отставшим и выскочили из машины. Роберт смущённо стоит и вытирает свой костюм тряпочками, которые поливают из термоса. Потерпевший источает не самый приятный аромат, перемешанный с запахом кофе. Что случилось? Добермана укачало, и он, притулившись к своему соседу, отрыгнул на него содержимое своего желудка.
Пришлось вернуться домой.

Если вы думаете, что запас историй иссяк, то ошибаетесь.
Роберт первый улетает из Павлодара. На регистрацию очередь, но Роберт не спешит. Он - бывалый путешественник и не испытывает предполётного волнения, как большинство пассажиров. Правда, он настороже: от нашего самолётного монополиста Аэрофлота можно ожидать “всяких глупостев”. Очередь движется медленно. Ещё нет беспокойства.
Знакомый сотрудник института окликает Роберта, заметив его в конце очереди. Роберт подошёл, но поначалу отказался встать впереди: неудобно, неловко. Однако, поддавшись на заманчивое предложение ожидать вместе, остался. Наконец добрались до стойки. Роберт зарегистрировался и ждёт приятеля. Но у стойки замешательство: прекращена регистрация.
Милиционер настойчиво просит Роберта пройти в полупустой накопитель. Роберт, видя, что началась посадка, рвётся назад выяснить, в чём дело. Объявляют прекращение посадки. Но где коллега? У него же есть билет, да и остальные в очереди, скорее всего, с билетами! Почему их не берут?
После препирательств с милицией Роберт узнал, что в самолёт посадили новобранцев, и больше мест нет. Остальные пассажиры улетят завтра. Роберт в отчаянии, пытается объяснить, что он по недоразумению опередил приятеля.
Самолёт улетел, но не долетел до пункта назначения, сделав вынужденную посадку: загорелся двигатель. Нарочно не придумаешь.
“Летайте самолётами Аэрофлота!”

***
11 «Вот так...»

Командировка. Березники. Заводская гостиница. Обычные вечерние посиделки у кого-нибудь в номере. Пьём чай, рассказываем анекдоты, делимся домашними новостями. Ира очень смеялась над очередным анекдотом, который кто-то рассказал. И… вдруг схватилась за свой подбородок - он свободно болтался, если можно так выразиться, на лице, выскочил из “салазок”. Хохот невообразимый, но пострадавшей не до смеха. Едем в больницу. Ире вправили челюсть, и врач невинно спросил Иру, как это произошло.
Ира рассказала, что смеялась и сделала случайно челюстью “вот так”.… Под гомерический хохот врача и всех свидетелей Ире снова вправили челюсть и настоятельно посоветовали воздержаться от встреч со смешливыми друзьми.
Приехали в гостиницу. Больную бережно отвели в её номер и стали ждать Ириного отчёта о лечении травмы. Ира рассказала, что страшного ничего с ней нет, врач ей поставил на место челюсть и предложил воздерживаться от смеха некоторое время, потому что, если она сделает “вот так”…, челюсть опять вывалится. Последние слова она не произнесла, так как демонстрация “вот так” закончилась “успешно” - и Ира вновь отправилась в травмопункт.

***
12 Кориолисово ускорение

Эта история правдива, но как легенда пересказывалась долго-долго на заводах отрасли. Есть ли в ней действительно научная основа или здесь просто блестящее объяснение красивой догадки? До сих пор не удосужился проверить. Зачем пытаться разрушать красоту?
Миша приехал в служебную командировку на Уральский алюминиевый завод. Знакомился с производством и обратил внимание на громоздкий прибор, измеряющий плотность раствора. Важной деталью прибора была согнутая труба в виде петли, по которой перекачивали по гибким шлангам раствор. Эта труба непреывно взвешивалась, а вычислительное устройство рассчитывало плотность, по известной всем ещё со школы формуле: вес/объём.
Прибор был новой разработкой известного КБ и позволял упростить управление многими технологическими процессами, но не работал. Местные работники мучились с прибором из-за постоянной погрешности, которую не могли устранить, и в конце концов, дав отрицательный отзыв на прибор, бросили им заниматься. Всё это Миша узнал прямо в цехе, стоя рядом с прибором.
“Принесите компас, - попросил Миша и улыбнулся, предвкушая удовольствие от задуманного. Компас долго искали, но принесли. Походив с компасом вокруг прибора, как заправский фокусник, Миша попросил повернуть прибор в другое положение по отношению к странам света, указав направление по компасу. - Ну, вот и всё. Включайте и проверяйте. Теперь ошибки не будет.”
Рабочие, посмеиваясь, начали проверку, но…ошибки у прибора не было.
Когда Миша к концу дня пришёл в цех автоматики, его ждали. “Что? Работает? – с хитринкой спросил Миша, увидев повернутые в его сторону лица и, не ожидая ответа, добавил, – Эх вы, инженеры! Забыли про Кориолисово ускорение?”
Триумф был полный, но кто мог помнить про какое-то ускорение, о котором мельком говорили в курсе физике в школе и в институте. Да, помнили, что реки, текущие с востока на запад и с запада на восток размывают один берег больше другого, но кто задумывался, что мощный поток раствора в петле прибора - это та же река, и возникающее ускорение от вращения земли создаёт дополнительное усилие на взвешиваемый участок трубы, внося погрешность. Миша догадался, что исключить это усилие можно, если прибор повернуть в положение, в котором поток будет перпендикулярен направлению вращения земли.

***
13 Гигантомания, амбиции и ...туалеты

Во время хрущёвских реформ страна стремилась не толко обогнать и перегнать Америку, но и строить предприятия гиганты, которых нигде больше не было. И это было предметом особой гордости.
Гигантомания породила многие проблемы, превращавшие строительство таких предприятий в долгострой, и освоение их затягивалось на годы. Одним из таких предприятий был Ачинский глинозёмный комбинат.
Десятилетие комбинат был головной болью и Правительства, и Министерства цветной металлургии, не говоря уже об институте-разработчике проекта и смежниках. В разное время на территории завода можно было встретить Председателя правительства, нескольких министров и их замов.
На моих глазах происходило совещание, на котором одновременно было шесть министров, но и они все вместе не могли справиться с особенностями планового производства и обеспечить своевременно строительство комбината финансовыми, материальными и человеческими ресурсами. Нередко оборудование морально устаревало или сгнивало на складах под открытым небом в условиях Сибири. Только тоталитарный режим мог позволить себе такое расточительство.
Вспоминается курьёзный случай, связанный с пребыванием на комбинате Н.Н Тихонова, который в то время был зампредом Правительства. Тихонов, по специальности металлург, поинтересовался температурой отходящих газов вращающейся печи. С вопросом он обратился к руководителю службы автоматизации, который, замороченный кучей своих проблем, не помнил даже приблизительно величины этого показателя, и вместо того чтобы посмотреть на прибор или подозвать мастера, назвал первую попавшуюся цифру - и попал пальцем в небо. Тихонов ничем не выдал своего изумления, но потом сделал выволочку министру цветной металлургии Ломако.
На следующий день, после отъезда Тихонова, Ломако созвал совещание по результатам посещения комбината зампредом. Зная вздорный характер министра, который при каждом удобном случая напоминал, что он ворошиловский стрелок, приглашённые на совещание старались садиться вдоль длинного стола так, чтобы не попадаться ему на глаза. А как это сделать? Надо укрыться за спиной впереди сидящего, поэтому стулья расходились веером от головы стола. Несчастному начальнику автоматики (в прошлом моряку) не помог и последний стул в ряду, позволявший скрыться за спинами десятка впереди сидящих жертв.
- Покажите мне этого гардемарина в тельняжке, который лапшу вешал на уши зампреду! Я как ворошиловский стрелок поставлю его к стенке. – с этого начал совещание министр. – Он будет у меня помнить…(дальше услышали не слишком замысловатый мат).
Оправданий не требовалось: обычная производственная зкзекуция.
Однако в один из приездов министра его “удалось” наказать за хамство, в утешение многим пострадавшим.
Приезд пришёлся на время, когда в городе были перебои с поставкой сантехники: не было в продаже унитазов. И рабочий люд, помня известный лозунг, который, как предполагалось в анекдоте, должен висеть над каждой проходной со стороны завода: “Ты хозяин, а не гость! Уноси последний гвоздь!” - унёс почти все унитазы из заводских уборных.
Туалеты благодаря этому приобрели вид действительно отхожего места. А министру при посещении цеха понадобилось облегчиться. Допустить министра в туалет означало быть поставленным к стенке ворошиловским стрелком. Это понимали все в свите и постарались вывести его из цеха на улицу, чтобы у министра не было иного выбора, как добраться до туалета в заводоуправлении.
Дальше можно было наблюдать картину, как немолодой министр бежит к зданию с немым вопросом: “Где?” - а сопровождающие трусят за ним. Более молодые обогнали министра и установили посты у лифта и у туалета, чтобы (не дай, Бог!) кто-либо не опередил оконфузившегося министра.

***
14 Sex и зубы

Был у меня хороший приятель, с которым вместе съели много «икры заморской баклажанной» в бесчисленных командировках на заводы. А тесное общение в командировках нередко перерастает в доверительную дружбу. И бывает поведаешь друг другу такое, что никому другому не расскажешь.  И, конечно, делились мы и своими увлечениями подругами.
Однажды Коля заглянул в мой кабинет и, хотя у меня никого из сотрудников не было, не вошёл, а поманил меня в коридор. Отведя меня к окну в конце коридора – любимому многими месту для неслужебных бесед -  поведал мне Коля свою печальную историю.
В его лаборатории появилась симпатичная новая лаборантка, которую по чьёй-то протекции взяли на работу, т.к. девочка после окончания школы не попала в институт. Она была довольно высокая, но это не защитило её от колиного обояния, несмотря на его маленький рост. Я давно заметил, что женщины каким-то внутренним чутьём чувствуют мужскую притягательность Коли. Нередко эта пара стала мне встречаться в институтском кафе во время перерывов, но меня со своей подругой Коля не знакомил. Ясно было, что он влюблён и горд вниманием красивой раза в два более молодой по сравнению с ним спутницей.
О своей подруге заговорил Коля со мной у нашего совещательного окна.
- Она мне очень нравится. Великолепная любовница. Я даже подумывал на ней жениться. Но нам придётся расстаться. Она определённо мне изменяет. На днях, извини за подробность, у меня воспалился «мужской инструмент». Такого никогда не было. Ни с кем, кроме неё в последнее время, у меня не было sex–а. Я пошёл в диспансер и мне сделали экспресс-анализ на реакцию Вассермана – так полагается вне зависимости от проблемы перед осмотром врача. Реакция оказалась положительной, хотя меня успокоили, что экспресс-анализ иногда даёт ложный результат. А полный анализ будет не скоро. Что делать?
- А доктор тебя смотрел?
- Посмотрел практикант. Сказал, что надо ждать результата полного анализа. Ничего серьёзного он не видит и предложил простенькое лечение.
- Так чего ты волнуешься? Может быть какая-нибудь банальная инфекция, а ты здоров и подруга  не причём. 
- У тебя мама врач. Поспрашивай её по поводу моих симптомов. Вдруг это серьёзно. С подругой встречаться боюсь, а объяснить ей надо, почему не встречаемся.
- Коля, уезжай на неделю на завод. Вернёшься - будет анализ. И надеюсь всё обойдётся. А с мамой говорить неудобно. Она без анализа и осмотра объяснять мне ничего не будет. 
Растроенный Коля пошёл оформлять командировку.  Я был огорчён за него, но поделиться его проблемой  ни с кем не мог. Встречая в кафе колину подругу, вспоминал о его заботах и ждал приезда друга из командировки.
Дней через пять Коля появился в институте. Я узнал о его возвращении случайно, встретив в коридоре.
- Что у тебя? Всё обошлось раз не зашёл?
Коля радостно заулыбался.
- Пришёл к врачу. Доктор старый, старый. Я спрашиваю его об анализе, а он мне говорит: « Снимайте штаны, молодой человек». Он взял в ладошку мою игрушку и говорит: «Эх, молодость, молодость... Все зубы отпечатались».
И такое бывает! Happy end! Коле повезло больше, чем известному американскому президенту.

***

15 О двух романах Ромена Гари

После встречи с хорошей  книгой, не могу отделаться от чувства зависти к тем, кто её ещё не читал и может испытать удовольствие от прочитанного. Впервые это осознал, когда познакомился с книгами Ромена Гари, знаменитого французского писателя, литературного мистификатора, дипломата, военного лётчика и личного друга де Голля.
Вот, что о нём можно прочитать в Википедия:
«Роме;н Гари; (фр. Romain Gary, настоящее имя Рома;н Ка;цев; 1914—1980) — французский писатель еврейского происхождения, литературный мистификатор, кинорежиссёр, военный, дипломат. Дважды лауреат Гонкуровской премии (1956, 1975 под именем Эмиля Ажара).
Роман Кацев родился 8 мая 1914 года в городе Вильно, на территории Российской империи (ныне Вильнюс, Литва). Мать будущего писателя, еврейская провинциальная актриса Мина Овчинская (Нина Борисовская по книге «Обещание на рассвете»), уехала вместе с ним в эмиграцию в Варшаву, когда мальчику было три года. Отец Романа, Арье-Лейб Кацев, в 1925 году оставил семью и женился снова. Существовала легенда (известная и Роману), что его настоящим отцом является Иван Мозжухин, звезда российского немого кино. В 1928 году мать с сыном переехали во Францию, в Ниццу. Роман изучал право в Экс-ан-Провансе и в Париже. Кроме того, он обучался лётному делу, готовясь стать военным пилотом.
Во время Второй мировой войны Роману пришлось эмигрировать в Великобританию, где он вступил во французские войска, формируемые де Голлем. Воевал в качестве пилота в Европе и Африке. После войны вернулся во Францию и поступил на дипломатическую службу.
В 1945 году была опубликована первая новелла Ромена Гари. Вскоре он стал одним из самых популярных и плодовитых писателей Франции.
История отношений Гари с матерью описана в его автобиографическом романе «Обещание на рассвете». Мать Гари мечтала: «Мой сын станет французским посланником, кавалером ордена Почетного легиона, великим актером драмы, Ибсеном, Габриеле Д’Аннунцио. Он будет одеваться по-лондонски!» Все эти мечты-заветы сбылись — Гари стал генеральным консулом Франции, кавалером ордена Почетного легиона. Он вращался в высшем свете, был элегантным денди и литературной знаменитостью, в 1956 году за роман «Корни неба» получил Гонкуровскую премию. По злой иронии судьбы — именно в день награждения Р. Гари получил письмо очевидца о том, как умер его отец А. Кацев (у входа в крематорий в Освенциме). Он также стал единственным литератором, получившим Гонкуровскую премию дважды — в 1956 под именем Ромена Гари и в 1975 под именем Эмиля Ажара (за роман «Вся жизнь впереди»).
Ромен Гари застрелился 2 декабря 1980 года, написав в предсмертной записке: «Можно объяснить всё нервной депрессией. Но в таком случае следует иметь в виду, что она длится с тех пор, как я стал взрослым человеком, и что именно она помогла мне достойно заниматься литературным ремеслом».
Прошло несколько лет после моего первого знакомства с Роменом Гари. За эти годы удалось прочитать все переведенные на русский язык его романы, но в свете сегоднеших мировых баталий его два романа мне кажутся пророческими в оценке вопиющей ненависти в социальных, культурных и этнических противоречиях  в мире.
У романов “Обещание на рассвете” и “Белая собака”, мне видны важные философские параллели. Оба романа, по моему мнению о дрессировке ( я не беру в кавычки это слово даже по отношению к первому роману и избегаю слова «воспитание»).
В первом  - мать дрессирует своего сына, и он становится тем, кем хотела видеть его мать-дрессировщик . Во втором - хозяин дрессирует собаку, и она становится его защитником.
Мне возразят, что первая цель благородна, так как мать хочет видеть своего сына выдающимся человеком, а вторая ложна: хозяин воспитывает свою собаку в ненависти к чёрнокожим, так как их боится и ненавидит.
Но цель всё же одна – защитить себя и своих близких от злой судьбы, которая не добра к людям, и люди должны бороться с ней и защищать себя от окружающей среды.
Гари волнует тема воспитания. Воспитание необходимо, но как разнятся формы её проявления в романах.

Ещё одна ассоциация – это тема предательства. Цена предательства – уход из жизни. Погибает собака, предавшая хозяина, которую он дрессировал для защиты белых от черных; погибает жена Гари, посвятившая свою жизнь защите черных, но это предательство ею белых; погибают иллюзии, что можно вылечить ненависть; погибают утопические мечты, что можно преодолеть этнические противоречия. Какой же выход из положения? Сохранять статус-кво? Ответа нет ни у Гари, ни у человечества, и у меня тоже.

Роман затрагивает не только взаимоотношения пары “белые - чёрные”, но мимоходом и отношение пар “белые неевреи – евреи” и “ евреи - чёрные”. Картина безрадостная.
Пара “ белые неевреи - евреи” обозначена тускло, но замечание, что Гари не хочет волновать Францию еврейскими корнями  де Голля, говорит само за себя.
Пара “евреи - чёрные” обозначена острее. Евреи хотят защитить чёрных, но кто поверит в их благородство. Им не верят так же, как не верят и привелигированным слоям общества. Не верят их искренности, видят за этим корысть и рекламу. Избранные всегда виновны. Гордиться этим или сожалеть?

Если соотнести роман с сегодняшними политическими событиями,
то по-иному будут выглядеть и заигрывание с меньшинствами в нашей Америке, и «мирный процесс» на Ближнем Востоке, в Израиле, и события в Чечне и Дагестане, и беспомощная борьба с исламской экспансией. По Гари – я его так понимаю – только сила и умение смотреть правде в глаза – единственный на сегодня путь в преодолении ненависти. Но, может быть, не всё так печально и есть иные рецепты?
Не верю. Разуверьте меня и прочитайте романы Ромена Гари.

Нам жизнь  - смертельная дорога.
С рождения по ней мы бродим,
Кто быстрым шагом, кто трусцою,
          А кто бегом ...

...Стоять не можем!

Живём, не думая о смерти,
Вкушаем радости земные,
Карьеру делаем, рожаем...

...Внезапно волосы седые!

Чем ближе к нам конец пути,
тем дольше хочется идти...

...несмотря на все противоречия.


16 Красный пропуск

И сейчас, живя в Америке, не люблю прилетать в малознакомый город поздним вечером или ночью. А в 80-е годы прошлого века особенно не любил такие полёты в Красноярск в командировку. 
Новый по тем временам аэропорт Емельяново находился далеко от города и у путешественника, прилетевшего поздним вечером или ночью, было два варианта, если его не встречали, либо дожидаться утреннего транспорта в город, коротая ночь в аэропорту,  либо найти такси или водителя-частника. Второй вариант был не простой: «такси» было мало, а частника нанимать опасно – криминальная обстановка в городе была не спокойной.
Самолёт должен был приземлиться в Емельяново около 6 вечера.  Чемодана у меня не было, а была только небольшая сумка, поэтому я рассчитывал быстро добраться до стоянки такси. Мне надо было непременно успеть на последний самолёт в Ачинск, вылетающий из старого аэропорта в черте города.  Иначе предстояло провести ночь на городском вокзале или попытаться добраться до гостиницы Красноярского алюминиевого завода, где могли меня приютить. Об этом позаботился заранее, предвидя возможные фокусы Аэрофлота.
Аэрофлот мои ожидания оправдал – прилетели с двухчасовым опозданием, долго выруливали к зданию вокзала и шансы успеть на ачинский самолёт стремительно убывали.
На улице лютый мороз, декабрь. На стоянке такси – очередь, но мне повезло. Оставалось фантастическая надежда, что ачинский самолёт задержится, а таксист быстро довезёт в город. Ехали молча. Наверное водитель, как и я, мечтал скорее добраться до цели.
Чуда не произошло. Когда машина подъехала к старому аэропорту, света в павильоне аэропорта  уже не было – аэропорт спал. Надо ехать в гостиницу.
Не выходя из машинны, я попросил водителя отвезти меня на Красноярский алюминиевый завод.
- Не повезу. Ночью ездить туда опасно.
Найти другую машину около спящего аэропорта ночью безнадёжно. Я понимал, что не должен выходить из машины – замёрзну на улице. 
Здесь сделаю маленькое отступление, пусть простит меня читатель.
Некоторые ведущие сотрудники, института, где я работал, имели особые пропуска, которые позволяли им посещать министерство и все предприятия отрасли без оформления разовых пропусков. У меня был такой пропуск. Он был оформлен в виде небольшой пухленькой книжици красного цвета с тиснённым советским гербом. Внешне он возможно походил на удостоверение работников грозного учреждения, которого советские люди боялись, исходя из богатого жизненного опыта.  Собственно в этом обстоятельстве и смысл моего отступления в рассказе.
Итак, водитель отказывается меня вести. Опережая мысль об отчаянности ситуации, моя рука опускается в карман пиджака, и я достаю красный пропуск и открываю его, поворачивая к водителю.
- Теперь поедем? – сухо говорю и возвращаю пропуск на место.
- Это другое дело! Едем... – обречённо говорит шофёр.
Осознание того, что я сделал, пришло позже. Действие было неожиданным и для меня. Сработали какие-то подкорковые защитные механизмы. Не только у меня. Но и у водителя. У меня страх перед возможностью замёрзнуть и оказаться в глухом месте ночью в криминальном районе, а у шофера страх перед вездесущей конторой.
Только один ворос задал мне мой спаситель: « Что интересуют органы на КрАЗе?»
Ответ же мой был примитивно банальным: «Служебная тайна...»
Ночь я провёл в простеньком номере заводской гостинице. Но долго не мог заснуть, размышляя о нашем советском житье-бытье.
А был и такой случай. Но уже не со мной, а с моим другом. У него также был «красный» пропуск».
В годы всеобщего дефицита товаров и услуг найти хорошего портного или, например, парикмахера было нешуточным делом. Хорошие специалисты передавались друзьями «из рук в руки» с обязательной оговоркой сколько надо дать «на лапу». Однако, имелся и малодоступный вариант: получить желаемую услугу  в специальных партийных и исполкомовских распределитялях или гостиницах для иностранцев. Одной из таких гостиниц была «Прибалтийская» на Васильевском острове в Ленинграде. В ней была приличная парикмахерская с хорошими мастерами и буфет с деликатесными продуктами хорошего качества. Одна проблема: как туда попасть?
Грозный швейцар стоял при входе в гостиницу и любезно не открывал двери перед гостем до предъявления пропуска. Но в нашей истории и без пропуска разрешение на проход было легко получено, точнее посетитель не был остановлен, когда перед глазами швейцара мелькнула красная книжеца. Даже останавливаться и открывать пропуск не потребовалось. В парикмахерской контроля не было и можно было спокойно устроиться в удобном кресле и через полчаса выйти с аккуратной прической, оставив в кармане мастера хорошие чаевые. Не оставишь – так в следующий раз внимание и дружелюбное обслуживание не получишь. Мастера безошибочно отличали гостя гостиницы от самозванца и, как правило, помнили постоянных клиентов.
Дальше самозванец мог пожелать пойти в буфет, чтобы попить хороший кофе и съесть пару бутербродов с икрой и копчёной колбаской. Опытные самозванцы знали, что такое не всегда возможно и зависело это исключительно от буфетчицы.  На вопрос: «Почему вы меня не можете обслужить?» следовал не менее странный ответ: «Буфет на спецобслуживании»  или «Мы обслуживаем только гостей, предъявите пропуск». И в такой ситуации мой друг, как и я ранее в такси, показал буфетчице замечательный «красный пропуск».
«Что же вы сразу не показали? Пожалуйста, что вы хотите?» и следом: «Это же ваши установили такие правила».
Что тут скажешь!

***
”Мы все друзья, и все мы братья”, – сказал Удав, раскрыв объятья».
Владимир Орлов

17 Гримасы «советских успехов»

В перестроечный период СССР, а затем после распада «империи зла»,  Россию и новые республики покинуло большое число их граждан в надежде на личную свободу и лучшую жизнь. В странах, принявших эмигрантов, устройство на работу оказалось серьёзной проблемой особенно среди специалистов, обладающих высокой квалификацией - по советским меркам, из-за возраста эмигрантов, их массовости, знания языка и нередко из-за нежелания и неумения, говоря по-простому, работать руками. По меткому выражению одного из моих друзей: все были «главными инженерами». С этой трудностью пришлось и мне столкнуться.
Первый шаг к началу поиска работы – создание резюме. Я умышленно написал «создание». Правила прохождения интервью у работодателя и наличие форм резюме ничуть не уменьшают необходимости творчества. Этот процесс сродни созданию хорошей рекламы товара. И тут не обойтесь стандартным резюме для всех работодателей. Именно на непонимании этой особенности я и обжёгся дважды - при поиске первой, а потом и второй работы. Дважды наступил на те же грабли. А подвёл меня мой послужной список и его положительные моменты для карьеры в доэмигрантской жизни.
Мой коллега, который уехал в Америку почти за 20 лет до моего приезда, посоветовал не скупиться на саморекламу и описать все свои «советские инженерные достижения». Я так и сделал и после многих интервью стал получать вежливые ответы, что для специалиста столь высокой  квалификации у них нет работы. Поначалу оценка квалификации вызывала приливы тщеславия. Но тщетность (как созвучно со тщеславием!) найти работу привела к скромному резюме на одном листочке. Моя ошибка была типична для многих наших специалистов. Однако, естественно, это не было правилом: были исключения, которые подтвердили правило. Но тут уж - как повезёт. И мне повезло: получил интересную работу.
Но когда я искал новую работу после краха компаниии, в которой служил несколько лет, мне был нанесён тяжёлый удар из-за трудовых успехов в советской жизни.
Естественно, потеряв работу, я стал, в первую очередь, стучаться в двери тех компаний и фирм, со специалистами которых сотрудничал последние годы. Но, увы, мои коллеги мне не помогли, ссылаясь на уже известный мне тезис, что специалиста моего уровня нельзя принять на рядовую работу, а достойной позиции, по их мнению, в фирме нет. Конечно, это не было правдой. Правда была в другом – сильная конкуренция на рынке труда заставляла коллег опасаться за своё место, и новый, возможно, успешный сотрудник мог оказаться нежелательным соперником.
Помог случай. В далёком от Балтимора городе Де Мойн, штат Айова, работал в «русской» компании мой знакомый по Ленинграду инженер, с которым общался и сотрудничал в Америке, приглашая его как консультанта и лектора в фирму, где я работал. Компанию обозначил как «русскую», т. к. основал её выходец из России, и он привлёк в неё эмигрантов инженеров и успешно выполнял заказы из России и республик бывшего СССР.  Компания имела также и «американское» отделение, которое выполняло заказы для Западного мира. «Русское» отделение было успешным не только из-за эффективности изготовляемых приборов, нужных на нефтепромыслах России, но и потому, что инженеры-эмигранты охотно и плодотворно работали для своей бывшей родины.
Я не предполагал искать работу в этой компании из-за естественного желания не менять уже привычное место жительства: город, в котором также жили и работали дети. Но в Америке обычно живут там, где есть работа. Поэтому, когда мне случайно позвонил мой приятель Герман и рассказал о предполагаемом расширении «русского» отделения, я поведал ему о моих поисках работы и готовности переехать в любое место, где найду работу. До пенсионного возраста было ещё не слишком близко.
Через несколько дней по почте пришло письмо с приглашением на интервью в Де Мойн. Компания оплачивала проезд и гостиницу. Я согласился и в назначенный день прилетел в Де Мойн.
Мне предстояло побеседовать с менеджерами всех департаментов «русского» отдела: исследовательского, конструкторского, наладочного, производственного и проектного - и наконец с менеджером-координатором работы всех перечисленных подразделений.
Интервьюиры были благожелательны, беседы, мне казалось, были взаимно интересны. Один из менеджеров сказал, что не вправе задавать мне вопросы, т.к. совершенно очевидно, что его инженерный опыт уступает моему. С менеджером наладочного отдела пришлось даже поспорить о методике наладки системы управления некоторым технологическим агрегатом, но пришли к консенсусу.
Во время одного из интервью в кабинете появился президент компании. Меня представили. Он сказал: «Я знаю о вас. Если успею, поговорю с вами в конце дня, так как уезжаю. Побеседуйте с вашими коллегами.»
На ланч меня пригласил ещё один мой знакомый, занимающий в компании высокую позицию и прекрасно знавший меня по прежней работе в Ленинграде. Более того, я писал отзыв на его автореферат к защите кандидатской диссертации. За обеденной беседой он мне мягко сказал, что не следовало писать обширное резюме. Я объяснил, что коротенькое резюме для компании, в которой меня хорошо знают, мне показалось писать неприлично.
Но на завершающем интервью моё резюме оказало медвежью услугу. Интервью проходило странно, и его форма резко отличалась от всех предыдущих. Хозяин кабинета, пригласив меня сесть, продолжал работать: звонил и отвечал на звонки  по телефону, вызывал сотрудников, беседовал с ними и иногда задавал какой-нибудь незначительный вопрос о моих прежних работах. Я терпеливо и охотно отвечал на вопросы и наблюдал работу руководителя. Неприятно поразило, что в моём присутствии он делал нелестные замечания сотрудникам, в том числе и протежировшему мне Герману, в департаменте которого предполагалось предоставить мне работу.
Внезапно моё сидение закончилось. «Вы были завлабом и, наверное, поэтому у вас так много изобретений и публикаций. Подписывались под чужими работами. Так ведь принято было в НИИ. Пойдёмте я вам покажу новый строящийся корпус, в котором будет работать департамент Германа. Ну и вы, конечно».
Возразить на небрежно брошенное хамское замечание я не мог, так как высказывание происходило одновременно  с движением к двери, и автор монолога, обращёный ко мне спиной, стремительно, не оглядываясь, шёл по коридору к выходу, на ходу пребрасываясь словами со встречными сотрудниками. Остановился он только в новом корпусе, где нас ждал Герман. « Посмотрите, как мы расширяемся, Герман покажет. А ваше квалификация предполагает, что я должен вам уступить своё место. Вы и по возрасту и опыту старше. Если мы вас не возьмём на работу, разве вы не найдёте другую?» - и, протянув мне на прощание руку, не ожидая ответа, быстро пошёл обратно.
Герман был очень смущён. Я не стал комментировать интервью, поинтересовался, как мне сообщат о результате, поблагодарил Германа, попрощался, сел в вызванное такси и уехал в аэропорт.
На работу меня не взяли.
И напрасно.
Компания-интервьюир захирела и прекратила своё существование.  Всевышний не любит хамства.

18 Трудный выбор

По каким-то писаным или неписаным правилам молодой человек, получающий паспорт  в Советском Союзе, мог попросить записать в графе «национальность» (пресловутый пятый пункт) национальность любого из родителей. Демократично? Да, за исключением того, что наличие записи о национальности в паспорте попахивает расизмом.
Существование государственного антисемитизма ставило трудный вопрос выбора национальности перед молодыми людьми, чьи родители находились в смешанном браке. Чаще всего, по моему впечатлению, родители советовали детям выбирать национальность родителя нееврея. Объяснение простое: не будет ограничений, которые негласно установлены.
Некоторые мои друзья находились в смешанных браках, и я свидетель того, как по-разному в их семьях решалась эта проблема.
В семье А. влияние русской матери было доминирующим, и запись «русская» в паспорте дочери была естественным, хотя близкое окружение семьи состояло премущественно из друзей мужа - евреев.
В семье Б. ситуация отличалась тем, что мать происходила от смешанного брака и записана была «русской», но идентифицировала себя больше как еврейка, чем русская. И, несмотря на это, родители рекомендовали сыну записать себя русским. Он так и сделал.
В семье С. поступили иначе. Отец подробно объяснил сыну преимущество записи «русским» и предложил ему самому решить этот вопрос. Сын ответил, что  у него нет диллемы, какую выбрать национальность. Он хочет себя ощущать таким, какими ощущают себя его родители. Из уважения и любви к ним он отрицает прагматичный выбор.
И наконец в семье Д, где мать была русской, дети сами сделали выбор: дочь записалась еврейкой, а сын русским.
Безусловно, есть и другие примеры.
Для меня очевидно, что там, где уровень нравственной зрелости детей был высоким, дети выбирали дискриминируемую национальность, независимо от совета родителей.
Мне же было интересно проследить за тем, как сложилась судьба этих детей.
Во всех семьях, когда исчезла графа в паспорте о национальности, дети идентифицировали себя еврееями, не де-юре, а де-факто.
Почему? У меня только один ответ: во всех этих семьях нравственная компонента справедливости была очень высока, несмотря на уступки конъюнктуре в прошлом.
А вот совершенно иной случай. Смешаный брак: отец - русский, мать – еврейка. Сын записывается русским, но мучительно стыдится своей еврейской «половинки». Принимает православие, якобы отец его крестил. Эмигрирует с матерью в Америку. Тесно соприкасается с еврейской общиной. Связь с русской общиной только через церковь. Постоянно сетует на то, что он чувствует себя чужим в обеих общинах. Заискивает перед теми и другими, но доверия к его искренности нет. Мне жаль его. Корни «трудного вопроса» и здесь, очевидно, в воспитании.
В этой связи показательна ситуация, описанная в романе Ромена Гари «Белая Собака»: основы, заложенные воспитанием, прочно сохраняются на всю жизнь (см. миниатюру 15).
В заключение хочу привести один пример, подсказанный мне другом. Он в послевоенные годы общался с человеком, который носил русскую фамилию, а его внешность вполне этому соответствовала. Трудно было заподозрить в нём еврея, да и он не давал повода в этом усомниться. Прошло много лет. Оба приятеля потеряли друг друга из виду, но однажды их пути пересеклись в санатории. И тут мой друг узнал его историю.Его приятель во время войны был на окупированной территории и по освобождении назвал себя нееврейским именем. У него не было документов, и ему записали  - с его слов - имя, возраст и национальность. Будучи взрослым, он вступил в партию. Переживая за свой поступок, по-видимому, кому-то рассказал о своих приключениях. Незамедлительно последовали репрессивные меры: исключили из партии, уволили с работы. Моральные издержки поступка дополнились бытовым неблагополучием.
Страшное время. Бесчеловечный режим рождал этот «трудный вопрос». Но так было.