***

Слеза Бога

Бесплотный дух парил над пустынной твердью. Духу уже наскучило  ожидание. Это был его седьмой мир. Очередной мир потенциально подходящий ему. Но для того, чтобы он ожил, нужно было несколько совпадений, которые никак не хотели  встретиться. И ускорить эту встречу дух не мог: никакие его уловки и просьбы не трогали Богов. Подобные нахальные создания, докучающие им мелкими просьбами и интригами, уже порядком утомили их. Благо хоть, их бестелесность не докучала уставшему и нередко скучающему взору Богов. Иногда, правда, у кого-то из Вечных из-за однотонности бытия мелькала мысль проявить образ Духов, но очередные потоки просьб тут же смывали ее.
Бестелесных духов было много, миров, способных дать им пристанище, еще больше, но миров, обретших душу, было ничтожно мало для безграничной Вселенной.

            Духу было скучно. Его надежды все еще теплились, но холодок сомнения уже начал сворачиваться вокруг него наподобие кокона, сужая границы его возможностей. Чего допускать было никак нельзя, так как настолько же, насколько убывала надежда, настолько же убывали и шансы одушевить мир. Правда, это, или опять же, только слухи, никто не мог сказать достоверно. Условия и механизм одушевления мира были столь туманны для непосвященных, что давно уже перешли в разряд мистики, постоянно подпитываемыми все новыми и новыми домыслами.

Витание над пустынной твердью, увы, не столь романтичное занятие, как может представляться юным духам, этим восторженным щенкам, мечущимся от мира к миру и умудряющимся устроить столпотворение даже во Вселенной.

Дух, уже в который раз, пытался представить, каким будет его мир. Какие цвета подойдут ему? В этой части Вселенной было просторно: всего только 10 миров и одно светило, освещавшее их желтым светом, лившимся даже слишком щедро. Поэтому Дух уже сейчас примерял цвета к своему очередному миру, сочетающиеся с желтым светилом. Желтый был не самым любимым его цветом, но все же лучше, чем фиолетовый – второго мира или черный – пятого. Желтый цвет оживлял неважное настроение духа и настраивал его на лучшее. Это было хорошим знаком.

У него уже было все продумано насчет существ, которые будут обитать в его первом одушевленном мире. Он даже придумал несколько линий реальности, которые можно будет менять по ходу дела, если что-то, вдруг, ему не понравится. От других духов, уже сталкивавшихся с проблемами оживленных миров, он знал, что существа, которым духи давали жизнь, могли становиться своенравными и вели себя совсем не так, как это было запланировано их создателями. Это таило опасность, но одновременно и было притягательным, поскольку непредсказуемость всегда волнует. Особенно таких чувствительных духов как этот.

Правда, если отклонения были слишком уж нежелательны, приходилось вмешиваться Богам и, тогда, мир снова превращался в пустынную твердь, а Духи, допустившие такое развитие событий, на неопределенный срок отлучались от одушевления миров. Эти духи страдали и из зловредности старались, как могли, подбрасывая камни преткновения в ожившие миры своих Духов-собратьев. Это и были те мелкие интриги и дрязги, от которых устали Боги, но которые никак нельзя было прекратить. Духи были по большей части капризны и своенравны.

Пытаясь предугадать вероятные линии развития дальнейших событий, Дух не заметил легкой тени, упавшей на его мир. Она разрасталась, и стало казаться, что Вселенную разделили на две части: одна, в которой находился Дух со своим ждущим миром, и другая, со всеми остальными мирами.

Очнувшись от грез, Дух увидел молодого Бога, застывшего в печали. То, что Боги могут предаваться таким низшим эмоциям, разрушающим их вселенское спокойствие, настолько ошеломило Духа, что почудилось ему: не тень приглушила свет звезд, а сами они стали гаснуть, ошеломленные столь же сильно, как и сам Дух.

Что могло заставить Бога познать печаль? Разве могут быть у них какие то проблемы? – пронеслось в сознании Духа. Боги были высшими существами и ни что не могло и не должно было их омрачать. Они были над Всем.

  Пока сознание Духа металось между этими вопросами в поисках хотя бы намека на ответ, слеза Бога, скатившись по щеке, устремилась к миру Духа. Она падала медленно,
 неотвратимо, но гораздо быстрее, чем сформировалась леденящая душу Духа мысль.

В стремлении не дать слезе достичь почти обжитого им мира, Дух рванулся наперерез, чтобы оказаться между слезой и миром, ибо слеза, прошедшая сквозь Дух, теряет свою первородную силу.

Но тщетно было все. Суета-сует.

И прежде, чем слеза все-таки коснулась третьего мира желтого светила, Дух успел увидеть Судьбу своего первенца, и многие печали завладели его бессмертной душой. У Судьбы его первого оживающего мира был ощутимо солоновато-горький привкус.
Мир содрогнулся от падения слезы, и каменная твердь всколыхнулась и вздыбилась, взорвалась, выпуская на волю красную обжигающую кровь этого мира. Пар от встречи двух первородных существ – слезы Бога и крови мира – окутал планету и поглотил оглушенного всем происходящим, Духа вместе с миром его.

Когда же пары рассеялись, Дух, постепенно приходящий в себя, заметил разломы тверди, заполненные влагой, все еще исходящей паром с отчетливым привкусом соли и горечи. Твердь почти не просматривалась. В этом мире властвовала слеза Бога.

У духа было две возможности: бросить этот мир вместе с его искореженной судьбой и искать новый, или же, остаться здесь, и выхаживать свое дитя, так невзначай, попавшее под печаль молодого, несовладавшего со своими чувствами, Бога.

Но как он мог бросить его, уже зная, что все свое существование этому миру придется преодолевать эту горечь, давшую ему жизнь; что существа, которые будут обитать в нем, будут в своих жилах нести горячую красную кровь с отчетливым привкусом соли и горечи. И от этого их жизнь будет полна противоречиями, и горек будет вкус их жизни. И будут они метаться между тем, чем  мог бы стать их мир и тем, чем он стал: от надежды к отчаянию. И горька будет их слеза и горек хлеб, орошенный ею.

И кто кроме него сможет дать утешение и надежду этим еще не появившимся неразумным, не понимающим существам? Аминь!

Успокаивающийся мир приходил в себя. Островки тверди возлегали посреди влаги морской, пар, образовавший небо, защищал мир от обжигающих лучей светила. Мир был готов для того, чтобы его заполонили существа.

Скорбь постепенно втягивала когти, и Дух решил приступить к заселению мира, застышему в ожидании.

Небо мира ждало крыльев, вода – плавников, суша жаждала ощутить поступь неведомых существ.

И создал Дух птиц и насекомых и вдохнул в них жизнь.
И создал Дух морских существ и вдохнул в них жизнь.
И создал Дух существ земных и вдохнул в них жизнь.

И задумался Дух. Мир был заселен, но несовершенен. Не хватало какой то малости, чтобы мозаика этого мира сложилась.

Существа летали, плавали, ходили, бегали, прыгали, сплетая суматоху жизни в неповторимый узор бытия.

Но кровь их была холодна, первозданная горечь седьмого по счету мира Духа не омрачила их. Поэтому она, не находя выхода, и рвалась яркими всполохами из недр тверди, рождая, сжигающие все на своем пути, красные потоки; порождая гигантские волны, в которых гибли существа небесные, земные и морские.

Кровь Мира и слеза Бога требовали пристанища и не находя его, разрывали мир, только обретший жизнь.

И после долгих раздумий создал Дух новых существ, и вложил в них слезу Бога и кровь Мира, и вдохнул в них жизнь. И кровь их была горяча, красна, горька и солона. И были эти создания слабее и беззащитнее всех прежних: они были наги, конечности их не имели ни когтей, ни копыт и кожа на них была нежна и ранима. По многим качествам уступали они первоначальным созданиям Духа.

  Ибо, только так Дух мог помочь своим последним созданиям, чья участь оказалась решенной задолго до того, как обрели они дыхание.

Слабость их должна была стать их силой, иначе не могли они выжить в этом мире, нелепые, уязвимые существа. Последние творения Духа, его боль, его вина, его надежда, ибо был он привязан к ним добровольно и на веки вечные. И придется ему умирать и возрождаться в каждом из них в крови и страданиях, так же, как родился их мир. Горек был их путь, и многие знания уже ткали им саван печали. Непредсказуемы и импульсивны были эти существа в своих поступках,  как и кровь мира, прорывающаяся наружу то тут, то там. И только одно примеряло их с данной участью – искра Божия, мерцавшая в их крови, та, что придавала ей горечь, но и отличала их от других существ.
Но это еще было неведомо им. Пока только был сделан первый вдох и от обилия воздуха, попавшего в еще никогда не дышавшие легкие, творения Духа зашлись в мучительном кашле, расправившим легкие. Слезы навернулись на глаза и потекли по щекам. Попавшая в рот влага имела солоновато-горький вкус и это окончательно пробудило первых, способных жить, неся в себе эту горечь. Жить благодаря ей и вопреки ей.