Мизансцена

Он выслушал её.
Она говорила ему о своей любви очень долго. Очень долго и разнообразно. Он молчал и думал: «Удивительно, как же она завязла во мне !», «Надо же. А я и не заметил (и не желал), как я топлю и топлю её в себе каждым своим взглядом каждым своим жестом.» Он теперь пребывал в неком лёгком  замешательстве. Он не мог решить, что теперь с этим делать, как поступить с ней, что ей сказать.
Подобные признания были ему не новы. Он давно привык к ним и научился не принимать их всерьез. Но сейчас он неожиданно понял, что каким-то непонятным образом она сумела занять обособленное небольшое но всё же чувствительное место в его жизни. Всё, что она говорила, он уже сотни раз слышал в свой адрес, но как ни странно, сейчас его так и подмывало азартно и открыто бросить ей: «Говори, говори ещё. Не умолкай. Я хочу слушать это. Я хочу это знать. Я верю. Я кажется верю. Смотри мне в глаза. Не бойся». Сидел и смотрел на неё. Знал и видел, что она – совсем из другого мира, из другой жизни, - совершенно чужая, забрасывает и забрасывает свои тонкие серебристые нити в его галактику, пытается сплести из них свою верёвочную лестницу к нему, и карабкается, карабкается. Он понимает, что совсем не знает её, но не смотря на это, почему-то не хочет отсекать эти нити. Ещё не чувствуя и не желая её тепла, он, сам себе удивляясь, протягивает ей руку. Но ей – ещё ТАК много ступеней её хрупкой лестницы до его руки! Он забыл сейчас обо всех своих делах – он слушает ей ВСЁ и ВСЮ, слушает ей трепещущую душу даже когда голос её замолкает.
     Она сказала ему всё. Уже всё.
Ей жизненно-необходимо было максимально открыться ему, - так обнажиться. И вот теперь она утихла, потому как сказано всё (всё ЧТО и КАК смогла выложила) – выпустила последнюю порцию воздуха из своих лёгких, опустившись покорно, долгожданно и благодарно на дно его омута.
     До этого момента он смотрел, немного смущаясь, в стол, руки выдавали лёгкое волнение – в них были непрестанно теребимы солнечные очки (так любимые ею его руки! И так любимые ею его очки!). А теперь он напротив поднял свои глаза и пристально смотрел на неё и чувствовал, что что-то родилось в груди и растёт, растёт, растапливает холод. Он ещё не разучился любить. Он ещё не разучился  быть любимым.
     Он понял сейчас, что позволит себе эту неслыханную возмутительную роскошь – он поверит ей.
     Она поняла сейчас, что позволит себе эту невиданную безрассудную смелость – она поднимет на него глаза и скажет что-то, чего он совсем не ожидал услышать.
     Их руки найдут друг друга.
И они рассмеются, совершенно по-детски, без налётов и теней.
     Что дальше? Не знаю. СпросИте у них.