*Публикуемые здесь материалы выполнены в жанре «Рукопись, найденная в …» и относятся предположительно к началу XXX в. (только неизвестно, XXX веку чего?). Не нуждается в дополнительных доказательствах тот факт, что в наше время они попали абсолютно случайно (нам уже известно о небрежном отношении теографов к историческому времени). Типологически эти тексты относятся к разным культурам, но в данном виде сложились в результате деятельности одного археолога метафизики, который жил примерно через тысячу лет после нашей эпохи. Известно, что первые греческие философы назывались либо историками, либо логографами, либо географами. И уж потом их стали называть философами-досократиками. К ним в первую очередь относится и хорошо известный всем нам Фалес из Милета. По аналогии с ними те далекие от мудрости люди, изречения или фрагменты из книг которых мы публикуем здесь, стали называться теографами или философами-дофалесиками (хотя, повторимся, и необязательно, чтобы исторически они жили и писали до того, как появились на свет греческие мудрецы).
Подобно тому, как ведийские откровения делятся на два больших отдела — «Увиденное» и «Услышанное», так и литература теографов-дофалесиков делится на «Подслушанное» и «Подсмотренное». В таком порядке мы и помещаем тексты в этой короткой публикации. Короткой по простой и уважительной причине, связанной в первую очередь с трудностями перевода и расшифровки поистине безграничного корпуса фрагментов дофалесиков. Ведь они принадлежат не только разным эпохам (в том числе еще не существующим), но и разным странам и культурам (также не всегда известным современному исследователю).
А. Подслушанное
I. Фрагмент из книги Эсхина-колбасника «О жизни, учениях и изречениях философов-дофалесиков»
Вступление
«Имена мудрых писцов, живших, когда истекло на земле время богов, остались навеки… Есть ли где равный Дедефхору?.. Нет ныне такого, как Нефри или Ахтой…»
Памятник нерукотворный
1. Есть небольшое племя, живущее и в настоящее время на нашей земле, называющее себя “эллинами”, что означает “говорящие на эллинском наречии”, которое, по своей молодости и невежеству, свойственным этому возрасту, считает, что именно оно является начинателем того непонятного и бессмысленного занятия, издревле свойственного нам, которое они прозвали “философией”. Нас же они называют презрительным, по их мнению, словом “варвары”, хотя презрительно в нем только то, что наш язык им непонятен, и все, что для них оказывается недоступным пониманию, они называют словом “варварский”. Из чего становится очевидным, что к тому занятию, которое они нарекли “любовью к мудрости”, эллины не имеют никакого отношения: ведь мы-то считаем достойным мысли как раз то, что понять невозможно.
2. Но это пресловутое эллинское самомнение, дошедшее до того, что они не только философию, но и весь род человеческий считают взявшим начало от греков, нас, истинных ревнителей мудрости, конечно, не может задеть. Ведь всем известно, что и Мусей, сын Евмолпа (правда, некоторые говорят, что наоборот, Евмолпом звали сына Мусея, иначе для кого бы он писал «Наставления к [сыну] Евмолпу»?), коего ахейцы считают своим первым мудрецом, и Пифагор, давший начало италийской философии, да что таить, и сам Зороастр, персидский маг, и ассирийские халдеи, и индийские гимнософиты, и кельтские друиды и семнофеи, и даже египетские гарпедонапты, к которым мудрейшие из эллинов частенько захаживали набраться ума-разума, и некоторые из греческих богов и героев — все они начинали с того, что отворачивались от нас, теографов. А это значит, что именно мы и являемся той первопричиной, с которой и началось это странное занятие, носящее — вполне несправедливо — имя философии.
3. Ибо взяли они за основу поверхность, а не глубину, результат, а не исток, ибо, подобно тому, как день происходит из ночи, мудрость вырастает из глупости, а любовь к мудрости — из ненависти к глупости. Лишь в глубинах ненависти к глупости и рождается мудрость и любовь, лишь из темноты — свет, как писал Атей во второй части “Книги видений”, в чем может удостовериться каждый, взявший на себя труд ее прочесть. Или хотя бы отыскать. Потому считается неправильным употреблять по отношению к теографам слово «философы», ибо по-настоящему они никакие не любомудры, а мизоморы или мизоморики, то есть, ненавистники глупости[1].
4. Разве мог кто-то представить четыре тысячи лет назад, во что превратят философию философы? Одни мизоморики знали это наверняка. Знали, что никому не будет дела до самых важных вещей, как то: что Гераклит первым подметил, что Солнце по размеру не больше ступни человека, что совсем безразлично, круглая земля или квадратная, если тебя толкут в ступе, что самые важные вещи Зенон изрек в тот миг, когда откусывал себе язык, что энтелехия стоит того, чтобы продать за нее душу дьяволу и — что не стоит познавать ничего, кроме равноденствия. А именно таковы и были теографы. В вопросах истины они единственные шли до самого конца, то есть — до дурной бесконечности. Ибо только бесконечные суждения считали они истинными.
5. А теографами они прозвались за то, что более всего на свете стремились рассказать всю правду о мире богов, об их нравах, привычках, обычаях. В отличие от древних физиологов, природа и устройство вещей конечных их интересовали мало. История теографии начинается с известного сочинения Сфина Маллского «О божественных землях». Все прочее он считал непознаваемым. В самом начале этого сочинения говорится, что мир богов — это единственное, что доступно человеческому познанию, остальное познать нельзя, да и не следует.
Перейдем же немедленно к тому, что составляло суть учений этих удивительных путешественников мысли.
Книга 7. Гераклит Просветленный
1. В своей этике Гераклит после просветления пытался — безуспешно — спорить с Кантом (безуспешно потому, что Кант желал, чтобы Эфесец обращался к нему только a priori, а тот, напротив, не знал, как это сделать). Гераклит говорил, что главной формой нашего отношения с людьми должна быть максима «не следует делать другим того, чего бы не хотел, чтобы с тобой сделал Бог». Еще он утверждал, что Бог — единственное существо, заинтересованное в том, чтобы мы были людьми. Стэнон[2] в своей «Теографии» приводит следующие слова Гераклита по этому поводу: «когда из человека проглядывает Бог — он прекрасен. Когда животное — он забавен и мил. Человек безобразен, когда сквозь него виден только человек».
2. Кротон в книге «Ныряльщик» сообщает о следующем случае из второй жизни Гераклита. Когда любопытствующие пришли в его хижину, чтобы поглазеть на великого теографа, они обнаружили его около очага. Гераклит раздувал дым из сырых дров. Они остановились в растерянности, но он прикрикнул на них: «Скорее входите, пока не напустили мне сюда богов!»
3. Говорят, что именно ему принадлежат слова «всего — слишком!» Еще из его поэмы, от которой, по свидетельству Сократа, сохранилась одна четверть, до нас дошел следующий стих: «Огонь, любовь и знание — единой природы. Их не убудет, сколько не дари». Но главное его изречение, которое более всего ценилось мизоморами, приводит служанка Фалеса: «Всю жизнь я по капле выдавливал из себя Канта».
4. Имеются у нас еще такие изречения Гераклита Просветленного:
«Чем умнее вещи, тем глупее люди».
«Человек — самое стадное изо всех стадных животных».
«Нет, господа хорошие, не “мир так устроен”, а вы его сделали таким!»
«Не поймите меня правильно!»
Еще он сказал: «Счастье — это когда тебя не понимают».
«Рыба ищет, где лучше, человек — где глубже».
«С козлами жить — по-волчьи выть».
«Боги и горшки обжигают».
«Свято место всегда пусто».
И: «своя душа — потемки».
5. Еще он советовал всем философам изучить в тонкостях какое-либо занятие, которым они могли бы кормиться — каменотесное дело, мясницкое или хотя бы уметь сносно шлифовать стекла. Ибо философом ты бываешь в лучшем случае раз в несколько лет, а двуногим без перьев – всю оставшуюся жизнь.
Книга 9. Демокрит Ослепленный
1. «Кто такой Иванов — известно каждому», писал Демокрит в книге «О том, что в Аиде». Затем эта фраза была неправильно понята нанятым Платоном переписчиком (ведь он-то как раз и не мог знать, кто такой Иванов, ведь акмэ его приходилось на третий год двадцать четвертой Олимпиады, да и то, кажется, зимней!), и этот вот переписчик исказил древний смысл, написав тривиальное: «что такое человек — известно всякому». Не стоит рассуждать здесь о смысле слов «каждый» и «всякий», это в должной мере произведено уже Аристотелем по прозвищу Миф в его фундаментальном труде «Застольные порядки». Стоит лишь указать, что не все еще вопросы до конца ясны нашим точным наукам.
2. Между тем некоторым философским наукам ясно, что Демокрит до ослепления и Демокрит после ослепления – личности абсолютно разные. Об этом вам скажет любой постовой милиционер. А уж сам Демокрит, как истинный материалист, не стал бы даже отвечать на подобный вопрос.
И нет никакого сомнения в том, что этот ученейший муж произвел над собою данное действие “посредством долгого смотрения на отражение солнца в плоском медном сосуде (тазу)”[3]. Ибо иначе как бы он написал труд «О том, что в Аиде», если бы он был зрячим? Ведь А-ид есть не-видимое, ;-;;;;;.
3. Поэтому совершенно справедливо Гиппобот в «Списке философов» называет Абдерита Ослепленного основателем экспериментальной метафизики. А ведь сколько глупостей исследователями наук было сказано о том, что греки не знали эксперимента, а довольствовались исключительно наблюдением! Это был первый эксперимент Демокрита, однако не последний (впрочем, о результатах самого последнего эксперимента нам ничего не известно: Демокрит не нашел пока способа их обнародовать). Этим экспериментом он хотел доказать, что пуст;ты существуют не только в природе, но и в мысли. И доказал весьма успешно и достоверно, если верить его последователю Болу из Менды!
4. Бол из Менды в своей книге «О симпатиях и антипатиях в природе» приводит следующие изречения Демокрита Ослепленного:
«По дороге ко всему нужно притрагиваться».
«Закрой глаза и посмотри внимательно: вот все, что у тебя есть».
«Философия — это наука о картинках, которые мы наклеиваем на наши глаза».
«Очень странный мир».
«Самое удивительное аномальное явление, с которым мы встречаемся — этот мир».
«Нас окружает стена Мёбиуса».
«Глаза человеку даны, чтобы обманывать».
«Мы выглядим сквозь призму собственного несовершенства».
И свеженькое: «Мне этот Познанский сразу на рожу не понравился!»
Книга 13. Кожа Эпименида
1. Самый обильный источник изречений философов-дофалесиков предоставляет нам знаменитая кожа Эпименида, вся испещренная древними письменами, прочесть которые (да и то не все) удалось только теперь[4]. В различных теографических центрах существовало семь шкур Эпименида, содранных с него его учителями, однако до нашего времени сохранилась лишь одна, находящаяся в Философском Подвале, больше известном под названием Сократовская пещера.
2. Эпименид встречался со многими теографами-дофалесиками, причем из разных времен, как прошлых, так и будущих, и брал с них во время этих встреч автографы, которые записывались прямо на его тело острой иглой. Во время записи Эпименид не проронил ни одного стона. Кожу Эпименида называют также «изречениями философов-дофалесиков». Боль, сопровождавшая запись, позволила Эпимениду считать эти изречения своими собственными (хотя очевидно, что сам бы он не смог все это написать). Вот те надписи с его кожи, которые нам удалось переписать и расшифровать[5]:
Положа руку на четырехтомник Платона:
«клянусь говорить ложь,
только ложь, ничего кроме лжи».
(Их клятва)
Вещать истину – удел младенцев и идиотов. Муж в здравом уме должен быть мастером иных жанров…
Человек — безмерность всех вещей.
Про-Тагор
Все полно мышей.
(изречение, приписываемое коту Фалеса)
Человек! Будь бдителен! Держи бритву на пульсе!
(ученик Сенеки)
Социальный корень языка: человек заговорил от одиночества.
(лежачие философы)
Чтобы быть человеком, я ем человека.
канакский философ-христианин
Негеометры — сюда!
надпись у входа в один неизвестный сад
Не могу понять: почему всегда вокруг пары-тройки философов трутся один-два десятка геометров?
Энбэ Фурштадский «Сумма против козлов»
Этот мир кажется таким твердым для того, чтобы легче было цепляться. Раз здесь не за что зацепиться, то этого «здесь» — нет.
(Зенон Элейский в момент казни)
Послушать ваших журналистов, так окажется, что больше всего глупостей сказали “великие” и “древние”.
Никто из нас не хотел бы быть человеком.
«Смерть — бессмысленна и бесчеловечна, а я бы хотел видеть смерть с человеческим лицом».
Сократу ответили:
— С лицом убийцы?
Кто хочет стать бессмертным, должен хотеть быть съеденным людьми.
канакский философ - христианин
Невозможно одновременно здраво рассуждать и существовать.
(безотносительно к Декарту сказано)
Быть достаточно повернутым, чтобы не замечать сути вещей.
оппонент Декарта
Когда у Лже-Диогена спросили:
— Учитель, ты обещал назвать сущность всех вещей!, —
то он долго ломался, краснел, бледнел, наконец, отвернулся и грязно выругался.
Когда Александр разрубил гордиев узел, он заявил о себе как об ученике Диогена, а не Аристотеля.
«Что самое страшное?» — Ты сам.
Я остановился посреди этого мира, посмотрел по сторонам, и увидел все, что в нем есть, кроме себя.
Видеть свою спину может только горбун. Следовательно, человек — урод.
Распознав сон, мы научимся распознавать и действительность.
Демокрит Ослепленный
Создание стремится от Создателя.
Стэнон
Что такое человек? Может быть и вправду высокорожденное существо, под конец пути неизбежно оказывающееся куском грязи?
В строгом смысле слова человеку невозможно ни жить, ни умирать. Вот он ни того ни другого и не делает.
один из тезисов лаццарони
В человеке мир наконец обретает долгожданную смерть. Смерть — дар богов миру.
Трансцендентальный субъект подобен милиционеру-регулировщику: он стоит посреди дороги и говорит: “Здесь нельзя ходить! Здесь нельзя ходить!”
Бесподобное стремится к бесподобному.
Стэнон
Что есть истина? — спросили у цезаря.
— Когда 74% американцев считают, что необходимо убить какого-то араба на другом конце света, — ответил он.
«Идеальных людей не бывает». — А как же быть с американцами?
«Есть много на свете людей, друг Френсис, которые и не снились вашей социологии!»
(то, что сказал Шекспир Бэкону)
— Что самое ужасное для человека? — спросил Силен у Мидаса.
— Стать как все.
Грешу, ergo sum.
оппонент Декарта
Как мало лгут поэты!
Стэнон
«Все есть вода».
Служанка Фалеса, поливая огород
Люди, помните! Хозяин Ада думает так же как и вы!.
Орфей
Я не мыслю! Я существую!
оппонент Декарта
Продать душу и тело дьяволу теперь называется «хорошо устроиться в жизни».
«Как еще им доказать, что я тоже существую?!»
Травинка, проросшая сквозь двухдюймовый кирпич
Камни хотят стать богами, боги хотят быть камнями! Но почему именно человеческими руками?
Свободный скульптор Софроникс, отец Сократа
Алаверды Фридриху Ницше:
«Счастливые не пишут стихов!» Откуда же немецкая поэзия?
Я знаю, что знаю все.
Лже-Аристотель
Жертва без любви — убийство.
Человек — божественное домашнее животное.
Гераклит Просветленный
Убить стадо в себе трудно. В своем глазу не видно и бревна, зато в чужом видна каждая песчинка. Сделай благо хотя бы другому: убей в нем барана!
Стэнон
Человек — существо, абсолютно неспособное мыслить. Думает только обезьяна.
Анти-Дарвин
Человек произошел от обезьяны?… Это обезьяна произошла от человека!
Анти-Дарвин
Я давно не общался с философами и отвык от лжи.
(размышления во время выплаты жалования)
Не стесняйтесь метафизики, господа философы, не стесняйтесь метафизики.
Витгенштейн — Венскому кружку
Эй, любители истины! Кто вам сказал, что истина тоже желает вас?
Энбэ
Я могу понять, почему он так говорит, но вот почему он носит такой отвратительный галстук?..
Псевдо-Энбэ
Есть из нас кто-нибудь, о ком можно сказать: этот — далеко не дурак? Да почти о каждом!
Домашнее животное Бога
(сохранившийся в книге «Изречения философов-дофалесиков» фрагмент сочинения ксенофанова кота)
Весьма распростанено среди людей убеждение, что человек творит себе богов по своему образу и подобию. Однако на деле это является неправдой. Как и неправда то, что все полно богов, как сказал Фалес. Все полно мышей, как сказал мой знаменитый предшественник.
Человек, как и кошки — животное домашнее. Только он божественное домашнее животное.
Человек долго жил с Богом, и поэтому перенял многие Его привычки, не всегда понимая их смысл.
Также он окружил себя предметами, похожими на те, что были в употреблении у его Хозяина. Но для чего они и что они означают, ему неведомо.
Человек долго ходил на задних лапах перед Ним, выпрашивая лакомство, так что теперь он разучился ходить по-прежнему.
Свое жилище он строит похожим на то, в котором жил вместе с Богом.
Кстати, «жил» будет сказано не вполне справедливо. Он и теперь живет рядом с Богом, только не в Его доме, а в сарае, который он построил себе рядом с Его жилищем. Просто человек не видит теперь Бога. А не видит потому, что не смотрит на Него. Но это ничего не меняет.
Человек не замечает многих вещей просто потому, что они созданы не для него. Так и я, например, не вижу никакого смысла в этих радужных бумажках, которые люди передают друг другу, отбирают друг у друга, из-за которых они не разгибают спины всю жизнь, предают и убивают. Говоря честно, эти бумажки даже не существуют для меня, поскольку от их запаха меня воротит.
Также для меня не имеет никакого значения этот ящик, по которому движутся какие-то тени, в которые люди пристально всматриваются. Есть гораздо более интересные вещи, которые вижу я, и которых не видите вы. Вы об этом догадываетесь, и говорите, что кошка «видит дьявола».
Для Бога, с которым долго жили вы, не меньший интерес составлял узор облаков, движение волны, пена на берегу: это знаки, которые Ему говорят больше, чем вам — экран телевизора.
То же самое можно сказать и о звуках ваших музыкальных инструментов: и для меня и для Бога они — лишь шум, который мешает читать книгу мира (которая уж никак не написана на «языке математики»: скорее на языке запахов). В узоре на шерсти соседской кошки больше поэзии и знаний, чем в ваших библиотеках.
Справедливости ради следует заметить, что не все из людей не замечают Бога. Некоторые видят либо Его, либо Его следы. Таких называют безумными, ненормальными, святыми, лгунами. Ведь увидеть Бога можно только отвернувшись от человеческого: от нормы, разума, истины, мира. То есть: от денег, работы, власти, телевизора, театра.
Иногда следы Хозяина нельзя не заметить. Такие вещи называют святынями, чудом. Но человек учится смотреть на вещи или как на произошедшие «сами собой», или как на плоды человеческого искусства.
Человек на Земле — как муха на картине Полигнота, или голубь на голове Афродиты Праксителя.
Кто-то уже до меня сказал, что «человек — это обезьяна Бога». «Мартышка и очки» — именно эта басня одного из учеников Эзопа приходит на ум, когда смотришь, как человек носится со своей религией.
А ведь Бог ему сказал: Я — Пастух, ищу заблудших овец. Однако для чего пастуху овцы, спрашиваю я?
Да и для чего вообще держат домашних животных?
Чтобы у гусей мясо было более нежным, их сажают в мешок с орехами. Чтобы у молодых бычков мясо было упругим, но не жестким, их заставляют ходить. Может быть, и ваши душевные страдания, «вечные вопросы» — это Чьи-то гастрономические пристрастия? Может быть, прежде чем проглотить вашу душу, ее необходимо очистить и выдержать в определенных условиях? Ведь известно, что Кто-то не любит теплого!
*
В качестве Приложения в конце книги Эсхина-колбасника «О жизни, учениях и изречениях философов-дофалесиков» помещены:
1. Редчайшее издание Гомера под редакцией Платона (читать невозможно).
2. Рукопись поэмы Гераклита с пометками Сократа. В ней практически все вымарано (как становится ясным из сократовских пометок на полях — все то, что Сократ не понял), а сохранившиеся фрагменты ничем не отличаются от тех, что собрал Дильс.
II. Лже-Аристотель. «До-физика»[6]
Никто, и в первую очередь сам Теофраст, не верил в то, что Философ мог написать такую книгу. Поэтому, несмотря на полное сходство стиля, и даже почерка, приписать эту книгу к корпусу принадлежащих перу Стагирита не отважился даже Диоген Лаэртский. Предание сохранило лишь первые слова этой книги: «Очевидно, что все люди от природы стремятся к незнанию».
В пользу того, что Аристотель знал эту книгу, говорит и название его лекций: «Метафизика», то есть «То, что после физики» (ведь должно же сначала было быть «То, что до физики»!), и то, что Философ в самом начале их вступает в открытую полемику с этой книгой, начиная лекции словами: «Очевидно, что люди от природы стремятся к знанию» (Met. I, 1). Поэтому Лже-Аристотель признается нами более древним автором, чем сам Аристотель.
С другой стороны, ближайший учитель Аристотеля, известный всем Широкий, сообщает в своем 16-ом письме Дионисию, что существует по меньшей мере один трактат, под которым Аристотель собственной рукой подписался: «Псевдо-Аристотель»! Это так называемый трактат «О гордиевом узле и подобных ему псевдо-софизмах». Дело в том, что это единственный труд Философа, в котором он не смог дать ответ на поставленные в нем вопросы. Чтобы не терять своего лица, Аристотель и подписался «Псевдо-Аристотель». Не произошло ли чего-либо подобного и с «До-физикой»?
Лже-Аристотель хотел сказать, что изначально человек знает все, но он не желает об этом ничего знать. Ибо знание это таково, что лучше было бы им не обладать вовсе. Ничто…
III. Сфин Маллский. «Описание государства Масок»
Справка из: Deckel Z. Vorthalesiker. F.a.U., 6536. Bd 2. S.245[7]:
Сфин Маллский — древний и современный путешественник и писатель. Идеолог и один из самых ярких представителей т. наз. “натурального” (в отличие от “естественного”) направления в ново-этруской лит-ре, важнейшим из эстетических принципов которого является правило Кесса, выраженное формулой “книга должна быть дописана читателем”. (Напомним, что соответствующий принцип “естественной школы” — принцип “нечитания”, заключающийся в тезисе: «написанная книга не нуждается в чтении»). До нас дошли два основных произведения Сфина из Маллы — “Описание государства масок” и “Описание государства зеркал”[8].
1. Всем известно, какую роль играет маска в нашей культуре. Еще Лин в своем изысканном трактате «О природе хаоса» сказал: «маска – это то, что живет нашей жизнью». Еще он сказал: «никто и никогда не сможет доказать, живем ли мы». Происхождение маски многие связывают с божественным даром, и они, безусловно, правы. Но вот то, что люди способны сделать с этим даром, поразило меня.
2. Страна масок находится далеко на западе. И попал я в нее случайно, да это и неудивительно, потому что специально попасть туда нельзя. Естественные преграды делают путь в эту страну непроходимым, но я попал туда тем же самым способом, что и люди, населявшие ее. Я исследовал одну пещеру в западных горах, в которой уже спал Эпименид, заблудился в ней, и вот, уже распрощавшись с жизнью, заснул сном, похожим на смертный. Ко мне явился некто и сказал: «По своему желанию ты можешь умереть здесь или проснуться на поверхности того места, под которым сейчас находишься». Я выбрал второе, и пробудился в прекрасной солнечной долине, окруженной со всех сторон неприступными горами. В долине находилась удивительная страна.
3. Страна эта небольшая. Если стоять в самом центре долины, который одновременно и центр столицы этой страны, вокруг которой расположен десяток деревень, то видны все ее границы – непрерывная цепь гор. Так что видите, друзья мои, естественное устройство ее ничем не отличается от хорошо известных вам греческих полисов, разве что только тем, что путь в нее лежит не через море, а через сон. Но сон и море – одной природы, как сказал Лерокрит в своей «Географии». Вижу уже, что настало время перейти к делу более сложному, к описанию истории этой страны.
4. А история этой страны такова, что наиглавнейшее занятие, которому испокон веку предавались ее жители, было изготовление масок. Первые маски, как утверждают сами граждане этого государства (и в этом, конечно, нет никакого сомнения), были дарованы им богами. И изображали эти маски, по-видимому, самих богов.
5. Поэтому не удивительно, что первоначально маски использовались только для богослужений, которые здесь всегда были развиты в достаточной мере. Нет смысла перечислять, какие виды богослужений проводились в этой богобоязненной стране. И в Афинах вы бы не нашли столько культов и их рьяных исполнителей, как в этом городе! А для такого количества мистерий нужно и соответствующее количество масок! Каждая из них была прикреплена строго-настрого к определенному богу или герою, играла особую роль в ритуале, выполняла определенные действия, говорила подобающие слова, возносила молитвы, пела гимны, плясала танцы, как это и было предписано бессмертными.
6. И не удивительно, что такая важная роль маски вскоре была перенесена и на управление этим удивительным государством. Правитель вынужден был носить маску верховного бога, называвшегося здесь Бабочкой (об этом я достаточно написал в своей «Теографии»), соправители и чиновники — маски богов помладше, ремесленники — маски покровителей своих ремесел, а для простых крестьян и рабов были введены законом маски простых крестьян и рабов. Таким образом, гражданское положение каждого жителя страны было закреплено его государственной маской, которая должна была содержаться в образцовом порядке, чтобы случайно не был нарушен государственный строй.
7. Вначале, как повествуют местные хроники, которые, конечно, с трудом можно назвать хрониками (потому что письменности как таковой у этого народа до моего пришествия к ним не было; их заменяли ритуалы, исполняемые — одни раз в год, другие раз в два года, а иные и раз в 10 лет; такой порядок в некотором отношении лучше, чем письменные хроники, потому что при подобном отношении к делу уменьшается возможность ошибки при переписывании; исключаются также вольные домыслы переписчика, как это доказывал Демокрит в «Среднем мирострое»), так вот, вначале, как говорят местные ритуалы, маски одевались только во время ежегодных праздников, это были маски sacra. Другой тип масок, sancta, носились во время ежедневных обрядов, которые исполнялись четырежды за день. Ведь и вправду, помимо праздничного, у человека четыре обыденных лица. Именно эти маски и использовались первоначально для исполнения государственной службы.
8. Постепенно и в повседневную жизнь маскоградцев стала вкрадываться маска. Произошло это, рассказывают, по той причине, что жители этой страны стали забывать, как выглядит лицо того или иного человека, поскольку публичная его жизнь почти целиком проходила под маской. По этой же причине здешние люди разучились делать маску из своего собственного лица, так как они разучились со временем выражать свои мысли и эмоции мимикой. Они разучились лгать, и из-за этого в городе начались беспорядки. Если кто-то кому-либо не нравился, то и лицо этого человека при встрече с предметом своей ненависти искажалось злобой, и он ничего не мог с этим поделать! И если кто вдруг воспылал тайной страстью, допустим, к жене соседа, то тоже не мог этого скрыть, и над ним смеялась вся округа. Так рушились и семьи и все государство, и покой в стране наступал лишь во время празднеств, когда каждый был обязан надеть на свое лицо маску.
9. Чтобы покончить со смутами и беспорядками, правителем этого полиса был обнародован указ «никогда никому и ни при каких обстоятельствах не снимать специальную публичную маску». Маски, созданные для этих целей, были поскромнее ритуальных, но зато несли на себе гораздо больше знаков и символов, необходимых для мирного общежития. Маской было сказано, кто ты, какого ты роду, какую должность занимаешь, чей ты сын, кто твоя жена, сколько у тебя рабов, кому ты подчиняешься, каким ремеслом занят, сколько у тебя имущества и еще многое другое, что мы, «люди с голыми головами», как называют нас мифы масочников, определяем по лицу человека.
10. Еще позже жители этой страны поняли, что не только лицо, но и язык человеческий не в силах высказать полностью и в нужной мере то, что один человек должен поведать другому, и они стали изобретать маски на прочие случаи жизни: появились маски для празднования новорождений, свадеб, похорон; маски, выражающие горе и радость, страдание и печаль, усталость, любовное желание и нежелание, общительность и замкнутость, голод и довольство, но только в большей степени и с иной силою, нежели простое человеческое лицо. У каждого приличного человека имелся целый арсенал масок, некоторую часть которого тот вынужден был носить с собой, чтобы с их помощью общаться с согражданами.
11. Именно в эту эпоху здесь достигло своего наивысшего развития искусство масок. Маски становились все изощреннее и изысканнее, а лицами люди совсем прекратили пользоваться. Появляться в обществе без маски сначала было запрещено, а затем и просто неприлично. Следует сказать также, что специальные маски были введены и для преступников, которые выражали суть их преступления: воровство, насилие, убийство. Также была введена особая маска для преступников, все преступление которых заключалось в том, что те обнажали свое лицо, вызывая тем самым, наверное, самую огромную неприязнь у своих соотечественников. Ведь лицо без маски стало символом наигнуснейшего антиобщественного поведения: не иметь маски – все равно, что не иметь ни лица, ни имени. А мне ли вам объяснять, как опасен человек без имени? Но еще ужаснее — человек без лица.
12. Вот в такие-то преступники попал и я, хотя никто из тех, кто меня знает, не скажет, что мое лицо слишком уж невыразительно. По крайней мере, оно было полно изумления, когда я вошел в столицу Масок. Но об этом позже, а пока я обязан поведать, чего достигло искусство изготовления масок в этой удивительной стране.
13. Масок у местного жителя должно было быть столько, сколько требовало его общественное положение. У наиболее важных и зажиточных граждан было в доме даже отдельное помещение для масок. Но и у последнего раба было пять-шесть личин, без которых он не мог сделать ни шагу. Во время парадного выхода слуги несли впереди таких знатных граждан несколько коробов с масками. Количество коробов выражало степень почтительности Маски (понятно, что слово «человек» вышло из употребления в местном языке, его заменило слово «маска»). Через каждые сто шагов слуги останавливались и меняли на господине маску в соответствии с правилами церемониала, а затем перелицовывались (еще один местный термин) сами. Чтобы во время перелицовывания случайно не обнаружить «голое лицо», на голову все надевали черный мешок с прорезями для глаз, т. наз. «подмасочник». А один раз в году сам Правитель Масок выходил на центральную площадь и в течение нескольких дней демонстрировал подданным свои маски. Этим он выражал поочередно и хвалу богам, и мольбу о мире, и безграничную власть, и любовь к отечеству, закону и порядку, и ненависть к преступникам и врагам, и еще многое другое, что должен демонстрировать правитель.
14. Вскоре, как я уже сказал, маски стали заменять гражданам этой страны человеческий язык. Ибо чем язык масок хуже языка звуков? Ничем. Даже несравненно лучше. Он более соответствует тому идеалу языка, о котором мечтают наши геометры. Ибо язык масок обладает одним наиважнейшим качеством, которого требуют ученые мужи для своей геометрии: однозначного соотношения знака и означаемого. Аристотель сокрушался, что «Сократ по сущности» — совсем не то же самое, что «Сократ сидящий». На языке масок как раз нельзя быть сидящим, а можно только «по сущности». В маске ты не можешь совершить ничего, что бы не соответствовало ее сущности. Лишь надев маску «я» навсегда равно «я» (причем любому «я»). Это мне объяснили местные метафизики, которые по совместительству служат полицейскими (быть может, наоборот: первоначально они были полицейскими, но по мере углубления в свою службу становились философами).
15. Необходимость иметь огромное количество масок привела в итоге к «коммуникационному кризису», как выразился один подобный метафизик. Ведь для того, чтобы сказать нечто, требовалась специальная маска. Общение происходило таким образом, что одно лицо, точнее, одна маска, вставала перед другой маской и надевала новую маску, в которой заключался вопрос. Другая маска должна была сменить свою маску на ту, которая давала бы ответ на этот вопрос. Но каким образом задать вопрос, а тем более дать ответ, если ты недостаточно сановит, чтобы иметь подобающую маску? Так маска стала причиной неравенства. Ведь ты просто не мог приблизиться к царю со своей жалобой, если у тебя не было средств или заслуг перед отечеством, которые даровали бы тебе шанс быть — даже не услышанным, а увиденным!
16. Это послужило причиной народных волнений, закончившихся тем, что самые униженные слои однажды сняли с себя маски, и миру представилось ужасное зрелище! Всем показалось, что ад сошел на землю! Ибо не было ничего отвратительнее, чем люди без лиц! За долгие годы темноты та часть головы, на которой у нас лицо, у жителей этой страны стала иссиня-белой. К тому же лица, а точнее, передние части их черепов, никогда не умывались, были покрыты прыщами, изъедены насекомыми, но, что самое ужасное, они ничего не выражали! Все мышцы лица, кроме тех, что выполняли функцию жевания, выродились. Всех участников такого восстания, конечно, уничтожили, как диких зверей (а они выглядели хуже, чем звери, утверждали очевидцы), но, чтобы избежать повторения подобного в последующем, меры пришлось принять.
17. И меры, нужно сказать, удивительные по своей проницательности!
18. Одна часть мер была направлена на усовершенствование самой маски, а вторая — на демократизацию института маски. Маски становились все более универсальными, что стало возможным благодаря возрастающему умению здешних мастеров и обилию природных богатств, как то: минералов, используемых для изготовления масок, и растений, содержащих красящие вещества. Сначала маски «научились» открывать глаза и рты, чтобы выразить нужную мысль. Вся конструкция приводилась в движение с помощью веревочек, соединяющих механизм с внутренней стороны маски с пальцами левой руки. Я видел такие старинные маски в местном музее. Уже одно это сократило количество необходимых для повседневной жизни масок в десятки раз!
19. После механиков за дело взялись художники. Они решали вопрос с символами, которые обычно наносились на различные маски. Художники смогли нанести все используемые в масках символы на одну маску! Они смогли добиться такого визуального эффекта, что, в зависимости от света и тени, которые создавались с помощью механических элементов маски (например, «носа», «бровей», «щек», «ушей», «рогов», «бивней», «шипов» и пр.), часть символов становилась незаметной (или малозаметной), а другая часть напротив, становилась наиболее явной. Стало возможным на одной маске делать великое множество комбинаций символов или сообщений. И это была настоящая семиотическая революция, над которой потрудились и местные философы, о которых я уже немного рассказывал. Ведь нужно было произвести стандартизацию этих символов, и не в ущерб однозначности! Символ стал менять значение в зависимости от наличия других символов. У местных семиологов комплекс таких символов получил название «контекст». Впрочем, как раз однозначность они и проглядели, но об этом не теперь.
20. Другая часть мер, как уже говорилось выше, касалась института маски. Каким-то образом люди вдруг поняли, что масками можно меняться! Нельзя сказать, что это было сделано декларативно, но и нельзя полагать, что это произошло «само собой», без участия власти! Ведь и вправду, неважно, кто ты, важно, какая на тебе маска! Сначала, видимо, один раб надел маску хозяина, а хозяин, за неимением других масок, надел маску раба. И, как ни странно, ничего не произошло! Только, разве, раб в этот день был бит несколько крепче, чем следовало… Но никакой смуты! На следующий день все встало на свои места. Раб работал с прежним усердием, а хозяин лишь усилил бдительность за такой важной вещью, как маска.
21. Когда же через какое-то время этот же хозяин вдруг заметил, что в его доме назревает кризис между ним и его старшим сыном по некоторым имущественным вопросам, он сам подложил сыну свою маску, а одел — сыновнюю. Так сын, пробыв один день в шкуре (а точнее — в лице) отца, самолично столкнувшись со всеми трудностями управления имением, на следующий день прекратил свои необоснованные, как он убедился, притязания.
22. Каким-то образом весть о возможности подобного использования масок распространилась по всему государству, и в стране произошло событие, которое получило название Великое Смешение Масок. Хотя название в корне неправильное, потому что маски как раз и не смешивались! Маски всегда оставались на собственных местах! Маску нельзя «свергнуть». (Ее нельзя даже сорвать.) Смешались только те, кто был под маской, но ведь с точки зрения страны неважно, кто именно носит ту или иную маску. Важно, что ее кто-то должен носить. Ничем народ этой страны не занимался с таким удовольствием, как переменой масок! Менялись все со всеми (но всегда тайно): рабы с хозяевами, дети с родителями, подчиненные с начальниками, разбойники со стражей, учителя с учениками. Никаких правил обмена не существовало, поэтому менялись спонтанно, в любое время и на любое время, выполняя одно единственное правило: никогда не оставаться без маски.
23. Смешение достигло таких пределов, за которыми уже было невозможным восстановить, кто, когда и кем был. Если до этого события под масками еще оставались личности, персоны (смешно, право, употреблять это слово как противоположное слову «маска»), то теперь уже никто не был равен «самому себе», как сказал бы Псевдо-Гегель. Под внешне спокойной, размеренной, до мелочей регламентированной жизнью бурлил хаос! Но он никому не мешал, более того, был желанен! Каждый хотел побыть каждым. (В связи с этим здесь развилась неплохая и оригинальная метафизика, центральной категорией которой было не «бытие», как у эллинов, а «побытие». Две основные школы решали такие вопросы: кто же в итоге побывал в моей маске? может ли маска быть «моей»? кто на деле бывает — я или маска? что значит побывать? «на деле — это где?», и т.п. Метафизики делились на реалистов и мистиков. Реалисты утверждали, что реальным быванием обладает лишь маска, мистики все-таки догадывались, что то, что под маской, реальнее, но не могли привести в подтверждение своих мыслей никаких сколь-нибудь разумных доводов.)
24. В эту удивительную эпоху я и попал в страну Масок. Стража у ворот привела меня к правителю, который сходу обвинил меня в том, что я сорвал с себя маску. Я попытался убедить его, что это невозможно, но мой вид был так противен и правителю и всем моим стражникам, что меня осудили на казнь и отправили в темницу дожидаться смерти.
25. Случилось так, что именно в эту ночь произошло очередное смешение масок, и на следующий день я предстал перед правителем, который (как мне казалось) совершенно не помнил вчерашнего допроса. Этот правитель (к таким выводам я пришел, размышляя самостоятельно) когда-то, очень давно, бывал мастером масок. И его заинтересовала конструкция моего лица, которое он посчитал просто-напросто более совершенной моделью маски. Он заставлял меня делать различные ужимки: выпучивать глаза, надувать щеки, скалить зубы. Поскольку у меня все это получалось неплохо (а я часто лицедействовал у себя на родине), он собрал мастеров и приказал изготовить себе точно такую же маску, как у меня.
26. К чести этих мастеров следует сказать, что у них хватило ума не содрать кожу с моего лица, хотя такие предложения и звучали. Трудная задача, которую поставил перед мастерами правитель государства Масок, была, наконец, решена одним из них. Но это событие и погубило самое главное основание этой страны: внешний порядок. Ибо существовать с внутренним беспорядком оказалось значительно проще, чем без порядка внешнего (простите за каламбур[9]). А случилось следующее непредвиденное событие:
27. Подобным образом созданная маска как бы прилипала к коже передней стороны черепа человека и управлялась уже не веревочками, а с помощью непосредственной воли подмасочника (еще так называли местные жители самих себя, метонимически сочленяя предмет гардероба, который выполнял у них ту же функцию, что у нас выполняет нижнее белье, и того, кто этим предметом обладает). Подобным способом созданная маска должна была функционировать в знаковой системе, созданной для масок старого типа, о которой мы уже рассказывали выше. Здесь и вмешалась злая воля случая. Как мы пытались объяснить, местные философы-полицейские были вынуждены внести в эту знаковую систему новый принцип, который оказался роковым для всей страны — принцип неоднозначности. Один и тот же знак, в зависимости от контекста, теперь мог означать разные вещи, и иногда прямо противоположные. Впервые это случилось непроизвольно. Маска, которая только что заняла место правителя, по ошибке, создавая мину всевластия (для чего нужно было очень сильно надуть щеки), издала неприличный звук. А нужно сказать, что подобный звук вообще несовместим с маской правителя. Таким образом в стране масок зародились ужас и смерть для любой логики — смех. Внешний порядок оказался смешным[10].
III. Парменид Доподлинный. 2 часть «Природоведения», под названием «Книга небытия»
Справка из: Deckel Z. Vorthalesiker. F.a.U., 6536. Bd 1. S. 859bis:
Первая часть поэмы Парменида Принуждаемого «О природе» называлась «Физиология» («Природоведение»), и о ней сказано достаточно у других авторов. Повторять эту бессмыслицу мы не имеем права. Здесь мы приводим подстрочный и потому прозаический перевод второй части этой поэмы, называемый «Духоведение», или «Пневмология». Архелай Физик в книге «О вещах своеобразных» пишет о ней: «всем известны слова этого безмолвствующего мужа “быть и мыслить – одно и то же”. Во второй же части он вполне осознанно заявляет “быть и мыслить – [совсем] не одно и то же”». И с этим трудно не согласиться. Аристотель в предисловии к утраченной книге «О баснословных животных» писал, что именно в этой части Парменид недвусмысленно изрек, что «все существующие вещи существуют одинаково, а все несуществующие не существуют по-разному». Читавшие рассказывают, что в этой части поэмы Парменид весьма обоснованно доказывает, что путь разума никогда не сможет сравняться в истинности с путем мнения. А ведь богиня Правды ему не раз намекала: «две головы хуже, чем одна»! Еще одно сообщение. Наивысший образец пути человеческих мнений и представлен в найденном нами фрагменте.
1. «…как пыльца отражается в небе, когда Невский встал колом и застрял поперек горла ночи. “Встряска мозгов” – так называлась религия, но мы никому не молились, а только икали и слушали рокот заката раскаленными, как сами боги, ушами. Взгляды метались, как иней, седые и, как длинногривые стержни, мяли луга еще не скошенной глины. Видимо, Гегель был прав, и своей простотой выпил землю, как выпивают стакан травы жадные-жадные души: на одного.
2. Так прошло Воскресенье: снег очернил нас всех, и стали багряными ноги, которыми мы летали не оставляя следов под безгрешной землей. И кто-то, с шестью указательными пальцами в каждом глазу, указав на одного из нас, сказал: “вот – не человек”. А что я мог сделать?
3. Когда растаяло Солнце от нашего холода, и мрак ослепил нам глаза, вылился на песок кувшин моих слез, которые ангел так и не смог собрать, в том кулаке, что ты сжал так плотно, как будто это были веки, лопнуло яйцо, и мир так и не был рожден. Но жалеть было некому.
4. Мудрость мира прошла, протоптав межи, разрезавшие времена насквозь. Мой лоб был скован цепью логики, которой не было начала, а из концов был завязан узел – то ли на галстуке, то ли на петле; знаю одно: табуретку ставить было не на что.
5. Выйдя из преисподней, я оказался дома, но хотел другого. На залитом солнцем листе бумаги горели буквы, которые нельзя было прочесть: огонь выедал запятые, а край мира отогнулся, и оголилось первое слово, такое же неприличное, как и его автор. Выстроились надгробные камни в живую изгородь: это были лица, лица, лица без ртов, ушей и глаз. Они знали все. ‹…›
13. Какой-то жуткий бог, то ли недоделанный, то ли переделанный, описывать которого — портить бумагу, подрезал нам ногти, которыми мы летали — мы их подрезаем с той поры себе сами — которыми мы рыли нашу землю, так и не вырыв свои могилы, наши стальные крылья, наши штыковые лопаты, разрезавшие воздух, делившие небо на одного, как алкоголики, разрывающие добычу, рвущие богов на клочки, как священники, и пьющие иссохшуюся влагу, эту заржавевшую кровь, доящие вымя священного быка, и омытые кровавым снегом, осыпавшимся листопадом с земли и похоронившем под собой райский сад, который не успели опрыскать от ржи;
14.1. где теперь те адские кущи, под которыми нам не отдохнуть от сна молитв, от подвигов нарекания, от предательской любви, шелеста крыльев, говора перьев, звона поздравлений, бессильных криков: “да будет”;
14.2. чем обязаны остальные, если несколько людей больны небом? Зато они здоровы в земле.
15. Несколько вещей, недоступных пониманию, достаточно, чтобы мир был сотворен; мы не смогли их найти. Как и не смогли найти ни одной понятной вещи, кроме собственных снов.
16. Когда я вышел из лесу, миновал полдень, но звезды не спешили покидать землю. Кипарисами горело предзакатное небо любви, нищие музыканты играли музыку моей души, и в их изношенные о наши глаза лица летели медяки нашего восхищения, внося в звуки ионийского лада звон приятной, как утро, боли.
17. Кто-то сказал: “хватит”, и, закатав рукава на мундире, присыпал солью вот-вот готовые взойти побеги, но эта соль не стала п;том, с которого мог бы начаться первый день свободы. Яблоки не росли, и нас не за что было изгонять из сада. Пришлось возвращаться в красную глину.
18.1. Но кто-то должен был задавать неразрешимые вопросы, тем более что ответы уже вертелись под языком, исковерканные синтаксисом и пунктуацией. Я взял на себя это удовольствие, и спросил: “что будет в конце?”
18.2. Вдруг из Этны вышел мудрец, и заговорил стихами, но мы лишь смеялись над его расплавленными медными сандалиями, ведь он не знал, что такое рифма. В конце концов, не все ли равно, чем кончится то, что еще не имело начала?
19. Не лучше с нами обошелся и круглый идиот, которому мы заслоняли солнце: от собственной абсурдности он частенько бегал ночью с погашенным фонарем, пытаясь найти не-человека. И падал, как и все его предшественники и последователи, в яму.
20. Служанка этой глупой философии уже давно перестала подавать ей руку, и когда мы взялись за лопаты, из-под земли еще долго доносились обрывки охватывающих мироздание фраз. По рот в земле она кричала: все есть вода...
21. Но ночи Кабирии вновь растаяли, и фалларихский бык запел свою утреннюю песнь зари новой религии. С Колизея сняли настил, и миру предстал ад, в котором он жил, и из которого рос, как цветок из гниющего под солнцем навоза.
22. Что делать? Надо бы что-то попроще, но благодарите уж за то, что хоть на каком-то языке. Довольствуйтесь Анаксагором с его панспермией, хотя бывали вещи и похуже.
B. Подсмотренное
I. Надписи светом на подвальной стене*
НАДПИСИ ДЛЯ ТЕХ, КТО НЕ ПОНИМАЕТ
РАЗЪЯСНЕНИЯ ТЕМ, КТО ПОНЯЛ
Человек подобен холодильнику: сколько его не открывай, лампочка уже горит.
Учитель подошел к Ученику с какой-то очень глубокой мыслью:
— Я вот что хочу сказать… — начал он.
Но Ученик грубо перебил его:
— Я знаю, что ты хочешь сказать! Ты хочешь сказать: «Я»! И как можно громче.
Если кто-то скажет: «что?» — значит, время отверзло своды. Если что-то скажет: «кто?» — даже вещи хотят Его знать. Но когда же настанет время?
Великий Выгрус и По сидели в келье Ученика и смотрели, как вода лилась на Его тело. Выгрус видел, что вода очищает тело, а По — что тело очищает воду. Ученик же хотел научить их обоих молчать только тогда, когда есть что сказать.
У этого Подвала (мира) нет конца. Как же нам его уничтожить?
Когда Выгрус в третий год молчания услышал этот стих, он горько засмеялся. Старец Прат сказал ему: «Первый Патриарх сказал: “Крысы поедают кошек”. Подвал — крыса. Но и мы не кошки».
Когда ты услышишь, как переговариваются мокрицы, знай, что до конца дольше, чем было.
Еще старец Прат сказал: «Понимать не больше отвалившегося куска штукатурки — вот смысл открытых глаз обитателя подвала».
Смерть бежит от нас — почему?: — облако воды поднимается над городом, но нет в нем душ, живущих в подвалах. И если я крикну в эту ткущуюся из нашего дыхания вечную темноту, — даже эхо не удостоит меня ответом. «Двери открываются — двери закрываются: осторожно, это геометры!» Но ведь это же все прописные истины.
«Что самое главное?» — спросили у Мара. Он ответил: «Слово, понятное лишь после третьей затяжки».
Выходец из не-темного мира, ты еще ничего не знаешь. Откуда тебе знать, что значит «знать»? Учись по движеньям губ узнавать бессвязность всех суждений. Но если ты все еще что-нибудь понимаешь, я натравлю на тебя следующую притчу:
«Убить единым махом младенца — признак святости и путь к спасению. Многие ли способны покинуть Подвал? Все».
Единственный путь наш запутан нашими ногами. Куда ведут все коридоры этого Подвала? Если ты еще способен спрашивать о пути и о конце пути — ты еще даже не собрался в дорогу. Капающая сверху и просачивающаяся снизу вода смывает твои следы. Попробуй теперь доказать мне, что ты – существуешь!
Учитель сказал Маре: «Если ты говоришь, что ничего не знаешь, как же ты после этого все-таки продолжаешь утверждать, что ничего не знаешь?» Мара ответил: «Когда я жил наверху, я тоже был Аристотелем. Если ты ищешь логику — зачем тебе я?»
Вы, живущие между канализационных труб, как вы дошли до вопроса «что есть все»? C чего вы взяли, что «все» есть? Кто надоумил вас спросить «что есть я»? С чего вы взяли, что я есть «что»? Когда подземные воды сливаются с надземными, выживал ли кто-нибудь в этих подвалах? И, однако, вы вновь нарождались. Вечны лишь надписи на этих стенах. А вы? Откуда? К чему?
Учителя обратились к Зоту за разъяснением этой надписи. Зот ответил: «Кого вы спрашиваете?»
Еще учителя спросили у Зота: «Что есть я»? «Выход из Подвала», — ответил Зот. Спросить, что есть Подвал, учителя не осмелились.
Посвященные в седьмую комнату, внимайте — выход не в восьмой! Но там есть нечто, о чем никто не скажет, что оно есть. Оно встает и не движется, ест и не насыщается, оно беззвучно настолько, что лопаются перепонки, оно не тьма, но слепит так, что вы уже не видите и темноты. Нельзя увидеть его и не умереть. Но и нельзя умереть, не увидев его. Куда уходят мертвые — знает только оно.
Умирая, Прат сказал: «Я уже три дня не вижу темноты. Что сейчас передо мной — нельзя передать. Частица тьмы, заключенная в каждой вещи, отсутствует в том, что находится в Восьмой Комнате. Значит — оно не вещь. Там ничего нет. Мои глаза лопнули от взгляда на ничто, и во мне теперь — его частица». «Ученик, ты умираешь?» — спросили учителя. «Не думаю, — ответил Прат. — Просто тьма покидает меня». «А что вместо нее?» — спросили ожившего умирающие. «Тьма, по сравнению с которой наша темнота — свет» — ответил Прат.
Там — необъятный мир, о котором нечего сказать, потому что он не видим глазами. Такое объяснение никому не нравится, потому что оно правильное. Свет уничтожает глаз.
Это — поверхность земли. Она испещрена норами. Кто-то из своей норы выскакивает подобно пробке из бутылки с перебродившим вином, кто-то с трудом продирается, скованный собственным несовершенством, кто-то цепляется за края и не желает вылезать. Это означает боль. Им можно помочь, но тогда боль усилится.
Бин, второй великий Ученик, говорил, что можно ничему не учиться, ибо рожденные впотьмах познают не разумом, а своей жизнью. Жизнь, как и познание, измеряется годами. Познает муж возрастом. Чем познают женщины, он не стал называть.
Сперва муж думает, что мир вращается вокруг него. Это детство.
Затем он ждет, когда свершится чудо и ему дастся удача. Это юность.
Потом он осознает, что чудо не свершится никогда. Это зрелость. Если же чудо свершается — значит, он не достиг зрелости и умер молодым. Это его удача.
Затем он видит, что на самом деле находится в глубоком колодце, а не посреди мира, который вращался вокруг него. Но муж продолжает в него падать, потому что догадывается, что он куда-то ведет.
Затем он замечает свет на дне колодца. Благо – чтобы этот путь был как можно длиннее, чтобы узнать по пути, что он ведет именно к тому свету, который ему был нужен.
На этом возможности познания заканчиваются. Вместе с жизнью.
Мир — это Знак. Все вещи — знаки.
Эй, почему из нас ни один не умеет читать?
Вселенная, которую создал Игрок, разбивается о собственные правила. Законы нарушены еще до того, как установлены. Откуда нам известна темнота? Если мы когда-либо ответим еще и на этот вопрос — мы проиграем и эту Игру.
«Что есть жизнь?» – спросил учитель Мару. «Бессмысленный вопрос» — ответил тот.
II. Из книги «Божественное, слишком божественное»
«богам должно держаться подальше от человека».
Феодор Безбожник по прозвищу Бог
Бог потел, когда делал мир. Из Его пота налились моря.
Когда Он увидел, что Он сделал, из Его слез стали океаны.
Бог стал историей. И она стала страшной.
«…потом была боль. Нестерпимая боль, боль, от которой умирают. Затем я увидел, как ангел вынул из моей груди комок грязи.
— Смотри, — сказал он. — Это — ты. И больше этого не будет. И бросил грязь в огонь».
«Моё!» — рычал бог забирая душу и бросая ее в огонь.
Разверзлась земля, и увидел я ад и в нем множество душ, ведомых на плаху. Они вопили: “За что? Ведь мы ничего не сделали!” Но среди них было несколько, которые молчали, скорбные и гордые. Они знали — за что: за то, что они ничего не сделали.
«Когда настал наконец последний миг, собрал Бог богов и ангелов, и сказал:
— Вот, настал и наш черед. Одно мгновение отделяет нас от смерти. Идите во все концы мира, ищите, и может, вы обретете бессмертие.
Как лучи Солнца рванулось небесное воинство во все концы вселенной; весь мир был вечен, кроме них, и никто и ничто не желало отдать им свое единственное. Тогда возопили они к небу, ибо и их последний миг уже истекал.
И услышал их вопль человек, почерневший от одиночества и бессмертия, и позвал их, ибо удивился, что кто-то еще способен рыдать.
— Вот мы. — сказали боги. — Мы плачем, потому что должны умереть. Никто не в силах дать нам бессмертие.
— А я на что? — ответил человек. — Я могу вам отдать его. Но с одним условием: за это вы отдадите мне свою смерть.
И глупые боги сразу же согласились — у них не было даже мгновения на раздумье. А человек принял жестокий дар и бережно спрятал у себя в груди.
С тех пор боги, почерневшие от одиночества и бессмертия, пытаются вырвать у человека то, что по праву принадлежало когда-то только им. Но чтобы забрать этот божественный дар, нужно забрать у человека и жизнь. А вместе с человеком умирает и его смерть».
«Я был в храме, и встал, как все, в очередь за Богом.
— Дайте мне мяса и крови, — потребовал я у жреца.
Но тот сказал мне:
— Бог весь кончился. Его съели. Но не отчаивайся: за это ты никогда не будешь сыт».
«Ко мне подошла старушка, держащая в руке какой-то предмет.
— Ты ищешь Бога? — спросила она. — Посмотри сюда!
И она протянула вперед руку, остановив ее у моего лица. В ней было зеркало».
«Вот, появился человек, открыл глаза, и ничего не увидел. Стоял он, пока не раздался голос из-за спины, и не сказал:
«Смотри: это — Солнце, а это — Луна, а это — звезды».
И увидел это человек.
«Это — земля, а это — небо. Это — поле, это — горы. Это — трава, а это — деревья. Это — моря, а это — реки. Это — звери, это — птицы, а вот: — люди».
Все увидел человек, посмотрел во все стороны, сделал полный круг, и не увидел лишь двух вещей, которые только и хотел увидеть: себя и Того, Кто говорил с ним».
«Некто шел своею жизнью, и единственным существом, которое он встретил на пути, оказался человек. За плечами он нес большой мешок и шел, ссутулившись, навстречу.
— Что у тебя там? — спросил некто человека.
— Бог. — Ответил тот.
— Почему ты Его не бросишь?
— Не могу. Ведь это мой горб.
— А-а, — понял некто. — Так ты таким и родился!
— Посмотри на себя! — посоветовал ему горбун.
— Некогда, — ответил тот. — Мне в другую сторону.
— Куда же? — спросил человек в последний раз.
— Умирать. Идем вместе, будет интересно».
«Пришел человек к Богу и сказал:
— Сделай мне бога.
Пристально посмотрел Творец на человека, затем взял в руки глину и сказал:
— Замри!»
« — Перекрути и поставь сначала, — приказал Бог одному из Архангелов. — Мне понравилось, как он умирает. Хочу посмотреть еще раз».
«— Мне нужны самые лучшие, — сказал Бог.
— Ясно, — ответил ангел смерти».
«— Сделайте меня правителем вашим, и придите, и дам вам то, что пожелаете, — сказал некто.
— Что ты можешь дать нам? Мы люди не бедные, и у нас все есть, и мы ни в чем не нуждаемся. Разве что… дай нам закон.
— Закон?.. Ну что ж, вы сами просили. Эй, палач, иди сюда, здесь много работы…»
У всех у нас с Богом самые интимнейшие отношения. Мы уверены, что никто нас так не понимает, как Он. Он с легкостью простит нам и оправдает самые немыслимые наши выходки и грехи. Да собственно «у нас» и «грехов»-то нет, так, «он первый сказал», «он сам виноват», «другой бы поступил с ним еще хуже» — таков наш категорический императив. Куда нам без Него! Чьими тогда избранниками мы стали бы?
Не то чтобы Бог против человека. Просто, когда уж человек совсем надоедает Ему своим зудением, когда слишком близко подлетает к Нему…
— Зачем Ты убиваешь людей?
— Чтобы они наконец научились прощать и забывать…
«Я уже стал жалеть, что умер за вас. Вам бы было лучше, если бы вы жили по вашим законам. Перестаньте наступать на ноги друг другу!»
Легко сказать: «возлюби ближнего!» Сам-то пробовал?
С моралью и друг с другом мы действительно как-нибудь разберемся, но вот как быть с Богом? Один уже пытался Его убить, не взяв в расчет, что Тот бессмертен. Может, хватит бить Его по щекам? Он может и разозлиться!
Ересь.
1. Даже вечные муки нужно еще заслужить.
2. Бесконечное перевоплощение возможно. Но нужно еще найти путь к нему.
3. Чтобы в будущей жизни получить существование хотя бы муравья — нужно много трудиться в этой.
4. Вечное небытие — вот что ждет нас на самом деле. Но и его возможно избежать.
— А что делать с этим, как его…
— С художником?
— Да, с художником, — отвечал бог «так себе» — главному.
— С художником то же, что и с поэтами. Помучай немного, и — сюда.
«— Поистине, — сказал ангел смерти, — если бы не я, вы бы давно сели богам на шею.
Еще он сказал:
— Даже лучшие из вас не сделали того, на что способны. Поистине, если бы не я, они бы не сделали даже этого.
Еще он произнес:
— Если я оставлю вас в покое, от вас не будет оставаться ничего, кроме говна*. Поистине, моя заслуга в том, что и от вас останется что-то, на что достойно взглянуть и богам».
«Открылись очи мои, и узрел я Господа.
Поистине, весь побитый и израненный предстал Он предо мной, еле-еле живой.
— Кто так Тебя? – спросил я его.
— Ты! — грубо ответил Он».
Теография наконец-то ответила на извечный вопрос: почему никто не возвращался с “того света”? Таковы уж тамошние законы гостеприимства…
В пустыне встретили мы человека, который истово молил Бога, чтобы Тот лишил его имени.
— А как зовут тебя? – спросил я этого человека. – Кто ты, чтобы тревожить Творца из-за пустых звуков?
Отшельник назвался. Спутники мои в страхе покинули святое и проклятое место. Мне же осталось только присвистнуть и сказать:
— С таким именем нужно что-то делать…
Кто вам сказал, что нас прогнали из рая? Просто надоело слушать каждый день издевательство:
— «Адам!», «Адам!» («Прах!», «Прах!»).
Фридрих, где ты видел людей, желающих стать добрее? Может, в Германии?
III. Божественная арифметика
Я видел Его. Может, это был Творец, а может — сатана, а может — всемирный закон. Но Он точно был старым евреем-ростовщиком, отсчитывающим мерно и монотонно: «око за око, зуб за зуб». И я слышал звук костяшки, отсчитывающей за то, что я рассказал об этом.
Есть ученые, которые сомневаются даже не в том, что Бог жил, а в том, что Он умер… Что Он подозрительно быстро умер! Что же тогда удивительного в том, что Он вдруг и воскрес?
Хитрость мира в том, что Бога пока еще нет… Но разве это имеет какое-то значение sub specie aeternitatis?
И видел я на главном рынке небесного града толпу ангелов. Они возмущенно роптали:
— Две вечности все было в порядке! Потом откуда-то взялись эти люди и начали двигать ангелов!
«— Ну как, хорошо было жить? — спросил Бог.
— Да, — сытно икнул человек.
— Настала пора расплачиваться, — сказал Он.
— Сколько? — потянулся человек к кошельку.
— Полцены: одна смерть».
Еще видел я дьявола, торгующегося на рынке. «Покупаю смерть! — кричал он. — Даю двух душ!»
Все помнят, как Ермолай Варвар сулил дьяволу собственную душу, если тот сумеет разъяснить ему, что значит «энтелехия». Но не всяк знает, как весь ад потом намучался с этой душой!
Мир пора менять. Этот уже ни на что не годен.
публикация А. Положенцева
* Тексты, напечатанные шрифтом Bookman Old Style, принадлежат публикаторам первых памятников теографов.
[1] Слово мизомория (;;;;;;;;;) состоит из двух греческих слов: ;;;;; – ненавижу и ;;;;; – глупость.
[2] Прозвище одного из самых влиятельных философов-дофалесиков. Так его прозвали за чрезвычайно узкий лоб (;;;;;; от греч. ;;;;;; — узкий). За три года до Платона Стэнон организовал в саду Академ под Афинами собственную школу, из которой был изгнан платониками. Что интересно, над входом в этот сад Стэнон сделал надпись «геометрам вход запрещен», и лишь спустя несколько лет Платон приписал к ней отрицательную частицу (еще до стэноников здесь процветал кружок биантовцев, у которых над входом была надпись просто: «вход запрещен»). Стэнон предчувствовал, что все зло произойдет от геометров.
[3] Здесь Эсхин по прозвищу Колбасник дословно цитирует запись из милицейского протокола, хранящегося в абдерском городском архиве.
[4] О коже Эпименида Кносского смотри лексикон «Суда». Этот наиболее известный среди философов теограф написал много книг эпическим размером, самые важные среди которых «Мистерии» и «Очищения». Известен также тем, что проспал пятьдесят семь лет, из-за чего и отстал со своими описаниями мира богов от Сфина Маллского. Если бы не этот его сон, он был бы первым из известных теографов. Воздвиг в Афинах алтари Наглости и Бесстыдства (Климент Алекс. Протрептик, 2, 26).
[5] Все надписи на коже Эпименида не имеют подписей. Если нам по почерку удавалось установить автора, мы его указываем в нашей публикации, если нет — оставляем без подписи.
[6] О самой книге и о ее первой и единственной сохранившейся фразе мы узнаем в одном уцелевшем после самосожжения автора листе из книги Зарианохега, индийского исследователя греческих дофалесиков.
[7] Deckel. Vorthalesiker. — сочинение неизвестного автора в 26 книгах, как утверждает Сабба. Сохранилось частично полтора тома общим объемом 1360 стр. в нем. переводе. Место издания (F.a.U.) предположительно Freiburg-am-Ural. Перевод на нем. яз. сделан В.Ф. Махт, с какого языка — неизвестно. Содержит наиб. полное описание лит-ры и традиции дофалесиков и их доксографов.
[8] “Описание государства зеркал” Сфина Маллского до нас не дошло; дошло произведение с таким же названием другого автора и произведение этого же автора с другим, не сохранившимся названием, начинающееся со слова “зеркало”. “Описание государства масок” сохранилось в трех списках, 10 последних листов в каждом из которых не совпадают ни в чем, в т.ч. в почерке. Очевидно, что они были дописаны читателями. Установлено, что один экземпляр принадлежал и был дописан Каланом, ближайшим учеником и сподвижником Сфина Маллского, основателем естественного направления в ново-этруской поэтике. Экземпляр Калана состоит только из 10 вышеупомянутых листов, неизменным сохранен только титульный лист.
[9] Каламбур, видимо, существовал только на языке оригинала. Ни в немецком переводе, ни в русском мы никакого каламбура не обнаружили.
[10] На этом месте заканчивается текст, написанный Сфином, и далее следуют варианты, написанные в соответствии с правилами натуральной поэтики, о которых говорилось выше, и которые публиковать здесь мы не сочли нужным, поскольку это бы противоречило духу всей книги. Ведь автор замыслил ее таким образом, чтобы именно читатель создавал финальную часть. К тому же, говоря честно, и почерк на оставшихся страницах был «так себе». А почерк в книге — самое главное. Помните, как Демокрит сжег все свои книги лишь потому, что у переписчика был ужасный почерк?
* Говорят, что здесь Стэнон описывает свое ученичество в том подвале, который Сократ в «Государстве» Платона ошибочно именует «пещерой». Хотя по жанру данный текст относится к разряду «Подслушанное», мы сочли необходимым поместить его в раздел «Подсмотренное», потому что как можно услышать то, что написано светом?
* Следует предупредить читателей с тонким вкусом: ангелы не стесняются в выражениях. А ангел смерти – в особенности.
Теография ежегодник метафизических раскопок
© Copyright: Андрей Положенцев, 2009
Свидетельство о публикации №209012600090
Свидетельство о публикации №209012600090
Рецензии