Портрет

(Рукопись, найденная за багетом старинного портрета)

Не знаю, где я буду и каким я буду, когда кто-нибудь прочтет эти строки, (да я и не уверен вовсе, что кто-нибудь когда-нибудь прочтет то, что я пытаюсь писать), но зато точно знаю, что будет уже поздно. Собственно говоря, то, что я сейчас записываю, не имеет уже для меня никакого смысла,  я давно перестал контролировать себя и полностью сдался, позволив распоряжаться моими чувствами и волей. Но я хочу оставить эти записи, чтобы предупредить и предостеречь того, кто найдёт потом этот портрет, поэтому, пока она будет спать, я неслышно заткну бумаги сзади за рамку.

Я давно уже перестал ориентироваться во времени и не могу точно сказать когда я увидел её в первый раз, месяц назад, два месяца, три, год… Нет, не год, меньше, помню, что было тепло, припекало солнце…  Стало быть всё это началось летом, а значит, где-то месяцев семь – восемь назад…
Наверное был чудесный солнечный день, я прогуливался по Арбату, и мои глаза, еще не застланные серой дымкой, радовались свету и дню, прохожим и суете. Да, помнится, я заехал в одну компанию завезти документы, но там шло какое-то закрытое собрание, и меня попросили подождать, тем более, что документы требовали подписи и моих разъяснений. Собрание обещало быть долгим, спешить мне в тот день было больше  некуда, и я решил не сидеть в душной приёмной, а погулять часок, пока нужный мне человек не освободится.
Я перешел с Нового Арбата на Старый и принялся бесцельно блуждать, разглядывая витрины магазинов и палатки продавцов матрёшек, и подумывая, в каком кафе лучше перекусить. Настроение у меня было замечательное и я даже радовался случившейся задержке и прогулке.
Подвело же меня моё пристастие к старинным предметам и книгам. Мне чем-то приглянулся крошечный букинистический магазин  в полуподвале, в витрине которого помимо старых книг были выставлены картины. Я остановился и стал рассматривать портреты и пейзажики, действительно мастерски выписанные и, явно, коллекционные, помню, что еще удивился про себя, почему такие ценные предметы так небрежно продаются.
 Внимание моё привлёк один небольшой женский портрет в тяжёлой раме чёрного дерева, установленный немного наискосок в углу витрины. Портрет был выполнен в холодно-серых тонах и поражал удивительно тонкой работой, изображённая женщина выглядела как живая. Краски были подобраны так, что кожа её лица будто немного светилась, угадывалась даже тонкая сеть едва наметившихся морщинок на высоком красивом лбу, упрямый изгиб немного тонких губ хранил насмешливый каприз, а глубокие зелёные глаза, казалось, отражали проходивших мимо витрины людей.
Я всегда считал себя достаточно компитентным любителем живописи, но такой работы мне еще не приходилось встречать. Стоявший рядом с женским портретом портрет какого-то лорда, хоть и выписанный до мельчайших деталей, тем не менее, казался мёртвым картоном по сравнению с первым. Я терялся в догадках по поводу создателя этого портрета и его модели. Распущенные и слегка растрёпанные, будто от порыва ветра, густые и длинные тёмно-пепельные волосы, лишённые украшений и слегка волнистые от природы, спадали на обнажённые плечи, прикрывая груди женщины. На длинной, словно точёной шее на короткой цепочке красовался огромный рубин, выполненный в форме капли с кроваво-красным светлым глазком в центре. Ни по облику женщины, которая представала на портрете только по пояс и то обнажённой, ни по стилю или манере работы художника, ибо, как я уже говорил, мне еще не приходилось встречать ничего похожего, я не мог определить хотя бы приблизительно время создания этого портрета. И художника и его модель можно было легко представить как в нашем, так и в шестнадцатом веке любой страны. Позже, много позже я понял, что это действительно так и было, в том-то и заключалась вся суть, но тогда, когда я впервые смотрел ей в глаза, я  мог лишь восхищаться.
Я простоял перед портретом, рассматривая его, довольно долго, а когда собрался пойти дальше, мне вдруг показалось, что густые тени длинных роскошных ресниц дрогнули, и женщина с портрета взглянула прямо мне в глаза.  Холодок пробежал по моей спине, но я тут же объяснил это «взгляд» положением портрета и бликом солнца, отразившимся от стекла витрины. Если бы я только знал тогда, если бы только знал…
Помнится, что я всё-таки ушел от портрета, и даже сидел в каком-то кафе, пытаясь отделаться от образа зеленоглазой женщины, упрямо встававшего перед моим мысленным взором, а потом прошел в компанию на Новом Арбате черз переулок, чтобы только не проходить мимо магазина, где стоял портрет.
Позже другие заботы того рокового дня заставили меня забыть о портрете, и я не вспомнил о нём даже вечером, я устал и заснул сразу же, только моя голова коснулась подушки.
 Но она меня помнила.
В ту ночь мне приснился странный сон. Я оказался вдруг в огромной холодной зале какого-то, как я решил, старинного замка. Зала была абсолютно пустой, её наполнял  лишь странный тягучий серовато-синий сумрак. А посередине на стуле, немного боком ко мне, сидела нагая женщина с портрета. Её необычно густые тёмно-пепельные волосы, словно накидка, покрывали спину, а кожа светилась каким-то странным болезненно-бледным лучением, и иного источника света в зале не было, но я видел женщину прекрасно, словно невидимый фонарь освещал её.. Она не смотрела на меня, а я стоял и не мог пошевелиться, не мог даже моргнуть, потому что сумрак, заполнявший залу, обладал неимоверной вещественностью, он сковывал, опутывал меня, поглощая любое движение еще до его зарождения в мышцах. И чем дольше я так стоял, недвижно и немо, словно статуя, тем отчётливее доносились до меня чей-то отдалённый шёпот и непонятные шорохи, будто порождаемые сумраком.
Внезапно женщина повернулась в мою сторону и, встав со стула, направилась ко мне. Панический ужас охватил меня, вызывая желание бежать прочь из этой проклятой залы, но я не смог даже пошевельнуться, всё также оплетённый сумраком, и остался безвольно стоять на месте, в то время, как сердце бешено отсчитывало удары, учащавшиеся по мере приближения босых ног незнакомки.
Женщина подошла ко мне, обвила руками мою шею и заглянула в глаза, прикосновения я не почувствовал, но её глаза, светившиеся жутким зеленоватым огнём и в то же время как бы задёрнутые пеленою, вызвали во мне новый приступ ужаса. Я содрогался внутренне, порываясь бежать, но оставался недвижим, как то часто бывает во сне. А женщина медленно приблизила своё лицо к моему и, опустив глаза, коснулась губами моих губ, но и поцелуя я тоже не ощутил, словно тонкая неведомая плёнка, не нарушая зрительного восприятия обволакивала меня.
Было похоже, что это рассердило женщину, лицо её вдруг исказилось гримассой злобы, а губы зашевелились, гневно выбрасывая слова, которых я тоже не мог слышать. Она отшатнулась от меня, жестикулируя всё яростнее, её лицо исказилось еще больше, став почти неузнаваемым. В тот же миг мне показалось, что в зале поднялся какой-то вихрь, смешавший наполнявшее её плотное пространство, что-то сильно толкнуло меня в грудь и я вывалился из залы и стал падать в чёрную пустоту, сопровождаемый шквалом едва слышимых голосов, воплей и серого сумрака. 
От страха падения я проснулся, сердце еще неистово колотилось в груди, и мне с облегчением подумалось, что всё это было лишь сном. В то утро я встал еще не больным, но уже заболевающим, как человек, который не догадывается пока о своей болезни, но чьё подсознание уже бьёт тревогу.
Вечером, уйдя с работы пораньше, я вновь оказался на Арбате, где всё еще теша себя нелепыми объяснениями, что мне всего лишь хочется еще раз взглянуть на портрет, я опять остановился перед витриной букинистического магазина.
В первое мгновение портрет не вызвал во мне прежних чувств, я видел просто мастерскую работу художника, а не живую женщину, но когда я уже собрался было разочарованно пройти дальше, она снова взглянула на меня, и я застыл будто оглушённый. Внезапно весь хаос ночного сна обрушился на меня вновь, я снова слышал голоса и вздохи, какое-то неясное серое марево окутало меня, и женщина чуть заметно улыбнулась мне, как знакомому, а я вдруг осознал, что это взгляд её глаз приковал меня к месту. Наверное, именно в тот момент я и понял, что её зовут Кристин, а может быть это случилось немного раньше, но когда я очнулся, то твёрдо знал уже и её имя, и то, что она действительно была, а главное, продолжает быть. 
Я зашёл в магазинчик и, отыскав хозяина, спросил его чьей кисти принадлежит портрет и как он попал в магазин. Хозяин, плотный мрачный человек лет пятидесяти, сбивчиво поведал мне совсем уж запутанную историю.
Портрет этот был из коллекции князя Ф. Старичок, принёсший портрет, долгое время жил в одной из комнат бывшего княжеского дома, отданного под коммуналки, и когда настало время переезжать, старичок не захотел расставаться с этим портретом и прихватил его с собой. Но дочь старичка почему-то не взлюбила коллекционную картину, более того она даже уверяла, что именно женщина с портрета была виновницей внезапной смерти её грудной дочурки, которая скончалась во сне как раз на кровати, над которой был повешен портрет. Старичок не стал спорить с безутешно горюющей дочерью, а благоразумно отнёс портрет в магазин. С тех  пор картина прочно поселилась в  витрине магазина, а старичок почти каждый день приходил, чтобы еще раз взглянуть  на женщину на портрете. Художник же столь мрачно представленного произведения был неизвестен ни старичку, ни хозяину магазина, похоже тайну авторства унёс с собою в могилу князь Ф.
Хозяин поведал так же, что картина очень понравилась ему самому и вначале он даже не думал её продавать, а принёс домой и повесил в спальне. Но вскоре сильно заболела его жена и после какого-то странного горячечного бреда потребовала, чтобы портрет был вынесен из дома и уничтожен. Хозяин, припомнив историю старичка, перенёс портрет в магазин, и к удивлению врачей, жена тут же быстро пошла на поправку. После этого хозяин и выставил портрет в витрину, чтобы «она  могла смотреть только на улицу», последние слова он произнёс почти шёпотом, боязливо озираясь, словно портрет мог услышать его.
Вся эта чертовщина еще больше заинтересовала меня, я ни сколько не сомневался, что и дочь старичка и жена хозяина были правы, но вслух  выразил недоумение по поводу того, что за довольно длительный срок у такой бесподобной картины не нашлось покупателя, тем более на многолюдном Арбате.
- Заходят, спрашивают, интересуются, но покупать не спешат. А так каждый день спрашивают. -  Ответил хозяин и, взглянув на меня с затаённой надеждой, прибавил: - Вы вот, наверно, тоже не купите. А я совсем мало прошу за неё, мне бы только своё вернуть…
- Как знать. – Ответил я загадочно. – Сейчас у меня не наберётся нужной суммы, но на следующей неделе, после аванса… Как знать… Я еще приду посмотреть. – Пообещал я на прощание и, выйдя из магазинчика, опять остановился перед портретом.
Мне снова почудилось, что Кристин улыбнулась мне, и я тоже хитро улыбнулся ей в ответ, я задумал разузнать что-нибудь про князя Ф, его коллекцию и дом, и только после этого прийти за картиной, купить её я уже решился, и был уверен, что меня никто не опередит. Наивный, я тогда думал, что выведываю тайну, а на самом деле это Кристин сама рассказывала мне о себе, уже крепко-накрепко зацепив меня и собравшись переселиться ко мне.
По-моему, именно с тех пор я начал осознавать, что попал под её влияние, потому что мысли мои уже не отрывались от портрета, что бы я ни делал, образ Кристин постоянно караулил меня, с каждым днём наполняясь все более ощутимой реальной плотностью.

Старичок, которого я подловил возле портрета, оказался почти совсем выжившим из ума, как я решил тогда, слушая его бессвязный лепет. Потом я изменил своё мнение, скорее старичок просто не смог прийти в себя когда она наконец его оставила, хотя он и был уверен, что это он первый отказался от неё. Похоже, он уже знал, что я интересуюсь портретом, и, едва завидев меня, бросился навстречу и, крепко вцепившись сухими дрожащими ручками в мой рукав, стал умолять меня, чтобы я выпросил у неё для него прощение.
- Иначе мне никак нельзя, понимаете, никак нельзя. – Без конца повторял старичок, заглядывая мне в глаза. – Не мог же я пойти против собственной дочери.
- Да о ком Вы говорите? – Я притворился, что совсем не понимаю его.
Тогда старичок воровато оглянулся и, оттащив меня за угол, произнёс имя, заставившее меня вздрогнуть.
- Да о Кристин же, о Кристин. – Он явно недоумевал по поводу моего непонимания. – Вы теперь у неё, так сказать, фаворит. Вам всё внимание, а остальные так, «на посылках».
  Мороз пробежал у меня по коже, и хотя я допускал тогда реальность истории с умершим младенцем, я никак не ожидал, что старичок назовёт её имя. Простого совпадения тут быть никак не могло. Тем не менее я постарался сохранить спокойствие и как можно более невозмутимо стал расспрашивать старичка про князя Ф. и про его дом, сказав, что намерен выяснить, какой же художник, написал столь яркий портрет. К моему удивлению это произвело на старичка просто шокирующее впечатление.
- Вот оно значит в чём дело… - Потрясенно произнёс он, словно вдруг постиг какую-то тайну и после этого совсем утратил способность говорить хоть сколько-нибудь связно.
Мне с большим трудом удалось вытянуть из него только то, что старый особняк князя еще существовал, но был отдан на слом и доживал, по-видимому, последние дни. Старичок сумел даже припомнить адрес и, бросая странные косые взгляды по сторонам,   заметил, что князь имел так же несколько особняков за границей, и что, на сколько ему известно, владения эти по сей день содержатся в порядке, не уберегли лишь Московский дом. Потом откуда-то появилась еще и летняя дача князя то ли в Крыму, то ли на Кавказе, и наконец всё смешалось, так, что существование дач я тогда отбросил за недоказанностью.
Когда мы со старичком снова проходили мимо витрины с портретом, мне показалось, что Кристин из своей чёрной тяжёлой рамы гневно взглянула на старичка, а тот весь съёжился, и отвернувшись, торопливо проскочил мимо.
Там же, на Арбате, я расстался со старичком, который всё еще продолжал просить меня о чём-то, и, сгорая от любопытства, направился прямо к бывшему дому князя.
   
Особняк действительно представлял собой печальное зрелище покинутого дома, отданного на растерзание погоде и времени. Даже окружавший его предохраняющий забор с полинявшей табличкой, гласившей о ненадёжности и изношенности здания, покосился и изобиловал дырами от выломанных досок.
Я остановился в нерешительности, опасаясь, что все это хлипкое нагромождение перекрытий может рухнуть мне на голову, стоит лишь только сделать шаг в приоткрытую дверь парадного. То была одна из минут просветления, и я вдруг спросил себя, а что именно я надеюсь найти в этих руинах, какие сведения о князе я могу почерпнуть в жалких остатках дома почти на сто лет, пережившего своего хозяина и изрядно пострадавшего от рук коммунальных жильцов. И не разумнее ли было бы пойти в библиотеку и там в каких-нибудь исторических хрониках спокойно прочесть всю биографию злополучного князя от самого его рождения до смерти. Если бы в эту минуту кто-нибудь поинтересовался бы у меня, зачем мне понадобилось узнавать что-то о давно усопшем князе, я бы не смог ответить, потому что и сам не знал зачем все это делаю, но был уверен что именно так нужно. Вернее, это она внушила мне , что так нужно.
И вот когда, испытав вдруг отвратительный, гадкий страх перед заброшенным домом, я совсем собрался уже развернуться и забыть про все тайны, приоткрытая дверь парадного с тихим скрипом распахнулась настежь, вновь какой-то сероватый свет застлал мой разум и волю, и я, покорно перешагнув кривой порожек ворот забора, вошел в тёмный дверной проём.
В парадном я замедлил шаг, давая глазам привыкнуть к полумраку, а потом двинулся вверх по широкой лестнице. Из выбитых окон  на лестницу попадало немного  света, и было видно, что дом не раз перестраивался, но теперь всюду царили пыль и разложение. Я же, тем не менее, шёл уверенно, словно бывал тут раньше и знал расположение комнат, на самом же деле я чувствовал, что меня вела какая-то сила, которая заставила меня подняться на второй этаж и остановиться перед обшарпанной дверью с едва заметным №5, нарисованным чёрной краской. 
Не зная зачем, я толкнул дверь, но она, к моему удивлению, не открылась, тогда я нажал сильнее, навалился плечом, потом всем корпусом, но дверь не шелохнулась. Мне стало интересно, что могло скрываться в запертой комнате покинутого дома, и я на секунду задумался, ища способ взломать дверь или открыть ржавый замок. Но тут моя рука, не зависимо от меня поднялась, словно кто-то двигал ею, как игрушечной, и трижды размеренно постучала в дверь. Стук отдался странным глубоким гулом, но мгновенно захлебнулся, будто погряз в вате или в чём-то другом, мягком и вязком.   
  Я отступил на шаг, поражённый поведением собственной руки, и в тот же миг дверь распахнулась, как если бы кто-то рывком открыл её изнутри. Представшая моим глазам комната сильно походила на снившуюся мне несколько дней назад залу,  в ней плавал голубовато-серый сумрак,  в котором словно под порывами ветра летало множество бумажных листков. В стене напротив двери, немного сбоку, было окно с разбитыми стёклами, я не успел точно заметить, но мне показалось, что совсем не дневной свет вливался из этого окна. А прямо под окном стоял стул, стол, тоже заваленный бумагами и отодвинутый в сторону мольберт, а на левой стене красовалось пятно, говорившее о том, что когда-то там висела картина. Всё это я заметил мельком, потому что моё внимание сосредоточилось на ужасающего вида человеке лет 55-ти с аккуратной бородкой клинышком, но с жуткими длиннющими седыми усами, безобразно торчавшими в разные стороны и закрывавшими пол-лица. Косматые волосы нечёсанными прядями спадали на лоб, а из-под прядей этих сверкали огнём красновато-желтые почти кошачьи глаза. Человек сидел на стуле, развернувшись к двери и опираясь на большую кривую палку, грубо обработанную. Рядом с ним касаясь одной ладонью стола, стояла Кристин, как всегда нагая и босиком. Был в комнате и еще кто-то третий, кто открыл мне дверь, и остался стоять в углу за дверью, я ощущал присутствие этого третьего, но его самого не видел.
От удивления я застыл на месте, чувствуя, что к сердцу моему подкрадываются чьи-то ледяные пальцы. А Кристин ласково улбнулась мне и, плавно, как в замедленном кино, оторвав от стола руку, поманила меня.
- Ну, входи же, входи, не бойся. -  Прозвучал её низкий с хрипотцой голос.
В отличае от немого сна, я слышал, что Кристин говорила, но тем не менее, слова долетали словно откудато издалека. В этот миг моя собственная воля проснулась, и я почувствовал, что волосы у меня на голове встали дыбом от ужаса. Но прежде, чем я смог что-либо сделать и как-то среагировать, сидевший старец вдруг рассердился. Он сильно ударил своей клюкой в пол и, сверкая глазами, которые, казалось, метали настоящие искры, прокричал страшным гулким басом:
- Убирайся вон!!! Вон!!!
 В ту же секунду дверь захлопнулась перед моим носом, но я успел заметить, что старец гневно повернулся к Кристин, а её лицо исказилось пугающей злобной гримассой.
Я не помнил, как сбежал с лестницы, и очнулся только на улице, уже довольно далеко от злополучного дома князя.   

После приключения в доме князя я решил не ходить больше к портрету, не покупать его и вообще, постараться забыть про всю эту чертовщину, одно только воспоминание о старом особняке порождало волны ужаса, поднимавшиеся от сердца и мурашками прокатывавшиеся по моей спине.
Однако на следующий день я уже копался в грудах старинных книг в читальном зале библиотеки, в поисках каких-либо сведений о князе Ф. По-моему, в тот же день или, может быть, днём позже мне показалось, что я стал хуже видеть, временами какая-то серая пелена проплывала перед глазами, а моё сознание словно западало куда-то, в какое-то тягучее липко-серое месево. У меня хватило здравого смысла, если можно так выразиться, чтобы приписать эти явления деятельности Кристин, а не какому-нибудь заболеванию, и перелистывая пожелтевшие страницы старых хроник, предоставленных мне картавой библиотекаршей, я обливался холодным потом, надеясь отыскать лекарство от этого болезненного состояния у князя.   
После почти двухдневных бесплодных поисков, я наконец наткнулся на небольшое упоминание о злосчастном князе, которое не только не успокоило меня, а наоборот повергло в отчаянье.
Скромный параграф сообщал примерно следующее. Родившийся тогда-то и там-то князь Ф. был владельцем шикарного Московского дома, красивого замка где-то в предгорьях Кавказа (старичок говорил правду!) и обширных владений в Европе. По непроверенным данным у него было даже какое-то наследство где-то в Латинской Америке, однако никаких документов не сохранилось, если не считать небольшой коллекции предметов, явно латино-американского происхождения, которые, впрочем, могли быть приобретены и в Европе. Упоминалось так же, что князь был заядлым коллекционером, но особую страсть питал к живописи, скупал полотна и за границей и в России, превратив свой дом в музей изобразительных искусств.
А далее начиналось самое главное, говорилось, что вскоре после предпоследней поездки князя в Европу и его возвращения домой, как всегда с богатыми коллекционными трофеями, скоропостижно скончались его жена и две дочки. Князь не смог этого перенести, заперся в своем особняке и никуда не выходил. Прислуга была распущена или разбежалась, рассказывая странные вещи про бывшего хозяина, только старый дворецкий оставался при князе. Единственный сын, обучавшийся в Париже, почему-то  ни разу не захотел повидать повредившегося умом отца. А князь, прожив пару лет в добровольном заточении, внезапно рассчитал и дворецкого, а сам уехал за границу и там и сгинул бесследно. Как он умер и где похоронен осталось загадкой. Наследник князя никогда не притязал на московское имущество отца, да и разразившаяся революция не позволила бы ему это сделать. Возможно, что внуки князя Ф. до сих пор живут где-нибудь во Франции, ничего не зная о своём безумном деде.
Каждая строчка заставляла сжиматься моё сердце всё больше и больше. Я уже догадывался, что за плечами у Кристин не одна сотня лет, но не думал, что она так безжалостно могла разделаться с бедным князем.
Подавленный и напуганный я брел домой, проваливаясь в противный серый сумрак и натыкаясь на прохожих, не зная что делать и чуть не плача от сознания того, что помочь мне некому. Хуже всего бывали вечера, мне слышался невнятный шёпот, и я долго не мог заснуть, а когда засыпал, то неизменно видел во сне ту же холодную мрачную залу и зовущую меня к себе Кристин. Тем не менее я выдержал три дня, не ходил к портрету и старался не думать про неё, даже когда серый сумрак застилал мне глаза. Это усилие дорого стоило мне, я стал совсем больным, но был полон решимости сопротивляться и дальше. И вот когда на четвертый день нашей войны мне стало уже казаться, что попытки Кристин затащить меня в свой мир слегка ослабли, и даже серая пелена перед глазами сделалась тоньше, вечером ко мне в квартиру пришёл старичок – бывший коммунальный жилец особняка князя и бывший владелец портрета. Он не представился, а я забыл спросить его имя.
Открыв дверь, я отпрянул от удивления, а старичок, спокойно переступив порог, сразу перешёл к главному, незамедлив пояснить:
- Я узнал Ваш адрес у букиниста, Вы оставили ему свою карточку. Да, выглядете Вы плохо. – Добавил он, пройдя в комнату и всмотревшись в меня. – Решили не сдаваться сразу, а побороться с ней? Это правильно… Я Вам постараюсь помочь, если конечно, это что-нибудь даст…  Вы ведь почти ничего не знаете о ней, не так ли?
- Ну, кое что. -  Замялся я, совсем не ожидав такого поворота дела.
- Не волнуйтесь, я не сумасшедший, или, по крайней мере, не более ненормальный, чем Вы. – Твёрдым тоном заверил меня старичок, хотя я и так уже заметил, что глаза его, скорбно смотревшие на меня из окружения глубоких морщин ясны и чисты. А старичок между тем продолжал.
- Я должен рассказать Вам что знаю, мне уже немного осталось жить, и я ни за что не прощу себе, если не постараюсь помочь хотя бы Вам. Я видел много таких, как Вы, пойманных Кристин, но всегда молчал, долгие годы я был просто хранителем портрета безмолвным и надёжным до тех пор, пока она не сыграла этой жестокой шутки с моей внучкой. – Старичок сделал паузу, а его глаза стали еще скорбнее. – Она нуждалась во мне, потому что кто-то должен был обеспечивать ей тихое прибежище, теперь же само её существование стоит под угрозой, даже старый дом князя вот-вот снесут, и она несмотря на все усилия, не может этому помешать.
- Кто она на самом-то деле? – Спросил я, волнуясь.
- Точно этого никто не знает, - вздохнул старичок. -  Имя у неё, правда, всегда только одно – Кристин.  А сама она, наверное, просто удачливая ведьма, если это только можно назвать удачей. Похоже, что ей очень не хотелось давать отчёт за свое колдовство после смерти, и к покровителю своему, Люциферу, она тоже не слишком торопилась, поэтому и задержалась где-то между миром живущих и ушедших. Сколько ей лет, или вернее, сколько лет она вот так существует, тоже неизвестно, может пятьсот, может тысячу, возможно, что и она сама-то точно не помнит. Да-да, не удивляйтесь, во всяком случае никак не меньше пятисот. – Закивал старичок, увидев мои выпученные от удивления глаза.
- Боже… - Простонал я, чувствуя, что мои ладони покрылись испариной.
-  А что Вы ужасаетесь, это-то как раз не самое страшное. – Постарался успокоить меня мой собеседник. – Она ведь не живёт в том понятии, как мы, то её реальное тело, которое запечатлено на портрете, давно уже поглочено землёй и переработано так что и костей не осталось. Всё гораздо сложнее… Кристин существует в каком-то ином мире, благодаря  портрету, художнику и своему колдовству. Необходимую ей энергию она получает через портрет, от тех, кто на него смотрит, или хотя бы бросает беглый взгляд, ей и этого достаточно. Но единственная её беда в том, что портрет время от времени  должен обновляться, а найти нового художника не так-то просто. Поэтому она держит своего портретиста при себе в своём мире, а среди живых ищет только того, чьей рукой этот мёртвый художник будет вновь изображать её на холсте.
Старичок сделал паузу, а я в волнении прошёлся по комнате, думая, что вся эта чертовщина напоминает кошмарный сон.
- А князь? – Снова спросил я. – Вы знаете что стало с князем?
- Кое что знаю, об остальном догадываюсь. – Старичок явно многое успел выведать у Кристин. – Дело в том, что она не неуязвима, иногда она наталкивается на такие сильные души, что ей приходится спасаться бегством. Существует так же некая светлая сила, которая специально охотится за ней, и от которой Кристин несколько раз ускользала лишь чудом. В один из таких переломных моментов ей и подвернулся наш князь. Кристин судорожно вцепилась в него, чтобы только уехать в другую страну, а потом, когда угроза миновала, видимо разочаровалась в князе, потому и прибрала его семью. Князь выполнял только обязанности её перевозчика, и когда Кристин пожелала вернуться в Европу, он поехал готовить ей место, но наверное, там что-то не сложилось, возможно вмешалась та же сила, которая и изгнала Кристин оттуда, во всяком случае, похоже, что даже сама Кристин не знает, что сталось с князем. – Загадочно поднял брови рассказчик. – Но после исчезновения злополучного князя для Кристин начались тяжёлые дни.  Да… Ни князя, ни кого-нибудь из прислуги  очень долго не появлялось, а её портрет весел в запертом особняке,  и поскольку на портрет смотреть было не кому, то и сил у Кристин за это время поубавилось. Но потом она как-то научилась извлекать энергию из самого дома, говорят, впрочем, что и дом был не простой, совсем не простой… - Старичок на минуту задумался. – Но это уже не важно… Неудачи Кристин на этом не закончились, последовали аукционы, погромы. Во всяком случае народу вокруг портрета было хоть отбавляй, но не до каждого Кристин может достучаться, и ей потребовалось всё её колдовское умение, чтобы пережить те дни. Не знаю, как ей это удалось, но когда я вселился в коммуналку, в пустой комнате на обшарпанных, исцарапанных стенах висел только её портрет… - Старичок снова вздохнул, а глаза его затуманились слезливыми воспоминаниями. – Я был одинок в то время, а Кристин так ослабела от постоянной борьбы, что даже не могла перивязать меня к себе. Мне просто стало её жалко тогда, и я пришёл к ней сам…
- Пришли сами?! Но разве это возможно? – Я  не верил своим ушам.
- Да возможно. – Грустно кивнул старичок. – Но именно поэтому она так до конца и была не в состоянии полностью подчинить меня себе. И это я первый отказался от неё, когда она ранила меня в самое сердце. Какие-то неведомые силы во мне самом охраняли меня и позже мою семью от её пагубного влияния. Я даже по-своему любил её, Кристин была членом моей семьи… Моя жена погибла три года назад совершенно без вмешательства Кристин, а моей дочери она даже побаивалась, и  видно решила отыграться на внуках… Помните, что не все души ей подвластны, многие сильнее её.
- Вы хотите сказать, что моя душа оказалась слабой и доступной? – Возмутился было я.
- Вовсе нет. – Возразил старичок. – Не слабой, а склонной, предрасположенной к подобным авантюрам, если можно так выразиться. Ведь никто не знает на какие струны человеческого сердца оказывает влияние эта ведьма. Тем более, что на Вас у неё, как я понял, особая ставка, и она приложит все усилия, чтобы Вашему здоровью ничего не повредило, так что тут Вы её не бойтесь, Вам она не опасна.
- Но если ей достаточно взглядов смотрящих на портрет людей, почему же она… убивает? – Снова  спросил я, замявшись, но так и не сумев подобрать правильное выражение, и мой собеседник не замедлил меня поправить.
- Не убивает, молодой человек, а забирает жизненную силу, и не для себя. Она ведь женщина, или, вернее, была женщиной, и для подпитки ей нужна мужская энергия. Теперь заметьте, что начиная с жены и дочек князя, как нам с Вами известно, умирали только особы слабого пола. – Старичок назидательно поднял палец.
- Так в чём же дело? – Недоумевал я.
- Вы забыли про художника, она ведь держит его при себе, а ему тоже, так сказать, надо чем-то питаться. Вот ему-то необходима исключительно женская энергия.  Он капризен, как и положено творческим людям, и ужасно избаловался, а за сотни лет превратился в монстра хуже Кристин, которая его ублажает. Её жизнь, если можно так выразиться, ведь тоже зависит от него, если он не нарисует очередного портрета, Кристин погибла.
- И как часто должны происходить такие обновления? – Насторожился я.
- Не знаю точно, - отозвался мой собеседник, - Но наверное, не реже чем раз лет в четыреста…
- Четыреста лет?! – Вскричал я. – Так значит этот портрет не менее ценен, чем, скажем, полотна Рембранта или Да Винчи! Да, князь был коллекционером с чутьём.
- Молодой человек! – Сурово одёрнул меня старичок. – Вы забываете, что портрет этот служит совершенно иным целям. И потом, кто знает чем вообще занимается Кристин в этом своём иномерном существовании. Мне известна только та её деятельность, которая связана с портретом, но она уж наверняка не является основной. И Вам бы стоило насторожиться на этот счет, меня она ни разу не пыталась затянуть в свой мир, как Вас, и потом мои счёты с ней окончены, хотя с потерей Кристин, похоже, угасла и моя воля к жизни, да и сам её смысл. – Старичок умолк и загрустил.
    - А что именно от меня-то ей надо? – Осторожно поинтересовался я, выждав пока мой собеседник немного успокоится.
- Как? Вы так и не поняли? – Взглянул на меня старичок. -  Время приближается, и ей надо спешно менять портрет, старый уже изжит. Ну а Вам предстоит стать тем избранным, чьей рукой художник-монстр снова увековечит эту ведьму. Если конечно, Вы вдруг не наберётесь сил, чтобы воспротивиться её планам.
Я почувствовал, что в который раз покрываюсь холодным липким потом.   
- И… и что же будет?.. Что она со мной потом пожелает сделать? – Задал я не совсем понятный вопрос.
- А вот это уж мне не известно. – Пожал плечами старичок. – Я с ней в заговор не вступал, а просто пожалел когда-то… Эх, если бы я догадался тогда просто сжечь этот проклятый портрет, ничего бы больше не случилось, это теперь я не смог, а в то время, когда впервые понял, кто она, спалил бы запросто… Хотя… тут возникает ощущение, что уничтожаешь кого-то живого, чью-то душу… Вот ведь как…   
На какое-то время в комнате повисло молчание, старичок скорее всего опять погрузился в воспоминания, а я лихорадочно обдумывал только что услышанное, и кое-что вдруг стало проясняться в моём мозгу.
- Знаете, по-моему, я даже видел этого художника…- Неуверенно произнёс я.
- Что? – Теперь удивился мой собеседник. – Видели художника? Вы сказали «видели»?
Я молча кивнул, а потом пояснил:
- В особняке князя. Я был там сразу после  нашего последнего с Вами разговора.
И я рассказал всё, что случилось со мной в старом доме, опять заставив заволноваться моего визитёра, он вскакивал, проходился по комнате и снова садился.
- Вы точно запомнили, что это был пятый номер? – Тут же приступил к уточнениям старичок. – Вы хорошо, Вы чётко видели?
Мне слишком ясно помнилась эта кривая пятёрка неумело выписанная чёрной краской, и я кивнул.
- И… И пятно от картины на левой стене Вам не померещилось? – Продолжал допытываться старичок.
Получив утвердительный ответ и на это, он глубоко задумался, а я безмолвно ждал, что же будет дальше.
- Да, стало быть дом действительно не простой… - Заговорил наконец старичок. -  А Вы знаете, дело в том, что я жил как раз в пятом номере, и портрет её висел на левой стене, я нашёл Кристин там, когда вселялся, но ничего странного тогда не происходило, комната была уютной и спокойной. Должно быть Кристин вновь переместилась туда уже позже, может быть даже совсем недавно, когда лишилась своего убежища у меня… Хотя, вернее будет сказать не Кристин переместилась, а комната, она перетащила комнату в своё измерение, или… Вы заметили, что там плавал серый сумрак, тогда скорее всего она как-то сумела заполнить комнату пространством, из иной реальности, где она обитает, если можно так выразиться…
Старичок снова замолчал, и после короткой паузы продолжил:
- Я никогда ничего подобного не переживал. Но то что тот жуткий старец и есть художник-монстр, сомневаться не приходится, и Вы ему не понравились, возможно у Вас еще есть шанс, что что-то изменится к лушему.
- Возможно. – Вяло согласился я, чувствуя, что все мои шансы не сложились, и задал вопрос, мучавший меня больше всего. -  А как происходит процесс написания нового портрета?
- Этого я не знаю. – Отозвался старичок. – Не довелось присутствовать… - Он вздохнул. – А я ведь мог остановить их в свое время, мог… Эх, жалость не всегда приводит к добру. – Его, по-видимому, мучило чувство вины.
Старичок уходил, казалось, еще больше постаревшим и ссутулившимся, сказав мне напоследок, что если вдруг он мне понадобится, то я смогу узнать его адрес у букиниста. Я же остался окончательно растерянным и, незная что предпринять, долго ходил по комнате, пил вино, но так не до чего и не додумался, и в конце концов лёг спать.
 А утром меня ждал совсем уж удивительный сюрприз, не суливший, впрочем, ничего хорошего.

Я чувствовал себя лучше в то утро, сны мои были светлы, Кристин в них не вмешивалась, и я бодро допивал кофе, когда в дверь позвонили. Служащий перевозочной компании вручил мне конверт, попросив расписаться в квитанции о получении,  следом за тем внёс в прихожую упакованную в плотную бумагу картину, попрощался и исчез за дверью. А я остался стоять, как громом поражённый, зная, и не разворачивая бумаг, что за картина скрывалась под ними.
Выйдя наконец из оцепенения, я взглянул на часы, и поняв, что опоздаю на работу, оставил портрет стоять в прихожей не распакованным, и выскочил в коридор на ходу вскрывая конверт.
В конверте оказалась короткая записка от букиниста, сразу разъяснившая причину отсутствия Кристин в моих снах минувшей ночью. Это не моя воля победила её, как я еще надеялся, просто в прошедшую ночь она была занята букинистом внушая ему переслать портрет мне. Завидная по лаконичности записка хозяина магазина гласила:
«Пересылаю портрет Вам, примите его как подарок. В эту ночь я видел сон, что должен так сделать, иначе мне будет плохо.»
Помнится, что тот день пролетел, как в лихорадке, в моей больной голове возникали самые противоречивые решения.  Вначале, как некогда старичок, я решился сжечь портрет, не разворачивая его, и таким образом навсегда избавиться от Кристин. Но довольно скоро отказался от этого решения, поняв, что мне совсем не хотелось от неё избавляться, а наоборот, даже разбирало любопытство, ведь я успел уже попривыкнуть ко всему необычному и пугающему. Прав был бывший коммунальный жилец, когда говорил, что моя душа оказалась склонной к подобным авантюрам, мне было тогда интересно поближе взглянуть на Кристин, а мысль о том, что она сама уже давным-давно мертва, заставляла со сладким ужасом сжиматься моё сердце. Безумец, я был уверен в себе и предполагал, будто всегда смогу выскочить из цепких ведьменских пальцев, вот только немножечко посмотрю, как она там живёт, только самую капельку, и тут же выпрыгну назад. Старичок верно подметил, я совсем не знал Кристин и её силы, и потом мне пришлось не раз жалеть, что я не смог в тот злополучный день уничтожить проклятый портрет.
Все таки домой идти я не спешил, вначале долго гулял по центру, и даже зашёл к приятелю, жившему неподалёку, но что бы я ни делал, мысли неизменно возвращались к Кристин, терпеливо дожидавшейся меня и ничем о себе не напомнившей.

Когда я переступил порог собственной прихожей и зажёг свет, лежала уже глубокая ночь. Постояв немного над портретом, я принялся медленно его разворачивать, и даже обрадовался, когда из бумаг появилось лицо Кристин. Она была спокойна, на меня не смотрела, и портрет поэтому совсем не казался таким живым, как всегда, но я уже знал, что у неё тоже существовало определённое время отдыха, когда она не следила за происходящим и не вмешивалась в ход событий.   
Я разместил портрет на стене в гостиной и, глупо радуясь тому, что стал обладателем четырёхсотлетней картины, отправился спать.
Однако не прошло и нескольких часов, как меня разбудил хрипловатый голос Кристин, звавшей меня по имени. Я открыл глаза и увидел ведьму прямо рядом с собственной постелью. Не смотря на то, что я был готов к чему-нибудь необычному, присутствие совсем реальной, живой, существующей Кристин поразило меня, я резко сел на кровати, дико озираясь.
 Вид моей спальни потряс меня еще больше. Это была уже не моя уютная маленькая комнатка, Кристин успела преобразить и её. В первую минуту мне показалось, что я опять попал в княжеский особняк, в номер пятый, потому что тот же густой серо-синий сумрак разлился повсюду, поглотив все предметы обстановки кроме пустой рамы портрета. А в той стене, где должно было быть окно, на месте окна зиял жуткий коридор, терявшийся неведомо в каких пространствах. И это из коридора вплывал в мою спальню сумрак,  внося за собой кружащиеся листки бумаги и невнятный шепот.
Кристин терпеливо дождалась, пока я перестану озираться, а потом заговорила:
- Пойдём, я покажу тебе мой дом. – В этот раз мне почудилось, что её голос звучал не издалека, а словно из-за какого-то препятствия, как если бы она пыталась говорить из-под толстого-толстого одеяла.   
Видя, что я всё еще сижу в оцепенении на кровати, Кристин протянула мне руку и улыбнулась. А я почувствовал, что по моей спине прокатилась волна мурашек, потому что улыбка Кристин больше походила на устрашающий оскал, от чего лицо её стало хищным и даже злым. Не отводя глаз от этого лица, я машинально коснулся протянутой руки, стараясь не думать о том, что кости стоявшей передо мной женщины истлели четыреста лет назад, и… ничего не почувствовал, мои пальцы сжали воздух.. Но в тот же миг какая-то сила потянула меня, что-то упруго спружинило в моей судорожно сжатой  ладони, и я встал с кровати, только тогда заметив, что стискиваю в кулаке неощутимую ручку Кристин.
Несколько секунд Кристин молча пристально смотрела на меня.  Она оказалась совсем низенькой и ей приходилось задирать голову, чтобы взглянуть мне в лицо. Её глаза горели в темноте мёртвенно-бледным зеленеоватым огнём, как глаза какого- нибудь животного, но вдобавок они были еще и незрячими, и я удивился про себя, видит ли она что-нибудь вообще. Зато огромный рубин на шее Кристин пылал и лучился кровавыми всполохами. Тот маленький светлый глазок в центре темного камня, который я заприметил еще на портрете, теперь разлился по всему рубину и полыхал так, что больно было взглянуть на него. У меня тогда создалось впечатление, что это украшение вместе с кровавым светом налилось неимоверной тяжестью, так сильно камень оттягивал цепочку, а вместе с ней и шею ведьмы.
Кристин постояла еще немного, словно прислушиваясь к моим мыслям, а я чувствовал, как странные едва ощутимые волны проносятся через меня, забираясь в самые отдалённые уголки души и мозга.
     - Пошли. – Глухо долетел до меня голос Кристин, она повернулась и двинулась к тёмному призрачному коридору, возникшему на месте окна, а рука её, все еще зажатая в моей, с неженской силой потянула меня следом.
Я шёл как во сне, понимая, что такого быть не может, ибо я точно знал, что не сплю и не брежу, а в здравом уме и бодрствовании бреду по фантасмагорическому коридору во след за почившей сотни лет назад ведьмой, и могу поклясться, что всё это реальность, а не сон или бред.
О Кристин я тоже уже не мог думать как об умершей, потому что она была, я мог её видеть, слышать, почти осязать, а значит, она жила, как-то иначе, не так, как я, но жила. Я усиленно пытался всё это осмыслить, и в моей голове царил полнейший хаос, а ноги мои между тем покорно несли меня по вязкому коридору из серо-синего сумрака.
Ощущение времени я утратил полностью, поэтому ни тогда, ни потом, я даже приблизительно не мог сказать как долго мы шли по тому коридору, может пять минут, а может час, моя воля была прочно скована и только хаос из вялых, спутанных мыслей беспрерывно тёк где-то в самой глубине моего мозга, да ритмично работали ноги, проваливаясь с каждым шагом по щиколотку в серое месиво.
Наконец я, сделав очередной шаг, полетел куда-то вниз, выпустив руку Кристин и сдавленно вскрикнув. Но пол, к счастью, оказался недалеко, как если бы я спрыгнул, например, со стола. Кристин зависла в воздухе и плавно спустилась, помню, что мне почудилось даже будто я услышал, как её босые ноги коснулись пола, но это было уже обманом моих напряжённых нервов.   
Оглядевшись, я понял, что нахожусь в злополучной комнате №5 особняка князя, но почти совсем не удивился. И тут тоже вместо окна зияла зловещая пасть сумрачного коридора, по которому мы только что прошли, с клубящимися в нём листками бумаги. Обстановка комнаты не изменилась с момента моего первого посещения, отсутствовал только жуткий художник.
- Ну вот и мой дом. – Снова заговорила Кристин. –  Я привыкла к нему, долгое время он давал мне силы, но теперь приближается время проститься с ним. Скоро этой обители не будет… -  Мне показалось, что она вздохнула. - Не пугайся. Ты еще не принадлежишь к нашему миру, хотя уже частично в нём.
Она замолчала, испытывающе глядя на меня а из коридора с тихим шелестом стали влетать листки бумаги, хотя комната и так была полна ими. Серый сумрак слабо светился, и я, поймав один лист, летевший прямо мне в руки,  взглянул на него, и тут же выронил в изумлении. Листок, слегка пожелтевший, и по виду своему древний, но не хрупкий, а твердый и плотный, был наполовину заполнен странными, серебристыми иероглифами, не походившими ни на один из земных языков. Я поймал еще пару листков, и на них обнаружил надписи того же характера, один из этих двух листков был почти полностью покрыт слегка мерцавшей вязью иероглифов, тогда как на втором оказалось только несколько строк. Внезапно почти полностью исписанный листок дрогнул и с тихим шепотом выскользнул из моих рук, но не упал на пол, а пролетел немного дальше и, на секунду зависнув над столом, плавно опустился на него. Только тогда я понял, что непонятный едва уловимый шёпот порождали именно эти листки или то, что казалось ими.
Кристин вдруг рассмеялась глухим неестественным смехом, до этого она просто наблюдала за мной, словно давая мне время освоиться, а теперь подошла ко мне вплотную и, забрав у меня оставшийся листок и небрежно отбросив его, произнесла:
- Люди живут слишком мало, не так ли? – Её зелёные невидящие глаза, казалось, обдавали холодом, леденившим сердце. Я молчал, но ей и не нужно было моего ответа, она продолжала. –Той, что ты сейчас держал в руках многие сотни лет, а тому – она кивнула на лежавший на столе листок, - Тысячи. Я возьму тебя с собой, здесь не так страшно,  как тебе показалось вначале. За Ричардино (так она звала художника) ты не волнуйся, он подчиняется мне, как и все здесь.
Она взмахнула руками и стала скороговоркой выкрикивать непонятные слова, отчего серый сумрак заклубился, а листки пришли в движение. Я увидел, как несколько листков вылетело обратно в коридор, а другие принялись кружиться вокруг меня, их шёпот становился всё громче и громче, я даже стал различать отдельные голоса, вначале мужские и женские, а потом только женские. Все они твердили какие-то заклинания на неведомом языке, напевали, жаловались, я различал интонации, но уловить смысл происходившего не мог.
Ритм всё нарастал и нарастал, пронесся порыв ветра, и меня охватило волнение, все во мне затрепетало и в тот же миг пространство вокруг меня дрогнуло, и множество чьих-то невидимых лёгких пальчиков заскользили по моему телу. Шёпот разом снова стал тихим и невнятным, только голос Кристин, страстный и пугающий звучал громче и громче.
Это навождение продолжалось довольно долго, пока наконец нежные, ласковые касания не довели меня до исступления, я рванулся, пытаясь высвободиться, но не смог двинуться. Пальцы невидимых существ продолжали ласкать меня и в то же время серая пелена сумрака клубясь и волнуясь стала медленно вплывать в меня, в мои глаза, рот, нос, в мозг… И я лишился чувств.       

Я очнулся на следующее утро в своей кровати, моя спальня, залитая солнцем не хранила и малейших следов страшного перерождения, а портрет, как ни в чём не бывало, висел в гостиной на том месте, где я его повесил. И я был рад бы приписать ночное приключение обычному кошмару,  если бы не то обстоятельство, что солнечный свет я уже не воспринимал. Проклятый серый сумрак поднимался во мне, и я стал видеть всё словно сквозь густую голубовато-серую завесу, глаза Кристин смотрели через мои.
На этом и оканчивается цепь событий, которые я еще мог воспроизвести последовательно. Я стал жить странной жизнью, проводя ночи в компании с Кристин, много жуткого узнал я за это время, но еще большее осталось сокрытым. Довольно скоро я понял, что летающие бумажные листки были когда-то живыми людьми, каким-то образом завязавшимися с Кристин. Они прилетали по первому её зову и выполняли все её наказы, с удивлением открыл я и то, что многие из них оказывались такими же ведьмами или колдунами, как и Кристин.
И только с художником я не встречался до самой последней ночи, видимо Кристин не желала нашей встречи и занималась с Ричардино тогда, когда оставляла меня в покое. Я стал догадываться, что Кристин решила избавиться от монстра, ставшего слишком капризным, и решила сделать меня своим портретистом.
Княжеский особняк в конце концов снесли, и теперь оргии проходили в моей квартире, хотя меня на них не всегда приглашали, и тогда я просто спал, как бревно, ничего не слыша и не чувствуя. Если же моё присутствие принималось, Кристин на месте окна неизменно раскрывала коридор, откуда начинали сыпаться шепчущие листки и вплывал плотный сумрак, но к восходу солнца комнаты вновь обретали свой нормальный вид. Мольберт теперь тоже стоял у меня, холсты, состоявшие из того же серого сумрака, уплотнённого и как бы посветлевшего,  натягивались самой Кристин, ею же приносились краски и кисточки, которые тоже были необычны. Хотя необычность этих предметов осознавалась не сразу, для этого нужно было начать рисовать ими, и Кристин заставляла меня рисовать, а я удивлялся тому, как легко ложились краски, словно кисточки трудились самостоятельно, независимо от меня.
Я никогда не имел ни особой тяги к рисованию, ни таланта, но для Кристин, по-видимому, это было не главное. Своим колдовством она сумела влить в меня все те необходимые навыки и умения, которыми обладают настоящие художники, выбрав нужный ей стиль и манеру. Не знаю, кого я копировал, возможно, что сразу нескольких великих живописцев, получив всё лучшее, что у них было, но довольно скоро у меня стало неплохо выходить, писал я исключительно портреты. Для этого Кристин вызывала передо мной чей-нибудь образ, возникавший в сером пространстве, как в зеркале, и,  нагрузив меня своими бесчисленными заклинаниями, наблюдала за работой. Результат ей нравился, но видимо не совсем еще удовлетворял.Что же касается меня, то я не запомнил ни одного лица, из служивших мне моделью и терялся в догадках кто бы это мог быть, справедливо полагая, что все они принадлежали к колдовскому окружению Кристин. Она не оставляла мне ни одного полотна, забирая их с собой, и уже никогда не показывала мне больше, непременно натягивая новый холст.
Со временем мне стало казаться, что все те, кого я смог изобразить продолжают существовать в этих полотнах, как Кристин. Спросить я боялся, опасаясь услышать страшный ответ, и начал понимать, что мне уже никогда не выбраться назад. Написанные полотна страшной тяжестью давили на мою душу и совесть, мне казалось, что я поступаю плохо, помогая Кристин, но я уже ничего не мог поделать. Я стал замечать, что Кристин радуется после каждого законченного портрета и обращается со мной всё нежнее и ласковее. Я мог разговаривать с ней, мог задавать вопросы, но она обычно оставляла их без ответов, за редким исключением, когда мой интерес совпадал с её замыслами.
Старый коммунальный жилец был еще раз прав предположив, что Кристин будет заботиться обо мне. Внешне я выглядел  здоровым, мне стало везти. Кристин заставляла меня купить лотерейный билет, и я выигрывал крупную сумму денег. Под моими ногами проваливался камень мощёной улицы в старом районе, и я находил золотые украшения запрятанные там со времен гражданской войны. Но и этим распоряжалась Кристин, велев мне сохранять всё в банке и не в коем случае не тратить денег без надобности, она явно заботилась о благосостоянии своего хранителя-портретиста, собираясь, видимо пустить всё это в ход в нужный момент. На работе я тоже делал успехи, и даже ожидал продвижения, Кристин никогда не давала о себе знать, пока я бывал занят. Видимо ей нравилось иметь под своей властью пдчинённого ей живого человека, а не только командовать заблудшими душами.
Знающие меня не замечали во мне почти никаких перемен, кроме того, что я стал слишком замкнут и необщителен и приобрёл болезненную чувствительность к свету. Я не утратил способность различать цвета, но всё как бы потускнело, словно я смотрел на мир через толстое тёмно-серое стекло, а солнечный свет вызывал сильную резь в глазах, Кристин солнце не нравилось. Меня мучили только ночи, хотя я довольно скоро начал получать удовольствие от того, что раньше назвал бы кошмаром, а что будет со мной дальше я старался не думать.               
Чувствуя себя одиноким днём, я решил как-то сходить к старичку, и узнав его адрес у букиниста, направился к нему. Он был единственным, с кем я мог бы поговорить о Кристин и обо всём, что со мной происходило.
Дверь мне открыла молодая жещина в трауре. Она хотела было что-то сказать, но вдруг насторожилась и вонзив в меня пронизывающий взгляд больших, почти чёрных глаз, несколько мгновений просто безмолвно смотрела на меня, а я застыл, словно оцепенев, и тоже не смог произнести ни слова. Наконец отведя взгляд, женщина заговорила:
- Так это Вас она теперь мучает.
Фраза прозвучала утвердительно, и я оторопев окончательно, только виновато повесил голову.
- Я знала, что отец никогда не сможет уничтожить портрет. – Вздохнув продолжала женщина. – Вы, наверное, хотели видеть отца? - Догадалась  она.
- Да… - Выдавил я из себя и тут же задал совершенно глупый вопрос: - А Вы его дочь?
Женщина кивнула и ответила:
- Огорчу Вас, но отца Вы уже никогда больше не увидете. – Она горько улыбнулась и добавила: - По крайней мере в этом мире, потому что в ином, у Вас непременно найдутся точки соприкосновения.
- Простите, - не понял я, - То есть как?
- Отца похоронили пять дней назад. – Сухо пояснила женщина. – Рядом с мамой, хотя он этого и не заслуживал. Ну, Бог ему судья,  надеюсь, что он всё-таки не попал в лапы к той ведьме… Прощайте.
Она собралась уже захлопнуть дверь, но я задержал её, спросив:
- А его… его исповедовали? – Мой голос сорвался, и последние слова я произнёс почти шёпотом.
Дочь старичка удивленно посмотрела на меня, но всё-таки ответила:
- Да. Я сделала всё, что было возможно, и даже чуть больше, поэтому-то она его и не получила.
- Простите… А как Вы догадались, что… что портрет у меня? – Голос решительно отказывался служить мне, и я говорил шёпотом.
- Да уж догадалась. – Женщина взглянула на меня с состраданием. – Мы ведь, так сказать, были с ней  довольно близко знакомы… Не волнуйтесь, это только мне видно, другие ничего не заметят.
- Да, да… - Растерянно пролепетал я. – Спасибо… Прощайте…
Я повернулся и медленно побрёл вниз по лестнице, как вдруг дверь за моей спиной снова открылась и дочь старичка крикнула мне вслед:
- Эй, послушайте!
Я остановился и поднял голову, женщина стояла на площадке и, перегнувшись через перила, снова смотрела на меня своим странным пронизывающим взглядом.
- Я попробую помочь Вам. Вы ведь за помощью приходили, не так ли?
Я только молча кивнул, чувствуя, что горло сжато спазмом.
- Хорошо, я кое-что смогу сделать. – Загадочно пообещала женщина. – Я найду Вас, я знаю, где Вы живёте.
Она повернулась, чтобы уйти, но задержалась еще, чтобы сказать:
- Хотите совет? Вы должны сами пожелать бросить её, захотеть очень сильно, понимаете?
Я мог только кивать в ответ, слёзы душили меня.
Если бы я не ушёл тогда, если бы бросился к той женщине и умолил бы вступиться за меня, то всё могло бы быть иначе. Только потом я понял, как боялась дочери старичка Кристин, но последний шанс уже был упущен.   

Даже если бы я хотел, то и тогда не смог бы описать все те ночи, что проводил в обществе Кристин, всё слилось в одну сплошную серую пелену в моём воспалённом мозгу, и восстановить последовательность событий я уже не в сосотоянии …
 
Через какое-то время после моей встречи с дочерью старичка я заметил, что Кристин сильно встревожена, а потом она как будто начала явно готовиться к чему-то очень для неё важному.
Наконец прошлой ночью Кристин, предупредив, что ночь будет особенной, как всегда повлекла меня за собой по сумрачному коридору. В этот раз обычно прямой коридор делал повороты то в право, то в лево, был почти вполовину уже и тянулся, как мне показалось, бесконечно. Видимо Кристин, раскрывая коридор, была вынуждена огибать какие-то неугодные ей места.
К моему удивлению, после очередного поворота я вдруг увидел впереди полный диск луны, а на лице ощутил дуновение ветра. Сопровождавшие нас на всём пути «листки» остались за последним поворотом, явно опасаясь свежего воздуха, и я покосился на Кристин, но та, как ни в чём не бывало, шагнула вперёд меня и стала почти невидимой на фоне чёрного ночного неба, только её волосы, отливающие стальным блеском, взлетели как флаг, подхваченные ветром. 
Я, привыкнув уже к тому, что коридор всегда оказывался выше, последовал за Кристин, аккуратно спрыгнув из коридора на землю и огляделся. Не знаю, где мы находились, и как далеко от города, только ни малейшего намёка на человеческое присутствие не было и в помине. Я стоял на высоком холме, покрытом пожухшей травой, оставшейся с осени и опавшими листьями, частично перепревшими под недавно сошедшим снегом. Справа от меня на краешке примостилось огромное корявое дерево, голое, скрюченное и кое-где обугленное, а слева, как казалось, прямо в ночном небе клубился тот коридор, по которому мы и пришли. Снаружи он напоминал облако, странно изогнутое и теряющееся где-то за пределами досягания зрения. Я не мог ясно видеть, что было вокруг холма, непроглядная ночь ранней весны и серая пелена перед моими глазами лишили меня способности ориентироваться, но я догадался, что кругом был лес, глухой шум деревьев и сосновый запах всё же долетали до меня.  Очередной порыв ветра пронизал меня до костей, Кристин не предупредила что предстоит прогулка на свежем воздухе, и я, буквально окоченев в одно мгновение в своей тоненькой рубашечке, дрожащим голосом пожаловался:
- Кристин! Кристин, холодно, я совсем замёрз…
- Сейчас согреешься, потерпи немного. – Пообещала ведьма, сверкнув на меня своими невидящими глазами, зелёное зарево которых заливало всё её лицо мёртвенным светом.
Я подчинился и стал ждать, потирая себя руками, чтобы хоть как-то согреться.
Кристин же, еще более плотная и реальная, чем казалась всегда, прошлась по холму, словно что-то вынюхивая, потом отодвинула меня в сторону, ближе к клубившемуся коридору, и, встав напротив дерева, простерла к нему руки, выждала несколько мгновений, а затем начала выкрикивать заклятья, ветер раздувал и трепал её волосы, вздувая их пепельным нимбом.
С каждым словом голос Кристин звучал всё громче и страшнее, отзывалось эхо, вибрировала земля под ногами. Луна затянулась странными чёрными тучами, беспристанно двигавшимися и трепетавшими, словно крылья огромных птиц или складки гигантского плаща. Сквозь них прорывались жуткие кровавые всполохи и чьи-то еще более пугающие вопли летели вниз в ответ из этого небесного хаоса, поднялся настоящий ураган и свился воронкой смерча вокруг Кристин, закрутив жухлую траву и опавшие листья. Я не мог более выносить этих звуков и с криком зажал уши руками и упал на колени, словно притиснутый к земле нависшей над холмом силой. Кристин зашлась в экстазе, рубин на её шее пылал, словно настоящий огонь, озаряя всю фигуру ведьмы зловещим заревом. Внезапно складки туч раздвинулись, и сквозь них на фоне лунного диска вдруг проступил и оформился ужасный нечеловеческий лик: мутные глаза дымились, рот растянулся в кровавой ухмылке, обнажив острые, словно акульи зубы в несколько рядов, между них протиснулся длинный чёрный язык, пульсирующий и клубящийся словно тучи, и как канат обвился вокруг дерева; губы чуть шевелились нашёптывая что-то, и с каждым их движением глухой звук почти вещественно обрушивался на холм палящим вздохом.  Запрокинув голову и трясясь от напряжения, Кристин выкрикнула последнюю фразу, во след за которой из тучи в холм ударила молния, и прямо возле босых ног Кристин вспыхнуло пламя, жуткий лик исчез, а дерево, там где касался его чудовищный язык обуглилось.
Кроваво-красный костёр с каким-то нереальным голубовыто-фиолетовым оттенком плясал по траве, не опаляя её, а над ним тем же пламенем полыхали тучи, снова скрывшие луну. Я выпрямился, всё еще дрожа и не смея подняться с колен, и тут только заметил что весь мокрый от пота, Кристин была права, стало даже жарко, невыносимо жарко.
Внезапно из коридора прямо через меня друг за другом, хохоча и что-то выкрикивая, начали выпрыгивать другие ведьмы, тоже нагие и босые с такими же незрячими глазами, как и у Кристин. Они, казалось, не замечая меня, принялись носиться по холму, гомоня и наскакивая друг на друга, порой подбегая к Кристин и что-то разъясняя ей бешеной скороговоркой. У каждой из одежды было только какое-нибудь украшение с драгоценным камнем: кольцо, браслет, колье, диадема или, как у Кристин – медальон. Рубины и изумруды, сапфиры и брильанты вспыхивали и светились колдовским светом, но все они были по размерам меньше, чем кроваво-красный амулет Кристин.
Ведьмы постепенно рассаживались вокруг огня, а я ошалело глядел, как просвечивает пламя сквозь их взбитые ветром волосы, не смея двинуться, не в силах пошевельнуться. Не смотря на то, что я изнывал от жары, и пот катился по мне градом, тело моё словно окаменело, даже дыхание, заставлявшее медленно подниматься и опускаться грудь, вызывало мучительную боль, грозя разорвать утратившие эластичность мышцы.
Вдруг прямо напротив меня, по другую сторону холма, в небе с шипением и скрежетом разверзся еще один коридор, из которого буквально вывалился виденный мною в княжеском особняке жуткий художник, а следом за ним возникла еще одна ведьма. В её всклоченных рыжих волосах устрашающим карбункулом горел рубиновый паук на золотых лапках, величиной превосходя амулет Кристин.
На холме поднялся переполох, художник принялся гоняться за ведьмами и тыкать в них своей страшной сучковатой палкой, ведьмы уворачивались и сыпали проклятьями, а Кристин и рыжеволосая колдунья стояли и молча смотрели друг на друга. Внезапно Кристин попятилась, сверкая глазами и перекосившись от злости, а рыжая, высокая и грозная, сурово нагнула голову и сделала наступательный шаг.  Их взгляды со звоном скрестились словно шпаги, породив зелёные молнии, заметавшиеся между ними. Ведьмы вокруг притихли, но художник, увидев меня закричал что-то и бросился к рыжей колдунье, та вздрогнула от неожиданности и резко перевела взгляд на него. Зелёная молния, изменив направление, последовала за её взглядом и вонзилась в грудь злощастного художника. Он охнул и опустился на землю, все еще протягивая палку в мою сторону, но уже не произнося ни слова. Рыжая, сурово рявкнув что-то, вновь устремила взор на Кристин.
В тот миг мне вдруг невыносимо захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко от всего этого кошмара, проснуться рано утром, улыбнуться солнечному свету и никогда больше не видеть ни ведьм, ни Кристин, ни художника. И я вспомнил слова дочери старичка, советовавшей мне просто очень сильно захотеть самому уйти от Кристин, а не ждать пока отпустит она. Мои мышцы задвигались, я вдруг совершенно спокойно встал и направился к коридору, по которому пришёл, обе ведьмы обернулись и смотрели мне вслед, художник издал какое-то шипение, он всё еще не мог ни двигаться, ни говорить. Но когда я уже был готов вскочить в коридор, Кристин опомнилась и, выбросив вперёд руку, что-то отрывисто крикнула, и коридор захлопулся. Я медленно повернулся к разгневанной Кристин, чувствуя, что моё желание уйти становится всё сильнее и сильнее. Рыжая хрипло захохотала.
Но в тот миг, когда я взглянул на Кристин, светлое зарево поднялось вдруг за её спиной. Пылавший огонь разом померк и приник к земле, рыжая ведьма оборвала хохот и тоже повернула голову в ту сторону, но уже ничего не успела сделать. Белое слепящее сияние накрыло её, она закричала, рванулась, но безрезультатно, мне послышался колокольный звон и пение «Алиллуйя», а еще чей-то знакомый голос, читающий молитвы на латыни. Тучи разошлись, открыв чистую луну, огонь совсем погас, ведьмы метались по холму, крича и стараясь увернуться от настигавшего их белого пламени. Исчез в белой мгле жуткий художник, страшно закричав на прощание, а я вдруг почувствовал облегчение, серая пелена с моих глаз спала, и я двинулся к свету.
Но в тот миг, когда белая длань уже протянулась ко мне, с душераздирающим визгом на меня обрушилась Кристин, прятавшаяся всё это время где-то за деревом. Я не сразу понял, что это она, от её плоти ничего не осталось, на меня скалился череп, покрытый клочками облезлых волос, я заорал и рванулся, но кости пльцев держали крепко. Мы упали на землю, я усиленно пытался вырваться, и белая длань была уже совсем близко, я видел как в ней двинулась мне навстречу с раскрытыми объятьями светлая фигура в белом. Но тут Кристин видимо собралась с последними силами и злобно выкрикнула что-то, раздался взрыв, я увидел, как треснул дымной трещиной рубин, висевшей на шее Кристин, и мы полетели во тьму, а где-то наверху полыхало белое пламя и тянулись сквозь него белые длани… 
    
Очнулся я на полу в своей гостиной от того, что Кристин громко звала меня. Я сел и осмотрелся, комната выглядела обычно, за окном стояла еще ночная темнота, но никакого коридора там уже не было. Сильно болела голова, а  сам я весь был вымазан в саже и копоти, и серая пелена вновь прочно висела перед моими глазами.
- Бежать! Мы должны немедленно бежать. – Голос ведьмы звучал совсем глухо и отдалённо. Она не решилась показаться мне еще раз без плоти, и говорила со мной с портрета. 
- Куда? От кого? – Вяло отозвался я, заметив, что кривая трещина на амулете, рассёкшая самый его кровавый глазок, присутствует и на изображении.
-  Сначала на Кавказ, там остался заброшенный замок князя. – Взволнованно отозвалась Кристин. – С утра забери все деньги, что есть на счету, купи билет, и выезжаем немедленно, до наступления следующей ночи мы должны быть уже далеко.
- Ладно… - Неохотно согласился я,  моё желание избавиться от Кристин испарилось без остатка. – А что это было, этот белый огонь? – Всё-таки поинтересовался я.
- Смерть! – Взвизгнула Кристин и разрыдалась. -  Больше никогда так не делай! Слышишь, не бросай меня! – Жалобно попросила она сквозь слезы.   
Я чувствовал, что она напугана и растеряна и возлагает все свои надежды на меня. В отличае от пожалевшего её когда-то старичка, мне совсем не было её жаль, а мерзкий образ черепа с путыми глазницами вызывал отвращение, и я уже не верил блистающему обману портрета. Тем не менее я покорялся, словно невидимая сила усыпила мою волю, и я безразлично выполнял всё, что мне приказывалось, и другого я не хотел. Если бы я вдруг оказался внезапно свободным от этого наваждения, то наверное, просто не знал бы чем себя занять и для чего жить. Но всё это я осознал со страхом уже в те несколько часов перед рассветом, когда решал, что же мне делать.
Измученная прошедшей ночью Кристин ушла на покой и копила силы, оставив своё наблюдение за мной, уверенная в моем послушании, а я сидел и думал как поступить.

Это мой последний шанс, другого уже никогда не случится.
Я заканчивал писать свою историю при свете восходящего солнца, и  с радостью обнаружил, что серая занавесь перед моими глазами стала совсем слабенькой. Но что я буду делать, я так еще и не решил. Для начала я всё-таки пойду в банк и сниму немного денег со счета, а потом, скорее всего куплю билет куда-нибудь на юг, к морю, и ни за что не вернусь в дом, чтобы прихватить с собой Кристин. Но я совсем не уверен, что поступлю именно так. В последний миг я могу передумать, или Кристин напряжёт все свои силы, чтобы не отпустить меня, во всяком случае, я знаю, что кончу плохо, хотя для меня сейчас ничто уже не имеет смысла, моя жизнь разломана, и её не восстановить.  Я могу только предупредить кого-нибудь, кто придёт к Кристин после меня, поэтому одну копию с этого письма я надёжно спрячу сзади за рамкой портрета, а другую оставлю на своём письменном столе, чтобы по крайней мере родственники могли знать что же всё-таки со мной случилось.