Враг мой

Темно и холодно. Идет снег. Белый и пушистый, ложится он на землю крупными хлопьями. Красиво... когда смотришь из окна. А я давно не смотрел в окно, давно не выходил на улицу ночью. Некогда было. А сегодня пришлось. Пришлось тащиться по белому одеялу, высматривать сквозь снежные хлопья полузнакомые очертания улиц. Как давно я здесь не был? Год, два? Ответ пришел неожиданно – десять лет. Ровно десять лет не посещал я задрипанного городишки, который когда-то называл своим. Мой родной город. Город, который я по молодости считал скучным и откровенно ненавидел. Город, в который я бы и не думал возвращаться, потому что в глупое прошлое не возвращаются, но пришлось...

Из пелены снега выплыла огромная елка, стоящая на площади. Красивая. Когда-то я считал такое красивым. Теперь елку дома не ставлю, вообще ничего не меняю, а Рождество и Новый Год встречаю в элитных клубах. С бокалом шампанского в руке и красивой девушкой у бока. Каждый год иной. Потому что красивых девушек много, а я один...

Снег пошел интенсивнее. Я огляделся. Очертания домов казались расплывчатыми, нереальными. Где-то забили колокола. Наверняка на церкви. А старенькая церквушка приютилась как раз у нужной мне улицы. Улыбнувшись звукам из далекого детства, я пошел на звон колоколов, с грустью вспоминая о своей уютной, теплой квартирке в центре столицы. Никогда бы не приехал в этот город, но надо...

Кафе оказалось не совсем на том месте, где я его запомнил. Пришлось слегка понервничать: в проклятой снежной тишине даже расстояния кажутся нереальными... На витрине стоит маленькая елочка со старыми, советскими игрушками. Под елочкой приютилась пластмассовая Снегурочка рядом с ватным Дедом Морозом, лежит тут же и красный мешочек, наверняка набитый бумагой. С улыбкой я вспомнил мальчишескую акцию по краже такого вот мешочка – мы ведь думали, что там подарки! Как давно это было, и было ли?

Внезапно дверь со скрипом растворилась, и на улицу вышла толстоватая девушка в коротеньком полушубке. Заметив меня, она испуганно отпрянула и скрылась в снежной тишине. Я поморщился. Никогда не любил пьяных женщин, а от этой сильно несло алкоголем. Так сильно, что даже зимний воздух показался нестерпимо спертым.

Я подошел к двери. Обычная дверь со вставкой из стекла и напяленной на нее решеткой, сочетание, благодаря которому я почувствовал себя как при входе в тюрьму. Или это было проклятое прошлое? Вновь захотелось в столицу, к горлу подступил противный ком, давно позабытое чувство страха набило ноги ватой, и я нервно сглотнул, сам на себя разозлившись. К чему тратить время? Быстрее начну, быстрее кончу! С этой мыслью, я вошел в кафе, с грустью вспоминив о фейерверках над главной площадью. И красивой девушке, что ждала меня в квартире... Боже, что я делаю? И есть ли ты, Боже? Нету тебя, есть проблема. А проблемы надо решать.

Улыбнувшись сам себе или своим страхам, я вошел внутрь... Там оказалось не так плохо, как снаружи: уютно и тепло, да и запах изумительный – свежей выпечки с легким привкусом хлорки...

Хлорка меня интересовала мало. Заказав толстоватой официантке кофе, а огляделся. Ее заметил сразу. Такую нельзя не заметить! Мои глаза уже успели отвыкнуть от неказистой фигуры, жидких, связанных на затылке в тугой хвост волос, страшных очков с толстыми стеклами и обгрызенных ногтей, в нетерпении стучавших по покрытому бежевой скатертью столу.

– Мог бы и не опаздывать, – недовольно проворчала Вера.

– Заказать тебе что-нибудь? – мило ответил я, пытаясь быть вежливым. Получалось это мало – смотря на Веру я чувствовал, как стягивает на щеках кожу. Благо, что в проклятом кафе царил полумрак. Тем более, что визгливый голос Веры тоже изменился мало... и знакомые нотки вовсе не вызывали у меня приятных воспоминаний.

– Закажи свое отсутствие! – ответила она, отпивая глоток из толстенного стакана. Насколько я мог разобрать – томатный сок. – Зачем пришел?
 
Хороший вопрос! Знал бы я сам – зачем?

– Видишь ли, Верунь, – брови Верки пошли вверх, и я вздохнул – это не красотку в ресторане одуривать. Глупой Верка не была никогда. Уродиной – была, но не глупой. – Сложно... начать. Ну не хмурься, потерпи, я все объясню. А чтобы разговор легче шел, может, чего съедим? А то дорога дальняя была, в желудке у меня свело... сжалься над бывшим одноклассником... есть один не умею, составишь мне компанию, за мой счет, естественно!

Верка милостиво кивнула. На душе стало легче. Стало быть и на дурнушку управа найдется. Но, когда передо мной поставили блюдо с переваренной картошкой, я в очередной раз пожалел о своей милой квартирке в центре, особенно – по холодильнику... и по пицце, в конце-концов... Боже, какая убогость! Есть ли ты, Боже... Что за глупые вопросы...

Верка свою порцию ела спокойно, бросая на меня любопытные взгляды. В полумраке кафе ее глаза за толстыми очками казались неестественно огромными, вопрошающими, и... теплыми, что ли? Переварив последнее открытие, я покрылся холодным потом. Что вообразила эта идиотка? Чего она от меня хочет?

– Митька помер, – прошептал я. Вилка Верки на мгновение зависла над блюдом, а потом вновь продолжила движение.

– Мне очень жаль, – понизила голос Верка. Странно, от ее слов на душе потеплело. Верка смешала на тарелке немного картошки с горошком и тихо продолжила:

– Он был твоим лучшим другом... Только не понимаю... Саш, ты не обижайся, я просто не понимаю... чего ты от меня хочешь? Сочувствия? – Верка перестала есть, вдруг сняла очки и положила их на стол. По улице проехала машина, свет фар скользнул по ее волосам, она в замешательстве скомкала лежащую рядом салфетку и начала чистить стекла. Только теперь я заметил, что они запотели. Она волнуется? Но почему? Подозрения, что ранее были подозрениями, переросли в уверенность, и я в миг ожесточился. Верка не было годна моего сочувствия, только не она. – Чего ты от меня хочешь?

Странный вопрос... неожиданный. Тот самый, что я и сам хотел ей задать. Чего она от меня хочет? И чего я должен хотеть от нее? В замешательстве я замолчал, взял со стола бокал и, отпив немного, закашлялся.

– И все же, чего, Саша? – спросила она, вновь одев очки. Мне стало легче. Впервые отдал себе отчет, какая же она... беспомощная без очков. Если теперь беспомощная, то какой же была тогда...

... Первым полетел в тающий снег ранец. Это было смешно. Пухлая девчонка в панике искала в снегу разбитые очки, шапка слетела с ее головы, волосы рассыпались по плечам, а рукавицы мигом намокли, попав в лужу. Кто-то засмеялся. Кажется, это был мой смех. Да нет, смеялся Вовка, задирая ей юбку. Под поношенной коричневой тканью оказались шерстенные подштанники. Захихикали за спиной девчонки. Девченка нашла, наконец-то очки, сжала их в мокрой ладони и вдруг заплакала...

– С Рождеством тебя, Верка! – прошипел Митька, и все вдруг замолкли... Даже Митька.

– Училка! – разорвал тишину панический крик Димки, и мы рванули в переулок, а Верка все так и осталась сидеть на холодном асфальте, тихо размазывая слезы по толстым щекам...

– Димка тоже умер, – прошептал я. – Митька три дня назад, с перепою, Митька – восемь. От удара. Можешь мне объяснить, почему?

– Ты же сам сказал, – прошептала Вера, и вилка внезапно выпала из ее дрожащих пальцев. Губы ее чуть задрожали и поняв, что сейчас начнется истерика, я быстро налил ей вина и всунул бокал в холодные руки.

– Пей!

Она выпила. Как я и ожидал, захмелела. Глаза ее вновь потеплели, и я осторожно снял очки с круглого лица. Так она даже лучше... даже ничего. Румянец ей к лицу и нос покраснел так смешно... беспомощно... Руки мои задрожали. А ведь она такой и была... Беспомощной... глупой, безответной и беспомощной... Единственное, что в ней было твердого – это ее горячая вера в нечто, что другие называли Богом. Глупая вера. Но сильная до жути. Вера, что заставляла ее каждый день встречать на коленях в старенькой церкви у площади. Странная вера, что заставляла ее безответно дрожать под обстрелом наших снежков. Наверное, больно, когда снежок попадает в щеку. Да какое там "наверно"...

– Я думала, что это сон, – внезапно заплакала Верка, сжимая бокал так сильно, что он пошел трещиной. Купюрой остановив крик официантки, я подменил ее бокал своим и наполнил его вином, заставив Верку выпить. Бедняжка уже и не соображала где она, с кем разговаривает, и что вообще разговаривает, ее глаза и вовсе ошалели, наполнились грустью, пятно расползлось с носа на щеки. А такой она мне даже нравится...

– Но это было смешно, – засмеялась вдруг она. – Он пришел ко мне ночью... черный такой, с крыльями... А глаза горят... Огнем горят, понимаешь?

– Понимаю, – прошептал я, наливая ей еще. – И как понимаю!

– Ни черта ты не понимаешь, – прошипела она, икнув. Решив, что хватит, я пытался отобрать у нее бокал, но хватка Верки была железной... когда дело касалось еды или питья.

– Страшнючий... Ненавидишь... спросил... Где мое вино?

– Уже наливаю, – прошептал я, незаметно разводя вино соком. Все равно не заметит.

– Говорит, ненавидишь... зло помнишь, грех последний, так я тебе... то бишь он мне... мол, поможет. Ну сон такой будет... где вы все... ну, того, понимаешь... Лей!

Я налил, внимательно слушая.

– Сначала Димка снился… страшный такой, пьянющий вечно. С тобой в номере сидел, песни вы горланили... Катюшу...

Я вздрогнул. И в самом деле горланили... недели две назад. Или дольше? Господи, как же давно это было! Как... больно. Быстро налив себе бокал, я выпил его залпом, но не опьянел. Не действовало на меня уже вино, давно не действовало. Водки бы, и побольше! Я поднял руку, чтобы заказать, а Верка продолжила.

– Девчонка там была. Красивая. Глаза громадные, волосы – как шелк... и Димка твой, руками грязными...

Мне стало тошно. Давно говорил Димке, чтобы перестал, но разве тот послушает? Только невинных заказывал, самый смак... Я и привык-то уж давно, замечать перестал, перестал реагировать на крики из спальни. Перестал думать об этом. Что толку? Димка – мой лучший друг. Друзей не выбирают, их судьба дает... а ту девчонку и я помнил. Хорошенькая. Глаза – как два глубоких озера, губы мягкие, как лепестки розы, а фигурка... как из аниме, что мы с Димкой в детстве смотрели. Молодая китаяночка, только вчера с контейнера. Думал, что никто не знает, а знали... даже Верка знала...

– Кровь там была, – прошептала Верка, смотря в бокал. Меня аж передернуло. Красное вино показалось кровью, бокал выпал из моих рук, и мне вновь пришлось остановить возмущение официантки новой купюрой. Разорит меня Верка. Выйдет мне это кафе дороже ресторана... – много крови. Гад, твой Димка. И тот, во сне, говорил, что гад. Стоял за моей спиной и смеялся. Чему смеялся, я и сама не знаю... гад... А потом и говорит: «Как земля таких носит? Как ты такое терпишь?» Мне обидно стало, будто годы те вернулись, будто только вчера вы мне жизнь поганили. Посмотрела я на него, и стало мне так тошно, за вас, сволочей, тошно. А глазищи-то у него! Черные, громадные... и такие... понимающие. «Что я могу сделать?» – спрашиваю. А тот только хохочет. Кричит: «Убей их, только захоти, и... убей! Выбери как!» Ну я и выбрала. Как свинья. В подворотне. От ножа. И визжал он, как свинья!

Злость поднялась во мне волной, кафе потемнело перед глазами и мне захотелось сжать эту толстую шею, увидеть, как эти проклятые глаза лезут наружу, теряют свет жизни! Ведьма, ведьма проклятая:

– Врешь, – вскричал я. – Не было никакого существа, не было! Кто тебе сказал! Кто! Отвечай!

– А кто мне мог сказать? – прохрипела Верка. – Димка же просил тебя перед смертью, чтобы никто не знал... как ему яйца вырезали.

Дальше я ничего не помнил. Стол полетел на пол, разбились бокалы, вино растеклось по светлой блузке Верки, а я, оказавшись на ней верхом, уже сжимал ее толстое горло. Официантка завизжала, ко мне подбежал охранник, с размаху врезав мне ухо, отбросил меня на стоящий рядом стул. Что-то подо мной треснуло, на мгновение я потерял сознание, а когда очнулся, то Верка села на полу, прижимая пухлую ладонь к горлу, ухо горело огнем, охранник стоял надо мной, а официантка тихо причитала, осматривая погром.

– Сам заплатишь или милицию вызвать будем? – спокойно спросил охранник, помогая мне встать. Вернее, заставляя меня встать.

– Отпустите его! – прошипела Верка. – Успокоится... или я и ему – выберу.

Я похолодел – хмель ушел из глаз Верки, сменившись сарказмом, толстые губы дрожали от напряжения, а на щеке начал показываться синяк. Верка тяжело поднялась, официантка с охранником, подозрительно на меня посматривая, поставили столик на место и уже почти мирно приняли очередную купюру, даже разрешили нам остаться, а я, сев напротив Верки, тихо прошептал:

– Снилась ты им. Димке снилась. Тот ночами выл. Днем шутил, что кошмары. Зачем, Верка?

– А вы зачем? – прошептала она. – Саш, не знала я, что всерьез это, понимаешь. Думала, разум то мой. Придумала я... что-то вроде психотерапии... для себя самой. Я... и Митьку видела... как он умирал. Страшно умирал. И тебя...

– Что ты мне выдумала? – прошептал я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. – Что?

– Не бывать этому! – прошептала она.

– Что? – настаивал я.

– Не бывать! – прошептала Верка, вдруг заплакав. – Сашка, не понимаешь ты. Зла я на Вас была. Димка мать бросил. На руках моих умирала, сына звала. Я ему звонила, звонила, а там баба какая-то. Нет его да нет. Ну и... поздно потом было.

– В командировке мы были, – ответил я. – Контракт улаживали. Димка секретарше приказал – чтобы никто не тревожил, а когда вернулся, мать его уже и похоронили. Как собака выл, три дня с запоя не выходил, а ты говоришь... на костел деньги свои переписал, все равно, говорил, бабы у него нет, детей тоже – кому оставлять. Пусть хоть мать нормально отпоют, а его уж и не надо. Таких грехов не отпоешь...

– Не знала я.

– Многого не знала, – прошептал я и вдруг добавил. – Детьми мы были, Верка. Глупыми и безмозглыми. Детьми, понимаешь.

– А девчонка та?

– Заплатил Димка девчонке твоей, и хорошо заплатил. Жизнь у нас сейчас такая – не было бы Димки, был бы другой.

– И у сестры Митьки тоже такая была, когда ее муж избил до смерти?

– Митька давно Лельке говорил, чтобы мужа бросала, к нему ехала. А то все причитала – добрый он добрый, люблю я его. Только как выпьет... Но так – добрый, не брошу. Никогда не брошу. Ну... а как кончилось дело-то... мужа ее на зоне достали. Митька денег дал... Да только говорят, что и не надо было там денег. Тот сам был готов удавиться.

– А ты?

– А что я? – усмехнулся я. – Родители мои в новом доме живут, в хорошем районе. Сестры у меня нету...

– А сын твой? – не угоманивалась Верка.

– Сын? – похолодел я.

– Андрюшка, сын твой...

Я задумался. Сын... Аленка, кто ж еще! Шаловливая Аленка с зелеными глазами. Моя первая любовь и мое первое разочарование. Моя первая барышня. А потом... уехал я потом. В университет поступил, столичный, престижный. Ее здесь оставил. А у студента какая жизнь, известно: бабы, водка, бабы. Ну и понесло меня. Писать стал реже, позже вообще забыл о письмах, память о Аленке затмили новые увлечения, а она... вот как... сын...

– Не знал я о сыне, – ответил я. И расхотелось мне почему-то разговаривать с Веркой. Расхотелось просить о пощаде. Может, и права она? Может, не достоин я жить-то?

Шатаясь, я вышел из кафе. На Верку даже не посмотрел. Ну ее... пусть себе колдует. Снег больше не шел. Улицы покрыло белоснежным покрывалом, на темном небе показались шаловливые звездочки, а над церковью, старенькой и пошарканной, нависла темная туча. Я замер. Не туча это! Сделал шаг назад, покрываясь потом. Стало тяжело дышать, страх прижимал к земле, а взгляд... мой взгляд принадлежал ему. Демону. Вот он, враг мой! Вот! Огромный, безгранично огромный, навис он над маленькой площадью, сложил крылья, укрывая елку, будто бы спал. Но не спал вовсе. Меня ждал! Не уйти мне...

Подтверждая мою мысль, полупрозрачный демон поднял голову, распахнул за спиной огромные крылья и устремил на меня черный, бесконечно глубокий взгляд. От страха у меня подогнулись колени. Демон поддался ближе, на меня пахнуло холодом его дыхания, крылья сделали взмах, ветер понес в лицо колючие льдинки, еще мгновение и...

– Нет! – закричала Верка, вставая между мной и демоном. – Хватит! Не тронь его, слышишь, прочь! Хватит! Жертв хватит, проклятый!

Демон удивленно посмотрел на Верку и поднял огромную ладонь, стараясь смахнуть круглую фигурку со своего пути, а Верка вдруг прошептала:

– Спаси его, Боже, – и упала на колени, прямо в снег, сложив пухлые ладошки в молитвенном движении. Наивная! Призрачные губы демона расширились в улыбке, в огромных глазах вспыхнул смех, а я прошептал:

– Вера, Верочка, уйти, уйти, хорошая. Меня не спасешь и себя погубишь. Уйди! Андрюшку моего кто присмотрит, уйди!

Верка заплакала, я пытался сдвинуть ее с места, демон усмехнулся еще шире, нас накрыло его тенью, и я вдруг взмолился... Богу взмолился, страстно, пылко, как никогда в жизни, и ни за себя даже, за эту глупую уродину, что моих друзей погубила. За нашу жертву, что Димкиной матери смерть сгладила! За нее, что Лельке синяки смазывала, за Верку! Боже, ты же слышишь! Заслужил я, каюсь, дураком был, но этой и так досталось, пусть уж живет! Прости ей, дуре, и меня прости, и Димку, и Митьку, помоги моему Андрюшке лучше отца вырасти, а я... пусть я...

Ладонь демона застыла так близко от моего лица, что я почувствовал идущий он нее холод. Верка всхлипнула, теснее ко мне прижавшись, я уже не молился, не боялся, а просто ждал, смерти ждал. Пусть хоть не такой позорной, как у Димки. Не со спущенными штанами посреди улицы...

Воздух разодрала хрустальная песнь колоколов. Я вздрогнул от неожиданности, Верка закричала, а демон задрожал, растворившись в воздухе. Все! Пошел снег. Я икнул... потом засмеялся, счастливо, звонко. Хорошо-то как! На душе покой, вокруг благодать, воистину - праздник!

– С Рождеством тебя, Вера! – прошептал я, поднимая Верку на ноги и счищая с ее коротенькой куртки налипший снег.

– С Лаждеством, дядя! – засмеялся рядом звонкий мальчишеский голосок, и молодая женщина, метнувшись из тени, подхватила мальчонку на руки.

– Что ж ты Андрюша, к чужим пристаешь, – увещевала она сына. – Нельзя так.

– Можно, – прошептал я, смотря на Аленку. – Еще как можно!

Это Рождество я встречу как полагается – с елкой и игрушками. И плевать мне на моду. Плевать на циников, что кричат на всех углах: «Бога нет»! Я знаю, что есть. Вижу его в улыбке крестной матери моего сына...

– Еще кусочек торта, Верунь?

27.01.09.