Люди и ангелы

После конфликта с Миколой я стал чаще бывать в синагоге. Как говорится, нет худа без добра. На душе лежал камень: состояние мамы ухудшалось с каждым днем. Панацеи от страшной болезни не существовало, и сознание своего полного бессилия особенно угнетало. Конечно же, страдал я не один, вместе со всей семьей. И наибольшая доля страдания, безусловно, выпала самой маме.
В одном из своих интервью Оскар делла Хойя, чья мать скончалась от рака, сказал: «После того как я видел, через какие муки проходила моя мать, я ничего не боюсь. Удары на ринге – это ничто по сравнению с той болью, которая досталась моей матери».
Что к этому можно добавить? Страдали и мы тоже. Было нестерпимо жалко маму, и папу, который ни на шаг от нее не отходил, и Диму, которому в столь юном возрасте довелось столкнуться с ужасной реальностью... Впрочем, надо отдать ему должное: брат держался стойко. Он всегда точно и вовремя выполнял все поручения, постоянно успокаивал маму и нас всех, и при этом, как ни странно, успевал делать свои дела. И мама, хотя она и была неизлечимо больна, радостно следила за успехами сына.
Диме было 16 лет. Он сдал на права, и я стал все чаще уступать ему место за рулем. Иногда он даже сам ездил на тренировку, хотя папа поначалу этому противился, опасаясь дорожных происшествий. Но, беря у него уроки вождения, младший сын зарекомендовал себя как ответственный и чрезвычайно аккуратный шофер, и со временем папа сдался. 
Джимми нравилось, что Дима не робкого десятка, и он сказал мне следующее:
– Твой брат уже самостоятельный. Это хорошо, что он ездит сам: теперь тебе не надо его возить, и ты можешь больше времени уделять своим проблемам.
Дело в том, что во время Диминых спаррингов я часто впадал в раж, забывал, где нахожусь, и начинал подсказывать ему по-русски, нередко при этом отчаянно матерясь: все равно ведь никто вокруг не понимает... Джимми это страшно раздражало, он считал, что я вмешиваюсь в тренировочный процесс. Вот почему эту его фразу я воспринял однозначно.
И я решил, что он, в сущности, прав. Тем более, что Дима довольно рано остался без дедушки, а Джимми, в этот нелегкий для нашей семьи момент, отчасти заменил ему покойного Льва Давыдыча. Часто, разглядывая его курчавую седую шевелюру, я ловил себя на том, что мысленно фиксирую их сходство: та же неуемная энергия, потрясающая работоспособность и кристалльная честность, тот же высокий профессионализм лидера, любящего своих людей и в ответ любимого ими. Когда Дима оставался с Джимми, я был спокоен. И не только я – мои родители тоже. В особенности ему симпатизировала мама: ведь женское, материнское чутье не обманешь...
После Junior Olympics, взяв на какое-то время перерыв, Дима вернулся на бокс. Джимми стал готовить его к кубку мэра – соревнованиям, которые проходили каждое лето в штате Вашингтон и в которых он старался ежегодно участвовать со своей командой из Starret City. Что до меня, то я ринулся грызть гранит науки: ускоряя процесс обучения, посещал в колледже летние семинары, поскольку спешил порадовать маму своими успехами.
Впрочем, несмотря на всю загруженность, оба мы продолжали общаться с приятными нам людьми: тем паче, если это общение нас духовно обогащало. Благодаря передаче Гальперина круг наших знакомств расширился, в него вошли два замечательных человека: Евгений Моисеевич Геллер и рабби Кацин.
Первый из них принимал непосредственное участие в передаче «Кто мы?» Родом из Минска, он посвятил всю свою жизнь спорту. В Белоруссии Геллер 40 лет преподавал в Институте физкультуры, был автором многих книг и основателем популярной в свое время телевизионной игры «Спортландия». В юности, бежав из Пинского гетто, где немцы расстреляли всю его семью, Евгений Моисеевич воевал в воздушно-десантных войсках и совершил 176 прыжков с парашютом, благодаря чему впоследствии стал признанным мастером этого вида спорта. Приехав в Америку, он возглавил созданную им же Ассоциацию ветеранов спорта и теперь часто названивал нам, интересуясь успехами Димы и освещая их в местной печати.
Регулярно ходя в синагогу, я подружился с Мойшей Перкервальдом – молодым программистом с аналитическим складом ума и неисчерпаемым запасом друзей-приятелей. Как-то он предложил мне увидеть воочию настоящую еврейскую свадьбу в Боро-парке – бруклинском районе, где селятся преимущественно ортодоксы. Я с радостью принял его предложение, и он заехал за мной ближе к вечеру.
Зрелище превзошло все мои ожидания: чинность древних обрядов, чистота и благородство лиц, овеянных то щемящими сердце, то радостными звуками скрипицы клейзмеров, наполнили душу ощущением домашнего уюта.
Рабби Кацин – тот самый, чью интеллектуально насыщенную телепередачу «Древо жизни» мы еще ни разу не пропустили, – оказался одним из гостей. Мойша нас представил нас друг другу, мы проговорили примерно полчаса, после чего новый знакомый позвал нас троих, включая Диму, к себе домой на шабес. Но хоть он и оказался нашим ближайшим соседом – жил в том же квартале, – воспользоваться его приглашением, в силу разных причин, мы смогли лишь спустя несколько месяцев.
В отличие от бесед с профессором Геллером, касавшихся преимущественно спорта и проходивших в основном по телефону, общение с рабби Кацином расширяло наше представление о мире в целом. Еще издали завидев его строгий хасидский наряд, мы знали заранее, что сегодня нас ждет очередная загадочная притча, ключ к которой, возможно, сумеет подбрать лишь само время. Но потом всегда оказывалось, что эти эзотерические рассказы имеют прямое отношение к событиям первой важности. Событиям как личным, волнующим нашу семью, так и внешним, культурным или политическим, затрагивающим жизненные интересы еврейского народа, Америки, России, всего человечества... Вот почему мне не хотелось бы останавливаться вскользь на личности этого выдающегося человека. Он много для нас сделал, на многое открыл нам глаза, и как-нибудь я попытаюсь рассказать о нем подробнее.
Итак, сочетая светскую учебу в колледже с изучением Торы, ухаживая за больной мамой и сопереживая ее ужасным страданиям, я на некоторое время отошел от напряженных тренировочных будней брата. Но образовавшаяся ниша была тотчас заполнена. Приходя в синагогу на вечернюю службу, я нерешительно раскрывал молитвенник. Мойше Перкервальд подсказывал мне нужную страницу. Ивритский алфавит поначалу казался мне темным лесом, но постепенно глаз привык к узору ветхозаветных букв. Я произносил молитву в русской транскрипции и чувствовал, как душа воспаряет в незримые миры. Мойше одобрительно улыбался, подбадривая меня и подтверждая мою догадку:
– Любавичская концепция состоит прежде всего в том, что каждому еврею полезно даже просто находиться в еврейской атмосфере. Именно поэтому нам несвойственнен кастовый снобизм, который, к сожалению, сегодня еще нередок. И другой важный момент: краеугольным камнем у нас считается вера. Например, мы рассказываем такую притчу. Один религиозный еврей очень сильно верил в Б-га, но был недостаточно образован, чтобы занять почетное место среди своих соплеменников. Однажды, выйдя из синагоги, он побрел вслед за цадиком, который в это время о чем-то беседовал с ангелами. Так, непрестанно думая о Б-ге и бредя за праведником по пятам, наш еврей, совершенно неожиданно для себя, очутился на подступах к Трону Вс-вышнего...
...Возвращаясь в тот вечер домой, я обдумывал услышанную историю, и в какое-то мгновение поймал себя на том, что пристально всматриваюсь в сутулый силуэт бредущего впереди меня прохожего...


http://www.youtube.com/watch?v=MsRxc3XWIKc

http://www.youtube.com/watch?v=iO1oXALIrhM

http://www.youtube.com/watch?v=F2fTBX40wiw