Тайна старого портфеля. Сказка для взрослых

    На моих книжных полках тесными рядами  выстроились  творения  великих прозаиков, известных  поэтов, мудрых историков и бродяг-натуралистов.  Когда-то лист  чистой бумаги поманил этих людей, и на свет появились   их  книги.

   Открыв для себя ещё в детском  возрасте  великую  магию  книги,   на всю жизнь  я заразилась благоговейным трепетом перед силой Слова.  Родилась мечта о  собственной книге. 
   
   Годы шли, но  придирчивый  Критик в моём воображении всё твердил:
   –  Лучше совсем не писать, чем писать плохо!
   Он брюзжал,  откровенно насмешничал:
   – Хочешь пополнить  ряды графоманов?

   Он был начеку в  любое время дня и ночи, его нельзя было перехитрить. Он был изобретательным  сторожем, он нашёл  безотказный способ справиться с моими мечтами. Как только в маленькую щёлочку в сердце протискивалось крамольное желание взяться за перо, мой страж  метал громы и молнии и в тот  же вечер  усаживал меня читать.  Страницу за страницей перечитывала я свои любимые книги,  моё перо  замирало, поражённое восхищением и робостью.

    – До  таких высот тебе не дотянуться, так зачем плодить серость? – шептал  мне  прямо в  ухо мой Критик.

    Я не спорила, даже не пыталась. Строку за строкой  глотала подсунутое мне лекарство, избавляясь от грёз. Писатели и поэты прошлых эпох  стали  моими  добрыми гениями. Бывали дни, когда  их страницами склеивала я   осколки своей разбитой души, бывали дни, когда только чистая  поэзия  поднимала меня над обидами и горечью. Но как  легко  они  избавляли  меня от   желания  взяться за перо!

      Это  вовсе не сказка, а точнее, это  взрослая сказка. Ведь взрослые называют сказками то, что стесняются назвать правдой.

      Вот так и жил в  моём воображении умный  Критик. А может, и не только в воображении, потому что я  часто заставала его за просмотром  моих  бумаг. Нет, он не был непорядочным человеком, он не  читал  чужие письма, но он дал слово, что убережёт меня от соблазна, а для этого надо было не сидеть  сложа руки. А ещё он любил поздним вечером на кухне попивать  чай  со сливками из большой  красной чашки, шуршать  газетой  или притворяться спящим.

      Да, так  мы и жили. После дневной суеты дом погружался в сон, мы поглядывали друг на друга исподтишка и про себя решали: кто сегодня окажется  хитрее. Мой  ворчун  понемногу начинал  клевать носом, тёр сонные глаза, и вот,  наконец,  раздавалось мирное сопение. Я выжидала. Воображение моё  разжигалось, белые  листы бумаги притягивали, сводили с ума. Мне казалось, что я могу написать ту книгу, так нужную людям, где будут самые правильные ответы на самые важные вопросы. Прочитав эту книгу, люди полюбят Добро и Правду, а  значит, обретут  Счастье. Мне казалось, что я  знаю те единственно верные слова, которые могут проникать в человеческое сердце, выжимать слёзы из камня, сдвигать горы. Слова  эти выплывали из  хаоса, обрывков фраз, нагромождения  звуков, слова эти сверкали над пропастью, звали и мучили. Сжималось сердце от страха: чтобы завладеть тайнами пропасти, надо было  шагнуть в неё.

      Я хватала  лист бумаги, искала ручку… Зрение и слух напрягались до предела. Только бы  схватить эти хрупкие  живые существа – слова моей  ещё не написанной книги!

       Но тут  раздавалось стариковское  кряхтение, волшебство исчезало, пропасть оборачивалась кухонным столом, за которым сидел, прищурив глаза, мой  Критик:
       – Не сплю, не сплю… Так, задремал  чуть-чуть… Нет, не сплю, всё вижу…

      Смущённо роняла я  лист бумаги, прятала за спину  ручку, которой, правда, ничего ещё не написала. Старик был на своём посту.  Бдительный, строгий,  бескомпромиссный.

      А годы шли. Ценитель классической  литературы дряхлел, не так  уж громко отчитывал меня за мои  мечты, не так быстро поднимался за мной на четвёртый этаж, зато быстрее стала одолевать его дремота, да и глаза закрывались   крепче. И вот однажды…

      Была поздняя осень. Тусклые фонари мерцали в кромешной тьме, ветер срывал с деревьев  омертвевшие листья,  со злостью  бросал их в лужи и в грязь. Было зябко, неуютно, хотелось плакать. В такие вечера спасение – ярко освещённая комната с весело кипящим самоваром и шумным собранием  друзей. Но люди перестали ходить друг к другу в гости, самовары стали не нужны – чайники их  заменили, не умея   до  конца  побеждать холод, тоску и одиночество. Однако я сидела  за столом  не одна.  Со мной был мой старый  неотвязный друг.  Осень вынуждала его  жаловаться на непогоду, простуду, больные ноги и весь белый свет. Как всегда, он придвинул к себе свою   большую  красную  чашку, как всегда, он  стал расхваливать  ароматный чай, как всегда, начал  тереть  глаза и клевать носом. Не очень  я верила  этому  мирному сопению и ровному дыханию спящего человека, но разверзалась пропасть,  и оттуда дышал соблазн – слова моей книги перекликались на разные голоса.  Я взяла лист бумаги,  ручку,  и первая  фраза просияла на белом поле: «Ромашка умывалась росой»… И вдруг слова поплыли по бумаге, и больше не было хаоса,  был мир, полный гармонии, чистоты и нежности. Слова дружелюбно раскланивались друг с другом, без суеты и спешки занимали свои места.

     А   критик действительно ничего не видел и не слышал –  убаюканный своим ворчанием, он по-настоящему спал, сидя на стуле.  Я затаила дыхание, боялась  пошевелиться, чтобы неосторожным движением не  разрушить тишину и такую неожиданную  удачу: можно было написать тайно хоть один маленький листочек своей книги. И вот этот листочек уже дописан, он белеет на столе так близко от старика, что тот может  запросто его  схватить… Но  спит, спит  мой Критик!

        Однако что это? Что случилось? Я взглянула на листок: гармония была разрушена, яркие  нужные слова превратились в серый ненужный хлам,  эти серенькие подобия мыслей стали нахально задирать друг друга, полезли в первый ряд. Фразы рушились, словно карточные домики, обломки слов  с грохотом падали в зияющую пропасть. А потом листок  снова  стал  чистым…
      
      И только тогда послышалось привычное:
      – Нет, не сплю, не сплю…  Вижу, слышу, знаю…
      Но он не  видел, не слышал и  уже не знал. У меня  появилась тайна. Я знала, что  недремлющий мой страж действительно теперь  засыпал,  я помнила, что ромашка умывалась росой. Каждый вечер, тайком, пользуясь стариковской  сонливостью своего Критика, я стала понемногу писать. Слова  оказались упрямыми, капризными, неподатливыми, их надо было  убеждать становиться на свои места, не мешать другим, уступать место. Но как здорово бывало  в такие минуты  вдохновения, какое неповторимое счастье я переживала  я! Рождалась сказка. Когда она была дописана, тайна моя была раскрыта.

       Разгневанный Критик швырнул   сказку в камин, топал   ногами, грозил   самыми страшными муками, предостерегал, убеждал,  умолял. Всё уже было тщетно…

       Вот теперь я и  пишу. Ведь надо же обязательно рассказать, что ромашка умывалась росой.  В конце концов  мой Критик сдался. Только взял  с меня слово: всё, что я напишу, я честно отдам ему, а он спрячет  в свой портфель.  Я согласилась,  так как не хочу   окончательно расстраивать старика. Так и пишу. Всё исчезает в старом сморщенном и потёртом портфеле, и будет ли кто-нибудь когда-нибудь это читать – не знаю.  Важно ли это по сравнению с тем счастьем, которое  испытываю  я   при  встрече  со Словом?