Семья 4

У меня плохое зрения, я близорука. Впервые это обнаружилось в пятом классе. Мы гуляли с отцом в Парке культуры и отдыха имени Горького и в конце аллеи, по которой мы шли, стоял какой-то балаган. Вдруг оказалось, что вывеску на балагане я прочесть не могу, тогда как отец разбирал все прекрасно. Это очень поразило меня, и в первое время сознание близорукости угнетало. Кроме того, я почему-то боялась ослепнуть, хотя это была обычная миопия слабой степени.
Был день, когда в метро выключили свет. Поезд мчался в туннеле, я читала книгу, и вдруг стало темно. То есть стало совсем и сразу темно, никакого света ниоткуда не было. И я тут же поняла, что ослепла. Вокруг продолжали разговаривать люди, никто из них не сказал ни слова о том, что нет света, значит – света не было только для меня. Самый первый ужас был не от сознания слепоты, а от того, что придется обратиться за помощью к чужим людям, что-то им объяснять, опираться на их руки… Я долго придумывала, как буду просить кого-нибудь довести меня до дому, а когда придумала, то стала шарить в темноте, ища чью-нибудь руку. Но тут поезд въехал на станцию.
С годами близорукость увеличивалась, а мое отношение к ней менялось. Сначала я просто привыкла, а в последнее время все больше и больше ею довольна. Дело в том, что с людьми можно разговаривать по-разному. Можно беседовать на расстоянии. Так обычно происходит с начальством (подчиненным) или с любопытным попутчиком в поезде. А больше всего этот способ подходит при скандалах, когда лица видеть совсем не нужно, а нужно только слушать крик. Но  есть и другой способ разговора, – подойдя близко, наблюдая выражение глаз и появление морщин, прислушиваясь к дыханию и запоминая навсегда. Близорукость счастливо избавляет от зрелища лиц на расстоянии.

По утрам я жду на остановке троллейбуса. Людей на остановке я знаю, мы все ездим каждый день в это время. Я узнаю их издалека по одежде и по походке, по тому, кто с кем говорит и кто куда садится в троллейбусе. Я знаю их тайны. Я знаю, что мальчик в серой куртке, который учится на мехмате, влюблен в свою бывшую одноклассницу, теперь студентку юрфака – веселую девушку в рыжей шубке. Он приходит на остановку рано, а она поздно, и он всегда ждет ее, безнадежно опаздывая сам. В троллейбусе они стоят у заднего окна и он приглашает ее в кино. Она сожалеет, но… За те два года, что я вижу их в троллейбусе, она ни разу не сходила с ним в кино. Он ходит в кино один и потом рассказывает ей содержание фильмов. Я могу ручаться, что она не узнала конца ни одного из этих фильмов, потому что она выходит остановкой раньше него. Если, конечно, она не видела их сама.
Я думаю, что меня тоже знают на остановке. По крайней мере, взгляды этих чужих людей в тесноте троллейбуса кажутся мне приветственными.

В тот день шел снег, и сквозь крупные хлопья я угадывала знакомые силуэты не сразу.
Ее лицо появилось передо мной неожиданно. Пока она говорила первые слова, я не понимала, почему эта женщина обращается ко мне на «ты» и чего она хочет. Только потом я поняла, что это моя мать и увидела, как она постарела. И только потом я поняла, чего она хочет. Она хотела, чтобы мы снова с ней разговаривали.

По-моему, это было бессмысленно. Мы не разговаривали уже пол года, но и до этого мы всегда говорили только издалека. Я хочу сказать, что я просто не имела возможности запомнить ее лицо, она никогда не подходила ко мне близко. Мне кажется, что раньше, когда я была маленькой, она должна была подходить ко мне – для того, чтобы поцеловать на ночь. Я хорошо вижу свою кроватку в изножье широкой, родительской, вижу ковровую дорожку, которую я по утрам подтягиваю к себе, чтобы босиком перебежать по ней в ту, широкую постель, вижу мерцающую ночным новогодним дождем елку у моей кроватки. Я чувствую, как засыпаю, как вокруг меня подтыкают одеяло, а вот – поправляют подушку, а вот – наклоняются… Но лица я так и не вижу. А ведь я еще не сплю, - слышу удаляющиеся шаги, скрип двери, звук телевизора, снова скрип, а потом, в полной темноте, вижу только узкую желтую полосу света на паркете – от двери до моей кроватки.
Итак, единственную возможность запомнить лицо я упускаю. Утром ко мне уже не наклоняются. Утром меня будят руки в обрамлении широких рукавов халата. Эти руки я помню очень хорошо, а халат и сейчас лежит у меня в шкафу. Я любила ее руки, часто трогала и разглядывала их. Мне нравилось, какие они мягкие, белые, гладкие, нравились голубые, слегка выпуклые вены от костяшек пальцев к запястью, коротко подпиленные и заостренные ногти, покрытые перламутровым лаком, узкое кольцо с тремя квадратными алмазиками. Один камень потом потерялся, а рядом с этим колечком появилось другое – обручальное, мать вышла замуж второй раз.
Я посмотрела вниз, на ее руки, но они были в варежках. Я подумала, что до сих пор немного жалею, что она давно уже не носит колечко с двумя алмазами и еще, что довольно глупо разговаривать с женщиной, лица которой я не помню, а рук не вижу.
Мы живем вместе, в одной квартире, в соседних комнатах, и я часто слышу за стеной ее голос. Еще я слышу, как скрипит постель, когда она ложится в нее и как щелкает выключатель, когда она гасит свет. Я слышу, когда она занимается любовью со своим мужем и когда плачет их ребенок.
Когда она была беременна, мы еще разговаривали, но она ни разу не подходила близко. Во сне или не во сне был шелест шагов среди ночи, шелест шепота: «Я уезжаю рожать», прикосновение теплых губ ко лбу, - этого я уже не узнаю. Но я точно знаю, что была ночь, когда наяву, внезапно проснувшись, я стала вдруг плакать и молить о пощаде, и продавать кому-то душу, только бы сейчас, сию минуту она услышала мой плач, прибежала бы босиком в мою комнату и стала бы обнимать меня своими мягкими белыми руками, и стала бы прикасаться теплыми губами к моему лбу. Я громко всхлипывала, не в силах успокоиться, под одеялом становилось душно, невозможно душно, а я звала, как в детстве, лежа на железных пружинных кроватях детских садов и их дач, пионерских лагерей и интернатов: мама, мама, мама… Я заснула в слезах, а утром все было по-старому.
Вообще она довольно часто снится мне в последнее время.

Вероятно, что-то случилось на линии, потому что троллейбуса все не было и не было. Тротуар вокруг остановки заполнился неизвестными мне людьми, которые ездили на работу позже, чем я. Их становилось все больше, троллейбуса все не было, а мать все говорила. Я предложила ей пойти на метро. На работу я уже опоздала, а на троллейбус, даже если он придет, сесть будет невозможно. Мы пошли на метро, а за нами пошли мальчик в серой куртке и девушка в рыжей шубке. Он увлеченно рассказывал ей содержание очередного фильма, а она улыбалась, и было ясно, что сегодня он сможет рассказать фильм до конца. Я была рада за мальчика, и мне совсем не хотелось слушать, что говорила мать, потому что все это было бесполезно.

Я приехала на работу позже на двадцать минут, и меня спросили, почему я опоздала. Я ответила, что не ходили троллейбусы, и это было чистейшей правдой.

1984 г.