Отъезд

В 1986 году, когда, словно гром среди ясного неба, грянул Чернобыль, отца как теплоэнергетика хотели направить на ликвидацию последствий аварии. По счастью, какой-то винтик в механизме не сработал – и папа остался жив (я нисколько не преувеличиваю: мер безопасности не принималось почти никаких, жизнь отдельного гражданина по-прежнему ничего не стоила, примерно в это же время один наш знакомый школьный учитель скоропостижно скончался от сильного облучения). Так, вместо инфернального стронциевого пепелища, отцу  довелось узреть мерцающие огоньки аэропорта имени Кеннеди. Правда, случилось это несколько позже – в 1988-м.
Мать свою, мою бабушку Раю, жившую в Нью-Йорке, папа не видел полтора десятилетия. То-то было радости, слез и объятий! А еще – впечатлений от поездки, да не виртуальных, а вполне реальных, – что стало возможно лишь благодаря горбачевской перестройке. Впрочем, одесское еврейство не слишком обольщалось. Веры советской власти уже не оставалось. Слишком долго детишек травили в детсадах и школах, а после – заваливали на вступительных экзаменах в вузы, или же открыто дискриминировали, отказывая в приеме на работу.
Как любил говаривать Остап Бендер: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!» Будущие иммигранты осаждали здание ОВИРа, паковали чемоданы, готовясь пройти унизительные процедуры на таможне. Феликс с улицы Ивана Франко – сын умелого кровельщика, Натан с улицы Петрашевского – на тот момент студент медучилища, Боря Батман – дзюдоист, старше меня лет на пять, и его очаровательная сестра Мальвина, – друзья уезжали один за другим: будто покидали темный кинозал прямо через нейлоновый экран – и навсегда растворялись там, в зазеркалье голливудского вестерна!..
По окончании 8-го класса я удостоился неожиданного подарка от Неонилы Викторовны: она собственноручно вывела мне в годовом табеле две «четверки» – по украинскому языку и литературе. Возможно, она совершила этот широкий жест потому, что, вернувшись назад в 38-ю школу после годовой отлучки, я изъявил готовность провести новогоднюю вечеринку для всего класса, включая наставницу, в нашем доме. А, может – оттого, что, повстречав ее раз на лестнице и услышав, как она вновь склоняет меня понапрасну, приписывая мне предосудительный поступок, которого я не совершал, я не слишком изощряясь, по-простонародному, послал ее трехэтажным ко всем научным степеням...
Так или иначе, а и в Гнидиной было, по-видимому, что-то человеческое. Несмотря на нездоровое стремление играть роль кукловода, манипулировать мнением класса и когтить намеченную жертву, выцыганивая съестные припасы у облапошенных родителей... Расставаясь с нами, она проявила признаки сентиментальности. Еще бы: ведь Неонила вела нас с первого по восьмой класс. Однажды я решил зайти к ней, проведать старушку. «А знаешь, Миша, – призналась она, – отличников, прилежных зубрил учителя редко помнят. Запоминаются такие как ты, отъявленные баламуты, гремевшие на всю школу!»
Сельскохозяйственный техникум, куда я поступил по окончании восьмилетки, располагался в 60 км от Одессы, в селе Петровка. До войны это было еврейское местечко. Разумеется, евреев там уже не оставалось. Впрочем... изредка попадались. Например, здесь работал ветеринарным врачом мой дядя, Леонид Лабинский, муж старшей сестры моей мамы (этим обстоятельством во многом объяснялся сделанный мною выбор).
Личность моего дяди весьма примечательна. Еще до его рождения у него были три сестры, которые все как одна сгинули в Доманевском гетто: их расстреляли за побег. Младенцу, рожденному в гетто, была уготована та же участь. Но Лене повезло: украинцы его спрятали. Сельчане спасли ему жизнь, но при этом обратили в свою веру. Крещеный еврейский ребенок, не подвергался нападкам антисемитов. Его считали своим. Когда ж он влюбился в Раю и сделал ей предложение, дед мой не преминул навести справки. «Что за фрукт этот Лабинский?» – строго промолвил Лев Давыдович. – «О! – заверили его. – Это юноша из очень хорошей еврейской семьи!» – «Какой? Еврейской? – переспросил дед. – Тогда другое дело!» И свадьбу сыграли...
Но вернусь к вояжу моего отца в Штаты. В июле 1988 года папин самолет должен был приземлиться в Подмосковье. Передо мной встала дилемма: участвовать в выпускном вечере, с шиком устроенном на теплоходе «Хаджи-бей», или высматривать силуэт дальнего странника из-за колонны шереметьевского терминала. Я выбрал второе. Хотя, должен заметить, в нашем классе было немало симпатичных девчонок. Но вести «оттуда» показались мне намного важней. К тому же, представилась возможность воочию увидать Москву, которая в воображении рисовалась мне не менее экзотичной, чем Америка.
Столица тогда уже вовсю сверкала рекламными щитами, улицы отоваривались новехонькими иномарками. Сталинские высотки все еще тянули в небо свой атеистически заточенный перст, но звезды, отражавшиеся в ночных лужах, уже не так зябко ежились, как в эпоху Брежнева или Андропова... Помню, я стал спрашивать на каждом углу эскимо, о котором знал по рассказам папы. На меня смотрели с выпученными глазами: вероятно, мороженное с таким названием к тому времени уже повсеместно растаяло. Шагая по Москве, я невольно сравнивал ее с Одессой и понимал, что она мне нравится не меньше родного города. Я и по сей день считаю, что из всех городов бывшего СССР эти два – поистине непревзойденные.
Читатель спросит: что же заставило вашу семью покинуть Одессу, по красоте не уступавшую прекраснейшим столицам мира? Что ж, вопрос правомочен. «Красота спасет мир!» – утверждал Достоевский. Но ведь чистота и ясность детских глаз не спасла их обладателей от печей Освенцима! Антисемитская пропаганда, источаемая московскими черносотенными клоаками, с успехом достигала черноморского побережья. Смута надвигалась. Пошатнулась экономика, начались политические волнения, межэтнические конфликты. Августовский путч 1991 года как бы продублировал чернобыльский взрыв на государственном уровне. Он и явился той каплей, которая переполнила чашу нашего терпения: мы уехали в деккабре 91-го.
В нашем районе обитало немало еврейских семей. И тот факт, что большая часть их стала выказывать озабоченность, красноречиво свидетельствовал о развитости инстинкта самосохранения. Не хватало еще, чтобы этот инстинкт оказался атрофирован у нации, треть которой совсем недавно была столь беспощадно истреблена!..
Из поездки в США папа вернулся другим человеком. Дело было не в «видиках» и джинсах, которыми оказались набиты его баулы. Страна равных возможностей привлекла его перспективой для младшего поколения. Дима тогда только пошел в первый класс. Он еще не столкнулся вплотную со всем тем, что выпало на мою долю, но неизбежность предстоящего рисовалась настолько явно, что двух мнений быть не могло...
Правда, мама поначалу сопротивлялась. Ей, воспитанной в патриотическом духе, внушала ужас сама мысль о перемене гражданства. Но латинская пословица «Где хорошо – там и родина» возобладала над строчкой из бравурной песни «Эх, хорошо в стране советской жить!» И все благодаря стараниям моего отца, ненавязчиво, но при этом с самым искренним воодушевлением, внушавшего своей спутнице очевидные истины.
Кстати, об очевидных истинах. Одну из них мне нетерпится процитировать. Один из моих соседей, одесский блатарь Урека, дядя которого слыл авторитетным уголовником, в ответ на мой вопрос: «Ты слыхал, Феликс уехал, тот, что с улицы Ивана Франко?» – ответил, лузгая семечки: «Да, жиды валят и валят!..»


http://www.youtube.com/watch?v=MsRxc3XWIKc

http://www.youtube.com/watch?v=iO1oXALIrhM

http://www.youtube.com/watch?v=F2fTBX40wiw