Охремково

Два Евгения


У Евгения болезнь Паркенсона. Человеку с его характером это приговор, а не диагноз. Он крепко жмет мне руку и долго трясет её, и я понимаю, что это единственное, что он может себе позволить без болезненного усилия над собой. Охота - сама по себе - тяжелейший психический недуг, бороться с которым можно лишь очередной дозой, тем самым только усугубляя болезнь. Поэтому мы все здесь. Два Евгения и я, только что подъехавший к полуразвалившемуся дому в деревне Охремково. Чтобы как-то различать компаньонов я решил величать их по старшинству Евгением и Женей, хотя сам гожусь одному в сыновья, а другому - во внуки.
С Женей мы знакомы около трех лет, ровно столько, сколько я работаю в конторе М., где он; охраняет строительную базу. С Евгением же я познакомился только что. Это его место, его угодья, и он среди нас главный.
Пока я достаю из багажника своей «Таврии» ружьё и патронташ, они оба спрашивают меня о дороге. Мне нечего сказать, кроме того, что я заблудился, что у машины из-под крышки погнало масло, и что уже собирался вернуться домой, пока кто-то из местных не подсказал мне место нашей стоянки.
У Евгения забронирована здесь комната. Остальную часть дома потихоньку разбирают на растопку соседи, так как заготовить дрова мешает «горькая», с помощью которой здесь и решают любую проблему, в том числе и о том, чтобы хоть одну комнату оставили в покое. Она сложена из калиброванного соснового бревна, причем изнутри горбыли стесаны в плоскость, а углы заведены овально, что создаёт удивительный узор из годичных колец. Внутри большой стол, три длинных лавки, стул, две кровати и раскладушка, которая достается мне, как гостю. Одного окна нет, но старики мои уже приладили целлофан, врубили тен, потребляемую мощность которого даже трудно себе представить, и в комнате тепло и сухо.
Мне только этого и надо: за последние два часа я много нервничал, а здесь можно прилечь и успокоится.

Тетеря


Тропа до озера утоптана изрядно, что говорит о частом пользовании ею рыбаками, но, не смотря ни на что, Женя заставляет меня снять с плеча ружьё и нести его в руке. Сам он сзади, а собака его - молодая сука дратхаара по кличке Дези -вышла на свое первое поле. Она полна сил, но послушно идет за хозяином, хотя и дрожит от нетерпения и азарта.
На мне все новое: шляпа от «Росхантер», армейский комуфляж со здоровенным тесаком на портупее, патронташ только из магазина и большие болотные сапоги. Они немного великоваты и поэтому запаздывают за ногой при выдергивании шага из мягкой илистой каши, отчего разносится по округе громкое чафканье.
-  Ноги подымай! - строго шипит Женя.
Я полуоборачиваюсь чтобы огрызнуться, но тут же вздрагиваю от неожиданности. Из-под ног выстреливает что-то большое серо-коричневое и, аплодируя мне громко, летит вдоль тропинки. Ружьё у меня в руке, и я замираю только на полсекунды. Далее вскидка, предохранитель, выстрел. Птица падает в траву.
-    Дези ! Нельзя (хлопок по морде)! Назад!
Я осторожно подкрадываюсь к месту падения добычи. Вдруг опять раздаются аплодисменты, но нет уже в них пугливого восторга полета, лишь жиденькая судорожная агония. Но я успел заполучить не стираемый рефлекс на этот звук и уже готов к добиванию.
-        Не    надо,    Лёха!    -    окрикивает    меня    сзади    наставник,    и    мы останавливаемся над мертвой птицей.
Собака сходит с ума.
-         Тетёрка, - укоризненно говорит Женя, - но тебе можно, на первый раз прощается.
Он достает из кармана связанную в кольцо верёвку, делает петлю и за голову подвешивает птицу мне на шею. Собака вертится вокруг меня за что получает еще одну оплеуху от хозяина.
-      Нельзя, тварь! Если она сейчас тетерева разнюхает, то не видать нам ни перепела, ни бекаса, она их игнорировать будет. Ты чем бил?
- Шестёркой, дисперсант.
- Вот видишь, Лёха, кучность - она на фиг не нужна, но больше вдоль тропинки не стреляй, а то вдруг рыбаки пойдут. Ладно, иди вперёд. Уже к озеру подходим, заряди чего-нибудь покрупнее.
У озера я спугнул двух вальдшнепов. Они так резво подпрыгнули и растворились в кустах, что я только рот успел разинуть. Но это не сильно расстроило меня, так как даже два вальдшнепа меньше, чем одна тетеря.

Гуси


До заката было около часа. Мы стояли к нему спиной в тени прибрежных кустов и деревьев. Правильное овальное зеркало воды отражало серые пики камышей, жёлто-зелёный лес на противоположном берегу и белую колокольню без купола на вершине пологого склона, который оканчивался у воды песчаным пляжем. Даже с такого расстояния было видно, как выделяет оранжевое уже солнце куски белой штукатурки, чудом ещё сохранившиеся на стенах разрушенной церкви.
Женя опять позволил мне идти вперёд, и мы двинулись налево вдоль камышей, и метров через сорок очутились на берегу небольшой, выполненной из густой растительности, бухты с узким проходом на чистую воду. Уток мы тут не увидели, зато к берегу были причалены две лодки с одной парой вёсел.
-    Чьи это? - спросил я.
-   Наши, - отрезал Женя, - пузырь за них Степаныч уже допивает. Вешай птицу на дерево, только чтоб собаки не достали и вычерпывай воду.
Мы выбрали ту лодку, что побольше и принялись готовить её к отплытию. Она не то чтобы текла, но заметно промокала, поэтому тут же валялись пластмассовый плафон настольной лампы и донная половина пластиковой бутыли. Конечно, всю воду вычерпать не удалось, но когда я утяжелил корму своим весом, остатки стекли
под лавку, и собака могла сесть на носу не намокнув. Женя взялся за вёсла и мы скользнули вдоль камышей.
Сразу стало понятно, что засушливое лето опорожнило водоём почти до ила. Вёсла то и дело путались в водорослях и цеплялись за дно. Мы дважды сели на мель, и мне пришлось помогать третьим веслом, которое мы предусмотрительно прихватили из сломанной пары. Женя держал курс в заросли, которые отстояли отдельно от всех и напоминали остров. Лодка с разгону врезалась в камыш и остановилась. Схватив пучки жёстких стеблей около носа судна и подтянувшись, он ещё глубже втащил нас внутрь. Я пытался помогать ему веслом. Когда мы оказались в центре, он посоветовал по возможности замаскировать промятую «дорогу». Я попробовал загнуть стебли назад, но мне это почти не удалось.
-         Ладно,  хватит,  - шёпотом  сказал Женя,  -  а то  ты лодку обратно вытащишь.
Мы надолго замерли.
Сначала темнело медленно, и мне без труда удавалось блюсти кормовой сектор, тем более, что никто не собирался в нём ни пролетать, ни садиться. Женя знал, а я догадывался, что вечерний лёт вот-вот начнётся, и когда стемнело так, что лодка слилась по цвету с камышами, он начал крякать в свой манок. Надо сказать, что получалось очень похоже, и так же очень скоро принесло результат. Невесть откуда, не издалека, а сразу резко раздались несколько хлопков и едва уловимый всплеск посадки, словно кто-то долго пикировал из глубины сереющих сумерек и притормозил только над самой водой. Я ничего не увидел и застыл, сжимая в руках шейку и цевьё своего ИЖа. Но слух донёс до меня шелест просовываемых сквозь камыши стволов, а затем, через секундную паузу, и оглушительный грохот выстрела.
Дези прыгнула с борта, едва не опрокинув лодку.
— Нельзя, назад! Зараза! Тьфу! - Женя был вне себя, но возня в камышах заглушила его последние ругательства.
-    Подай, Дези, подай! Без команды прыгнула, тварь! - добавил уже для меня охотник, - надо отучать, срочно.
Из кустов выпросталась довольная мохнатая морда, в зубах которой был стиснут почти килограммовый кряковый селезень. Женя втащил собаку за ошейник в лодку и натянуто похвалил.
-         Линялый уже, смотри, - он протянул мне тёплую ещё птицу, - не местный, северный...  Странно. Пролётные сюда редко садятся. Им же сверху это озеро - просто лужа, тем более, что там, в десяти километрах Кубенское озеро, а в другой стороне Шекснинское водохранилище на таком же расстоянии. Каких-нибудь пять минут лёту и большая вода, а это по утрам небось уже замерзает.
Дези отряхнулась и заметно задрожала от холода. «Не фига во воду лезть без команды, - сказал ей Женя, - я бы этого крякаша потом сам достал, а теперь сиди, блин, и мёрзни».
Вдруг где-то далеко со стороны моего сектора раздался слабый периодический скрип, словно кто-то на ночь глядя решил покататься на не смазанных железных качелях. Я так и подумал в первые секунды, но скрип заметно приближался: «Крип -курдык, крип - курдык». Поистине, качели казались крылатыми.
-    Гуси, - удивлённо шепнул Женя и полез в патронташ.
Птицы прошли далеко. В нависшей темноте я даже не сумел их разглядеть, поэтому решил забыть об этом. Но крик перестал отдаляться и, даже показалось, что приблизился. Откуда мне было знать, что когда гусь летит невысоко —он кружит и ищет места для ночлега. Потом мне уже не показалось, что крики стали ближе. Я почему-то встал в рост и увидел, что стая находит прямо на нас. Я одновременно
раскрыл рот и стволы, но перезарядиться уже явно не успевал. Метрах в двадцати над нами неравнобокий клин шёл на посадку. Женя прицелился, академично повёл стволами и жахнул. Двое замыкающих резко упали на крыло и скрылись в околоземных кустах примерно там, откуда мы недавно отчалили.
Дези повела себя точно так же, как в первый раз, и Женя не успел схватить её за ошейник. Дальше была паника. Мы судорожно выгребали из камышей кормой вперёд. Собака пыталась вернуться в лодку, шкрябая по борту когтями.
-         Куда ты прыгнула, дура?! - орал на неё хозяин. - Ты их видела?! Ты их унюхала?! Эх, блин, мне бы твоё чутьё!
На чистой воде он втащил собаку в лодку, и мы на трёх вёслах как могли понеслись в бухту.
-    Ты видел, видел?! Двое упали. Чёрт, как жаль, что темно.
Высадка на берег чем-то напоминала американский десант в Нормандии осенью 44-го. Я включил фонарь, но Женька крикнул, чтобы я немедленно погасил свет. Я понял свою ошибку, так как сразу nocлe этого стал видеть значительно хуже и долгое время ещё «ловил зайчиков», а не гусей.
Следующие сорок минут мы прочёсывали берег, а Дези - камыши и воду. Суматоха была невообразимая. Скажи кому - не поверят, что двое из лодки не считая собаки могут затеять на озере такую возню, словно стая, до этого мирно дремавших, крокодилов внезапно напала на стадо, пришедших к водопою, антилоп. Женя как мог направлял собаку в разные места.
-    Ищи, Дези! Ищи гусей! Давай!
Но всякий раз, громко бултыхаясь и фыркая, она возвращалась ни с чем. Раненные птицы не могли ещё уйти далеко, и затаится в камышах они тоже не могли, так как мы перепахали всю прибрежную зону. Выходило, что ранение было слишком лёгким. Женя скорее промахнулся основным снопом дробового заряда, края которого лишь пощекотали перья.
Наконец-то стемнело так, что я с трудом отыскал свою, подвешенную на дерево, тетёрку. Так хорошо начавшаяся охота под конец принесла нам разочарование.
- Была бы Тейфа, - по пути с озера сетовал Женя о своей второй, а точнее - первой, собаке, которая осталась дома, - та злая до дичи, из-под земли этих долбанных гусей бы выкопала.
-         Ладно, утром вернёмся, - я хотел успокоить скорее себя, чем его, -может Евгений со своей лайкой помогут.
-         Что вернёмся, то точно, обязательно. А собака здесь не при чём. Она, конечно, дура что без команды прыгает, но это моя ошибка, которую исправлять надо. Она всего  лишь  инструмент в руках охотника,  как ружьё,  понимаешь?     Бери, пользуйся, она не умеет думать куда ей бежать. И если она не нашла там, где показали, значит их там нет. Просто нет и всё. Самое лучшее ружьё в руках дурака -обычная палка. Значит мы не там показали, а ветер - с воды, и собака не чует, то есть гуси упали на берег и ушли в глубь кустов... Чёрт с ними, завтра найдём.

Снайп


Утром мы вышли не рано. Взошедшее уже солнце согнало с травы ночной заморозок, лишь только в тенистых местах, сбивающийся ногами иней, нарастал на подъёме сапог холмиками рыхлого снега.
Двухгодовалый кобель Евгения по кличке Иркут затеял с Дези бестолковую беготню. Хозяин попытался окриком привести лайку к повиновению, но у собаки от сиденья на цепи, наверное, слишком затекли мышцы. Пока Женька не отозвал Дези, Иркут не успокоился.
Старые мои наставники решили проигнорировать дорогу и прямо от деревни идти с охотой. Мы рассредоточились на поле с интервалом в пятьдесят шагов. Я шёл левым краем, Женька - правым, Евгений - центром. Вскоре нам предстояло углубиться в кустарник, где, по мнению стариков, непременно должны были ночевать тетерева. То, что они были правы, нам доказал Иркут. Первым вбежав в заросли, он поднял на крыло «черныша», который ушёл лесом в Женькину сторону. Я стал неистово жестикулировать ему, что добыча над ним, но он меня не понял. Зато я так сильно размахивал руками, что из-под меня стартовала какая-то птица. Я автоматически вскинул ружьё и выстрелил. И только когда она уже падала, я рассмотрел её серо-коричневый окрас. Вопреки желанию Женьки, я опять застрелил тетёрку.
Но думать было некогда, ибо Иркут, развернувшись на выстрел, уже мчался к моей добыче, и резкий окрик хозяина был для него пустым звуком. Женя говорил мне, что если сбил дичь, то важно успеть быстрее «бандерлога» (он так называл Иркута), а то останешься без мяса. Конечно, кобель кинулся на птицу раньше меня, и мне пришлось ждать подхода хозяина. Евгений отдал мне потрёпанную тетерю, шея которой была оголена, а из распоротого зоба сыпалась мелко нарубленная трава.
Хорошо, стреляешь, молодец, - польстил мне охотник, и я искренне обрадовался этой похвале.
Дальнейший чёс кустов результатов не дал, и мы сошлись вместе у начала тропы на озеро. Женька не стал ругаться, увидев мою добычу, а только покачал головой.
-  Смотри в кого стреляешь. Тетерев - чёрный, как валенок, его ни с кем не перепутаешь.
- Трудно, - ответил я
- Что, трудно?
-  Трудно подавить рефлекс мгновенного выстрела. Как на стенде, там ведь любая цель - очко.
- А ты был на стенде? - вмешался в разговор Евгений.
- Был, а что? - соврал я и тут же устыдился.
- Ничего. Это помогает.
-  Помогать-то помогает, - усмехнулся Женя, - только стенодвики   эти долбят всё, что шевелится. А ты, Лёха, охотник, сдержи себя на миг, рассмотри, определи, а потом стреляй. Нельзя стрелять на шорох и звук - это дело дурное.
- Ладно, - отмахнулся я, - обещаю, что попробую.
За разговором мы не заметили, что Иркут куда-то пропал, и только когда он начал визгливо брехать где-то впереди, Евгений поднял кверху палец, а Женька пихнул меня в бок:
-   Чё,  застыл?  Слышишь,  собака работает?  А-ну давай  бегом,  ты  самый молодой.
С ружьём наперевес быстрым шагом я пошёл на голос Иркута. Метров за десять я приостановился, поднял ружьё и крадучись последовал дальше. Вертикально задрав морду, собака скакала вокруг берёзы. Сквозь полу-облтевшую желтизну в рогатине ветки просматривался какой-то зверь (птица давно бы улетела). Я хорошо прицелился и хотел было спустить курок, но вспомнил Женькин совет о стрельбе на шорох и движение. Ведь мне же ничего не мешало рассмотреть цель, стоило лишь сделать два шага в сторону, обходя кустарник. Когда я совершил это перемещение, то опустил ружьё и с досады неприлично обозвал кобеля, который не постеснялся загнать на берёзу обыкновенную кошку. Хорош бы я был с таким трофеем.
Подошедшие охотники попеняли на мою нерешительность. Евгений за то, что я не преподал собаке урок по облаиванью и, как следствие, получению добычи, а Женька потому, что я не уничтожил хищника. Но я пропустил мимо ушей все замечания, так как стоило местным хватиться своей кошки — первым делом подумали бы на нас.
На берегу лёгкий утренний ветерок шевелил тростник. Поиски начались от бухты. Женя и Дези взялись за камыши, а Евгений с Иркутом полезли в кустарник. Я мог помочь лишь визуальным осмотром. Уже через полчаса стало ясно, что гусей нам не найти: ни перышка, ни кровинки птицы за собой не оставили.
Евгений досадовал на нас:
-  Сколько говоришь, всё не слушаете, палите всякой мелочью - отсюда и подранки. Птица сейчас в пере вся, особенно водоплавающая. А, Женек, ты чем стрелял-то?
- Тройкой...
- Во-во, а на гуся сейчас тройки маловато.
-  Ты, вот, старый гусятник, скажи лучше, куда они деться могли: не могли же они от воды уйти далеко?
-  Ещё как могли, - Евгений потрепал за ухом свою собаку, - раненый гусь на километры в лес уходит. Забьётся в кусты и дохнет - пойди найди его. Его картечью-то не всегда собьешь. Бывало, дуплет сделаешь, а он летит как ни в чём не бывало, а километров через пять падает замертво. Ну, ладно, мы с Иркуткой пойдём вдоль ручья, а вы тут ещё поищите.
Медленным неровным шагом старый охотник покинул нас.
Лазая по камышам Дези сбила в кровь костяшки лап и сильно вымокла. Женя молча курил, присев на нос лодки. Ветер до бухты не долетал, поэтому в идеальной глади воды небольшая разрозненная облачность отражалась даже резче, чем была на самом деле. Вставший за ночь ледок уже был перемолот поисками, и только отдельные слюдяные стекляшки прибивались к зарослям и мягко шуршали.
Подумав минут пять, Женя велел нам с Дези садиться в лодку и погрёб вдоль камышей левым берегом. Я ещё не успел толком изучить местную гидрографию и узнавал всё в процессе охоты.
Мы проплывали мимо нашей вчерашней засады, которая ничем не выделялась из всего архипелага растительных островков, только заметный широкий залив напоминал о вчерашнем вторжении. В заливе плавала красная гильза, и Женя приостановил ход, заинтересовавшись. Не разворачивая судно, он заплыл в камыши кормой и попросил меня подобрать использованный боеприпас.
- Ну, блин, дела, - удивился охотник, рассматривая гильзу, - я в темноте патрон перепутал и по гусям пятёркой долбанул.
Мы поплыли дальше. Вскоре показалось устье ручья, впадающего в озеро, а прямо напротив него располагался небольшой островок, который очень заинтересовал Женьку. Остров был настоящим, то есть с нормальной земной твердью и, тем не менее, густой камыш на нём позволил бы хорошо замаскироваться. В равномерной густоте стеблей Женя разглядел несколько утиных тропинок и указал на них мне. Присмотревшись и я тоже заметил неуловимые дорожки с оставленными на них перышками.
Дальше мы опять пошли вдоль берега. Стратегия была проста. Ночевавшая в камышах утка должна была подняться при нашем приближении. Но по мере проплывания мы заметили натянутую ледяную корку. Значит птицы могли ночевать или на большом водоёме, или на речке. Словно в доказательство этому со стороны ручья грохнул выстрел, наверное Иркут вытоптал кого-нибудь в лесу.
Утки на озере не было. Наш утренне-дневной выход оказался бесполезным. Немного не доплыв до песчаного пляжа под церковью, мы причалили в редком тростнике. По словам Жени здесь находилась, или могла находиться вторая лодка Семёныча, которая была поменьше, поновее и не протекала.
В отличие от того берега, отмель здесь была твёрдой, камыш - редким, и просматривался насквозь. Мы молча шли берегом и вскоре набрели на привязанные к берегу лодки. Ни одну из них Женька не узнал:
- Всё-таки спросить надо. Вдруг чужая? Сегодня пока на той поплаваем. Прямо перед нами над камышами взвился кулик и полетел вдоль зарослей кабрируя, то есть набирая высоту на коротком отрезке, а затем падая до первоначальной. Полёт его напоминал неравномерную остроконечную волну. Я пальнул - промахнулся. Женька - тоже. Мой второй выстрел цели достиг: маленькая птичка камнем упала на открытую воду метрах в пятнадцати от нас.
- Не фига себе! - удивился Женька, и я вместе с ним.
Дело в том, что ружья у нас кучные, и на такой дистанции дробовой заряд ещё летит густо, почти единой пулей, поэтому данная стрельба может считаться пустой тратой патронов.
-  Кто это? - спросил я, так как мои познания в орнитологии сводились к отличию американских окорочков от голландских грудок.
- Бекас, вроде...
Я прыгнул в чужую лодку и через минуту принёс добычу на экспертизу. Но Женька повёл себя странно: он отогнал меня вдоль берега метров на двадцать и велел забросить птицу в камыши. Я так и сделал, после чего он пустил в поиск свою собаку. С нескрываемым эстетическим удовольствием я за ними наблюдал.
Поперечный «челнок» дратхаара сам по себе поистине живописен. Вытянув усатую морду, немецкая легавая припадает немного телом к земле, отчего на холке проступают во время бега острые поршни лопаток, как у крадущейся кошки. Причуяв моего кулика, Дези замирает на полушаге. Словно натянутая струна она ожидает, когда коснётся её нерва острый медиатр команды...
После фотографирования с добычей, Женя начинает предварительный осмотр. Если не считать, что у кулика отсутствует задняя половина головы, на теле ран не имеется. А из того, что снаряд не оторвал голову целиком, опытный охотник сделал вывод, что он был лёгким и имел малую скорость.
- Ты его пыжом убил, - добавляет эксперт и кидает птичку в рюкзак.
- Они, наверное, в патрон дробь забыли положить.
- А чё за патрон?
-  «Рекорд» мать его ети, - я сплюнул с досады, - другой «пятёрки» в магазине не было.
Женька задумчиво почесал небритый подбородок:
-  Наверное это не бекас, больно полёт у него странный. Скорее дупель, они размером и окрасом одинаковые.
-  Вот и не говори никому, ведь на фотографии полёт не виден, так что пусть будет бекас.
- А какая разница? - удивился Женька
- Большая, просто огромная, - я повесил рюкзак за спину, - дупель - это дупель, тьфу... А бекас по-английски - снайп. А тот, кто его добыл, стало быть, как зовётся?.. То-то...               

Подранки


На вечёрку вышли часа за полтора до заката. Евгений с нами не пошёл. С его болезнью быстрая утомляемость организма вещь не удивительная. Наученные горьким опытом, тетерева, по дороге нам не попались.
Решили сегодня охотиться без лодки. .Немного не доходя до озера, от тропы влево уходила старая заросшая дорога. Она пересекала речку разрушенным мостом, огибала озеро и выходила к всё тем же церковным развалинам. Не утратив ещё надежды найти гусей, Женя отправил меня по дороге, а сам с собакой полез параллельно через чепыжник.
Ярко выраженная насыпь с водоотводными канавами по бокам вскоре привела меня к речке. От моста остались лишь несколько брёвен, да и те плавали в стороне, а в качестве переправы лежали валуны и пара трухлявых досок. Не без труда я перебрался на другой берег и стал ожидать напарника. Я слышал, как где-то вверх по ручью копошится Дези, то ломая кусты, то прыгая в воду. Вскоре вылез и Женька.
- Молодая ещё, - сказал он про собаку, - была бы Тейфа. Ту как выпусти - так она за пять минут гектара три прочешет, прибегает и докладывает: «Товарищ хозяин, дичь разогнана, .можешь идти спокойно». А эта по каждому клопу стойку делает, будто слона причуяла. Ладно, Лёха, топай вперёд. Заряди свой дисперсант - тут рябчиков полно.
Едва начав движение, я спугнул рябчика. Его шершавое хлопанье быстро затихло, так как он никогда далеко не улетает, и если замереть на полчаса, то может даже вернуться. Стоило бы, наверное, его поманить на «пищик», но в данный момент он нас не интересовал. По мере нашего продвижения, рябчик ещё пару раз перпорхнул вдоль дороги, а затем убрался в чащу, так и не показавшись воочию.
Дорога заросла сильно. Ей не пользовались так давно, что отдельные деревья успевали здесь не только вырасти до дециметрового диаметра, но ещё упасть и сгнить. И лишь едва уловимая тропа свидетельствовала о том, что старой дорогой всё-таки пользовались иногда местные рыбаки и охотники.
Женя остановил меня примерно напротив того места, где на озере начинался твёрдый берег и сказал спускаться здесь через кусты прямо к озеру в то время, как он дойдёт до конца леса и спустится прямо возле церкви. Идея состояла в том... А, впрочем, ни в чём она не состояла - просто Женька терпеть не мог ходить друг за другом.
Перезарядив дисперсант на «Рекордовскую» пятёрку, я начал трудоёмкий спуск. Если и была в округе какая-либо дичь, то при том треске, который я создавал по пути, глупо бы было с её стороны оставаться на месте. Другое дело - утка. Со слов своих старых наставников я знал, что та не боится звуков и стартует только когда увидит опасность, поэтому по мере приближения к воде, я стал осторожнее. Последние шаги я делал лишь ежеминутно, замирая после каждого и прислушиваясь.
У самой воды я присел на корточки и не шевелился около пяти минут. Озеро жило своей жизнью. В камышах летали какие-то маленькие птички. Они цеплялись прямо за стебли, которые под их весом клонились до самой воды, и спархивали в самый последний момент, создавая в зарослях громкую возню. Иногда в воде плескалась какая-то рыба. Озеро, подобно большому локатору, собирало звуки на несколько километров вокруг, компановало их по своему и отражало в разные стороны. Я дождался, когда птички совсем перестали меня бояться, и медленно поднялся на ноги.
Видимо, я сделал это не слишком осторожно, так как одновременно со мной над камышами поднялась утка. Расстояние было немногим больше тридцати, а, поскольку, птица «делала свечку», у меня было время прицелиться. Ба-бах!!! Озеро разнесло выстрел по всем закоулкам соседских деревень, а утка продолжала подниматься. Не без удивления я нажал на второй крючок. Дичь упала в камыши, и что-то подсказывало мне, что попал я слабо, едва зацепил, скорее уговорил, чем подранил. Я переломил стволы и экстрактор выдвинул мне две латунные плоские задницы.
Подранок для охотника вещь позорная. Этика охоты не позволяет калечить дичь просто так, ведь истинный охотник до последней возможности будет добирать добычу, а если это не удаётся даже в силу уважительных причин, всё равно, он не будет находить себе места до следующего, уже удачного, выстрела. Сила азарта складывается не из кулинарных особенностей мяса, и не из дешевизны его добычи, а из того, чтобы выследить, высидеть, обмануть, попасть и взять. И если всё сделано правильно, и вся цепочка действий сохранена, а только на последнем пункте зверь уходит, птица улетает, а рыба падает с крючка - всё предыдущее идёт прахом. И пусть даже все они уходят умирать, но уходят с победой, а тебе с этим позором жить...
Я перезарядил ружьё, и медленно двинулся берегом. Женя не мог не слышать моего дуплета и скоро вышел мне на встречу. Я показал ему, куда примерно упала утка. Он подобрал с земли камень, бросил в камыши и, когда собака среагировала на всплеск, послал её в поиск. Задумавшись о своём промахе, я не отметил место, с которого стрелял и, тем самым, безвозвратно утратил возможность восстановить картину событий. Понадеявшись на собачий нос, прозрачность камыша и дневной свет, я сделал и утратил своего первого в жизни подранка.
После мы уселись на берегу метрах в ста друг от друга. Я выбрал себе плохое место для охоты, но не потому, что других не было, а потому, что охотится больше не собирался. Небольшой кусток, отстоящий от кромки воды примерно на метр, послужил мне хорошим укрытием, но зато перегородил всю видимость в сторону озера. Вправо и влево далеко просматривались узкие полоски светлого прибрежного песка. Я всё надеялся, что мой раненый трофей объявится в пределах выстрела, тем более, что я затаился примерно напротив места его падения.
Устроился я удобно, поэтому спустя час даже не затёк. Этого времени хватило на то, чтобы понять, что стрелять я сегодня больше не буду. И ещё я осознал, что при всём желании не смог бы этого сделать, так как в левой стороне сидел Женька, а мне, как всякому правше, из положения сидя сподручнее стрелять именно туда, при том, что для выстрела вправо вдоль берега нужен разворот тела минимум на девяносто градусов. Вот и получалось, что куда удобно - стрелять нельзя, а куда можно - туда неудобно.
Положив ружьё на колени я слушал, как Женька манком разговаривает с моим подранком, который; видимо, уплыл с опасного, по его мнению, места в ту сторону.
На озеро то и дело находили стаи уток, первой из которых я даже испугался. Сначала это едва уловимый ухом шорох, похожий на очень отдалённый, многократно отражённый горами звук морского прибоя. Потом это шипение повышается до змеиного диапазона, и уже над самой головой - пена на гребне нависающего цунами лопается биллионом пузырьков, создаёт шум предвкушения катастрофы, но без самой катастрофы.
Утки подались на юг. Их совсем не видно в сгустившейся ночи, и оттого виртуальный шелест стаи, летящей на высоте более ста метров, кажется ещё страшнее, ещё таинственнее, тем более утка, в отличие от гуся, идёт молча, и кроме разрезаемого крыльями воздуха никаких звуков не издаёт.
Слышал я и гусей. Они летели ещё выше, изредка покрикивая друг на друга. Я вспомнил, что перед отъездом на охоту приобрёл гусиный манок - деревянную дудочку с мембранкой внутри - и решительно достал её из кармана. Мой гудок ударил по озеру слишком резко и больше напоминал предупреждающий сигнал электровоза, но вожак откликнулся мне из темноты осеннего неба. Я ещё раз дунул, и тогда уже несколько разных голосов призывно «гукнули» в ответ. Конечно, они не собирались снижаться, но позвали с собой, стало быть, приняли меня за своего.
По пути домой мы с Женькой едва ли обменялись парой слов. Каждый думал о своём, но когда он, уже у самого дома, вдруг спросил: «А ты слышал, они же тебе ответили?»...- я подумал, что у всех охотников это «каждое своё» находится друг от друга совсем близко.                ---------------                               
Утром мы крадучись приблизились к озеру вдвоём. Евгений захотел, с его слов, «огулять тетеревов», а Женя решил дать собаке отдых хотя бы до вечера.
Солнце поднялось уже высоко, и всякая живность, не в пример нам, вовсю уже погрязла в заботах.
Подойдя к озеру мы решили разделиться. На эту мысль Женьку натолкнули ежедневные наблюдения. Вся местная утка почему-то всегда летала вдоль речки и никак иначе, а излюбленным местом пребывания у неё было устье, напротив которого мы недавно обнаружили остров. Женя просто мечтал устроить там засаду или посидеть па чучелах, но пока этого почему-то не удавалось.
Так вот, мы разделились. Я должен был идти к лодке, садиться и плыть на остров, а Женя должен был идти правым берегом озера, сильно шуметь и бросать в камыши тяжёлые предметы. Пуганая им утка обязательно полетела бы над островом, что давало мне прекрасные возможности для стрельбы.
Сказано - сделано.
Я быстро достиг бухты, но лодки там не обнаружил. Наверное, Игорь(кто на ней всегда рыбачит) отогнал её под церковь и вернулся домой по заброшенной дороге. На этот случай у меня не было инструкций и следовало действовать по обстоятельствам. Я решил как можно ближе подойти к острову берегом, чтобы максимально приблизиться к предполагаемому маршруту лёта. Но дальше берег был топким, что повышало шумность моего передвижения. Один раз я оступился и чуть не завалился в камыши, отчего кто-то в них явно          испугался, крякнул, собрал крылья в
клюв и отвалил. Замерев я стоял в высокой растительности и слышал, как маховый крылатый шум удаляется в Женькину сторону. Охота дала обратный эффект: предполагаемая засада выступила загонщиком.
Я ждал выстрела, но вместо этого услышал всё тот же звук приближающимся. Очевидно, птица, увидев загонщика настоящего, который и не думал прятаться, решила развернуться и летела теперь на речку. Сквозь покачивающиеся колоски камыша я разглядел несчастную утку, которая летела ко мне, что называется «на штык». Не увидев меня сначала, а испугавшись всего лишь шума, птица пошла наперекор рефлексу, чем и наказала себя. Она возвращалась думая, что охотник видимый опасней охотника предполагаемого. Я поймал крякву в прицел ещё задолго до того, как она впорхнула в дистанцию выстрела, но стрелять решился только вблизи. Промах был очевидным, так как цель не изменила траекторию полёта, и мой второй выстрел, сделанный в зенит без должного упреждения, был так же безрезультатен. Высокие заросли не дали мне проводить взглядом улетающую добычу, и только пластмассовый пыж-контейнер последнего патрона издевательски упал рядом со мной на тонкий ночной ледок, который даже не сломался под его мизерным весом, но затрещал, расходясь паутинкой по всей заводи.
Перезарядив ружьё, я пошёл назад к тропинке, так как, судя по всему, охота была завершена. Но уже в бухте я встретил Женьку.
-  Ты чего?! - набросился он на меня, - так и будешь подранков делать? А-ну пошли искать.
- Кого? - не понял я.
- Как, кого? Того, в кого стрелял.
- Да не попал я.
- Попал, попал. Я видел. Он шасси выпустил и на посадку пошёл. А ты, Лёха, в следующий раз раньше стреляй. На охоте ни в чём нельзя быть уверенным. Он же на тебя   идёт' -  перестрахуйся.   Бей   сначала  с   дальнобойного   ствола.   Даже   если промахнёшься - он никуда от тебя не денется.
Мы вернулись на то место, откуда я стрелял, определили направление поиска и полезли в частый кустарник.
-  Вот всегда так, - говорил Женя, - стоит собаку дома оставить, так сразу она нужна. Но, всё равно, надо найти, или хотя бы сделать всё возможное.
Рассмотрев повнимательнее участок предположительной посадки, я заметно приуныл. Частый-частый жёсткий чепыжник сковывал движения до нуля. Где уж тут было подробно прочесать местность, выбраться бы целому и не порвать одежду. Но я старался, а скорее делал вид, что стараюсь найти добычу. Второй подранок подряд -это плохо даже для начинающего охотника.
Минут через двадцать мы прочесали большую половину зарослей. Уже через несколько метров поиски упёрли бы Женьку в канаву, прилегающую к заброшенной дороге, а меня - в речку. И при всём при этом я не мог бы поручиться, что не пропустил затаившуюся птицу.
Когда надежда была утрачена, я остановился возле густого куста и посмотрел в сторону озёра. В просвете ивовых веток мелькнул белый контур разрушенной церкви. «Господи! - подумал я, - помоги нам, если есть у тебя время на столь суетную просьбу!». Опустив глаза, я увидел, что около моего правого сапога недвижимо сидит утка. Первые секунды я даже залюбовался ею. Такая трепетная беззащитность и полное отсутствие страха. Лишь молчаливая покорность судьбе, словно птица знает, что ей в любом случае быть съеденной, так не всё ли равно - когда. Я крикнул Женьке, что нашёл, и он с трудом поверил моим словам.
Я взял в ладони утку, которая при более детальном рассмотрении оказалась линялым северным кряковым селезнем. Он не сопротивлялся, только ещё больше скуксился, плотнее подобрав под себя лапы и крылья, будто замёрз сидеть без движения.
- Добей его, - предложил Женька.
- Как? Шею свернуть?
-  Не свернёшь, она у него под любым углом гнётся. Душить тоже бесполезно, он без воздуха полдня проживёт. Некоторые, я знаю, как-то разрывают два шейных позвонка, но это уметь надо, у него на шее кожа по мясу скользит слишком. Я помню в «Заболотье» на уток сидел, так они на меня пачками налетали. Что ни выстрел -трофей. Стою на коленях, а мне Тейфа подранков таскает. Я их под коленки, шеи придавливаю, а жопы наружу. Под каждой ногой штук по пять. А они как давай крыльями бить, чуть на воздух не подняли...
- Ладно, ладно, - остановил я его, - а мне-то что делать?
- Утка твой? Вот и думай сам!
Мы через кусты пробирались к озеру. Сидевший спокойно селезень, увидев воду, легонько клюнул меня в бицепс и начал вырываться. Чтобы удержать его, я перехватился за шею. Он ещё сильнее захлопал крыльями. От этих усилий у птицы
открылись раны. Кровь ручьями текла по перьям и разбрызгивалась на много метров вокруг. Лодка, сапоги, рюкзак, штаны стали выглядеть так, словно я только что совершил ритуальное жертвоприношение.
Такое зрелище Женя не смог равнодушно пропустить и щёлкнул затвором своего фотоаппарата. Потеряв много крови, селезень стал успокаиваться, и вскоре совсем притих на носовой доске плоскодонки.
После дневного отдыха мы снова отправились на озеро. На этот раз собака была с нами. Честно говоря, за эти дни данный вид охоты мне слегка поднадоел, и я дал себе зарок пойти завтра в лес, даже если никто меня не поддержит.
Ещё не успев выйти из деревни, мы повстречались с Игорем. Он нёс пакет до половины наполненный рыбой. Поздоровавшись, он взвесил пакет на руке.
- Рыбки возьмёте?
- Возьмём, - кивнул Женька, - только мы уж возвращаться не будем. Там Женя отдыхает, ему отсыпь.
- Цена прежняя, - уточнил Игорь.
- Угу.
- Там, кстати, в заводи, ваш подранок плавает. Меня совсем не боится.
На этом мы расстались и поспешили к озеру. Энтузиазма у меня заметно прибавилось: добрать подранка - дело если не чести, то принципа.
Подойдя к озеру, мы сфотографировались. Просто так, без добычи, но фоне камышей, воды и далёкой церкви. Женя прикрутил на струбцину свой «Самсунг», повесил его на иву и поставил задержку затвора на десять секунд. Мы стояли наполовину в пологой тени заката лицом к неяркому солнцу.
-  Ты чего всё время лыбишься? - спросил меня Женя, - хоть бы раз сделал сосредоточенную морду.
Я сделал. Он сбегал к фотоаппарату ещё раз.
После этого мы разделились. Женька с Дези отправился правым берегом нагонять на меня уток, а я опять - налево. Упёршись в непролазный камыш как раз в том месте, где я добыл утреннего селезня, я поднял с острова стаю. Я целился секунду, по законам стендовой стрельбы - целую вечность. Тщательно посадил на «планку» последнюю птицу, не спеша подвинул предохранитель...
Через час -Женька нашёл меня в лодке подавленного и грустного. Собака его, прочесав все камыши берега, сбила лапы в кровь и дрожала от холода.
-  Ничего нет, - сетовал охотник, - подняла трёх крякашей на той стороне, так они туда и ушли. Далеко поднялись, не достать было. А ты чего палил?
-  Опять подранок, -,я с досадой посмбтрел на озеро, - где-то в тех камышах. Прицелился хорошо. Дал с правого ствола пятёркой. Он упал и плывёт, за островком скрылся. Думаю: «Покрупнее надо, чтобы добить, птица сидит низко, а крупная дробь и сквозь воду пробьёт». Короче, зарядил «еденицу» в оба ствола, дождался, когда подранок в прогале появится и... мимо оба раза. Напасть какая-то.
-  Зря крупной стрелял, - ответил Женька, - надо «семёркой» было. Чем мельче тем лучше. Одной дробины достаточно, но только в голову. Сколько дроби №7 в
заряде, ты считал, кажется?
- Считал, - кивнул я, - триста тридцать девять дробин...
-   Вот.  А в  «еденице» меньше сотни, по-моему.  Так чем проще в голову попасть? Вот и думай сам!
- Откуда я знал, отмахнулся я, - ты мне лучше вот что скажи...
Я вытряхнул из рюкзака четыре красных гильзы от патронов «Тайга», которыми стрелял последние дни:
- Видишь?
- И что? - Женя посмотрел на меня озадаченно.
-  А то, что этими четырьмя патронами добыто: две тетёрки и тетерев. Из четырёх выстрелов три «чистых» - без добивания - трофея, причём в лёт. Я пока сидел тут, считал, сколько раз выстрелил «Рекордом».
- И сколько же?
- Девятнадцать. Добыт один бекас, и тот - по твоим же словам - пыжом. Чудес ведь не бывает, правда?
- Я тебе, Лёха, всегда говорил, что патроны надо самому заряжать.
-  Это точно. Только я этой дрянью стрелять больше не буду - расстройство одно. У меня их шесть штук осталось, хочешь подарю?
-  Пошли лучше твоего подранка искать, - сказал Женька и запустил в камыши собаку.
Я остался безучастным:
- Пожалей ты её, Жень, я там уже всё излазил. Заплыл куда-то гад и притаился.
- Не утешительно, - подвёл итог опытный охотник когда уже совсем стемнело, - теперь у нас тут четыре подранка плавает: два больших - моих; и твоих - поменьше, тоже два.

Очень маленький и очень большой


Ни свет ни заря Женька ушёл свистеть рябчиков. Собака его не находила себе в комнате места, разбудив меня и Евгения цоканьем своих когтей.
Спальник был мне маловат, так что ворочаться без сна тесно, но покидать тёплый вонючий уют его, всё равно, не хотелось. Я думал о том, что надо выполнить данное самому себе обещание и пойти в лес. В любом случае идти куда-то придётся, хотя я с удовольствием провалялся бы денёк в кровати. Меня просто не поймут, если я молодой да здоровый, вдруг останусь дома под каким-нибудь предлогом, придумать который было выше - даже моей - фантазии. В конце концов доворочался я до того, что гнилой брезент раскладушки лопнул и, очутившись на полу, волей-неволей пришлось выкарабкиваться на волю. Скованный коконом спальника, да ещё и вверх ногами, я долго сопел и матерился, прежде чем голышом принял вертикальное положение.
Залив по-новому чайник и поставив на плиту вчерашнюю похлёбку, состоящую из капусты, картошки, вальдшнепа, тетерева и селезня, я наспех оделся, так как Женя, уходя, выключил обогреватели, и утренний вологодский мороз успел пробраться под дверь, заполнив комнату до уровня кроватей.
Не без удовольствия я влез в кирзовые армейские сапоги, надеясь, что в лесу обойдусь без болотников, и очень удивился, что они показались мне слишком лёгкими. Взошедшее солнце обещало погожий денёк, и я не стал напяливать телогрейку, обойдясь армейской «хэбешкой».
Вскоре вернулся Женя. Собака его едва не сошла с ума от радости, но, ко всеобщему облегчению, скоро успокоилась. Он положил на табуретку большую чёрную птицу.
- Хорош рябчик! - усмехнулся Евгений.
-  Дай-ка я погляжу, - вмешался я, - а то никогда живого не видел. Ты же говорил, что он с голубя и пёстрый, а этот больше на тетерева похож?
-   Тетерев   и   есть,   -   ответил   Женька,   -   сижу,   свищу,   да   так   хорошо замаскировался, что этот гад мне почти на голову сел. Ну, я его и того, пока он мне на голову не наделал. А после выстрела, какие там рябчики?
За завтраком каждый делился своими планами:
-  Я далеко ходить не буду, - говорил Евгений, с трудом цепляя мясо из объёмного казана, - мы с Иркуткой по опушкам пройдём, тетеревов поищем. Пока иней на траве держится они на жировку не полетят.
-  А мы с Дези к озеру пойдём, - сказал Женя, - может на ту сторону сплаваем. Игорь говорил, над деревней какой-то гусь летает раненый и орёт громко. Может подранок мой?..
-  Ага, - кивнул Евгений, - значит второй подох где-то. Я вам ещё раз скажу, ребята, стреляйте крупной дробью. Птица уже в зиму перелиняла, опушена вся. А ваша мелочь в пуху застревает, пощекочет только.
-  Во-во, - добавил я, - это Женька присоветовал мне вторую пачку «семёрки» купить, а теперь выходит - она и не нужна вовсе.
- Ничего, - невозмутимо возразил Женя, - она тебе на весну сгодится.
- На кой хрен мне весна, если сейчас стрелять нечем?
- А что у тебя осталось?
- Из крупной «еденица», всего около десяти патронов.
- Вот ей и стреляй, - ободрил меня Евгений, - «еденица» как раз то, что нужно.
- Так ведь мало её...
- Ну и что? Расстреляй всю, а потом и думай. Чего заранее расстраиваться? Такие разговоры велись у нас каждое утро, а если не велись, то я сам старался
их спровоцировать. Из-за неопытности своей я всегда становлюсь перед дилемой: чем набивать патронташ, отправляясь на различные вылазки. И в этом случае совет старых товарищей мне был крайне необходим. Однако, никогда они не были единодушны и говорили разное, поэтому приходилось делать выводы самому.
Уже через несколько дней охоты я выработал для себя стандартизированный боекомплект. Не без влияния Евгения всю левую часть патронташа я заполнял «еденицей». На данный момент все десять патронов находились под левой рукой. Две крайних правых ячейки занимали пули и следующие две - картечь. Это уже по Женькиным советам: для самообороны, и чтобы было чем застрелиться. Собираясь сейчас в лес, я увеличил эту статью в полтора раза, взяв три пулевых и три картечных патрона. Оставшиеся восемь ячеек я поровну заполнил «дисперсионной» «шестёркой» и «кучной» «семёркой».
Евгений покритиковал бы, заглянув в мои подсумки, но мне действительно стрелять было нечем. Я зарёкся, что в следующий раз буду умнее.
Для солнечного морозного утра я оделся легко, зная, что долгая ходьба и безоблачное небо совсем скоро распарят меня не хуже бани. Я пересёк поле и вошёл в лес по дороге, ведущей строго на север. Всего лишь час назад Женька здесь охотился на рябчиков, поэтому встретить дичь в начале своего похода я совершенно не рассчитывал. Лес был молодым. Здесь трудно определялись грани между кустарником, чепыжником и низкой берёзовой порослью, поэтому, не будь протоптанной дороги - продвижение по таким зарослям было бы невозможным. Остановившись, я оценил видимость и вытащил из стволов советованую «еденицу», поменяв её на, всё больше нравящийся мне  «дисперсант». Если птица вспорхнёт дальше десяти метров, я не то что выстрелить, и разглядеть-то её не смогу, а на такой короткой дистанции попасть реально только «раскидистым» патроном. Немного смущало меня то, что в лесу в эту пору можно встретить глухаря, а для него и «еденичка» может оказаться слабой, но бывалые мужики мои научили, что глухарь сейчас кормится лиственницей и осиной. Осина, пожалуй, единственная, у кого осенью убранство ярко-красного цвета. Лиственница, та темнеет, скрючивает хвою до сухофруктного состояния. Эта пожухлость для глухаря - кладезь витаминов.
Безрезультатно поискав в обозримых зарослях красно-бордовые оттенки, я успокоился и закрыл стволы, поставив тем самым курки на боевой взвод.
Метров через пятьсот мелколесье сменилось матёрыми лиственными породами с редкими вкраплениями ёлочных островков. К удовольствию моему видимость увеличилась метров до тридцати, но зато, высоко стоявшее уже, солнце резкостью теней делало картину слишком пёстрой для того, чтобы и на этих тридцати шагах разглядеть неподвижную цель. Не смотря на скудость хвои, лес отчего-то оставался зелёным, словно вопреки морозу листья упорно не хотели желтеть, чтобы хоть на день, хоть на час задержать упадок и пообщаться ещё с тёплыми солнечными лучами. Так что летняя раскраска моего костюма ещё оставалась актуальной.
Увидев впереди горизонтальный шлагбаум упавшего дерева, я решил сфотографироваться, поставив на него- фотоаппарат, который как раз получился на уровне груди. Без дичи и при посредственном фоне пришлось сконструировать интригующую позу, дабы хоть как-то оправдать потраченный кадр.
Первый час моей прогулки дал понять, что сегодняшняя моя охота не будет результативной, так как за всё время я видел лишь поползня и до смерти напугал дятла, задев нечаянно прикладом сухую ольху. И ещё раз где-то далеко справа, кто-то громко зааплодировал то ли мне, то ли своей счастливой судьбе.
Не смотря ни на что, я не вешал ружьё за спину, а, упокоив цевьё на левом предплечье, настырно всматривался в пёструю листву. И это принесло мне удачу.
Кто-то захлопал крыльями совсем рядом, где-то впереди, слева, но зрение ничего не уловило, и только через мгновение из-за ствола крупного дерева обозначился промельк удаляющейся тени. Я не видел эту птицу, я думаю теперь, что не видел и тень её. Лишь движение в густом, неравномерно освещённом растре листьев и веток, виртуальное дуновение, слишком стремительное, чтобы иметь растительное происхождение, слишком живое для сонного осеннего леса. Рефлекс убийцы проснулся внутри раньше меня. Осознанная мысль оказалась слишком медлительной в то -время, как левое предплечье легко подкинуло цевьё, ладонь словила его, а глаз уже искал единственное правильное и прямое продолжение прицельной планки. И как только это произошло - резкий хлопок рванул на себя приглушённый лесной шумок.
Движение прекратилось. Мысль так и не нашла выхода из лабиринта впечатлений и заблудилась где-то между удивлением и восторгом. В секторе всё ещё было шевеление: срубленные дробью веточки надломлено качались; разноцветные листья, спугнутые мощным энергетическим потоком, то и дело спархивали со своих насиженных мест; кое-где над пористой корой старых вязов клубились облачка пыли, подставляя свои завихрения под узкие жёлтые лезвия солнечных лучей. Но то, самое главное, убегающее движение - прекратилось.
Я замер в позе стрелка и слушал, слушал, слушал... Ничего. Ни писка, ни вздоха, ни агонизирующей лихорадки, ни всего того, что могло бы подсказать, развеять сомнения. Я не верил, что попал, это было бы слишком невероятно. Я готов был смириться с тем, что просто не разглядел дальнейшего бегства неведомой добычи, ведь ей гораздо реальнее было раствориться в воздухе, чем мне попасть. Шумно выдохнув застоявшийся в лёгких воздух, я опустил ружьё. Теперь осталось только найти птицу, чтобы доказать самому себе, что всё остальное мне не померещилось.
Не торопясь перешагивая жёсткий подлесок, я пошёл в том направлении, куда стрелял, пристально вглядываясь в землю. Я уже имел опыт поиска в подобных условиях, но в предыдущий раз, во-первых, нас было двое, во-вторых, я знал кого мы ищем и, в-третьих, птица была живой, то есть, шевелилась. Я мог лишь предположить,
что беглая тень принадлежала рябчику, коего я видел только на картинках. И ещё одно смущало меня: интуиция, которая зачастую помогала мне раньше, не чуяла смерти; а уж её-то я научился чувствовать и бояться с детства.
Раздвигая сапогами  травы и кусты, я по спирали расширял круг поисков, так как не мог даже приблизительно оценить расстояние выстрела. Минут через пятнадцать, прочесав несколько соток, я уверовал в свой промах и решил передохнуть на поваленном трухлявом стволе перед тем, как идти дальше. Ружьё и рюкзак я подвесил на сучки берёзовых крон - растущих из одного корня нескольких молодых деревьев.
Пора было возвращаться. Пройдено много, дичи мало. Уж лучше пойти к озеру, по крайней мере там хоть утку можно увидеть. Сучок, на котором висело ружьё был хлипеньким и едва удерживал его, а ширины ремня хватало, чтобы полностью скрыть ломаный обрубок. Я почему-то залюбовался этим природным уродством. Четыре ствола росли из одного места, образовывая корявый веник. Очень скоро должен произойти естественный отбор, так как один корень не сможет для всех добывать влагу. Я невольно посмотрел вниз, где комели молодых побегов росли вплотную, а в полуметре от земли, где между ними уже была тесная рогатка, застряла маленькая длинноносая птичка.
- Вальдшнеп, - вслух сказал я и почему-то весело и грязно выругался.
Бережно вытащив мёртвую птицу, ещё тёплое тело которой уместилось в ладонях, сложенных в «лодочку», я осмотрел перья. То, что мог обнаружить мой неопытный взгляд - это два, безусловно смертельных попадания в область позвоночника. Я уложил трофей на дно рюкзака, переломил ружьё и вытащил из правого ствола стреляную гильзу, поймав себя на том, что не помнил, какой из курков нажало моё подсознание. В руке у меня лежал тёплый красный цилиндрик, на боку которого я прочитал: «Тайга», №6, «Дисперсант».
«Вальдшнеп, в густом лесу, на двадцати шагах, в лёт?!» - подумал я и ещё раз отвратительно выругался.
Дозарядив ружьё таким же патроном, я вернулся на дорогу и пошёл дальше. Вопрос о возвращении отпал как-то сам собой.
Через некоторое время дорога растворилась. Это произошло так быстро, что я не увидел грани между тем, что было, и тем, что есть. Шёл, шёл... Сначала это была заросшая просека с утоптанной тропой, потом тропа свернула, а просека всё ещё была, и вдруг от всего осталось лишь направление, то есть закреплённый на компасе азимут.
Я огляделся. Древние дубы и клёны обступили меня широко и величественно, словно хотели, чтобы я мог видеть каждого из них. Казалось, что если какому-нибудь дереву вздумается рухнуть, то оно даже при могучем росте своём не достанет кроной ни одного ближайшего соседа. И всё-таки при таком просторе широколиственный бор не пропускал до земли ни кванта света, отчего во тьме и сырости полностью вымер подлесок, а земля покрылась многолетним папье-маше из упавших листьев. К тому же в ту сторону, куда я шёл, явственно обозначился склон, а в порыве мимолётного встречного сквозняка прилетел кислый болотный дух. Решение сменить направление показалось мне вполне естественным.
Я двинулся на запад, решив, что где-нибудь через километр поверну на юг, чтобы к обеду вернуться домой. Через десять шагов из-под меня взлетела тетёрка. Я долго провожал её стволами, и, думаю, что если бы сделал дуплет мимо, то успел бы перезарядиться до того, как бестолковая птица скрылась в прозрачных кронах. Вот только инстинкт безжалостно давил на спусковые крючки, а мудрое подсознание предусмотрительно забыло отпустить предохранитель.
Я проигнорировал Женькин заперт и застрелил тетерю: дал ей отлететь, хладнокровно выделил и спустил курок, только неопытность моя сделала виртуальным и выстрел и труп, а самонадеянность упустила время, отчего я порадовался, но уже позже. В первые секунды я проклинал свою забывчивость.
А дальше началась другая охота. Метрах в тридцати от себя я разглядел массивную коричневую шляпку. Потом ещё несколько грибов обратили на себя моё внимание. Половина из них оказалась червивой, но зато «добрая» половина порадовала меня изрядно. Мне никогда раньше не доводилось собирать грибы, которые отстояли от меня на десятки метров. В густых подмосковных лесах не найдёшь, пока не споткнёшься, а здесь ровный наст чёрных листьев без травинки, без кустика то неестественно оттопырится, то выдавит из себя эдакого красавца на белой упругой ноге. Через полчаса я насобирал рюкзак. Только потом, придя домой и посчитав улов, я оценил величину своих жертв, так как в рюкзак средних размеров, не считая вальдшнепа, уместилось всего двадцать пять подосиновиков.
А тем временем пора было возвращаться. Я так увлёкся охотой тихой, что бессознательно повесил за спину свой «громобой», сменив его на нож. Теперь я мог снова взяться за оружие, так как грибной лес закончился, как только я сделал несколько шагов в обратную сторону. Потихоньку начали доминировать ёлки, а, вместе с этим, исчез из под ног многослойный лиственный ковёр.
Подобрав приличный пенёк, я сел передохнуть, оперев ружьё стволами на молодую рябинку. Не то, чтобы я устал, просто захотелось посидеть, подумать о чём-нибудь. И подумал я о ружье, которое стояло передо мной на прикладе, устремив в небо свои воронёные стволы.
Я купил его в мае в Мытищинском «Центре профилактики правонарушений», что на улице А.Матросова, и то, что я напишу дальше ни в коем случае не является ни рекламой магазина, ни завода «ИЖМАШ». Конечно, столице Удмуртии есть чем гордиться и без этих слов, но тот образец, счастливым обладателем которого я являюсь, никогда не поменяет хозяина. Выпустить из рук такое оружие - выше моих сил.
Я долго готовился к этому моменту. Несколько месяцев ушло на собирание документов, изготовление сейфа и беспросветного ожидания официальных запросов и отзывов нашей разрешительной системы. Любой, кто добился лицензии, знает, о чём я говорю. Всё это время я мог копить деньги и выбирать, читать, изучать, выслушивать бесконечные советы. Мысли словно кипели в котле, куда каждый, проходящий мимо знаток, считал своим долгом закинуть горсть сомнений или щепотку критики. Сотни страниц литературы научной и не очень, рисунков, графиков, баллистических диаграмм создали в голове беспорядочную базу данных, где Тургеневские «Записки охотника» переплетались с исследованиями М.Блюма. Упорядочить весь этот бардак мне помог собственный опыт. Некто Слава Рогоцкий, майор Топографической службы Московского Военного округа (будет горд, если узнает, что я сослался на него), человек, к мнению которого я иногда прислушивался в армии, говаривал как-то: «Опыт ценится только тем, что он твой собственный, никто у тебя его не отнимет, но и ты никогда не сможешь воспользоваться чужим...». Из этого я вывел собственное следствие: «Дурак не тот, кто учится на своих ошибках, а тот, кто надеется выучится на чужих». Вот этот маленький небогатый опытешко и породил тот результат, с которым я вытаптываю теперь вологодские леса. Короче, когда другой уже майор выдал мне заветную зелёную «простыню» с двумя складками, я знал, что мне конкретно нужно, и где я это могу взять.
Я не стал слушать никого, даже корифея Женьку, который советовал польститься на «совковое» старьё; даже Олега Медведева, приверженца бокфлинта
под патроны «магнум»; даже родного дядьку Толю, лесника и егеря, предпочитающего экономичный и лёгкий 16-ый калибр.
Очень много расхожих мнений, ровно столько - сколько охотников. Но если кому-то интересно мнение дилетанта, то потрачу на это ещё один абзац. Я ухватил одну из последних штучных «горизонталок» ИЖ-43(12) №0080735 с полупистолетной ложей из светлого ореха, собранную мастером Чукановым, за что, дай Бог ему доброго здоровья! Где-то через месяц «ИЖМАШ» заявил о прекращении практики производства штучных ружей, мотивируя тем, что серийные стволы теперь качественно не уступают. Опытные стрельбы по мишеням, незамедлительно проведённые мной и нынешняя стрельба по дичи убедили меня, что я не зря потратил деньги. Классическая двухстволка с двойным запиранием без эжекторов с внутренними курками, которые с бойками спаянны в одно целое. Предохранитель автоматический, механизм и каналы стволов хромированы. Вот и всё, что можно сказать документально, но когда лишь приблизительно выцеленная птица вдруг падает и не подаёт признаков жизни - тут появляются совершенно другие слова. Случаются, конечно, и промахи, и подранки,но это, как говорится, совсем другая история.
Поднявшись с пенька я проверил заряд, повесил за спину рюкзак, нашёл по компасу направление и пошёл домой. Несколько раз я пересекал то ли просеки, то ли дороги, выходил на звериные тропы. Даже попутный лосиный след попался мне, и выглядел он свежайшим, но падающая листва уже успела прикрыть его частично, так что о давности отпечатков оставалось только догадываться.
Любой знающий охотник высмеет меня, но честно признаюсь: я боюсь лося смертельно. Это не болезнь, не психофобия и не комплекс. Это результат моего давнего знакомства с этим прекраснейшим представителем парнокопытных.
Первая наша встреча случилась в Поволжье, когда я только пошёл в школу. Ввиду частых переездов родителей, меня решено было оставить в Казани, где дед, пухом ему земля, и отвёл меня в первый класс. Он был тогда председателем профкома Казанского авиазавода и ему полагался служебный УАЗ, на котором мы и выехали за грибами в обширнейшую волжскую пойму. Стояло самое, что ни на есть сентябрьское «бабье лето». Увлёкшись маслятами, которые красивыми кочками приподымали головой плотный игольчатый слой, я слишком отдалился от взрослых в молодых ёлочных посадках, когда прямо над собой увидел огромную горбатую морду. Я видел только голову, которая смотрела на меня, высунувшись из плотной занавеси хвойных складок. Она смотрела на меня холодно и равнодушно, как могут смотреть только лоси и крокодилы. Бабушка нашла меня по крикам, бьющегося в истерике рядом с рассыпанными грибами. Она сначала уговаривала меня, потом вывела в поле и показала не два далёких тёмных пятна у опушки, и даже в машине, по пути домой, я еле успокоился, и потом ещё два дня заикался.
Года через три отца перевели на БАМ. Мы жили в военном посёлке в сотне километров от Тынды. Отец всё время был на трассе, приезжая на недельку лишь в три месяца раз. Но однажды он вернулся раньше и привёз гроб с начальником склада полка. Я не помню фамилию того прапорщика, знаю только, что он был страстным охотником, и лось убил его ударом в живот двух передних копыт. Не спас ни тулуп, ни патронташ. Отец говорил, что тиснутые за ремень рукавицы оказались сзади позвоночника, а патроны хирургам пришлось выковыривать из порванных кишков.
Видел я лося и в Тюменской области и живого и мёртвого. Огромный и величественный он шёл по реке Салым по брюхо в воде и не обращал внимания на наш, застрявший в прибрежной тине, вездеход. А через полгода уже зимой дядька
угощал меня лосиными отбивными, и хвастался похожими на весы симметричными чашками рогов.
На странные мысли навёл меня этот след. Я шёл долго, меняя одну тропу на другую, стараясь придерживаться заданного азимута. Вдруг далеко-далеко впереди кто-то сделал дуплет. Наверное, на озере Женька гоняет уток. Когда слышишь два выстрела подряд, в девяти случаях из десяти - это промах. Я мысленно пожелал ему удачи и пошёл дальше.
Вскоре лес закончился, и я упёрся в густой чепыжник. Ни одна тропа не вела вглубь его, словно звери сговорились не ходить в заросли и уводили свои тропы в разные стороны. Но я побоялся сбиться с пути и полез напролом. Шум, который я производил разносился на сотню метров вокруг. Никакая сорока не могла бы навредить мне больше, чем я сам своим продвижением. Но тут одна маленькая деталь заставила меня насторожиться.
Сквозь тонкие розги кустов я разглядел впереди высокую ёлку с прозрачной макушкой, и там сидела какая-то птица. Тетерев издали похож на чёрный валенок; этот же валенок был серым. Опять тетёрка. Стрелять её я уже не собирался, но Женя говорил как-то, что где сидит тетеря, поблизости могут быть несколько самцов. В стволах у меня была мелочь, и даже воспоминания о лосе не заставили меня перезарядиться.
Очень-очень медленно я начал подкрадываться. Сколько длилось это продвижение сказать трудно, но «черныш» там действительно был. Он захлопал крыльями метрах в десяти, но чёртовы заросли не давали ни рассмотреть его, ни просто развернуться. Я только присел от неожиданности. А через мгновение совсем-совсем близко справа жуткий треск обдал меня льдом сковывающего ужаса. Звук был таким, словно падала высоченная толстая ёлка. Но это и был лось. Краем глаза я заметил, как двинулось коричневое пятно, которое в неподвижности его я принял за куст. Я видел, как мелькает среди веток его белый паховый мех. Я слышал его сердитое: «Ох-ох-ох? Ох-ох-ох!». Я забыл и про ружьё, и про тетерю, и даже про то, что я охотник. Но и в трезвом уме и светлой памяти, я никогда не выстрелил бы в него «шестёркой». Очередная наша встреча закончилась вничью, и кто ей больше обрадовался - знает только главный арбитр. Но я думаю, всё-таки, что - оба. Так как каждый думал, что играет на чужом поле.
Лось давно убежал, а я всё стоял и слушал. Дрожащими руками я зарядил пули и, пугливо озираясь, двинулся дальше. Через каких-нибудь триста метров я вышел на опушку и в полукилометре слева увидел нашу деревню. Получилось, что на счёт чужого поля прав был лось, а меня взяла запоздалая досада: не завалить зверя, который пасётся в твоём огороде — это верх «чайничества» и «лоховства». Больше двухсот килограмм мяса! Мы могли бы вернуться за ним ночью и с утра уехать домой. Ни ..один похмельный местный не видел бы нас.
Я так много думал о страхе, так красноречиво признавался себе в трусости, а стоя на свежем следе, даже не зарядил пули, напрочь забыв, что во время гона лось крайне опасен. И-ди-от!
Евгений был дома, и я рассказал  ему всё, как было. Надо было слышать какими словами он меня «утешал». Немного поиссякнув, он сказал под конец:
- Только местным не говори, а то они его быстро оприходуют. Жаль, устал я и ходить не могу, а лось километров пять точно не остановится. Чего не стрелял-то? Подранил бы хоть! Иркут по кровяному следу быстро бы его за жопу взял.
Я не стал спорить со старым охотником. Не ему же пришлось бы таскать это мясо за пять километров, или ещё дальше, куда загнал бы его бешенный кобель. Я молча, но наглядно посетовал на свою глупость и сел зашивать раскладушку.

Засада


Смеркаться начало сразу после того, как я занял позицию на острове. Вчера на этом месте сидел Женя. Он раскинул чучела на открытой воде и ждал прихода. Надо сказать, что мы уже много погоняли здесь местной утки, и подсел к его обманкам лишь один юный нырок.
Теперь он с собакой ушёл правым берегом, а я причалил лодку к острову. Кусок земли размером пять на два метра был совершенно сухим, тем и выгодно отличался от прочих камышовых зарослей, которые торчали прямо из воды. Лодку я поставил вдоль бережка, привязав верёвкой уключину к пучку шершавых стеблей.
Устроиться удобно было проблематично. Уже больше года Женя советовал мне обзавестись складным стулом, и больше года я пропускал мимо ушей этот полезный совет. Ворочаясь, я шуршал камышами. Мне было неудобно по-всякому, пока я просто не лёг на спину, положив под голову рюкзак. Такая поза не располагала к наблюдению, но зато была самой удобной. Я видел только серое небо над собой с едва проявившимися блёстками звёзд.
Я чуть не заснул в надвигающихся сумерках, как услышал позади себя шумную посадку. Я лежал на боку спиной к тому берегу, где причалил лодку, считая, что она. скорее всего, насторожит птицу, но не тут-то было... В наступившей всеобъемлющей тишине мне предстояло развернуться. Сначала я попытался сесть, опираясь на приклад, затем осуществил колющий перекат с одной половины задницы на другую, и только потом смог развернуть тело в нужную сторону.
Ещё не совсем стемнело, и я разглядел два тёмных кораблика метрах в сорока от острова. Они медленно дрейфовали друг за другом, почти соприкасаясь.
За несколько дней охоты я выслушал много нареканий от Евгения. Подняв, например, толпу тетеревов, я стрелял в выбранную птицу, и, если она падала, второй выстрел уже не делал, хотя мишеней в зоне поражения оставалось предостаточно. На его взгляд - это было противоестественно, но я никак не мог себя перебороть. То ли радость попадания блокировала инстинкт, то ли обычная неопытность. Однако, даже это не помогало мне избежать подранков. На гусиной охоте этический принцип рекомендует второй выстрел делать по другой птице, так как гуси образуют пару на всю жизнь, и, добывая одного, охотник обрекает второго на одиночество.
В стволах у меня дробь была разной. В левом основной заряд - «еденицы», в правом добивающий - «семёрки». Я просунул сквозь камыши ружьё и прицелился. Утки сидели на воде высоко, что повышало вероятность хорошего попадания. С такого расстояния в темноте невозможно разглядеть окраску, но по логике полёта -селезень должен находиться сзади. В него-то и упёр я свою прицельную планку.
Над засыпающим озером выстрел прозвучал оглушающе. Размытый утиный силуэт на мгновение растворился в зареве огня и дыма. Краем, сосредоточенного в точку, взгляда я видел старт другой птицы, но подсознание без моего участия опять решило подарить ей жизнь, тем более цель не умерла сразу, а интенсивно затрепыхалась. Я не научился ещё различать ранение от агонии, я не мог позволить себе ещё одного подранка, и второй выстрел прогремел, когда эхо первого ещё носилось над озером.
Добыча всё ещё не унималась, тогда я швырнул ружьё в лодку и прыгнул в неё всей массой. Она качнулась, вырвав из земли стебли, за которые была привязана. От волнения я путался в вёслах, ругался и ещё сильнее раскачивал лодку. Наконец мне удалось справиться и с ней, и с собой и, визжа уключинами, я понёсся от острова. Я боялся, что утка нырнёт или удерёт в кусты. Бывают же случаи, когда раненый нырок цепляется под водой за траву клювом и так погибает. Но страхи мои были напрасны.
Большой кряковый селезень лежал на воде убитый, утопив голову и раскинув крылья. Мне подумалось тогда, что второй выстрел был лишним.
Вернувшись к острову, я забрал рюкзак и погрёб в гавань. Рассчитывать на добычу после такого шума не приходилось. Минут через двадцать появился Женька.
- Кто? - спросил он.
- А ты откуда знаешь, что я попал?
- Догадался...
- Вон, на лавке лежит...
Женя отогнал от лодки любопытную собаку и взвесил селезня на руке:
- Хорош! - похвалил он, - почти на килограмм тянет. Один сел?
- Нет, пара, - нехотя ответил я
- А-а, значит, опять отпустил?
- Промахнулся, - соврал я.
- А мы с Дезьком сидим, - он потрепал собаку за гриву, - вдруг, ба-бах, ба-бах, и  только   бул-тых,   и  уключины  хлюп-хлюп,  хлюп-хлюп.   Ну,   думаю,   Лёха  зря торопиться не станет. А у нас - хрен, даже мимо ни одна не пролетела.

Последний вечер


До обеда Евгений обошёл все окрестные поля, что и явилось причиной полного упадка сил:
-  Ох, и дурак же я, - отчаивался он, - надо же было упаковки перепутать. Вместо пятидесяти таблеток взял двадцать пять. Уже два дня, как кончились. Еле хожу.
- Так давай в аптеку сгоняем, - предложил я, - две машины под жопой.
-  Такое лекарство без рецепта не дают, и стоит тыщу рублей. В Мытищах у меня скидка. Так что, мужики, давай сворачиваться, а то помру я...
- Как скажешь, - отозвался я, - мы уже итак всю дичь разогнали.
-  Да не всю ещё, - возразил Женька, - но раз так, то завтра с утра и двинем. А сегодня я ещё на озеро сбегаю. Лёха, пойдёшь со мной?
- Ну его на хрен, это озеро, надоело.
- Так и будешь сидеть?
- Почему сидеть? Пойду по полям пошарю.
-  Разогнал я всех на полях, - признался Евгений, - четыре стаи поднял, а толку что? Без лекарства вообще руки не слушаются. Одного сбил только, а он в лес. Иркут за ним шасть, бегал, бегал.  Может придушил где, сука, уж больно довольный вернулся. Не принёс...
- А я всё равно схожу, - ответил я, - вдруг лось мой вернулся...
-  Тогда как хочешь, - Женька не возражал, - а я последнюю вечорку на озере покараулю.
Так под вечер мы и разбрелись. Сделав несколько шагов в сторону леса, я вдруг понял, что вышел слишком поздно. Неуловимая тень сумерек ещё неразличимая в открытом поле на опушке стала осязаемой и густой. Я пошёл кромкой леса с ружьём в руках. Надеяться на добычу сейчас не следовало, но на всякий случай тетеревиная дробь должна быть наготове.
Конечно, о лосях можно было только мечтать, да и не на охоту я вышел вовсе, просто попрощаться. Метров за двадцать до вдающегося в поле лесного мыска поднялась тетёрка:
- Ох, ё..., - я прицелился, - курица неповоротливая, засиделась, бля, давай растряси жирок!
Проводив стволами стопроцентную добычу, я опустил ружьё. Надо же -научился.
В чепыжник уходила еле заметная тропа. Дня три назад мы с Женькой стреляли тут угонного тетерева. Из четырёх стволов ни одна дробина его даже не пощекотала. Я грешил на патроны, а Женька предположил, что мы просто косые.
Я поначалу пошёл было по ней, да передумал, и вернулся на мысок. Здесь росли три берёзы, две из которых стояли вилкой, а немножко в глубине леса из земли высовывался невысокий гребень бетонного ленточного фундамента, который ничего не себе не нёс, кроме парадоксальной смысловой нагрузки своего здесь появления (Послушайте! Ведь если в дремучем лесу заливают бордюры, значит это кому-нибудь нужно?!). В последние дни отпуска это дикое явление напомнило мне о работе, и я уселся к нему спиной, оперевшись на гибкие белые стволы.
Вскоре появились гуси. Они летели высоко, перекликаясь отрывисто и часто. На матовом фоне бесцветного неба я видел их редкие взмахи. Несколько стай прошли одна за другой, и каждую я проводил резким кряканьем своего манка. На всякий случай я зарядил картечь, но тут же отложил ружьё в сторону, так как вдруг заметил, что на этой деревянной дудке можно играть, если манипулировать руками у раструба, а губами и языком поджимать мундштук. Теперь я не просто дудел, а учился, благо учителей пролетало в избытке. Иногда мне казалось даже, что я подражаю идеально, но при попытке повторить удавшийся звук, я получал вопль раненого слона, которые, к сожалению, в этих местах не водятся.
И тут случилось чудо. Прямо надо мной, метрах в пятидесяти от земли раздался отчётливый призыв. Я увидел гуся, про которого говорили местные. Он налетел со спины, со стороны леса, и поковылял своим неравномерным хромающим махом в сторону озера. Я вскочил на ноги, но гусь растворился в сумраке раньше, чем я осознал, что в руках у меня нет оружия.
Это и был один из тех подранков, которых мы не нашли в первый день. Всю неделю он летал над деревнями и звал своего товарища. Может быть, своими криками я разбудил в нём надежду? Но урок он преподал мне ценный: на охоте никогда нельзя терять бдительность и выпускать оружие из рук. Дважды не войти в одну реку, дважды не попасть в одну воронку, а вот дважды проворонить одного и того же гуся... - легко! Плюнув с досады себе на сапог, я подобрал ружьё и пошёл на дорогу.
Ночь упала со скоростью театрального занавеса. Я шёл через поле, спотыкаясь на кочках, пока не очутился возле деревянных секций забора, сложенных то штабелем, то «домиком» вдоль всей дороги. Перепрыгнув отливную канаву, я ступил на укатанный грунт. Покрытие дороги заметно белело на общем фоне, указывая мне направление.
Со стороны деревни вот уже полчаса лаяла собака, голосом ни похожая ни на Иркута, ни на Дези. То рыча, то захлебываясь собственной злостью, она нападала на кого-то, или на что-то молчаливое и безответное. Позавчера Степаныч притащил барсука, по которому оба Женьки притравливали потом собак. Я подумал сначала, что зверь мог убежать, но, вспомнив, что уже тогда он был на последнем издыхании, отмёл эту догадку. В общем, я решил не вынимать из стволов картечь, пока живым не доберусь до дома.
До поворота оставалось не больше километра. Прямо над ним нависал тусклый пьяненький фонарь, который освещал только свой ветхий столб с отставленной усталой ногой. Свет его растворялся раньше, чем долетал до земли, однако, я его почему-то видел.
Лай доносился прямо с дороги, приближаясь. И когда я подошёл вплотную, то понял, что отчасти он касается и меня. Большой рыжий кобель отступал в темноту, но не замолкал. Внезапно в придорожной канаве что-то шевельнулось. Я сразу забыл про собаку и кинулся туда. Маленькая серая тень попыталась затаиться, но я уже видел движение и безошибочно стиснул её ладонями. Когда я поднёс руки к лицу, то увидел маленькую голову с длинющим клювом, который приоткрывался в такт дыханию. Пульс загнанного вальдшнепа, наверное, перевалил за тысячу и сливался с дрожью его тщедушного тельца. Увидев, что я завладел его добычей, кобель попытался возразить, • но я нехотя пихнул его в рёбра сапогом, и, преувеличенно завизжав, он убрался в темноту.
Возле дома я увидел Евгения. В одной руке у него было ружьё, а в другой фонарь. Он был взволнован, отчего руки его дрожали. Тут же был и Степаныч, вдетый уже с обеда или с утра, отчего перебывал: в благом расположении духа.
-  Эй, блин, охотники! - крикнул я подходя, - это не ваши вальдшнепа по дорогам разгуливают?
- Да, да! - обрадовался Евгений.
- Чем-то вы ему насолили, что он от вас пешком драпает.
-  Да, я пришёл только, - сказал Евгений, - стоим со Степанычем, а тут этот тянет. Я его бац, а он в траву. А оттуда рыжий кобель, и тикать. Как же ты у него отнял?..
- Пнул в рёбра и всего делов...
- И охота была сапоги пачкать? - вмешался Степаныч, - пристрелил бы, хоть кормить не надо...
-  А то ты его кормишь, - усмехнулся Евгений, - он у тебя замороженные огурцы с грядки таскает и картошку выкапывает.
Я отдал Евгению подранка. Вальдшнеп пригрелся в руках и с любопытством вертел головой. Евгений хотел добить птицу, но у него это не выходило. Руки совсем не слушались его. Я отошёл в сторонку и краем глаза наблюдал.
За всю неделю, проведённую в Охремково, это была первая добыча старого охотника. В свете, падающем из окна избы, его действия походили на ритуальный танец. Евгений поднимал руки в страшном замахе, чтобы сильно ударить вальдшнепа головой о край бревна, но опустить их резко не мог, и клал птицу медленно, так же, как ребёнок бережно укладывает спать мягкую игрушку. Повторив попытку трижды, он нашёл в темноте взглядом меня:
- Лёха, не могу я, - сказал он, - добей, пожалуйста...
Мне стало жаль и охотника и вальдшнепа. Зачем я вообще его подобрал? Оставил бы несчастному кобелю на ужин.
Взяв у Евгения подранка я почувствовал, что птица успокоилась, не пытается вырваться и не крутится. Резко взмахнув руками, я ударил её об пень затылком...               


                Ноябрь-декабрь 2002г.