Православный Римский Папа

Пролог.

Грузные капли осели на вёслах. Гребцы тревожно всматривались в воспалённый горизонт набухшего предстоящим штормом моря. Диск солнца почти слился со своим отражением, затопленным в толще вод, как пиратский корабль; и закат растёкся по ленивой, будто маслянистой поверхности волн. Но огромное «чудище» уже проснулось, оно начинало нервно ворочать боками и с угрожающим гулом швырять на землю свою солёную пену.

Узник коснулся суши ослабевшими, не желавшими подчиняться ногами и тут же едва не упал, пронзённый резкой подагрической болью до самых стоп.

«Успели до бури», - облегчённо вздохнул начальник стражи, затем коротким кивком подал знак воинам, чтобы те подхватили узника под руки и увели вглубь полуострова, туда, где громоздились неприветливые каменоломни.

Ни один из стражников даже не думал, что Господь пощадил их судно, не попустил ему разбиться о твердь обветренного берега только ради этого странно величественного, хоть и измученного лишениями ссыльного старика – святого папы Мартина.



***

«…и другим городам благовествовать Я должен
Царствие Божие, ибо на то Я послан.»
(Лк. 4; 43)


Рим, вечный Рим, древний, великий, знавший взлеты и падения, едва ли смел называться теперь столицей. Как звезда, как утренняя заря, на востоке засиял новый город – Константинополь, называемый Царьградом. Туда стекались торговцы и мыслители, там расцветали изящные искусства, ибо туда, а не в Рим, вопреки известной поговорке, вели теперь все дороги.

Царь Констанс Второй со своей пышной свитой тоже предпочитал жить в Константинополе; там же, приближенный к императорскому престолу, обласканный двором, обретался и восточный патриарх Павел, к несчастью отступивший от верного православного учения. Констанс всегда прислушивался к мнению патриарха. К тому же, как настоящий правитель, он стремился положить предел разногласиям в народе. Его, не слишком сведущего в богословии, Павел убедил написать книгу – «Типос» , запрещавшую православным проповедовать. Так Типос сам стал источником пререканий.

Константинополь и вся восточная часть империи всколыхнулись, теряясь в сомнениях. Часто в одной семье родители и дети не умели прийти к единому суждению. Городские площади шептались – проявить ли послушание царю или стоять твёрдо на основании писаний древних отцов? Базар гудел встревоженным хором. Не цены на товары обсуждали торговцы, но горячо спорили о Типосе. О нём же втихомолку судачили хозяйки, встречаясь, чтобы обсудить последние новости. Ропот недовольства расползался по провинциям, подтачивая границы, сея в армии смуту. Тогда, всё ещё желая прекратить разделение в государстве, император издал указ: подвергать несогласных жестокой каре. Многие праведные христиане претерпели гонения и даже смерть. Типос прислали папе Мартину с просьбой утвердить его на церковном соборе. Просьба не предполагала отказа. Совсем недавно поставленный управлять западной церковью, Мартин едва успел облечься в папскую тиару. Констанс царствовал над Равенной, а потому хотел царствовать и над духовным владыкой Рима.

В тот день Констанс поднялся рано и после молитвы долго, пристально смотрел на книгу, принесшую так много смятения не только жителям Византии, но и душе самого Констанса. Императора терзали сомнения. Справедливо ли его правление? Почему, что бы он ни делал и как бы ни поступал, всегда найдутся недовольные, отвергающие его решения? И что опаснее: недовольство черни или противостояние сильных? Что если новый папа не примет «Типос»? Да и можно ли вообще разобраться во всех этих высокоумных богословских вопросах?

Констанс попытался вспомнить, отчего это так важно, одной или двумя волями обладал Христос? Но так и не сумел. Патриарх Павел утверждает, что одной – божественной. Ведь если Христос – Богочеловек, то стоит ли принимать в расчёт волю человеческую? Это даже выглядит непочтительным! Да и всё равно, «Типос» не проповедует учения об одной воле в Христе, а лишь косвенно его одобряет…Зачем толпа так шумит из-за этого?! Неужели кухарки и красильщики хоть что-нибудь понимают?! Они кричат, что если Христос не обладает человеческой волей, то Его и человеком назвать нельзя! Какая разница, является ли Богочеловек истинным человеком, не важнее ли, что Он является  истинным Богом?

Констанс почувствовал, что совсем запутался. Кухарки должны варить, красильщики красить, а он – император, и должен любой ценой добиться в империи покоя и процветания. Вот и вся философия! А патриарх Павел и папа Мартин пусть себе богословствуют, но не вносят смуту в умы людей. Народу и без того трудно угодить!

Решительно отодвинув от себя «Типос», император Византии приказал слуге: «Как только патриарх получит известия от папы Мартина, пусть мне без промедления сообщат об этом!»
Слуга склонился покорно. Он не размышлял о судьбах мира и о справедливости, так как знал, что миром правит Господь, а справедливость хуже милосердия. В последнем он не раз убеждался по своей многажды битой спине.

В тот же час в покоях восточного патриарха ожидали прибытия послов из Рима. Павел не сомневался, что папа Мартин одобрит «Типос» так или иначе – добровольно или с нажимом.
Несколько монахов вошли в помещение и остановились поодаль.

- Приветствуем тебя, патриарх, - произнес один из них, но не назвал полного титула и не приложился к деснице.

Павел помрачнел. Такое начало не предвещало лёгкого продолжения беседы. Но, тут же взяв себя в руки, патриарх сдержанно кивнул в ответ на приветствие.

- Долгим ли было путешествие? – спросил он посланников папы.

- Мы торопились, как только могли. Дороги из Рима неспокойны, но ни скверная погода, ни сарацинские воины не помешали нам доставить тебе, великий патриарх, послание нашего господина и папы – Мартина.

Патриарх выдержал паузу и лишь затем отверз уста, следя, чтобы тон его речи звучал равнодушно.

- Что же повелел передать мне Мартин – епископ римский?

- Глава Римской Церкви и наш Православный Владыка прочел книгу, которую ты послал ему на утверждение, - смело отвечал посланник.

- Каков его ответ?

- Папа Мартин велел передать тебе, что с горечью читал он сочинение императора. «Типос» поверг его в глубокую печаль. Он велел сказать тебе, что если бы даже весь мир принял противное Православию писание, и в этом случае он бы его не принял. И что если даже придется идти на смерть, он не отступит от евангельской истины.

- Всё? – патриарх раздраженно хрустнул пальцами. «Этот самодовольный глупец пожалеет о случившемся!» - решил он, но вслух лишь переспросил, - Это всё, что вы имеете сказать мне?

- Да, великий патриарх. Остальное наш господин изложил в письме, - посол подал патриарху пергамент.

В послании не содержалось ни обвинения, ни даже упрека патриарху, только увещевание не творить раздора в единстве Церкви, не сеять еретических плевел среди пшеницы благочестивой веры, а, напротив, убедить царя отступиться от клеветы на Христа Спасителя. Ведь если император и патриарх утверждают, что Богочеловек человеческой волей не обладает, не значит ли это, что Он и не вочеловечился вполне?! А раз не вочеловечился, то и не спас Собою человечество?! Страшно, если такому учению поверит народ! Не должен ли патриарх вести людей к Спасению во Христе Иисусе, а не уводить от него во тьму еретических измышлений?! Христос есть истинный Бог, но и истинный Человек. Всем человеческим обладал Господь, кроме греха. И волей человеческой тоже. Но воля человеческая в Нем не противилась воле Божией, как в нас, грешных.

Письмо привело Павла в ярость. Не в силах более скрывать своего гнева, он вскочил с места и закричал, срываясь на хрип:

- Нечестивцы! Где ваше послушание мне и императору?! Что вы за христиане, если перечите патриарху?! Вы осмелились принести этот пасквиль в мой город! Я заставлю вас каяться в непочтении священному сану!

Сердце кольнуло. Патриарх был немолод, и лекарь советовал ему избегать волнений. Немного отдышавшись, он призвал палача.

- Предать послов избиению! – распорядился он.

- Предать избиению и отправить назад? – уточнил палач.

- Нет. Предать избиению и заточить в темницу. Пусть Мартин узнает, как Господь наказывает за непослушание!

***

«…Как будто на разбойника вы вышли
 с мечами и кольями, чтобы взять меня»
(Лк. 22; 5)

Храм в центре Рима наполнился клириками и мирянами. Стало немного душно, но, не замечая этого, папа Мартин молился о вверенной ему православной пастве, ведь в то время Западная церковь ещё бережно хранила апостольское предание. Рождённый в Тосканской области, на тёплом апельсиновом юге, он получил хорошее образование, прослужил в клире всю жизнь, и к 649 году единогласным решением стал епископом города Рима – папой.

И сразу же Господь послал на его долю тяжелое испытание. Сначала его принуждали принять еретическую книгу «Типос», писаную самим императором, а когда он отказался, обвинили в том, что он якобы сеет раздор между западной и восточной церковью, что он ставит под сомнение императорскую власть и не уважает патриарха Константинопольского Павла. Послов, которых Мартин послал в Константинополь, жестоко били, послание самого папы было принято враждебно.

Только церковный собор, состоящий из клириков и мирян, мог теперь установить справедливость и защитить истину. Скольких трудов стоило папе Мартину собрать в Риме отцов, чтобы осудить ересь, и, Слава Богу, они приехали. Церковный собор начался несколько дней назад, и вот теперь Мартин стоял в храме, не взирая на застарелую боль в ногах, и смиренно благодарил Бога за Его великие блага.

Мартин не ощущал вины перед восточным патриархом или императором, ведь он хотел только обличить ересь, нельзя попустительствовать ей, как попустительствовал Типос. Не императора, Богом поставленного над христианским народом, и не патриарха, принявшего особую благодать на служение Церкви, осудит собор. Собор осудит их грех. И книгу – сочившийся ядом набор лживых слов.

Папа просил Господа научить его говорить так, чтобы убедить не только учёных мужей, богословов, но чтобы каждый христианин в Риме мог понять, где правда, а где обман, облеченный в благолепную форму. Как найти нужные фразы, как отстоять истину?
Папа Мартин молился, не замечая происходящего вокруг.

Но далеко не все в храме обращали свои мысли к Богу в ту минуту. Царский наместник по имени Олимпий, более любивший именовать себя Экзархом,  думал о другом. Он не любил Рим и не хотел ехать сюда. Но царский приказ - открыто или хитростью устранить папу под любым предлогом – вынудил его прозябать вдали от Константинополя. А ведь именно там, в Константинополе, и бурлила настоящая жизнь, там он мог найти применение своему редкому уму. Да, Олимпий полагал, что неглуп. Но главное, он был хорошим военачальником и сразу по прибытии в Рим оценил обстановку: легко выполнить задачу, открыто взять папу Мартина, представлялось невозможным. На собор съехалось множество духовенства, стража держалась начеку, папа почти нигде не оставался один или в малолюдном месте. Приходилось действовать хитростью.

Олимпий шепнул на ухо стоявшему подле него воину: «Пора. Иди!»

Воин молча сжал рукоять меча и стал медленно протискиваться сквозь плотные ряды молящихся туда, где стоял папа Мартин. Глаза воина сияли роковой решимостью. Он был готов на все, чтобы выполнить приказ. Ради служения императору он готов был даже принести в жертву собственную жизнь.

Неожиданно в храме возник странный шум, совсем неуместный внутри церковных стен. Папа сумел разобрать чьи-то растерянные выкрики: «Ослеп! Совсем ослеп! Злодея покарал Господь! Убийца, обнаживший меч против папы, ослеп! Папу хотели заколоть!» Папа Мартин увидел воина, уронившего меч на пол. Тот растерянно метался по храму, раскидывая могучие руки, пытаясь нащупать опору, пока, наткнувшись на стражу, не упал безвольно на колени. Глухие рыдания вырывались из его гортани. Преступника схватили и поволокли к выходу. Народ сопровождал его гневными понуканиями: «Смерть злодею! Смерть поднявшему руку на папу!»

 Клирики истово крестились. Только царский наместник Олимпий ничем не выдал своего беспокойства. Папу удивило столь неуместное безразличие, но внезапно
боль свела ему колено, беспокоя куда больше, чем неудавшееся покушение. Боль не желала считаться с необходимостью присутствия папы на заседаниях собора, а он знал, что его долг – являться в собор и говорить собравшимся правду. Боль не могла ему помешать. Смерть этого тоже пока не сумела. Стараясь не уделять внимания слабости плоти, блаженный Мартин с трудом двинулся к выходу.

***

«Один же из них, некто Каиафа, будучи на
 тот год первосвященником, сказал им: вы
 ничего не знаете, И не подумаете, что лучше,
 чтобы один человек умер за людей, нежели
 чтобы весь народ погиб.»
(Ин. 11; 49 – 50)

Прошло меньше недели после покушения на папу. Римская толпа стала неуправляема. Даже те, кто абсолютно был несведущ в вопросах богословия, хотели верить папе. Экзарх Равеннский Олимпий – царский наместник в Риме – этого не ожидал.

Экзарх не обсуждает царских приказов, экзарх их исполняет, а если не может исполнить сам, то поручает это другому. Однако, когда царь ошибается (а ведь в вопросах веры император – не государь? ), то не лучше ли экзарху принять на себя долг управления, пусть даже путём переворота?», - крамольная мысль заставила Олимпия вдохнуть побольше воздуха в стеснённую неприятным чувством грудь, - «В армии предательство однозначно и отвратительно в своей однозначности, но если речь заходит о престоле…Редко ли корона доставалась предателю, и разве не случалось такого, что государству это приносило пользу?», - у Олимпия было слишком мало надёжных воинов, чтобы думать о таком деле всерьёз, однако он думал, потому что если военачальник не может обойтись своим войском, он использует другое, скажем, сарацинское. Может, стоит попробовать?..

Слуга прервал размышления экзарха.

- Мой господин, привели слепца.

- Слепца, говоришь ты? – встрепенулся Олимпий, - Веди его сюда! Одного. И проследи, чтобы нам не мешали.

Слуга поклонился и уже через минуту доставил в покои господина человека, неуверенно передвигавшегося вдоль стены. На нём был надет воинский плащ, а с запястий свисали тяжёлые цепи. Арестант, слепой, исхудавший, устало опустился на подставленное ему кресло.

- Расскажи, как это произошло, - велел военачальник.

Слепец с сомнением повёл головой, словно по привычке хотел оглядеться.

- Здесь нет посторонних, - уверил его Олимпий, - Можешь говорить смело.

- Меня схватили в соборе, - произнёс арестант.

- Мне это известно.

- Когда по твоему приказанию я приблизился к папе с мечом и уже хотел нанести смертоносный удар…

- Ну!

- Я просто перестал видеть.

- Перестал видеть и всё?

- Всё.

- Ничего не случилось? Никто не напал на тебя, тебя не ранили и даже не прокляли?

- Нет.

- Не разверзлось небо, не явился грозный ангел, ничего?

- Ничего.

- Ты просто ослеп?!

- Да.

- Совсем?

- Совершенно.

- Говорил ли ты кому-нибудь, кто послал тебя?

- Можешь убить меня сейчас или оставить в живых, я никогда не выдам тебя.

- Почему?

- Ты – командующий; я – солдат.

- Слепой солдат!

- Увы, так.

Олимпий замолчал надолго. Всё это время арестант сидел, не шелохнувшись, расправив плечи, казалось, он даже стал немного выше ростом.

- Как такое могло произойти?..- вслух обронил экзарх.

- Богу не угодна смерть папы, - уверенно отвечал воин.

Олимпий почувствовал, будто туго натянутая струна лопнула у него внутри. Власть? Интриги? Всё это вдруг стало таким мелким, незначитеьным. Напротив сидел некто, потерявший всё: и звание, и свободу, и даже зрение, коим обладает по великой Божьей милости даже последний нищий. Экзарх в смятении прошел по комнате, почти пробежал. Что он делает здесь? Охотится за человеком, не совершившим никакого преступления! Ради кого?! Ради императора, власти которого завидует! Кто образумил его?! Арестант! Подосланный им же самим к папе убийца, но сохранивший достоинство и трезвость суждений! Так что должен сделать военачальник, едва не предавший царя и, к тому же, отказывающийся выполнить приказ? Олимпий понимал, что не причинит больше вреда папе Мартину. Я должен вернуться к прямому долгу солдата, - решил экзарх, - идти на войну и сражаться!

Олимпий кивнул слуге, тот подал арестанту руку и проводил по мраморной лестнице вниз, где ждали темничные стражи. Больше царский наместник с тем человеком не встречался. Он покинул Рим, а через некоторое время царя Констанса известили, что бывший экзарх погиб в Сицилии от руки сарацина, лицом к лицу с противником. Поговаривали даже, будто Олимпий искал смерти в бою, словно бежал от чего-то. Но, кто знает, может он, напротив, торопился куда-то успеть?..

***

«Тогда собрались первосвященники и книжники
и старейшины народа во двор первосвященника,
по имени Каиафа, и положили в совет
 взять Иисуса хитростью и убить»
 (Мф. 26; 3-4)

Рим вновь возмутился. «Папу привели в судилище!» - возмущенный ропот прокатился по римской толпе, но никто не посмел открыто выступить на его защиту. Сопротивление царскому наместнику каралось как измена. Прежний экзарх Олимпий, погибший на войне, не тронул папу Мартина; нынешний, Феодор, оказался решительнее.

Поставленный императором, а выбранный для этой миссии константинопольским патриархом Павлом, Феодор по прозвищу Каллиопа, тоже был военачальником и тоже желал блага народу. Он полагал, что если сам папа не покорен царю, то должен быть судим как любой другой, чтобы люди раскаялись в непослушании императору. Покорности черни следовало добиться во что бы то ни стало, даже ценой ложных обвинений, предъявленных папе на суде.
Каллиопа дождался тишины, в которой его сильный голос прозвучал бы громоподобно и величественно.

- Мартин, называющий себя Епископом Римским! Я не стану звать тебя так, ибо подвергаю сомнению, по праву ли ты занимаешь папский престол…

Блаженный Мартин не вымолвил ни слова.

- Я, наместник великого императора Констанса Второго, именем государя обвиняю тебя в злоумышлении. Ты желал начать войну против царя, вражды к которому не скрываешь, сносился с сарацинами, побуждал их к восстанию, а между тем ты сам еретик и отступник, ибо распространяешь в церкви смуту, не хранишь веры, преданной нам отцами, хулишь и отвергаешь саму Матерь Божию! Так как же ты смеешь называть себя папой, нечестивец?!
Фразы отзвучали гулко, словно в пустоте. Воины и чиновники, духовные лица и миряне устремили свои взгляды на папу. Каллиопа не преминул заметить, что слишком рано устремили, быстро отвернулись от него, столь блестяще произнесшего обличительную речь. Святой Мартин поднялся, превозмогая боль в ногах, и произнес твердо, без крика, но так, чтобы его услышали все.

- Я не имел никаких сношений с сарацинами, кроме случаев, когда посылал жившим среди них бедным и убогим братьям милостыню. Кто же не почитает Пречистую Богородицу, не признает Ее за Матерь Божию, и не поклоняется Ей, тот да будет проклят в сей век и в будущий; веру же святую, - заключил свое оправдание ни в чем не повинный понтифик, - веру не мы, но несправедливо разномыслящие с нами сохраняют неправо.

Одобрительные возгласы наполнили судилище.

- Продолжим по-другому, - прошептал Каллиопа своим сподвижникам. – Отпустить Мартина! Отпустить его сейчас. А ночью тайно посадить в лодку и увезти на острова, как можно дальше. Запомните, как можно дальше!

Ночью за папой пришли. «Как можно дальше», - твердил воин, тяжело откидываясь назад при каждом всплеске весел. Его спина ныла, путь через добрую часть Эгейского моря изнурил крепкого стража, но он отвез пленника далеко, на остров Наксий. Одному из шестидесяти обломков суши, известных под именем Цикладских островов, предстояло стать обителью святого Мартина…

***

«…алкал Я, и вы не дали Мне есть;
 жаждал, и вы не напоили Меня»
(Мф. 25, 42)

Остров обманывал безветренной погодой, теплым солнцем, зеленью плодовых деревьев и ласковой рябью у берега. Он обманывал и привычными улыбками своих обитателей, потому что как бы ни казались они добры, узник слыл для них еретиком. Каллиопа позаботился об этом. Здесь, на острове, блаженный Мартин едва не умер от голода, терпя лишения в самом необходимом для жизни, когда невозможно было что-либо исправить, когда чада церковные остались без отца. Папа не смел покинуть их совсем – он молился. Со временем, видя постоянно молящегося, кроткого, смиренно переносящего изгнание папу, жители острова стали относиться к нему иначе. Из благочестия или просто из жалости время от времени кто-то дерзал принести ему что-нибудь для облегчения его нужд. Но стража не допускала приходивших до узника, силой отбирала дары и делила между собою. «Ведь разве пища и одежда не полезней доблестному воину, нежели изгнанному еретику?»

Порой стражник выходил к дарителям и укорял их: «Зачем вы сюда ходите? Разве не понимаете, тот из вас, кто любит его и жалеет, - сам враг отечеству. Мартин – противник Богу, возмутитель греко-римского государства!» Если бедняга не уходил, удивляясь жестокосердию стражи, воины начинали бранить и бить пленника, причиняя оскорбления его иссушенной плоти и обескровленному страданием сердцу.

Только через год немощного, почти не имевшего сил встать на ноги папу отвезли в Константинополь. Корабль достиг Византии осенью, рано утром остановился на пристани Евфимия, близ Архандии. Тотчас святого, сильно разболевшегося дорогой, начали беспокоить посланцы от царя и патриарха. Лишенные всякого сострадания, они целый день приходили и уходили, сменяя друг друга, не давали папе Мартину не только восстановить силы в болезни, но и просто передохнуть немного после длительного плавания. Они бесчестили его: то требовали отречения, то обвиняли в несметном количестве злодейств, кричали на него на латыни и на греческом. Греческого блаженный Мартин не знал, но что толку в понимании слов, если и в произносимом на родном языке не содержалось ни капли правды!
 
А намерения чиновников становились все яснее.

Последним, уже под вечер, явился в сопровождении вооруженного отряда патриарший секретарь-нотарий Саголива. Взяв святого Мартина с корабля, он велел слугам отнести его в носилках в заточение. Беззвучно пробирались они в темноте, чтобы никто из городских жителей не прознал, кого и куда препровождают с соблюдением такой секретности.
Достигнув места, папу внесли в никогда не освещаемую комнату, такую тесную, что, казалось, ее спертый воздух не мог бы насытить даже легкие младенца. В этом душном узилище, не имеющего возможности общаться с кем бы то ни было, не способного ходить блаженного Мартина заперли, якобы опасаясь побега… на девяносто три дня.

***

«Когда же увидели Его первосвященники и служители,
 то закричали: распни, распни Его…»
(Ин. 19; 6)

Спустя девяносто три дня в доме сакеллария собрались сенаторы,. Ожидая, когда доставят узника, сакелларий еще раз просматривал записи, поражаясь количеству обвинений, выдвинутых против «еретика» Мартина. Сакелларий был высшим церковным сановником, он стоял во главе особого совета, управляющего монастырями. По долгу службы ему приходилось не только следить за монастырскими хозяйствами, но и наблюдать за жизнью монахов. Монах Мартин представлялся ему причиной всех распрей, терзавших церковь. Папа? Нет, такой человек не должен оставаться папой!

Носилки внесли в зал и поставили посредине.

- Встать! – с гневом вскричал кто-то из старейших сенаторов.

- Достопочтимые сенаторы! – растерянно отвечал слуга, - этот человек не может стоять, он тяжело болен, и ноги отказывают ему.

- Пусть встанет, - настаивал чиновник, - а ты держи его сам, если боишься, что он чересчур утрудится.

Слуга подхватил папу под руки, с боков встали еще несколько воинов, и подпирали готового упасть папу своими плечами, пока подученные заранее лжесвидетели горячо клялись Святым Евангелием, что папа Мартин готовил восстание сарацинское, хулил веру и сам папский престол захватил незаконно.

- Господин, - смиренно обратился святой к сакелларию, - нельзя ли мне позвать переводчика, чтобы я мог знать, в чем обвиняют меня эти люди, и отвечать им?

- Ты не понимаешь, что они говорят?..

- Нет, господин.

- Позовите переводчика, - распорядился сакелларий.

Собрание, как стая хищных птиц, вскинулось в озлобленном гомоне, отказываясь слушать оправдания с переводчиком или без оного, сенаторы оскорбляли судимого бранными словами. В запале они позабыли свои величавые манеры. Еще минута, и могла бы начаться драка. Властно сакелларий потребовал тишины.

- Господу известно, - чуть слышно произнес святой Мартин, - насколько великое благодеяние окажете вы мне, если предадите смерти через любую угодную вам казнь.
Сакелларий смешался.

- Вывести еретика на площадь! - велел он.

Папу усадили на возвышении. Вокруг толпился народ, площадь запрудили вельможи и торговцы, здесь хватало также воинов и простых горожан. Поблизости присутствовал еще один наблюдатель. Из верхней комнаты своего дворца царь тайно следил за происходящим.
Сакелларий приблизился к узнику и с угрозой сказал ему:

- Вот видишь, ты оставил Бога, и Бог оставил тебя! - Затем обратился к народу. - Приказываю вам проклясть бывшего папу. Не может истинный христианин и верный государю слуга жалеть еретика и возмутителя церкви!

- Анафема папе Мартину! – отвечал кто-то из толпы.

- Анафема! – вторили ему с другого конца.

- Господи, что же это? – запричитала бедная женщина и поспешно увела с площади своих детей.

- Нам лучше вернуться домой, - решил глава почтенного семейства, увлекая жену за рукав, прочь от ужасного зрелища.

- Анафема папе Мартину!

- Где же Бог его? Где содержимое им вероучение? – юноша крепко сжал кулаки, скулы его побелели, а глаза налились кровью. Или слезами?

В тот день многие плакали. Царь смотрел на взволнованную противоречивыми чувствами толпу в молчании. Рядом не было никого, кто мог бы его услышать, но, сам не понимая почему, он не посмел произнести «Анафема папе Мартину!».

Наконец, сакелларий вскинул руку, призывая народ ко вниманию.

- Возьми его и рассеки на части, ибо он не достоин жизни! – приказал он начальнику претории.

Тотчас спекулаторы – исполнители высшего суда - схватили святого, беспощадно содрали с него полуистлевшую верхнюю одежду, а нижнюю разорвали пополам. На шее папы сомкнулась железная цепь, такая тяжелая, что блаженный Мартин не мог в ней даже сидеть и повалился навзничь. Неся наготове обнаженный меч, святого волокли через весь город в преторию, где намеревались убить.

«Пилатов суд, - подумал царь, но тут же в гордыне отогнал эту мысль, - Государь не имеет права на слабость, такой роскоши не может себе позволить ни один правитель мира».
Тело преподобного покрылось кровоподтеками и ссадинами,  стыд от насмешек прожег грудь до самого основания. Он желал умереть, но по воле Божьей сакелларий отменил свой приказ. Папу бросили в темницу к осужденным преступникам. Только там, от воров и разбойников, он услышал первые за тот день слова утешения.

***
«Между тем, как сидел он /Пилат/
 на судейском месте, жена послала
ему сказать: не делай ничего
Праведнику Тому»
  (Мф. 27; 19)

Январь выдался холодный. Жена одного из стражей Диомидовой темницы раздула огонь пожарче. На ложе, возле огня стонал тяжело больной узник.

- Чудо, что он еще не умер, - сказала женщина мужу. – Надо обвязать ему раны.

- Понимаешь ли ты, что мы делаем? – ужаснулся страж. – Зачем ты перенесла его в дом? Я сам могу попасть за это в темницу!

- Этот человек невиновен, - настаивала женщина, - но даже если бы он оказался последним убийцей, не по-христиански это – причинять ему такие мучения! Укроем его чем-нибудь.
Муж протянул ей теплое покрывало. Больной затих. Он лежал неподвижно до вечера, только слабое, почти неощутимое, дыхание отличало его от мертвеца, да еще упрямое сознание не желало избавить узника от страданий, не давало спрятаться в беспамятстве забытья.

В дверь постучали.

- Кто это в столь позднее время? – обеспокоился страж.

Женщина осторожно выглянула из комнаты. На пороге стоял управляющий почтенного вельможи – Григория, начальника царских евнухов. Григорий  имел влияние на самого императора через его жену, а значит, и на ход государственных дел.

Управляющий робко спросил:

- Могу ли я передать немного снедей от моего хозяина узнику Мартину?

- Зайди внутрь, - пригласила женщина.

Управляющий подошел к ложу, склонился на колени.

- Не изнемогай от скорби, - просил он святого мученика. – Мы надеемся, что Бог не попустит тебе умереть.

Преподобный Мартин вздохнул. Пожелание не соответствовало его чаяниям. Испытывая жестокую боль за Православие, он стремился скорее отойти ко Господу. Однако в ту же ночь, по ходатайству Григория, с папы сняли оковы.

***

«…Согрешил я, предав кровь невинную…»
(Мф 27; 4)

Патриарх Константинопольский Павел тоже лежал на одре,  не имея надежды когда-либо подняться. Патриарх был при смерти. Император пришел навестить его утром, сразу после молитвы. Пришел один, без слуг и свиты.

- Это ты, Констанс? – глухо проговорил Павел.

- Да, - отвечал царь.

- Приблизься.

Царь присел подле, не зная, о чем спрашивать умирающего.

- Расскажи о Мартине, что ты знаешь? – просил патриарх.

- Он болен, как и ты. Верно, долго не проживет.

- Бог ведает, - усомнился владыка и, отвернувшись к стене, сдавленно простенал: - Горе мне! Новое деяние для моего осуждения!

- Что это значит, объясни! – просил Царь.

- Разве малое, государь, злодеяние – заставлять папу переносить подобное?! Молю тебя, если ты милосердный христианский правитель, заклинаю, оставь его в покое! Пусть доживет свой век. Бог даст, он поправится, и тебе не придется взять на себя вины за него.

- Но он - возмутитель спокойствия, еретик, враг! – удивился Констанс.

- Обещай мне, государь, чтобы я мог упокоиться в мире, чтобы мое раскаяние не оказалось бесплодным! Обещай!

- Даю тебе мое царское слово, что исследую это дело еще раз, - отвечал император, и велел послать в Диомидову темницу нотария Демосфена в сопровождении других, специально отряженных мужей.

Через восемь дней, только после похорон патриарха Павла, Демосфен явился к святому Мартину и церемонно обратился к папе.

- Наш государь передал тебе: вот, ты после великой славы находишься в великом бесчестии, но в этом никто не виноват, кроме тебя самого.

Святой Мартин возвел глаза к небу, словно хотел напитаться им, утешиться близостью небесных обителей.

- Благодарение и слава за все Единому Царю Бессмертному!

- Еще государь повелел узнать у тебя, - продолжал допрашивать Демосфен, - помнишь ли ты о предшественнике Павла патриархе Пирре?

- Конечно, - уверил блаженный Мартин. – Я еще не был папой, но помню, как однажды он прибыл в Рим лично и отрекся там от ереси, к которой, увы, вернулась восточная церковь при покойном патриархе Павле, так и умершем в заблуждении.

- По своей ли воле Пирр пришел в Рим?

- По своей. Папа Феодор, занимавший тогда престол, принял его в общение.

- Не оказал ли кто в Риме на него давление?

- Нет, - уверенно отвечал узник, - патриарх Пирр подал письменное отречение.

- А хорошо ли принимали патриарха Пирра? – не хотел уняться Демосфен.

- Соответственно епископскому сану, с подобающим ему почтением патриарх был принят папой Феодором и даже получил от него средства для прожития.

- Что ж, я скажу государю, что и прежний патриарх – Пирр, и прежний папа – Феодор - были согласны с тобой в вере. Но, может, ты хочешь что-то передать от себя?

Святой Мартин задумался ненадолго.

- Я в ваших руках, - отвечал он, - вы вольны сделать со мною, что хотите и что попустит вам Бог. Но если бы вы меня даже рассекли на части, как собирались, я не вступил бы в общение с Константинопольскою церковью, доколе она не оставит своего еретического заблуждения.

- Не боишься ли ты, что мы испытаем на деле справедливость твоих слов? – поразился Демосфен душевной крепости узника.

- Велика благодать Господа в Его рабах!.. – и святой Мартин умолк, не желая больше продолжать беседу.



***
«И сказал [разбойник благоразумный] Иисусу:
помяни меня, Господи, когда придешь
в Царствие Твое»
(Лк. 23; 42)

Прошло восемьдесят пять дней, прежде чем к святому Мартину в темницу вновь пришли с посольством от царя. Сам нотарий Саголива привел воинов с носилками и сказал ему:
- Мне приказано взять тебя отсюда в свой дом, откуда ты будешь отправлен в некоторое место.

- Куда же меня пошлют? – спросил преподобный, - Скажи.
 
- Мне не позволено отвечать на этот вопрос, - возразил Саголива.

- Оставьте меня в темнице до того дня, когда мы отправимся по назначению.
Едва двери за нотарием затворились, святой повернулся к бывшим с ним преступникам, которые заботились о нем, немощном и проклинаемом, все это время. Воры и убийцы стояли поодаль, напряженно глядя на папу.

- Подойдите, братья, - подозвал их преподобный. – Дадим друг другу последнее целование: скоро придет за мною посланец, и мы больше не увидимся.

Не смущаясь искреннего плача, все прощались с ним, но лицо блаженного Мартина сияло умилением.

- Не плачьте,  - увещевал он их. – Молитесь со мною, видите, я радуюсь, что иду на страдание за Православие.

Саголива не заставил себя ждать. Вернувшись, он посадил святого Мартина на корабль, чтобы отправить в ссылку – в Херсон.

Эпилог

Ни один из стражников даже не думал, что Господь пощадил их судно, не попустил ему разбиться о твердь обветренного берега только ради этого странно величественного, хоть и измученного лишениями, ссыльного старика, святого папы Мартина.

Ни один из стражников не догадался, что почва вокруг каменоломен уже взрастила дерево для креста на могилу человека, который по болезни не способен к физическому труду, а значит, неизбежно умрет здесь от голода.

Ни один из стражников не мог предвидеть, что этот отдаленный от великих городов Крымский уголок, принявший в себя чудотворные мощи исповедника, освятится сам молитвами ревнителя православия. Столетия пройдут, и просияет светом христианства великая держава, потому и чада ее ныне могут сказать, что гробницу блаженный папа Мартин по Божьей милости нашел себе на нашей, российской земле.