Муза

Федя Берелякин жутко страдал. Федя Берелякин грыз ногти, мычал, мотал лохматой головой и с остервенением рвал исписанную корявым почерком бумагу. Такое странное поведение объяснялось очень просто – Федя Берелякин писал стихи.
Тяга к сочинительству у него возникла еще в седьмом классе, когда его угораздило влюбиться в одну девчонку из соседней школы. Она была старше него на два года, ходила на каблуках и плела из своих светлых волос великое множество косичек. Душевная мука раздирала сердце влюбленного семиклассника, и, не зная, как объяснить предмету воздыхания свои чувства, он принялся изливать их на бумаге. Ручки истекали чернилами, карандаши ломались, бумага рвалась, но Федя упорно продолжал сочинять, порой часами не в силах придумать рифму к слову «любовь». «Кровь» и «морковь» ему казалось слишком банальным, а «бровь» не подходило по смыслу…
Шло время, Федя рос и продолжал изнывать от любви, но однажды дама сердца просто собрала вещички и уехала учиться на врача в другой город – мукам влюбленного подростка не было конца. Частенько, особенно по ночам, тщетно пытаясь уснуть, он представлял, как уедет к ней, обязательно разузнает ее новый адрес, отыщет и, наконец, предстанет во всей красе – с букетом маргариток, на коленях и с прекрасной, ласкающей слух поэмой о его несчастной любви и испытаниях, которые Феде пришлось преодолеть для того, чтобы найти красавицу.
Однако со временем Федя все чаще и чаще с грустью сознавал, что вряд ли осуществит намеченные планы. Постепенно он начал понимать, что не так уж влюблен, тем более, что эту девицу, перед тем как она уехала, часто можно было увидеть во дворе с бутылкой пива или сигаретой в руках, да и ухажеров у нее было бесчисленное множество… Куда уж до нее какому-то скромному Феде Берелякину?
Зато бедный Федя сделал одно ужасное открытие – перестали сочиняться стихи. Если раньше у него получались целые романсы с красивыми эпитетами, сравнениями и афоризмами, то теперь, сколько он ни бился, сколько ни грыз карандаши, дальше первой строчки дело не шло. Бывало, несчастный Берелякин прямо засыпал за письменным столом, распластавшись на девственно-чистом листе бумаги.
Вдобавок, успеваемость в школе стала резко ухудшаться. Тройки и двойки неприятным дождиком сыпались на лохматую голову одиннадцатиклассника, и он ничего не мог с этим поделать. Учителя придирались, ругались, грозились вызвать в школу родителей и недоумевали, что это происходит с твердым  хорошистом Берелякиным…
Так продолжалось довольно долго, пока однажды пасмурным ноябрьским утром не случилось нечто особенное. В одной из квартир многочисленных блочных многоэтажек города N резко и пронзительно заверещал будильник. Федор Берелякин, со стоном потянувшись, швырнул в будильник подушкой, не попал, и, ругаясь на весь свет, вылез из-под одеяла и потопал в ванную. Там он придирчиво оглядел свое отражение в зеркало. Из зеркальных глубин на него глядел подросток, которому можно было на вскидку дать лет шестнадцать-семнадцать. Долговязый, скуластый, со смешной родинкой на щеке – прямо как у матери, лохматый, будто месяц не причесывавшийся. Волосы у Феди вились, и ему было ужасно неловко признавать, что это ему нравится. С такими волосами он очень даже хорошо соответствовал своему образу – вдохновенного, свободного поэта, в любой момент готового на подвиги и неожиданные действия. Таким был Пушкин, Блок, Есенин…
От подобных мыслей Федю отвлек какой-то шум. Он выглянул из ванной и прислушался. На кухне, монотонно напевая, громыхала посудой мать, бабушка громогласно храпела в зале, а в окна квартиры тихонько постукивал начинающийся дождь. Все было как всегда, и в тоже время совсем никак. Изрядно погрустневший Берелякин вернулся к зеркалу, и тут-то ему и пришла в голову та самая мысль, перевернувшая в дальнейшем всю его жизнь:
«Мне нужна муза!»
Эта мысль показалась юному Федору столь простой и в то же время гениальной, что он все никак не мог сообразить, как же она не приходила ему в голову раньше. Он стоял у зеркала и глупо улыбался самому себе.
«Мне нужна муза!» Голова неожиданно закружилась от великого множества мыслей и идей. Обрывки сознания кружились в мозгу, сталкиваясь, как сонные мухи. Ее нужно непременно отыскать… Но где?.. С чего начать? И как она должна выглядеть? Интересно, а у Пушкина, Блока или Есенина была муза?
 «Спокойно», - сказал себе Федя и сделал глубокий вдох. Решительно умылся, тщательно почистил зубы и вышел из ванной. Ему не терпелось покинуть квартиру, оказаться на улице и начать поиски. Но домашние ничего знать не должны. К увлечению Берелякина стихами мама и бабушка относились скептически, предпочитая лишний раз не обращать на это внимания. Они мечтали, чтобы Федя после окончания школы стал врачом-стоматологом, женился, окружил их внуками и правнуками, а там уж как жизнь сложится. Федю такая перспектива не устраивала, и он молча протестовал, мечтая вырваться из-под заботливого крылышка домашних и жить уже, наконец, самостоятельной жизнью.
Однако в тот момент Берелякин думал совсем о другом. Взвизгнула «молния» джинсов, зашуршал натягиваемый свитер. Какое-то движение в комнате привлекло внимание Федора – на пороге стоял мать в ярком фартуке. Волосы ее были собраны в пучок, а глаза были красными и ввалившимися от хронического недосыпа.
- Ты куда это так спешишь? А завтрак? – удивилась она, глядя, как сын заглядывает под кровать в поисках носков.
- Завтрак? – Федор поднял голову. Он совсем забыл о завтраке. Надо было что-то ответить. Врать Берелякин не умел, да и не любил особенно, тем более матери. Но в данной ситуации приходилось идти на жертвы.
- М-м-м-м… Видишь ли, ма, сегодня у меня контрольная по тригонометрии, и… мне надо успеть зайти в библиотеку, чтобы взять одну книжку… Подготовиться… Понимаешь? Боюсь не успеть до звонка на урок…
- А… - похоже, женщина поверила. Берелякин почувствовал себя изрядной сволочью. – Ну, хорошо. Возьми деньги, купишь что-нибудь в буфете. Смотри, если опять на «два» напишешь, как в прошлый раз…
- Постараюсь тебя не разочаровать, - пожал плечами Федор, следуя в прихожую. Там он сунул ноги в ботинки, натянул куртку и, выйдя из квартиры, нажал кнопку вызова лифта.
- Федя, - только что захлопнутая дверь лязгнула. На пороге стояла мать с его сумкой в руках. – Ты забыл сумку.
- Да? – рассеяно спросил Берелякин, забирая протянутое. – Спасибо…  Совсем забыл…
Ему не хотелось смотреть на мать. К счастью, лифт услужливо распахнул свои створки. Ни секунды не медля, Федор шагнул в кабину. Створки закрылись, и лифт понес Федю Берелякина вниз.
В лифте было неожиданно светло – горела лампочка, но запах оставлял желать лучшего. Стены лифта были расписаны маркером. Различного содержания фразочки – от признаний в любви до указаний, кто куда должен идти – назойливо прыгали в глаза.
«Где-то бродит моя муза», - прислонившись к стенке лифта, подумал Федор. Эта мысль показалась ему очень удачным началом для стихотворения. Он попытался подобрать какую-нибудь подходящую рифму к слову «муза». На ум пришло лишь «пузо», а это, увы, абсолютно не подходило по смыслу.
Лифт к тому времени распахнулся, выпуская Федю на первый этаж. Пахло кошками, табаком и пивом. Поморщившись, Берелякин толкнул противно скрипнувшую дверь и вышел на улицу. Окружающий мир встретил его отнюдь не  распростертыми объятьями. Обдавая прохожих бензиновой вонью, мимо с шумом проносились автомобили, во дворе дома бегали беспризорные собаки, просяще заглядывая в лица прохожим. Грязными кучками белел снег у стен домов, деревья печально поводили голыми ветвями. Все это навевало на Федю тоску и меланхолию, хотелось засесть на какой-нибудь лавочке с категорически запрещенной банкой пива и прихлебывать себе, апатично поглядывая по сторонам.
Подавив в себе это недостойное поэта желание, Федор отправился вдоль по улице. Путь его лежал мимо кофейни, где за столиками сидели сонные горожане, пытаясь подбодрить организм чашкой растворимого кофе. Изображение шоколадного пирожного на витрине заставило Федин желудок требовательно заворчать, но юный Берелякин подавил и это желание, напомнив себе о важности предстоящей ему миссии.
«Интересно, а где они вообще водятся, эти музы?» - озадачился Федор, переходя дорогу по «зебре». Ноги сами повели его туда, где ищут утешения и поддержки все разочаровавшиеся в мире романтики – в парк. Там было на удивление людно. Ребятня с яркими портфелями спешила по лужам в школу, сновали деловитые студенты с сумками подмышкой, мамаши с колясками, бабушки с детьми или собаками, рахитичного вида дяденьки в физкультурной форме, в ушах которых надрывался хрипловатый голос какого-нибудь Круга или Розенбаума…
Отыскав условно чистую скамейку, Федор со вздохом уселся на нее. Он понятия не имел, с чего начать поиски и надеялся, что жизнь сама подскажет ему, в каком направлении действовать. Запрокинув голову, он уставился в равнодушно-серое небо, с которого сыпались мелкие капельки дождя.
- Эй, можно мне тут присесть? – неожиданно услышал он чей-то бодрый голос.
- А? – Федор попытался вернуться на грешную землю. Перед ним стояла девушка в белой куртке и ярких красных сапожках. У нее были светлые, коротко стриженные волосы, выглядывающие из-под клетчатого кепи, и большая, украшенная цепочкой, сумка.
- Ты что, глухой? Я спрашиваю, можно сесть?
- Да, конечно… - Берелякин поспешно отодвинулся на край скамейки, освобождая незнакомке побольше пространства. Кивнув, девица уселась рядом, тотчас закопавшись в сумке. Федя мельком наблюдал за ней, размышляя, подходит она на роль музы или нет. Между тем девица извлекла из сумки мобильный телефон, и ее пальцы с длинными ногтями забегали по кнопкам.
Так прошло около пяти минут. Берелякин уже в наглую пялился на незнакомку, все больше убеждаясь, что перед ним именно та, кого он ищет. Ведь она не случайно выбрала именно эту скамейку, где он сидел? Не случайно ведь? А может, это судьба?
Девица оторвалась от телефона, задетая чересчур откровенным взглядом Берелякина.
- Ты чего это на меня пялишься? – довольно грубо поинтересовалась она.
- Девушка… - застенчиво начал Федя. – А девушка…
- Ну, чего тебе?
- А будьте моей музой… - произнеся это, Федор задержал дыхание. Он не мог ошибиться.
- Че-его?
- Ну, пожалуйста… - Федор подвинулся ближе. Лучше бы он этого не делал. В тот день он открыл для себя невероятно много нового. Например, он никогда не думал, что девушки умеют визжать так, что уши закладывает. И тем более он не подозревал, что они, то бишь девушки, носят с собой такие тяжеленные сумки, близкий контакт с которыми бывает болезненным. Весьма болезненным.
- Псих! Пить меньше надо! Наркоман ненормальный!
Каблуки часто застучали по асфальту. Стиснув зубы, Федор коснулся ушибленной скулы и тихонько заныл. Она что, кирпичи в ней таскает, в самом деле?
Потирая щеку, Федор встал и поплелся по парку. В голове его вертелись мысли о странностях женской логики, о ее особенностях и отличиях от мужской. Ему казалось, что мужчины гораздо проще устроены, чем представители противоположного пола. По крайней мере, нормальный мужик никогда бы не двинул противнику сумочкой, он непременно полез бы с кулаками.
Дорожка запетляла. Федор шел, особенно не задумываясь о направлении, все время забирая вправо. На пути ему попалась встрепанная женщина в пальто и смешной шапочке с помпоном. Она была занята тем, что самозабвенно грызла семечки, изредка поплевывая по сторонам. Позади нее возился перепачканный в грязи малыш, не менее самозабвенно ковыряясь палкой в луже.
«Эта муза уже кем-то занята, - грустно подумал Берелякин, проходя мимо. – Быть может, она когда-нибудь и вдохновляла поэтов на подвиги, но это было уже давно». Парк кончался – впереди темнела дорога и высились здания многоэтажек. Уже почти собираясь выйти из парка, Федя заметил еще одну девушку. Прислонившись к мокрой ограде парка, она перелистывала страницы какой-то книги, вся погруженная в процесс чтения. Ее темные длинные волосы красиво ниспадали по спине, красивые глаза цвета шоколада медленно скользили по строчкам.
Набравшись духу, Федор подошел поближе. В то же время он старался  встать так, чтобы вокруг было больше свободного пространства, а следовательно, ежели что, можно было бы уклониться или ретироваться. Мало ли, что окажется в сумочке у этой претендентки на роль музы!
- Девушка, а будьте моей музой! – на этот раз Федя произнес эти слова громко и отчетливо.
Он ожидал чего угодно, но… Красавица с шоколадными глазами даже не отреагировала. Берелякину пришлось повторить эти слова еще пару раз, после чего девушка, в конце концов, оторвалась-таки от книги и удивленно заморгала длинными ресницами.
- Вы мне? – спросила она несколько удивленно.
- Вам, - под взглядом ее гипнотических глаз Федор начал покрываться пятнами румянца.
- Будьте… моей… музой, - вся смелость неожиданно вытекла из него, как кефир из порванного пакета.
- С удовольствием, - улыбнулась брюнетка. Федя ушам своим не поверил. Однако затем девушка повела себя весьма странно. Она решительно убрала книжку в сумку, отряхнула юбку, развернулась и… пошла восвояси, оставив бедного Федю Берелякина рассеяно моргать и чувствовать себя абсолютнейшим идиотом. Глядя, как она скрывается за ближайшим поворотом, Федор всерьез задумался о том, суждено ли ему вообще найти свою музу или он так и останется поэтом-неудачником?
- Где же эта муза шляется, а? – вскричал Федор, в сердцах швыряя свою сумку в грязь. – Где ее только черти носят?
Обозленный, он прислонился к ограде парка, скрестил руки на груди и закрыл глаза, чтобы не видеть всей этой несправедливости, творящейся с ним. Неожиданно в носу противно защекотало, и Берелякин чихнул – звонко и оглушительно, так, что в ушах зазвенело.
- Будь здоров, - пожелал кто-то томным голосом, в котором звучала некая кокетливая лень.
- Спасибо, - машинально поблагодарил Берелякин, но в тот же миг заозирался, не понимая, кто к нему обратился. – А кто это?
- Я, - нарочито небрежно растянув единственную гласную, ответили ему.
- Кто «я»?
- Муза…
Федя на всякий случай поднял с земли сумку – какое-никакое, а оружие. Уж он-то знает.
- Что за глупые шутки? Вы мне это прекратите! – сам того не ожидая, эти реплики Берелякин позаимствовал у собственной матери – так она кричала на малышню во дворе, кидавшуюся в окна снежками. – Где вы прячетесь?
- Я и не прячусь, - в голосе прозвучала насмешка.
- Тогда почему я никого не вижу? – упрямился Федя.
- Потому что ты не хочешь увидеть меня. Я - твоя муза, увидь же меня!
«Та брюнетка, что ли, прикалывается?» - недоуменно подумал Федор.
- Хорошо, - вздохнул он, надеясь, что имеет дело с какой-нибудь тихой сумасшедшей. – Я бы хотел вас увидеть. Пожалуйста, покажитесь…
- Так-то лучше.
В воздухе зазвучали красивые звуки арфы и свирели. Изображение парка перед глазами Берелякина качнулось, ему показалось, что его оторвали от земли и мягко опустили на землю. Что-то мелькнуло в сером московском небе, и на грязную землю перед Федором опустилась женщина. Несмотря на то, что явилась она прямо с неба (а откуда еще?), крыльев у нее не наблюдалось. Зато при себе имелись лира и дудочка. Сложением незнакомка была довольно плотного, и пышные телеса ее искусно драпировала шелковая тога приятного оливкового цвета. На ногах блестели сандалии. Темные волосы незнакомки были собраны в пучок и подвязаны лентой. Лицо ее казалось бы заурядным и довольно обычным, если бы не глаза – они были черными, затягивающими, манящими в неведомые дали. Берелякин, заметив эту особенность, старался не глядеть ей прямо в лицо.
- Ну, здравствуй, юноша, - томно поздоровалась женщина, широко раскинув полные руки, будто соскучившаяся бабушка. – Вот и я.
- Здрасьте, - только и сказал Федя. – А… как вы здесь появились? Вы как будто с неба свалились!
- Предположим, не свалилась, а слетела, - обиженно поправила незнакомка в тоге, погрозив Берелякину дудочкой.
- А что, есть разница? – заморгал Берелякин.
- Еще какая! – спустившаяся с неба назидательно подняла указательный палец, небрежно засовывая при этом дудочку за ухо. Задумчиво побренчав струнами лиры, она зашвырнула ее куда подальше.
- Достала меня эта атрибутика!
- Зря вы так, - Федя увидел, как выпачканная в грязи лира повисла на ветке дерева. – Хороший инструмент… был.
- Казенное, не жалко, - отмахнулась муза – это ведь была она?
- А вы… муза? – задержав дыхание, спросил Федор.
- Нет, Василий Иванович Чапаев! – зафыркала женщина. – Конечно, я муза. Разве  ты меня не хотел видеть?
- Хотел, но… - Федор замялся, не зная, как выразить свои мысли. – Я представлял вас несколько иначе.
- О, да… Ты наверняка думал, что тебе достанется кто-нибудь пострашнее? – муза приосанилась, с любовью разглядывая себя в непонятно откуда взявшееся зеркальце.
- Ну да, - Федору не хотелось обижать новую знакомую. На самом-то деле он думал отыскать кого-нибудь посимпатичнее.
- Как зовут тебя, юноша?
- Федор Берелякин, а вас?
- Мнюмосина. Но ты можешь звать меня Мосей. Так проще и уютнее, не так ли?
Берелякин поспешил кивнуть. Мнюмосина, она же Мося, приподняла подол тоги и скривилась, глядя на свои сандалии.
- Фу, в какой я, оказывается, грязи стою! Что за дикость? – поджав ноги, она воспарила над землей примерно на метр. Ее возмущенный взгляд остановился на грязных Фединых ботинках.
Берелякин стыдливо вышел из грязи на асфальтовую дорожку, поправил на плече сумку и растерянно замер. Он понятия не имел, что делать дальше. Об этом он как-то не думал. Да, он искал музу, но о том, что с ней делать после, как-то не задумывался.
- Э-э-э… Госпожа Мнюма… Мнюми… Как вас там?
- Мося, - благосклонно отозвалась муза, опускаясь рядом. От нее пахло пряностями и ванилью, Федя попытался невзначай дотронуться до ее тоги, но кончики пальцев тотчас занемели.
«По-крайней мере, она не бесплотна, - подумал Федор. – Не хватало мне еще галлюцинаций».
- Я вас искал, но что мне делать с вами теперь? – они пошли по дорожке в парк. Муза семенила, едва перебирая ногами, но каким-то образом при этом  ухитрялась обгонять Федю.
- Смотря для чего ты меня искал, - заметила Мося.
- У меня стихи не выходят в последнее время, - Федор опустил глаза. – Ну ни строчки написать не могу!
- Этому есть причина? – деловито поинтересовалась Мося, записывая что-то в выуженный из-под тоги блокнотик. Федор поразился – это был самый обычный блокнотик с зевающими пушистыми котятами, точно только что купленный в канцелярском магазине. И ручка была современной – шариковой, с английской надписью «Nixon».
- Да, думаю, - следя взглядом за мелькающей в руке Моси ручкой, ответил Берелякин. – Одна девчонка из соседней школы…
- Все ясно, - перебив его на полуслове, сказала Мося, и блокнотик исчез в ее руках так же споро, как появился. - Времена меняются, а причины остаются те же. Несчастная любовь, смерть близких, внезапное сумасшествие!.. Много всего! Правда, если раньше поэты  писали предсмертные стихи и шли стреляться, то сейчас же рыдают над погибшим хомячком и удивляются, почему им не пишется! О времена, о нравы!
- У меня нет хомячка, - упрямо возразил Берелякин. Напыщенный тон Моси стал ему надоедать.
- Девчонка из соседней школы, по-твоему, лучше? – фыркнула муза. – А, ну да! Хомячок не заплетает себе косички!
Берелякин насторожился – о косичках он ничего не говорил Мосе, так откуда она знает? Она что, мысли его читает? Что-то тут нечисто…
Мимо их странной парочки прошли две старшеклассницы с наушниками в ушах. Федя внутренне сжался, увидев, как одна из них удивленно взглянула на них и остановилась. Берелякин тоже встал, застыла и Мося. Девчонка, задумчиво пожевав жвачкой, вытащила наушник из уха и спросила:
- Ты че это, сам с собой разговариваешь?
- Свет, хорош с психами болтать, пошли! – окликнула ее подруга. Помедлив секунду, любопытная нагнала приятельницу. Дико поглядев ей вслед, Берелякин уставился на расплывшуюся в довольной улыбке Мосю.
- Она тебя не увидела?
- Нет, конечно. Люди видят только то, что хотят видеть. Такова уж их природа, - философски заметила муза, неприязненно поглядев вслед старшеклассницам. – Что за нелепые наряды на них? В этот город что, цирк приехал?
- Нет, так все девчонки сейчас одеваются, - пожал плечами Федор.
- Кстати, какой это век? – вдруг поинтересовалась новая знакомая. – На эпоху средневековья мало похоже.
- Двадцать первый, - ответил Федя удивленно.
- А год какой?
- Две тысячи восьмой…
- Ничего себе! – присвистнула Мося. – Так далеко меня еще не закидывало!
Она остановилась, оглядываясь вокруг, и взгляд ее пронзительных глаз показался Феде сканером.
- Ну так куда пойдем? – секунду спустя спросила Мося, будто девчонка на первом свидании.
- Не знаю, - пожал плечами Берелякин. – Я вообще-то должен быть в школе…
- Так что ж ты не там? – нахмурив брови, муза суровой мамашей нависла над Федором.
- А что? – Федя, наконец, осмелел. – Не хочу, и все тут! Вы что мне, мама, чтобы меня укорять?
- О! – Мося радостно закивала и захлопала в ладоши. – Мы уже начинаем хамить? Какой прогресс!
Федя окончательно запутался.
- Ну хорошо, тогда пойдем, я взгляну на твое жилище, - вздохнула Мося и снова смерила Федю подозрительным взглядом. – У тебя, я надеюсь, дом есть?
- Есть, - только и сказал Федя.
- Вот и славно! Не хотелось бы связываться с каким-нибудь бродяжкой…
Они вышли из парка и перешли оживленную улицу. Федор оглядывался на прохожих, недоумевая, как они могут не видеть столь материальную музу. Мося важно вышагивала впереди, помахивая блокнотиком, фыркая и поглядывая по сторонам.
- Нет, ты подумай… - бормотала она. – Дикость какая… Нет, где это видано?
- Что вам не нравится? – нарочито громко спросил Берелякин. Муза, будто вспомнив о его существовании, обернулась и хмыкнула.
- Все.
- Почему? Думаете, в каком-то там вашем восемнадцатом веке лучше?
- Думаю, - только и ответила Мося, и больше из нее ничего нельзя было вытянуть.
Возле своего дома Берелякин неожиданно занервничал. По идею, в квартире никого не должно было быть, мать умчалась на работу в больницу, а бабушка отправилась в гости к своей подруге с соседней улицы. Там они будут петь в караоке, пить чай с каменными пряниками и обсуждать нынешнее правительство. Но что-то заставляло Федю волноваться – может быть, вся абсурдность ситуации?
- Ты чего? – поинтересовалась Мося. – Столбняк?
- Нет, иду, иду, - сглотнув, Федор распахнул дверь подъезда, впустил внутрь Мосю и, оглядевшись по сторонам, вошел сам. Муза уже стояла на лестничной клетке, брезгливо поджав губы и наморщив нос. Стараясь не обращать внимания на все это, Берелякин нажал кнопку вызова лифта.
- Вот как, значит, люди сейчас живут? – ядовито поинтересовалась Мося, когда дверцы лифта распахнулись перед ней.
- Вас не удивил лифт? – в свою очередь спросил Федя, пропуская ее вперед.
- Друг мой, меня вообще сложно чем-либо удивить, можно только расстроить или порадовать, - муза стукнула его блокнотиком по носу. Федя отстранился больше от неожиданности – на самом деле он ничегошеньки не почувствовал.
Лифт привез их на нужный этаж, и Федор снова пропустил Мосю вперед себя. Ступив на лестничную клетку, он закопался в сумке в поисках ключей.
- Федька, ты? – неожиданно услышал он и удивленно поднял глаза. – А я как раз к тебе шел!
- Сашка? – глупо спросил он, ведь это был именно Сашка Вишенко, его друг и одноклассник.
Дружили они довольно давно – с пятого класса. Посторонние всегда принимали их с Сашкой за братьев – так они были похожи. Только Сашка был гораздо ниже ростом, чаще улыбался, да и родинки на скуле, как у Феди, у него не было. Учился Сашка лучше, да и девчонки его любили больше, зато Федя был поэтом, а Сашка ничем таким особенным не занимался.
- Привет! – Федя поспешил поздороваться. Мося скользнула по Сашке заинтересованным взглядом.
- Это кто? Твой друг?
- Да, - машинально подтвердил Берелякин, не подумав о последствиях.
- Чего «да»? – озадачился Вишенко. – Я тебе чего сказал?
- Я в смысле… Не того… - смешался Федя. – Привет, короче.
- Привет, - приятель покосился на дверь квартиры Берелякиных. – Ну что, так и будем на лестничной клетке стоять?
Спохватившись, Федор извлек-таки ключи из сумки и, бряцая брелоком, открыл дверь. Квартира встретила его равнодушной тишиной, прерываемой лишь невнятным бормотанием радио на кухне. В прихожей были разбросаны тапки и калоши, в кухне уныло маячила гора недомытой посуды.
- Ты извини, у меня не прибрано, - Берелякин скользнул по Мосе виноватым взглядом и принялся стаскивать ботинки.
- Творческий беспорядок приветствуется, - томно протянула муза.
- Да ладно, у меня дома такой же бардак, - отмахнулся Сашка.
Раздевшись, Федя ринулся в свою комнату – проверить, все ли там в порядке. Мося уже вовсю хозяйничала там, деловито осматривая валяющиеся на полу вещи. 
- Именно так оно и есть – творческий беспорядок, - резюмировала она, бесцеремонно плюхаясь на кровать.
- Слушай, Федь, а чего тебя сегодня на контрольной не было? – в комнате появился Сашка, почесывая левую коленку. – Математичка так ругалась на тебя…
- А я… это… Не смог, в общем… - невнятно проблеял Федор, косясь на Мосю.
- С тобой все нормально? – Сашка обеспокоено глянул на друга. – Ты какой-то… дерганый.
- Не выспался, - мрачно буркнул Берелякин. Ему ужасно хотелось все рассказать другу, но он боялся, что Сашка ему не поверит или, что еще хуже, посчитает за сумасшедшего.
Муза на кровати хихикнула и переложила одну полную ногу на другую. Федор мученически покосился на нее, но Мося в ответ лишь кокетливо помахала ручкой, мол, сам выкручивайся.
- Куда ты смотришь? – Сашка взглянул в ту же сторону, куда косился друг, но увидел лишь разобранную кровать да компьютерный стол с запыленным  монитором.
- Никуда, - быстро ответил Федя, стараясь не смотреть на Вишенко. – Ты вообще зачем приходил-то?
Сашка нахмурился. Вопрос и тон, которым он был задан, ему явно не понравились.
- Узнать, все ли с тобой нормально и почему не был на контрольной…
- А… ну и… узнал? – Федор быстро взглянул на Сашку, но тут же снова опустил глаза.
- Да…
- Ну и?.. – Федя еще никогда не чувствовал себя так скверно.
- Слушай, да что с тобой такое? – Сашка схватил друга за плечи и потряс хорошенько, стараясь заглянуть ему в глаза. – Хочешь, чтобы я ушел?
- Нет, понимаешь, это все из-за… - начал, было, Берелякин, но Вишенко не дал ему сказать.
- Это все из-за Юльки Скворцовой, что ли? – Сашка насмешливо поднял брови. – Слушай, вот уж не думал, что ты будешь из-за этого дуться. Я же тебе говорил, она сама ко мне клеилась, я ей даже слова не сказал, я же знал, что она тебе нравится.
Федор даже не нашелся, что ответить.
- Какой конфуз, - Мося картинно приложила ладонь ко лбу и откинула голову в притворном обмороке. – А что еще за Юлька Скворцова, а? Да у тебя, оказывается, девчонок, как грязи!
Феде ужасно захотелось взять из шкафа толстенную энциклопедию и запустить ею в одну нахальную и ужасно назойливую музу.
- Что молчишь? – голос Сашки как будто заставил его очнуться.
- Я не знаю, что сказать, - честно признался Берелякин и растерянно раскинул руки в надежде на примирение. Но… Сашка лишь равнодушно пожал плечами, развернулся и вышел из комнаты. Минуту спустя Федя услышал, как зашуршала натягиваемая куртка, лязгнула дверь и наступила тишина…
- Ой-ой, - Мося поднялась и подошла к своему подопечному, сочувственно похлопав его по бледной щеке. – Ну ничего, бывает, бывает… Ссоры способствуют вдохновению! На эмоциональном уровне, я имею в виду.
- Отстаньте от меня, - устало попросил Федя, падая на кровать и зарываясь лицом в одеяло. – Уйдите…
- С радостью уйду, - ничуть не обиделась Мося.
- Правда? – Берелякин ушам своим не поверил и с надеждой поднял голову.
- Уйду на кухню, - уточнила Мося и впрямь засеменила прочь из комнаты. – В холодильнике есть что-нибудь вкусненькое? А то что-то я проголодалась на нервной почве… С вами, поэтами, совсем о правильном режиме питания забудешь…
- А мне что делать? – при мысли о еде в желудке у Феди выразительно заурчало.
- А ты твори.
- Чего творить?
- Стихи твори, - ответила муза, скрываясь в коридоре. – Я рядом, а значит, дело быстро пойдет!
Воодушевившись, Федя вырвал листок из ближайшего блокнота, отыскал огрызок карандаша и устроился прямо на полу, подложив под бумагу ту самую огромную энциклопедию, которой совсем недавно мечтал запустить в Мосю. Минут пять бесцельно потаращясь в потолок, Федя породил первую, довольно незамысловатую строчку:
Ноябрь нынче холоден…
«Неплохое начало» - похвалил себя Берелякин, снова устремляя взгляд в потолок. С кухни послышался скрип дверцы холодильника и бряцанье тарелок.
«Кто-то, похоже, оккупировал кухню», - с грустью подумал Федор. В желудке глухо заворчало, и юный поэт вспомнил, что сегодня вообще не ел.
- Ах, как это прозаично! – донесся с кухни Мосин голос, изредка прерываемый выразительным чавканьем.
- Что? – удивился Федя.
- Думать о еде в такую минуту! Великие поэты, такие как Пушкин, Блок, Лермонтов, творили колоссальные вещи, не имея крыши над головой, а холодильники тогда еще вообще не придумали! Стыдись!
- Но… как ты?.. – от неожиданности Федя даже перешел «на ты».
- Читаю твои мысли? – муза высунулась из кухни с огромным бутербродом в руках. – Ты слишком громко думаешь!
- Это не честно! – запротестовал Берелякин. – Давай ты не будешь подслушивать мои мысли?
- Давай, - легко согласилась Мося. – Только ты думай тише, может, я и не услышу.
- Как это – думать тише? – нахмурился Федор.
- Не так громко, - «объяснила» муза, снова скрываясь на кухне. Федя вздохнул и снова стал думать над стихотворением, устремив блуждающий взгляд в потолок. С кухни доносилось умиротворенное мурлыканье музы и упоительный запах колбасы и маринованных огурцов. Прислушавшись к урчанию в желудке, Федор перекатился с живота на спину. За окном чувственно взвыла какая-то дворняга.  Все эти события сподвигли Берелякина на еще одну строчку:

Я, как собака, голоден!
«Прямо какой-то крик души», - расстроился Федор, проверяя, правильно ли он расставил запятые. С орфографией у него было неважно, несмотря на то, что он был поэтом.
Так вкусно пахнет колбасой!..
«Ой, что-то я совсем не в ту степь…» - совсем перепугался Берелякин, отчаянно обгладывая карандаш. Карандаш был деревянным и абсолютно невкусным.
- Ну-с, что тут у нас? – Мося грозной учительницей нависла над бедным Федей.
- Я еще не дописал!.. – запротестовал, было, Берелякин, но листок каким-то загадочным образом выскользнул у него из рук и завис перед лицом музы. Брови ее скептически поползли вверх.
- И это все??..
Федору стало немножко стыдно, но он решил просто так не сдаваться.
- Да уж, твое влияние тут мало ощущается… - хмыкнул он с совершенно несвойственным для него выражением. Он даже сам себе удивился. – Скорее наоборот.
- Что?! – вроде бы Мося говорила тихо, однако ее голос ударился о стены и прокатился по всей квартире. – Ты сомневаешься во мне?!  ТЫ?! Даже сам  Пушкин не позволял себе такой наглости!..
Лицо ее покраснело, она была ужасно зла, будто в нее вселилось какое-то злое, вредоносное существо.
- Да ты просто боишься посмотреть мне в глаза! – крикнула она, и тут Федор взглянул ей в лицо, в эти ее черные, как уголь глаза. Лучше бы он этого не делал, так как по телу в тот же миг разлилась слабость, уши заложило, а перед глазами все потемнело. Создавалось впечатление, будто Федор умудрился потерять сознание с открытыми глазами. Он попытался открыть рот и крикнуть: «Что происходит?», но даже не услышал звука собственного голоса.
«Может, она в гневе меня убила?» - промелькнула и тут же сгинула в голове страшная мысль. Внезапно перед глазами вспыхнул яркий, слепящий свет. Инстинктивно Берелякин зажмурился и закрылся ладонью. Он снова обрел способность видеть, слышать и чувствовать. В уши ударила торжественная музыка, перемешиваемая с шумом и плеском воды. Он стоял на берегу бескрайнего океана, утопая носками в песке и чувствуя, как в кожу врезаются маленькие ракушки и камешки. Прямо из песка произрастали высоченные пальмы, покачивая листьями на ветру, чайки кружили над водой в поисках пищи.
Федор присвистнул и подошел ближе к воде. Носки намокли в одно мгновение, и Берелякин снял их, до колен закатав джинсы. Он зашел в воду по щиколотку, с любопытством оглядываясь по сторонам. Волны лениво облизывали песчаный пляж.
- Эгей! – крикнул Федор, сложив руки «рупором». – Мося! Зачем ты меня сюда затащила!
Ответа не последовало, однако Берелякину показалось, что кто-то насмешливо хмыкнул в пустоту. Насторожившись, Федя глянул вдаль, туда, где синела полоска горизонта. Огромный гребень волны с белой шапкой пены быстро, а потому неумолимо приближался к берегу. Федор почувствовал, что пора отсюда смываться. И чем быстрее, тем лучше, иначе его смоют в буквальном смысле этого слова. Он попытался бежать, но ноги увязли в песке по икры, и Федор никак не мог их вытащить. Страшная волна приближалась. Вот до нее уже пятьдесят метров, двадцать, десять… Бедный поэт зажмурился и внутренне сжался, приготовившись к неминуемой смерти, все звуки потонули в плеске надвигающегося цунами. Все, кроме одного – очень знакомого дурацкого хихиканья.
«Муза! Это все ее проделки!» - успел подумать Федор прежде, чем был смыт волной. Барахтаясь в воде, он не мог понять, где находится сейчас берег, а где небо, и от этого ему становилось страшно…
…Когда он открыл глаза, то увидел белеющий потолок собственной квартиры. Резко сев, Федор огляделся. В комнате и за окном было темно, часы показывали половину восьмого, на кухне бодро попыхивал чайник.
«Слава Богу, это был просто дурной сон», - обрадовался Федя, но, как все герои различных произведений, так думающие, он заблуждался. Широкая фигура музы вынырнула откуда-то из угла. Она выглядела усталой, но довольной собой. Ее темные волосы выпали из пучка и красиво рассыпались по полным плечам.
- Ты видел? – спросила она. – Видел, что я могу?
- Что это было? – хрипло спросил Берелякин. В голове у него звенело, он по-прежнему был слаб.
- Всего лишь иллюзия, - ухмыльнулась Мося. – А ты думал, что все на самом деле?
- Что?!.. Меня чуть не смыло! – Федор растерялся. Его обуревало так много разных чувств, что он не знал, как реагировать: злиться ли на музу, радоваться, что все это было не на самом деле, или, наоборот, расстраиваться?
Внезапно наступившую тишину прорезало треньканье дверного звонка.
«Мама, - догадался Федор. – Опять ключи забыла…»
 - Пойду открою, - сказал он и встал с кровати. Ноги заплетались и не слушались, перед глазами все плыло. Было такое ощущение, будто он принял какой-то наркотик, и сейчас его неслабо ломает. Проходя мимо кухни, Берелякин заметил графин с водой и потянулся к нему. Посуда выскользнула из запотевших ладоней и упала на пол, взорвавшись брызгами и осколками стекла. Федя тупо смотрел на растекающуюся на кухне лужу. Звонок продолжал тренькать, и его это раздражало.
- Иду я, иду! – крикнул он сердито и пошел в коридор – открывать. Мать на пороге выглядела вымотанной.
- Что так долго? – возмутилась она, снимая сапоги.
- Мам, я это… графин разбил, - Федор виновато шмыгнул носом. Мать строго взглянула на него сверху вниз, и сын почувствовал себя нашкодившим мальчишкой-первоклассником, которого сейчас вот-вот оставят после уроков.
За спиной презрительно фыркнула муза, и это было последней каплей. Стиснув кулаки, Берелякин резко обернулся и неожиданно кинулся на Мосю. Руки его зачерпнули пустоту, и он больно стукнулся виском о косяк.
- Оставь меня! – страшно закричал он. – Перестань!..
- Сынок, что с тобой? – испуганная мать подбежала к нему и опустилась рядом на колени.
Страх в ее глазах отрезвил Берелякина, он поднялся, потирая висок.
- Прости, мам, - тихо сказал он. – Я не знаю, что на меня нашло. Мне нехорошо…
- Пойди, ляг, я тебе чаю сделаю, -  с готовностью сказала мама, несмотря на усталость, притаившуюся в глубине ее зеленых глаз. Феде стало стыдно, и он снова сказал «прости».
Мать проводила его до постели и, проследив, что он лег, отправилась на кухню. Берелякин лежал в темноте, глядя в потолок и слушая занудное тиканье часов. Под рукой что-то зашелестело, его пальцы наткнулись на исчерканный листок бумаги, выдранный из блокнота.

Ноябрь нынче холоден.
Я, как собака, голоден!
Так вкусно пахнет колбасой!..

Эти строки насмешливо прыгнули ему в глаза.
«Чушь какая, - Берелякин скривился, судорожно ища в складках одеяла карандаш. – Все чушь!»
В голове по-прежнему звенело, пальцы дрожали, но упорно выводили зарождающиеся в голове слова. Сердце бешено колотилось в грудной клетке, Федору казалось, что он бредит. Карандаш выскальзывал из потных пальцев, бумага рвалась – казалось, весь мир ополчился на него. И над всей этой сумятицей, над всем этим звоном в ушах эхом слышался презрительный смех музы.
Наваждение прошло, когда пришла мама с чашкой горячего чая. Федя устало откинулся на подушки и приложил ладонь ко лбу.
- Мам, я заболел, кажется, - невнятно произнес он. Он был абсолютно вымотан. Ему ничего не хотелось, кроме как закрыть глаза и провалиться в сон.
- Кажется, - мама поставила дымящуюся кружку на тумбочку. – Спи. Я позвоню в школу, скажу, что ты заболел…
- Да… - Федор благодарно закрыл глаза и в ту же секунду уснул. Женщина погладила его кудрявую голову. Взгляд ее упал на белеющий листок в клетку под ладонью сына. Она аккуратно выудила его из-под его горячих пальцев, расправила и пробежалась глазами по написанному. Даже в темноте стало видно, как переменилось ее лицо. Прижимая листок к груди, она подошла к окну, взглянула на улицу, отодвинув занавеску и… тихо заплакала.
…Поздно вечером, когда пришла из гостей бабушка, мать сидела на кухне и судорожными глотками пила постепенно остывающий чай. Листок из блокнота лежал перед нею, она снова и снова перечитывала написанное Федей стихотворение. Бабушка пришла на кухню и уселась на табуретку, развернув только что выуженную из почтового ящика газету.
- Мам, - тихо позвала мать, но бабушка предпочла ее не услышать. Только когда женщина в третий раз позвала ее, она соизволила взглянуть на дочь поверх стекол очков. – Посмотри…
Она протянула ей исписанный листок. Поправив очки, бабушка вгляделась в написанное. Спустя минуту, она воскликнула:
- Это колоссально! Где ты это взяла?
- Федя написал… - ответила мать, и впервые за весь вечер улыбнулась.
- Федор? – бабушка была глуховато, и поэтому частенько переспрашивала.
- Да…
- Федор пишет стихи?
- Да, - дочь с укором взглянула на мать. – И ты это знаешь, просто вредничаешь!
- Дорогая моя, твой сын – гений, - бабушка взяла в свои большие морщинистые ладони прохладную руку мамы.
- Я знаю, - тихо ответила та, и на глазах ее навернулись слезы.
…Спал Берелякин очень крепко. Даже зазвонивший будильник, который забыли выключить, его не разбудил. Разбудил его лишь телефонный звонок, раздавшийся около одиннадцати утра. Сонно щурясь и зевая, Берелякин отправился в коридор, волоча за собой одеяло.
- А-а-а-а-але? – совсем замаскировать зевок не удалось.
- Федька, ты? – звонил Сашка Вишенко.
- Я, - Федор потряс головой. Он помнил, что они с Сашкой в ссоре, но вот из-за чего они поссорились, никак вспомнить не мог.
- Хотел спросить – чего это вчера с тобой было? – голос Вишенко сулил надежду на примирение.
- Не помню, - честно признался Федор.
- Может, ты пьяный был, или обкурился чего? – обеспокоенно поинтересовался друг.
Не успел Федя возмутиться, как вдруг на кухне послышались какие-то звуки. Не опуская трубки, Берелякин выглянул из прихожей в кухню. На табуретке, кокетливо положив ногу на ногу, восседала муза, наигрывая что-то на дудочке.
- Опять ты?! – с ужасом воскликнул Федор.
- Привет! Я тоже рада тебя видеть, - муза помахала ему дудочкой, в голосе Моси звучали истерические нотки.
- Что тебе от меня надо? – Федор устало привалился к дверному косяку. – Мне вчера так плохо было…
- Ты в порядке? – Сашкиным голосом  поинтересовалась трубка, зажатая в руке.
-  Я перезвоню, - пообещал Берелякин и швырнул трубку на рычаг.
Муза досадливо поморщилась.
- Плохо ему, понимаешь, было… - пробормотала она.
- Ты меня чуть не убила! – Федор уселся на табуретку и обхватил ладонями голову.
- Ничего бы тебе не было! – Мося принялась накручивать пряди волос на дудочку. – Это была всего лишь иллюзия! Мне хотелось тебя припугнуть после этого твоего замечания, что мое влияние не ощущается.
- А… - Федор растерялся. По идее он должен был извиниться, но почему-то сегодня ему не очень хотелось быть вежливым.
- Ты хотел вдохновения? Ты его получил!
- Ты о тех трех строчках? – не сообразил Берелякин. Голова опять начала ныть. – Чушь полнейшая!
- Нет, - муза кивнула на листок, лежащий на столе между ними. – Я об этом.
- Что это? – Федя взял листок и пробежался глазами по написанному. К его удивлению, это был его почерк.
Я бесконечно одинок.
Кто знает? Может, навсегда…
Когда окончится мой срок,
Заплачет кто по мне тогда?
Я быть поэтом не устал.
Я лишь об отдыхе молю!
Я не хотел и не мечтал
Забыть себя и жизнь мою.
Когда ж земля меня возьмет,
Когда ж конец настанет мой –
Печальный ворона полет
Меня поманит за собой.
Погаснет солнце в тишине
И ветер явит два крыла.
И позабыть придется мне
Все то, чем жизнь моя была…

Стихотворение не понравилось Федору. Оно было чересчур мрачным, каким-то безнадежным, впивающимся в сердце шипами безразличия. Нахмурившись, он взглянул на Мосю поверх листа. Та внимательно следила за ним.
- Ну? – спросила она нетерпеливо.
- Что «ну»? – не понял Берелякин.
- Как тебе?
- Слишком мрачно, на мой взгляд, - искренне ответил Федя. – Кто это написал?
- Ты, - муза пожала полными плечами.
-  Я?! – Федор испугался и удивился одновременно. – Нет!
- Да.
- Но… я не мог такого написать! – юный поэт аккуратно положил листок на стол, будто дотронулся до чего-то чужого, ему не принадлежащего. – Я никогда раньше таких серьезных вещей не писал!
- Ну, надо же начинать когда-то… - голос музы дрогнул, и она не сдержала довольной улыбки. – Ну, похвали уже меня!
- За что?
- За это, - Мося кивнула на белый листок.
- Так это ты написала? – «прозрел» Федор.
- Нет же, дубина, ты! – обозлилась муза. – Я просто подарила тебе вдохновение!
- Чуть не утопив в море? – хмыкнул Федор и сложил руки на груди.
- Это детали, - отмахнулась Мося. – Как я уже сказала, тебе ничего не грозило, иллюзия нужна была для эмоционального всплеска.
- Ничего себе! – возмутился Федя. – Да меня этим твоим всплеском чуть не смыло…
- Неважно… - начала было муза, но Берелякин ее перебил.
- Нет, важно! И вообще, говорю тебе, это не мое стихотворение! Не я его написал! Я не помню, как я его писал, так как я могу быть его автором?
Федор был ужасно зол. Зол и напуган. Он замолк, чтобы перевести дух. Муза с угрозой глядела на него.
- Так зачем же ты искал меня, если тебе не нужно вдохновение? – тихо проговорила она.
- Мне нужно вдохновение, но… не такое! – Федор прекрасно понимал, что ведет себя глупо – как ребенок, которому в детском магазине игрушек купили вовсе не ту машинку, которую ему хотелось. – Я хотел писать стихи, понимаешь? Сам писать, а не чтобы это кто-то за меня делал. И чтобы не было так плохо каждый раз. Ты что, по-другому не умеешь?
Мося молчала, и это молчание ужасно раздражало Берелякина. Кухня погрузилась в тишину. Федя вздохнул. Он ужасно устал от всего этого, и ему хотелось отдохнуть. Муза уже порядком наследила в его жизни – ссора с Сашкой, напуганная мать, страх, болезнь. Что еще необходимо для того, чтобы свести его с ума?
Внезапно Мося встала с табуретки.
- Посмотри мне в глаза! – крикнула она так, что вороны за окном с глухим карканьем снялись со своих мест и полетели прочь. – В глаза мне посмотри!!
«Нет, нельзя, главное – не смотреть», - думал Федор про себя. Сердце его бешено колотилось, на тело вновь накатила слабость. Он упал с табуретки, поднялся и побежал в коридор, в смешной и наивной надежде куда-нибудь спрятаться. Но вокруг были лишь голые стены с потекшей краской. Он все бежал и бежал по коридору, а стенам все не было конца.
«Это всего лишь иллюзия», - успокаивал он себя, прижимаясь спиной к стене и оглядываясь назад, в темноту. Муза преследовала его. Глаза ее уже не были темными, а наоборот, посветлели, почти слившись по цвету с белками.         
 - Глупец! – крикнула она, и в ее голосе неожиданно послышались слезы. – Ты не понимаешь, от чего отказываешься! Я сделала бы тебя великим поэтом, слышишь, мальчишка? Поэтом с большой буквы!
- Я не хочу! – резко бросил в ответ Федор. Он был уже не в силах бежать – просто стоял, опершись на стену, и ждал появления музы.
«Уж будь, что будет!» – подумал он с отчаянием, хотя все его существо отчаянно сопротивлялось и призывало бороться. В конце концов, этот рассказ мог бы закончиться весьма трагично, и Берелякин был бы порабощен музой с дурацким именем  Мося. Но… все решило одно маленькое воспоминание. Как известно, память – штука коварная. Когда не надо, она подсовывает тебе весь хлам, накопившийся в голове за долгое время, причем с подробностями. Когда же так необходимо вспомнить нужное, она абсолютно чиста, как слеза младенца. Нашему герою необычайно повезло – в этот самый ужасный для него миг, он вдруг вспомнил кое-что…
Вот Мося стоит перед ним в день их первой встречи и снисходительно усмехается.
- Она тебя не увидела? – Берелякин услышал свой вопрос как бы со стороны.
- Нет. Люди видят только то, что хотят видеть, - отвечает муза и пожимает плечами.
«А что, если попробовать? – в душе у Берелякина загорелась крошечная искорка надежды. Он крепко зажмурился, чтобы не видеть приближающейся музы.   
 - Я не хочу тебя видеть! – прошептал он горячо. – Сгинь! Уйди! Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ!   
Его крик прорезал зловещую тишину. Федор распахнул глаза, и тут же их захлопнул – Мося стояла, наклонившись над ним.
«Не помогло», - с досадой подумал он и внутренне сжался.
- Что ж, - в голосе Моси звучала грусть, и Федор даже сквозь зажмуренные веки увидел, как по ее бледному лицу катятся холодные, как лед, слезы. – Как хочешь…
В воздухе послышался хлопок, и снова стало тихо. Медленно-медленно Федя открыл сначала левый глаз, а потом и правый. Он снова был у себя в квартире. Вот только музы там не было. Сев на полу, Федор прислушался: тикали часы, бормотало радио в бабушкиной комнате. Все было как обычно. Но почему –то  ему стало очень-очень грустно…
- Прости… - прошептал Федя виновато. – Но я так не могу.
Ему никто не ответил. Лишь где-то далеко-далеко послышалась грустная, печальная мелодия – кто-то тихо наигрывал на дудочке.
…С тех пор, как все это случилось, прошла неделя. Федор тихо радовался покою и простой жизни одиннадцатиклассника: скучным урокам в школе, дежурству после занятий, межрайонным спортивным соревнованиям по футболу. Про историю с музой он старался не вспоминать, дабы ненароком не вызвать ее снова. За бумагу и ручку он не брался, да и вообще решил покончить со стихами. Мать и бабушка, конечно, расстроились немного, когда на вопрос матери «Почему ты больше не пишешь стихи?», Федя решительно ответил:
- Я решил с этим завязать.
- Но у тебя было одно такое прекрасное стихотворение! Такое жуткое и мрачное, но трогающее за душу! – мать даже прослезилась. – Конечно, хотелось бы что-нибудь пожизнерадостнее, но…
- Мам, - перебил ее Берелякин. – Я решил окончательно…
Женщине оставалось лишь пожать плечами.
…Однажды в декабре Феде вдруг взбрело в голову заглянуть в тот самый парк, в котором, собственно, и начались его приключения. Деревья уже давным-давно не стояли голыми, а облачились в пушистые белые наряды. С неба сыпали снежные хлопья, мороз щипал за щеки и нос, заставляя лица краснеть на ветру.
Кутаясь в полосатый шарф, Федор шел по аллее.
«Вот тут мы с ней шли, - думал он с невольной грустью. – А вот тут встретили ту девчонку, Светку, что ли?.. Да, моя муза, конечно же, была редкостной занудой, но… она ведь мне хотела добра? Пусть даже на первый взгляд этого и нельзя было сказать».
Его размышления прервались, когда он увидел девчонку, нагло занявшую его любимую скамейку, ту самую, где он в прошлом месяце остановился отдохнуть в тщетных поисках своей музы. Это была самая обычная девчонка. На вид ей было лет пятнадцать-шестнадцать – чуть помладше Берелякина. Она была одета в яркую куртку, джинсы, сапоги и смешную вязаную шапочку с огромным помпоном на макушке. Из-под шапки выбились не менее забавные короткие косички. На носу у нее сидели небольшие, запотевшие от мороза очки. Она сидела, облокотившись спиной о скамейку, и смотрела в небо, наблюдая, как кружатся в воздухе снежинки. Федор хотел было пройти мимо, но что-то заставило его остановиться и внимательно вглядеться в незнакомку. Он даже сам себе удивился – чего это с ним? Ну, девчонка и девчонка. Обычная. Как все.
«Нет, не как все, - ответило подсознание. – Смотри внимательней».
Федя и смотрел как можно внимательней. В конце концов, незнакомка оторвалась от лицезрения снежинок и обратила внимание на Берелякина. Нет, она не спросила грубо «Чего смотришь?» и не отвернулась. Она просто улыбнулась ему. Тепло так и по-доброму. И от этой улыбки в душе у Федора что-то зашевелилось, будто невидимая птица расправила крылья. Ему вдруг стало так хорошо и весело, что ему захотелось подхватить эту девчонку на руки и закружить по парку. Но он этого не сделал. Он просто подошел и заглянул ей в глаза.
- Привет, - сказала она.
- Привет, - Федя неловко улыбнулся в ответ. И ляпнул первое, что пришло ему в голову:
- Будешь моей музой?
Незнакомка вовсе не удивилась вопросу.
- Угу, - смущенно ответила она и засмеялась, глядя на его повеселевшее лицо. Берелякин радовался, и в душе все у него пело – наконец-то он нашел свою, настоящую музу!
26.01.09.