Ах, зачем же мне сияет лампа в глаз?

В купе было жарко и душно. Традиционно воняло тошнотой. Уже три часа я лежал на верхней полке, безвольно болтаясь вместе с вагоном и тщетно стараясь забыться и уснуть. Все это время внизу переодевшиеся в пассажирскую форму потные люди  сосредоточенно ели, пили и со скучной монотонностью  говорили о ценах на еду и других несправедливостях. Исходящая от них размеренная и беззлобная тупость, как пыль, поднималась наверх, усугубляя духоту и способствуя превращению меня в потенциального убийцу. Казалось, что если бы мне предложили немедленно исполнить одно мое желание, то я, вместо того чтобы велеть перенести меня на пустынный берег прохладной лагуны, по инерции велел бы задушить ничего не подозревающих, заполненных бутербродами соседей. Мои затекшие мозги, вошедшие в резонанс с краткими ударными аккордами стучащих колес, пребывали в каком-то наваждении. Они  озвучивали эти аккорды, предлагая самые идиотские варианты, взятые наобум из потерявшей управление памяти.  “Cейфульмулюков, сейфульмулюков, сейфульмулюков, сейфульмулюков”, – отстукивало в моей башке. Откуда взялся этот “сейфульмулюков” и что он означал? Этот вопрос терзал и мучил меня, как жвачка, прилипшая к небу. Что-то мучительно знакомое было в этом буквосочетании, а вот что? Никак не удавалось вспомнить… “Cейфульмулюков, сейфульмулюков, сейфульмулюков”, – отчеканивал мой мозг. Я вертелся на полке и страдал от этого “сейфульмулюкова” невыносимо. Иногда усилием воли мне удавалось перебить этот вариант  более понятным: “быть или не быть, быть или не быть, быть или не быть”, но “сейфульмулюков” был неумолим и вытеснял любую другую интерпретацию. Я с трудом справлялся с искушением узнать о “сейфульмулюкове” у соседей, которым я сдержанно отказал, когда в коротком перерыве между едой они попросили меня о карточном партнерстве. Сейфульмулюков мне представлялся злобным карликом с огромными усами, в красных шароварах, молотящий меня саблей по лбу и непрерывно долдонящий свою фамилию: “Cейфульмулюков, сейфульмулюков, сейфульмулюков”. На остановках он прерывался и отсиживался где-то, ожидая когда колеса разгонятся и дадут ему новый повод для самоутверждения.
Наконец я не выдержал и отправился в вагон-ресторан, испытывая сильное желание утопить “сейфульмулюкова” в алкоголе…
Когда я вернулся, соседи, обглодавшие, судя по остаткам на столе, всех своих куриц, беспокойно похрапывали в голубом свете ночной лампы. “Сейфульмулюков” был затоплен пол-литрой и где-то в глубине нежно пробулькивал: “мулюк, мулюк, мулюк”. Наслаждаясь тишиной, я блаженно вытянулся на полке и, стараясь не спугнуть долгожданного покоя, начал засыпать, успев все-таки выразить свое последнее неудовольствие от прошедшего дня:  ”Ах, зачем же мне сияет лампа в глаз?”