Женщины и смерть

Смерть приходит в их дом каждое воскресенье. Приходит рано, пока все ещё спят. Так что когда открываешь глаза, сразу чувствуешь – она где-то рядом. Потому что первые мысли, которые лезут в голову – о ней. Теперь она будет преследовать тебя по пятам до самого вечера. Прятаться за мокрой целлофановой шторкой в ванной. Пристально наблюдать за тем, как ты одеваешься, красишься, поедаешь эту отвратительную овсянку. Она притаится на заднем сидении твоего автомобиля, а уж когда наступит шесть часов вечера, смерть приблизится совсем близко. Так близко, что ты почувствуешь её дыхание. Прямо перед собой. Теперь она не станет скрываться. Холодный блеск её глаз ты заметишь во взгляде быка, мчащегося на капотэ.  Вот тогда-то и начнётся твоя игра. Ещё одна игра со смертью, которая повторяется для тебя каждое воскресенье.
Любое из них может оказаться последним. Так, как это случилось с Пакирри, Манолете или Хосе Гонсалесом. Но ведь ты сама решила стать тореро. Сама, по собственной воле, тишине и добропорядочности иезуитского колледжа для девочек, предпочла эти игры со смертью по воскресеньям: злобный вой трибун, запах животных и человеческого пота, острие рогов, пролетающее всего лишь в сантиметре от твоего живота. И теплая кровь на пальцах, сжимающих черное ухо поверженного быка. И букеты валенсийских роз на песке. И восторженное «guapa!»• с трибун. Но главное – это жизнь, спрессованная в минуты. «Никто никогда не живет полной жизнью, кроме матадоров», – писал в своей «Фиесте» Папа. И он был, конечно, прав потому что каждое воскресенье ты не только играешь со смертью, но и рождаешься заново. Ибо победа над смертью – не есть ли торжество жизни? И не потому ли ты, женщина, ты, дающая жизнь, каждое гребанное воскресенье выходишь на эту арену только для того, чтобы снова и снова сражаться со смертью. И побеждать.  Ведь не зря  же у корриды есть ещё одно, женское имя – лидия.

Утро. Элизабет.
По утрам в воскресенье «Монументаль» пахнет дешевым мужским одеколоном, свежим навозом, и дымом карибских сигар. Точно так же, как и другие plaza de toros – арены для боя быков. Это утро, впрочем, было совсем особым. И не только потому, что сегодня спозаранку по Диагонали, Гран Виа и иным, незаметным на карте улочками шли люди с пальмовыми ветвями в руках – Барселона встречала Domingo de Ramas – Вербное воскресенье, и не потому, что еще накануне на гранатовых стенах «Монументаль» появились плакаты, извещающие об открытии нового сезона боёв, и даже не потому, что этот сезон открывала novillada sin picadores, что называется коррида для начинающих: бычки килограмм всего-то не более двухсот, да и матадорам – ещё и двадцати не исполнилось, все они ученики Каталанской школы тавромахии. Дело совсем в другом. Именно сегодня к запахам «Монументаль» примешивался ещё один запах – запах женщины.
Элизабет появилась в «Монументаль», когда ветеринары, директор школы дон Луис Алькантара, apoderado дон Энрике, представители администрации и властей стояли на огороженных стенах кораля и рассматривали быков, которые примут участие вечерней корриде. Отсюда, сверху, быки казались маленькими и беззащитными. Сегодня утром их на специальном трайлере привезли из ганадерии доньи Каридад Кобаледа, что в Саламанке. Оказавшись в незнакомом месте, они теперь жались друг к другу и, кажется, вовсе не хотели ни с кем сражаться. А уж тем более умирать.
«Что-то они мне совсем не нравятся, - сказал дон Луис пожилому сеньору с красным галстуком на шее, - не быки, а мышата какие-то»
Дона Луиса можно было понять. По старой традиции «Монументаль» для учеников школы всегда предоставлялся бесплатно. Но вот за быков, уборку арены, услуги ветеринаров – за всё это надо было платить из сборов за проданные билеты. А если учесть, что день выдался солнечный, на дворе Вербное Воскресенье  - то желающих побывать на корриде может быть и не много. Если же и быки окажутся вялыми, то корриды не получится вовсе. Между тем быки не дешевые – по тысяче евро за каждого.
«Посмотрим, - пожал плечами сеньор в красном галстуке, - пока ещё рано делать какие-то выводы».
Эти пожилые сеньоры, собравшиеся возле кораля, очень любили красный цвет. Платок, рубашка или галстук – почти у каждого – словно следы запекшейся крови. Да ещё, пожалуй, черные солнцезащитные очки. И волосы – покрытые бриаллином. Всё это делало их похожими на мафию или членов масонской ложи.
Элизабет Пиньеро – девятнадцатилетняя девушка из Матаро – тоже носила солнцезащитные очки, а её черные волосы с короткой матадорской косичкой блестели на солнце словно шерсть андалузской выдры.
Накануне я спросил дона Луиса Алькантара о том, чем занята Элизабет в преддверии своего первого боя. «Она почти весь день провела в парикмахерской, - ответил дон Луис, - согласись, это так по-женски». Но не только поэтому. Теперь-то я понимал, что просто она тоже хочет быть в этой таинственной ложе, где черные очки и блестящие волосы – что-то вроде знаков отличия.
Вместе с полуднем в кораль вошло бочком и время жеребьевки. Время, когда ты, наконец, узнаешь как выглядит твой соперник. А в случае с Элизабет – бык, которого ей надо будет сегодня убить.
Сама жеребьевка – похожа на все остальные жеребьевки в мире. Только номера здесь пишут на тонкой папиросной бумаге, чтобы потом скрутить её в крохотные шарики размером с горошину, а уж тогда покидать всё это в две черные широкополые шляпы, в каких выезжают на арену храбрые пикадоры.  Ну, и, конечно, вытащить заветный билет. Элизабет достался бык под номером пять.
Она увидит его впервые уже через несколько минут, когда служители кораля посредством хитроумной системы верёвок и блоков, опускающей и поднимающей одновременно несколько обитых железом дверей, начнут разводить быков по стойлам, где им предстоит простоять несколько часов в кромешной темноте плоть до начала корриды.
Пятый резво проскакал в своё стоило, даже не заметив своего будущего убийцу. Даже не подняв на неё глаза. Но если бы он  и сделал это, то не увил в глазах Элизабет ни жалости, ни сомнений, ни слабости. Только восторг. И жажду победы. Тем более что сверху он выглядел маленьким и совсем безобидным.
- Боишься? – спросил Элизабет apoderado дон Энрике, - Так и должно быть. Тем более перед первым боем.
- Я?- возмущенно переспросила Элизабет, - да ни чуточки!
В это мгновение я вспомнил заштатный мексиканский городок Тласкала. Жаркий мартовский вечер. Белоснежную известку арены. Деревянные загородки, выкрашенные голубой масляной краской. Черную шкуру быка. И алую кровь на песке. Кровь тореро. В тот же вечер на открытой веранде маленького ресторана  старый мексиканский тореадор Рафаэль Эредиа пытался обучить меня искусству обращения с капотэ. А потом полночи вспоминал молодость, то и дело подливая в наши кружки вонючей текилы местного производства. Вот тогда-то я спросил его о страхе. Мол, было ли Вам когда-нибудь страшно, дон Рафаэль? «Страшно? – переспросил старый тореро, - Cojones!• Бывало, стоишь напротив быка, а по ногам течет эта чертова моча. Вот как бывает страшно, сынок».
С тех пор я не верю тореро, которые утверждают, что им не страшно в бою. Страшно всем. Просто они слишком молоды, слишком амбициозны и слишком самоуверенны.
Понимал это и дон Энрике. Он и сам был таким когда-то: молодым и стройным матадором. Но тот мальчишка остался только на черно-белых фотографиях в бумажнике дона Энрике, да ещё, конечно же, в его памяти. Время изменило его до неузнаваемости и превратило в apoderado – менеджера, наставника, покровителя юной. На нем был безупречный классический костюм, красный галстук (как же без него?!), а на руке – плащ от дождя. Плащ с порванной терракотовой подкладкой, который в одно мгновение превращал его из пожилого, не утерявшего свою стать матадора в грустного, одинокого старика. И чтобы скрыть это предательское превращение, дон Энрике прятал рваную подкладку в широких складках своего плаща.
Именно дону Энрике пришла в голову идея встретиться  вечером в отеле «Президент», чтобы уже оттуда всем вместе отправиться на корриду. «Ты ведь хотел увидеть, как одевается матадор, как он молится перед боем. Вот там и увидишь».
Но в назначенный час дон Энрике в отеле не появился. Вместо него по лобби расхаживал толстый дядька, похожий на  греческого певца Демиса Русоса. На улице было плюс девятнадцать, а на дядьке норковая шуба. Он мерз. По сравнению с ним Мануэль Пиньеро казался мальчиком-с пальчиком. Элизабет была вся в отца. Такая же крепенькая и маленькая.
- Боитесь за неё? – спросил я Мануэля Пиньеро.
- Нет, не боюсь, - ответил Мануэль, - скорее переживаю.
- А когда же вы, в таком случае, боитесь?
- Ну, например, когда она уходит куда-нибудь в пятницу, а возвращается только в понедельник.
- И такое случается?
- К сожалению.
- Интересно знать, что вы сказали ей в тот день, когда она сообщила, что хочет стать тореро?
- Я подумал, что это её очередная глупость. И вот чем она закончилась. Вся семья в сборе: мама, брат…Блин, это я скоре переживаю. Почему никто меня не спрашивает, переживаю я или нет?!
Уже в лифте он попытался пересчитать все те причины, из-за которых ему приходилась сегодня нервничать.
- Во-первых, бой выпал на тринадцатое число. Во вторых, ей достался пятый бык. А, в-третьих, она живет в номере пятьсот тринадцать. Что это значит? Что несчастье ей принесет именно этот бык.
- Да хватит вам кликушествовать в самом деле. Что будет, то и будет.
- Нет, нет, - упрямствовал Мануэль Пиньеро, - в нашем деле все эти знамения очень важны.
В пятьсот тринадцатом уже толпились мужчины – квадрилья Элизабет. Шторы задернуты. На кровати – небрежно наброшенное покрывало. На стуле – черный лифчик. На спинке стула – Chaquetilla – короткий, прочный жилет, украшенный золотой вышивкой и кистями. На коленях перед Элизабет – Потный Толстяк  со специальным крючком в руке – застегивает шнуровку её панталон. У Элизабет классический цвет костюма: бордо с золотом. У её помощников иные цвета: черная вышивка на розовом поле и серебренная на черном. Каждый такой костюм шьют на заказ. Две мастерские в Мадриде, одна в Барселоне и ещё одна в Севилье.
- Ну и сколько стоит такой костюм? – спрашиваю у Мануэля.
- Наш обошелся в две с половиной тысячи евро, - отвечает
- Это ещё не много, - говорит пожилой бандерильеро, - вот,  говорят, костюм Хоселито стоит десятки тысяч.
- Не мудрено, - кивает Мануэль,- Ведь он весь расшит нитью из чистого золота.
Мануэль Пиньеро знает, что говорит. У него в Матаро маленькая текстильная фабрика, благодаря которой он не только превосходно разбирается в тканях, но и имеет возможность оплатить своей дочери хороший traje de luces – «костюм света», «платье огней»: в такой одежде сотнями вспышек отражается щедрое испанское солнце.
Собравшиеся в холле тореро своими ладными костюмами, стройностью фигур и изяществом повадок – напоминали принцев из далеких заморских стран. Должно быть именно поэтому к ним то и дело подходили женщины всевозможных и невозможных возрастов. Они просили «принцев» всего лишь одну минуту в подарок. Чтобы сфотографироваться на память вдвоем. А потом показывать это фото своим экзальтированным подружкам в Мадриде, Гавре или Турине. Все эти женщины почему-то напоминали мне Брет, а все эти «принцы» Педро Ромеро из «Фиесты», которую написал Папа.
 «Почему это женщины так тащатся от тореро?» – спросил я Рафаэля Эредиа после того, как он окончил обучать меня искусству обращения с капотэ. «Знаешь что я скажу тебе, hombre•. У тореро слишком узкие панталоны. Так что все их прибамбасы видны как на ладони. Это во-первых. А, во-вторых, от них за версту воняет смертью. Это нравится женщинам». Я думаю: старина Рафаэль Эредиа скорее всего никогда не видел женщин-тореро. Потому что в случае с Элизабет всё было точно наоборот. Узкие панталоны скорее подчеркивали все её недостатки: слишком короткие ноги, слишком тяжелую попу. А её непреклонная решимость к убийству, её запах смерти – скорее отпугивали, чем привлекали к себе.
На гранатовой стене «Монументаль» красовалась недавняя прокламация барселонских «зеленых». Она гласила «Tortura – no es cultura!», что означает: «Пытка – не есть культура». Под пыткой, очевидно, подразумевалась коррида. Ведь не написали же они эту прокламацию на стенах какого-нибудь местного мясоперерабатывающего комбината, где тот же самый крупный рогатый скот изничтожают сотнями при помощи банального электрического разряда,  а потом делают из него вырезку, сосиски и стэйки, которые эти самые «зеленые» трескают с большим аппетитом.
Однако люди, что стояли у входа в «Монументаль» не обращали внимания на прокламации. На них были одинаковые кепи оливкового твида. Такие же твидовые пиджаки с кожаными заплатками на локтях. И дымящиеся чинарики местных сигарет “Fortuna” в губах. Этих людей называют aficionado – болельщики. Именно от их просвещенного мнения зависит, подчас, судьба и будущая карьера тореро: белый платок aficionado дарует ему победу и славу, свист осуждения – бесславие и позор. Большинству болельщиков – за шестьдесят. Многие из них покупают абонемент сразу на весь сезон, чтобы не пропустить ни одного боя. Очень многие приходят сюда ещё и потому, что в кругу друзей не грех пропустить бутылочку вина или виски со льдом. И все, без исключения – до конца преданы главной страсти всей своей жизни – бою человека с быком. Именно aficionado считают, что не женское это дело – выходить на арену. Случись промашка, они первыми закричат тебе в спину: «Вали на кухню!». Но и они же громкими аплодисментами и возгласами «оле» встретят техничную веронику. Верно ведь говорят, что перед быком и мужчины, и женщины – все равны. Но если ты хочешь добиться расположения у aficionado, тебе нужно быть лучше мужчин. Гораздо лучше. Скорее всего именно об этом думала Элизабет Пиньеро впервые ступая на скрипучий песок «Монументаль».
Рядом, блистая на солнце, сверяя шаг с pasodoble духового оркестра, шли её соперники и друзья: матадоры, бандерильерос, альгвесили на лошадях, помощники и рабочие арены. Их лица были суровы. Даже тогда, когда процессия приблизилась к барьеру и каждый из них обнажил голову, а затем склонился в почтительном поклоне перед президентом корриды. Даже тогда никто из них не посмел улыбнуться. Ведь не зря же говорят старые тореро, что в каждой процессии по арене шествует смерть.
В тот вечер вместе с девушкой-тореро на главной арене Барселоны предстояло выступить Франсиско Роблесу по кличке «Седой Верзила», Раулю Фахардо по кличке «Малыш из Гуадикса», Энрике Гильену, Хименесу Кабальеро и Мигелю Мартину по кличке «Розовый Куст». В отличии от «взрослой» корриды, где на одного матадора приходится по два быка, да и сами быки повзрослее и потяжелее, в novillada каждый матадор должен убить только одного. Если, конечно, сможет.
Устроившись за алым ограждением callejon – узкого прохода между трибунами и ареной, Элизабет внимательно следила как выступают её одноклассники. Как получил одно ухо Франсиско по кличке Седой Верзила ( в испанской корриде всего три знака отличия: если от убитого тобою быка отрезают одно ухо – значит ты выступил хорошо, если два – очень хорошо, если отрежут хвост – просто отлично. С окровавленным трофеем полагается пройти перед трибунами), как одно ухо и шквал аплодисментов получил Мигель по кличке Розовый Куст.
Ласковое солнце Барселоны медленной походкой матадора близилось к своему закату. Над ареной вспыхнули прожектора. И  блестящее золото труб духового оркестра провозгласило время Элизабет. И время встречи со смертью, черной тенью метнувшейся из кромешной мглы стойла.  Это и был пятый. По кличке Cordobes.
Походкой солнца девушка вышла на середину арены и швырнула на песок черную шапочку montera. Старики утверждают, что если монтера упадет полями вверх, лидия пройдет удачно. Монтера Элизабет упала как надо. И тогда она развернула желто-малиновое капотэ. Так, как раскрывают крылья розовые фламинго.
Если с высоты пятого ряда тебе покажется, что работать с капотэ – плёвое дело, просто возьми её в руки и сделай хотя бы одну веронику, хотя бы подержи её пять минут на вытянутой руке. Это только с высоты пятого ряда она кажется воздушной и невесомой. На самом деле – цветной брезент. Ну, быть может, немного полегче. И работать с ним нужно не меньше четверти часа.
Одноклассники начинали с вероники – приема классического, используемого в любой почти корриде: капотэ нужно держать обеими руками справа. Этот прием, кстати сказать, назвали в честь святой Вероники, взявшей в руки саван с запечатленным ликом Христа –ещё один женский образ корриды.
То с чего начала этот бой Элизабет, здесь на арене называется  gaonera и в самом деле напоминает распростертые крылья птицы – капотэ раскрывается за спиной: прием куда как опаснее и труднее, чем вероника.  Именно этим приемом она заслужила первые аплодисменты aficionados, которые между долгими глотками виски со льдом из пластиковых стаканчиков или пенными струйками красного вина из бурдюка, неотрывно следили за танцем девушки и быка. И  в их зрачках таял лёд предубеждения.
Черная шкура, глянцевые ручейки черной крови, черный язык, желтые фонтаны песка из-под ударов четырех копыт, стройный изгиб острых рогов склоненный долу и этот фатальный бросок вперёд – двести килограммов мышечной массы приравненных к скорости стартующего автомобиля, вслед за которым желто-малиновый взмах капотэ, словно взмахнул крылами испуганный фламинго, поворот, вспышка тысячи звездочек на костюме цвета бордо и, словно в замедленной киносъемке, медленное движение острия рогов в нескольких сантиметрах от твоего живота. Мальчишки ростом повыше. Случись чего, получат удар в пах. Если ошибется она, бык намотает на рога все её внутренности. Но иначе никак нельзя: если проводить быка подальше от тела, aficionados это сразу заметят и назовут тебя трусом.
Ещё один поворот и буря аплодисментов, потому что черная шкура быка на сей раз пронеслась так близко, что она на какое-то мгновение почувствовала острый запах его мочи, смешанный с соленым запахом крови. Затем ещё один – такой же близкий – проход. И другой – следом. Кордованец был отличным быком. Он не останавливался ни на мгновение. Он никого не боялся и всё время атаковал, бесконечно кружась в этом танце во имя смерти. Должно быть Кордованец сейчас тоже чувствовал её запах – запах юной женщины из Матаро. И больше всего на свете ему хотелось сейчас вонзить свои острые кинжалы в её хрупкое тело, защищенное лишь только короткой курточкой цвета бордо. Вонзить и подбросить в воздух, и после этого добить наверняка. 
Протяжный зов трубы известил о начале следующей терции: на арену вышли бандерильерос. Стальные  гарпуны бандерильи настолько коротки и малы, что вонзаются в бычье тело неглубоко. Ровно настолько, чтобы шкура окрасилась теплой кровью. Так что попасть следует в самую холку – ни дальше, ни ближе. Бить следует под прямым углом. Наверняка. Иначе бандерилья может только скользнуть по мокрой шкуре и улететь прочь. Или сорватся через мгновение. Потому что после такого удара всякий бык начинает брыкаться и выгибать свой горб, словно пойманный  на стремнине лосось.
Из-за алой стены callejona она смотрела теперь на Кордованца со стороны. Как изогнувшись назад с поднятыми над головой палочками в оперении из цветной бумаги топнул на него ногой бандерильеро. А затем прокричал быку что-то вызывающее, обидное. И, казалось, животное поняло слова человека. Возможно, всего лишь интонацию или звук. Тот самый, который он так часто слышал во время тренировок на ганадерии в родной Саламанке. И тогда, разбуженный этим звуком, он наклонил голову и бросился на врага. А враг, очерчивая в беге явственный полукруг, бросился наперерез быку, чтобы встретиться с ним прямо посередине арены, подпрыгнуть и изо всех сил вонзить две пёстрые палочки в его горбатую черную шею. Потом ещё две. И ещё пару.
Говорят, из всех профессий на арене самая опасная  именно у бандерильеро. Мол, каждый год только в одной только Испании погибает несколько человек. Всё это так. Работа у этих парней и в самом деле не позавидуешь: у матадора хотя бы капотэ или легкая мулета, чтоб защитится от страшного удара рогов, у пикадоров – упрятанная под панцирь лошадь и тяжелая пика со стальным наконечником, у него же только безобидные бандерильи. И это вечное движение друг на друга. Словно каждый раз идешь на таран. Нужно только вовремя увернуться. А так случается не всегда. К тому же: бандерильеро всегда второй. Не ему вручают отрезанное ухо, не он проходит, подбирая цветы, по кругу арены. Его имени нет даже на афишах корриды. Единственный способ попасть на страницы завтрашних газет и в вечерние выпуски новостей – достаточно прост. Так как достаточно быть просто убитым. Да и то эта новость проживет не больше недели. Именно поэтому  я всегда в глубине души симпатизировал бандерильерос. И именно с ними любил выпивать manzanilla в баре «Бретон» на улице Марина в Барселоне или в пивной «Алемана» на площади королевы Виктории в Мадриде. Некоторые ( ведь есть и такие!) считают бандерильерос вечными неудачниками и пьяницами, такими, что после рюмочки-другой очень сухого шери наплетут тебе с два короба всяких дурацких историй. Но это совсем не так. Просто им очень обидно. Оттого и врут, оттого и пьют этот проклятый шери.
Медный  голос трубы вновь оповещает о смене терции. А это значит, что Потный Толстяк сейчас вручит ей алюминиевую шпагу и мулету – легкий отрез алой ткани. Предательски легкий. В истории корриды было немало случаев, когда в мгновение атаки случайный ветерок захлестывал мулету вокруг матадора. И тогда острие рогов попадало прямехонько в тело. Кого винить? Разве что ветер.
Но сегодня на арене «Монументаль» было солнечно и безветренно. Так что даже некого винить. Только себя – за все просчеты и промахи.
Во время pase natural алая ткань - словно птица крылом – скользнула по черной шкуре и запечатлела на себе темные пятна бычьей крови. Так оно и лучше: мокрая ткань тяжелей будет.  Теперь она вздымается вперёд и вниз, шурша своими складками по высохшему песку стремительно увлекая за собой горячее дыхание Кордованца. Его мокрые губы, черный язык и бездонные, немигающие глаза. На сей раз он проходит так близко, что она даже чувствует спиной короткий «бобрик» его шкуры. И капельку пота, что стекает по позвоночнику. И стук сердца – в кромешной тиши: словно чьи-то шаги в пустом доме. А вслед за этим – шквал аплодисментов. И тонкий лучик с небес, именуемый слава.
Её derechazo и pase de pecho были лучшими за весь этот вечер, её движения и степень близости с быком – на грани фола, её отвага – у всех на виду. И мы, сидящие в пятом ряду, дымящие дешевыми контрабандными сигарами с острова Гаити, мы – глотающие из кожаных бурдючков терпкую рьоху  урожая прошлого года, все мы – тертые  aficionados из Ситжес и растерянные лохи из Жулебино с восторгом наблюдали за этой девушкой из Матаро, за этой укротительницей чокнутых быков из Саламанки,  за этой схваткой со смертью, в которой – в этом у нас не было теперь никаких сомнений - она заслужила себе пару её черных окровавленных ушей и, быть может, даже её вонючий черный хвост. Мы кричали от радости и восторга. Мы орали ей «guapa»! И каждый – клянусь - мечтал затащить её в свою койку. Потому что если она творит такое с быками, что же она сделает с тобой?
Впрочем, как говорят бывалые матадоры, триумф победы не сравним ни с каким трахом. Потому что трахнуться это всякий дурак может, а вот красиво завалить быка – поди ж попробуй!
Сменив алюминиевую шпагу на стальную, она стояла теперь напротив Кордованца и метила ему под лопатку, чтобы шпага, не задевая костей, проникла в его тяжелое сердце и навечно остановила его безумный бег. Бить нужно точно. В то самое мгновение, когда ты летишь на быка, а бык мчится тебе навстречу. В таком случае скорость и сила удара удваиваются на силу и скорость быка. А шпага, коли нацелена ровнехонько под лопатку, входит в тело животного по самую рукоять. Мягко. Как по маслу.
Но шпага Элизабет вонзилась в него только на треть. И споткнувшись обо что-то твердое, остановилась. Кордованец дернулся, рванулся в сторону Элизабет, но промахнулся. Блестящая сталь шпаги с крестовиной эфеса торчала теперь из его холки наподобие телескопической антенны, свешивались по бокам разноцветные бандерильи. После удара Кордованцу стало труднее дышать, а с его черного языка стекала тягучая окровавленная слюна – верный признак того, что шпага задела легкое. Он всё ещё был ранен. Но не убит.
Для хорошего удара, говорят бывалые матадоры, нужно опустить мулету на песок. Прямо напротив морды быка и выждать мгновение, когда он опустит голову вслед за ней. Это и есть suerte, судьба – несколько секунд, когда ты можешь убить его достойно. Но Кордованец не давал женщине даже этих мгновений: лишь только она опускала мулету вниз, бык тут же кидался вперёд, вынуждая Элизабет отступать. И так несколько раз подряд. Но наконец и он остановился, устал. Уперся немигающим взглядом в алое полотнище на песке, даже не замечая, как она подняла свою шпагу на уровень плеча и нацелила её изогнутое жало туда, где всё ещё билось его огромное сердце. Но лишь только её черные тапочки сделали короткое па для финального удара, Кордованец рванулся вперёд. Чуть раньше, чем почувствовал обжигающий холод стали. И вместе с тем – совсем рядом – дурманящий запах теплого женского тела. Если бы у него были руки, Кордованец держал бы её уже в своих руках. Но у него была только пара очень кривых и очень острых рогов. И поэтому он ударил её рогами. Повалил на землю и прижал к алому, как мулета, барьеру. Оставалось только разбежаться и ударить ещё раз, чтобы раз и навсегда проучить эту дрянную девчонку, навечно припечатать рогом к барьеру, так, как прокалывают булавками бабочек собиратели насекомых. Но в эту же секунду откуда ни возьмись – словно тропические мотыльки на свет фонаря – затрепетали вокруг взмахи малиново-желтых капотэ. Бык отвлекся, угрожающе бросился на одного из «мотыльков», а когда вновь повернул свою морду к барьеру, он не увидел Элизабет. И теперь растерянно стоял посреди арены, освященный увядающим солнцем Барселоны. Тем временем  дежурный врач «Монументаль» быстро осмотрел девушку и не обнаружил на её костюме и теле никаких рваных или колотых ран. Быть может несколько синяков. Да ещё рука болела неимоверно. Но всё это полная ерунда по сравнению с тем, что получают за свою карьеру профессиональные матадоры. Взять хотя бы Ванессу Монтойа, цыганку из Севильи. В прошлом году, кажется, молодой бычок проткнул её правую ногу в области паха. В другой раз рог вошел в неё около подмышки и вышел возле груди.  А ведь в то время ей только-только исполнилось восемнадцать. Так что удар Кордованца ещё не означал окончания боя. Отец был, естественно, против. Он кричал ей: «Вернись сейчас же!», но Элизабет вновь взяла в руки шпагу, подхватила мулету, и под аплодисменты толпы, вновь ступила на скрипучий песок «Монументаль».
А он и не понял, что она вернулась. И обернулся, лишь только услышал позади себя её по-мальчишески задорный окрик.
Новый удар снова не удался. Бык на какое-то мгновение опередил Элизабет и острое жало только скользнуло по шкуре. Гибкая сталь отлетела прочь. Следующий, хоть и достиг цели, но шпага вонзилась не глубоко, быть может сантиметров на десять. Так что от первого же прыжка орудие убийства просто упало на песок и его подобрали служители арены. А бык припустился за безоружной девчонкой вслед. Не с тем, чтобы достать её своими кривыми рогами, а просто, чтоб ещё побольше сбить с неё эту матадорскую (или юношескую) спесь. Гнал аж до самого барьера, где она и спряталась за широким деревянным щитом.  Там, за щитом, к ней подбежали люди и, очевидно, принялись уговаривать её оставить быка в покое, завершить бой с поражением. Но девушка вновь вырвалась, взяла в руки шпагу и мулету цвета свежевыжатой крови.
Теперь ей уже никто не аплодировал. А когда она вновь попыталась убить Кордованца и у неё опять ничего не вышло, с западной трибуны раздался первый посвист. Вслед за ним другой и третий. Посвист позора, когда сама публика велит тебе покинуть арену. Но, Элизабет, казалось, даже не слышала этого свиста и с упорством умалишенного продолжала искушать свою судьбу.
- Все равно у неё ничего не получится, - категорично произнёс пожилой  aficionado в твидовой кепке. Он сидел в соседнем ряду и допивал уже пятый стаканчик виски со льдом. – А знаете почему? Она слишком коротка для этого бычка. Не получается удара под прямым углом.
- Не в этом дело. – откликнулся другой болельщик поблизости. Этот докуривал дорогую кубинскую сигару марки robaina (между прочим по двадцать пять евро за штуку). – Просто у девчонки слишком тяжелая попа. Не даёт ей хорошенько подпрыгнуть.
- Эй, красотка! – прокричал третий. Этот был моложе остальных и оттого самый наглый, - Иди домой играть в куклы!
Шутка показалась удачной и все засмеялись. Должно быть эту шутку и этот смех услышала и сама Элизабет. Мгновенье спустя, она, наконец, опустила шпагу и пошла прочь с арены. Но именно в это же мгновение с верхних трибун, где располагался оркестр, послышались звуки пасодобля и аплодисменты всё тех же болельщиков, а многие из них даже поднялись со своих мест, заставили Элизабет остановиться, а потом, сначала неуверенно, а затем всё смелее и смелее, двинуться вдоль трибун. Без черных ушей в руке, без черного хвоста. С одной лишь монтерой – черной шапочкой матадора. И со слезами в глазах.
Мы видели эти слезы. Мы видели это сраженье – суровое и беспощадное. Мы понимали: она не смогла убить своего быка и потому, по правилам, не заслуживает нашей награды. Мы знали: несмотря ни на что – она настоящий тореро. «Тореро!» - крикнул тот, что моложе остальных. И тогда мы увидели, как она улыбнулась сквозь слезы.
А Кордованец остался жив. Вслед за уходом Элизабет над ареной пронесся звон бубенцов и из ворот кораля легкой трусцой выбежало целое стадо кастрированных быков. Они окружили бойца, а затем все вместе покинули поле битвы.
Так закончился этот бой.
Вечером Элизабет уехал с семьёй в Матаро и только на следующий день я наконец-то задал ей вопрос, о котором думал весь предыдущий вечер.
- Слушай, а почему ж ты не убила Кордованца?
- Всё очень просто, - ответила она, - дело в том, что накануне я подвернула правую руку.
- Но ведь ты могла отказаться от боя?
- Отказаться? – удивленно переспросила она, - но ведь это вся моя жизнь.
Прозвучало пафосно, даже фальшиво, но через несколько дней в вечернем поезде на Мадрид я спросил её, набирая на телефоне буквочки sms, о её женихе, о её novio. Есть ли у неё парень. Ответ пришел через несколько мгновений, достаточных для того, чтобы набрать на мобильнике всего три слова: “Si, los toros”• И тогда я понял, что она и вправду чокнулась на корриде.

Полдень. Кристина.

- Как ты думаешь, - спросил я Паолу, когда мы заказал по стакану молодого вина mateus в модном театральном кафе, - почему некоторые женщины становятся тореро. Зачем им это нужно?
- Да тут и нет никакого секрета, - закурила Паола длинную сигарету. Ей шли длинные сигареты. Вместе с хриплым голосом они делали её похожей на поэтессу эпохи декаданса. Например, на Гертруду Стайн. – Просто многие женщины гораздо хуже мужчин.
- Ты так считаешь?
- Конечно! Взять хотя бы Мадлен Олбрайт, Кондолизу Райс. Вот из кого бы получились отличные тореро. Чего ты ржешь?
Схожесть с Гертрудой Стайн была не единственным достоинством Паолы. Последние несколько лет она работала военным корреспондентом лиссабонского журнала Visao и только что вернулась из Кабула, где, переодевшись в мужчину, пыталась проникнуть на секретную лабораторию по производству героина, но вместо этого подхватила там желтую лихорадку. А ещё у нас был общий друг в Париже – заводной еврей Морис Найман. Теперь Мориса нет. Он помер. А мы остались. И по праву старых друзей, говорим друг другу одну только правду.
- Просто я представил себе Мадлен с капотэ. Старушка откинет коньки на второй минуте боя.
- Не в этом дело. Просто все эти женщины хотят быть большими мачо, чем сами мужики.
Паоле можно верить. Её отчим владеет несколькими португальскими аренами и, в частности, главной ареной Лиссабона. Сколько она себя помнит, в доме всё время говорили про корриду. Говорили так много, что теперь у неё на это дело аллергия. Mateus выпит до дна и теперь мы заказали Porto Seco e Doce. За окном – жаркое апрельское солнце.
- Сколько годков этой твоей Кристине? –  наконец спрашивает меня Паола.
- Должно быть двадцать семь.
- Теперь понятно почему она хочет денег за интервью. Пытается самоутвердиться. Она ж теперь пенсионерка.
Накануне я и вправду позвонил на мобильник Кристины, чтобы договориться о встрече в Коруш. И вдруг она спрашивает сколько я заплачу ей за интервью. Должно быть она в своей деревне совсем рассудком тронулась. За что платить? Она – что – секретный агент Моссада или владеет компроматом на премьер-министра Аснара? Нет же. Просто матадор на пенсии. Матадор, правда, известный, отличный матадор, это правда.
- О чём ты? – говорю Паоле, - Да её у нас вообще никто не знает.
- Какая разница. Просто её испоганила слава. И муж у неё есть?
- Есть. Тоже тореадор. Португалец.
- Забавно, -пожала плечами Паола, - муж и жена тореро. Должно быть пытаются укрощать друг друга с утра до вечера. Нет, это правда очень забавно…
Потом мы гуляли по городу, вспоминали как у нашего покойного парижского друга в аэропорту Бен Гурион изъяли мешочек дури и выслали из страны, после чего еврей Найман сделался непримиримым антисемитом; снова выпили porto и по чашке крепкого кофе; купили мне в подарок пластинку японского композитора Sakamoto, которого обожала Паола и больше ни словом не обмолвились о Кристине.
А утром я уехал в Коруш.
Берегом реки Тежу, мимо белых деревень с красными черепичными крышами, мимо средиземноморских сосен pinus nigra, розового марева распускающихся рододендронов мчался старенький «мерин» под управлением Жоакина - самого молчаливого таксиста во всем Лиссабоне и его окрестностях. Один раз в полчаса или того реже Жоакин тыкал пальцем  на пробегающий мимо пейзаж и говорил: «Это река». Или «это самолёт». Или «дети возвращаются из школы». Вообщем его красноречие отличалось особой непосредственностью и прямотой мысли.
Провинция начинается через пятнадцать километров от португальской столицы, о чем тебе в каждой деревне напоминают скобяные лавки, магазины свадебной одежды и платьев для первого причастия, конторы ритуальных услуг и церковной утвари с гипсовыми скульптурами Девы Марии и Христа распятого за пыльным стеклом витрин.
Точно в такой же деревне, в деревне Коруш скрывается сегодня Кристина Санчес – самая известная женщина- матадор конца прошлого века.
Она родилась двадцатого февраля 1971 года  в семье достаточно известного мадридского бандерильеро Антонио Санчеса. Поговаривают, старина Антонио малость закомплексовал, когда у него снова родилась девочка. Он ведь ещё не знал, что последующие две попытки окончатся с тем же результатом: четверо детей и все девки.  Когда в семье такое несчастье мужчины, порой, начинают воспитывать своих дочерей на мальчишеский лад. Так случилось и с доном Антонио. Так что когда в пятнадцатилетнем возрасте Кристина заявила ему с матерью, что хочет стать тореро, пожилой бандерильеро не удивился: сам же таскал её по городам и весям на все свои выступления.  Однако сразу же заявил, чтобы девочка выбросила эту глупую затею из своей головы. «Папа конечно знал какая это опасная, сложная и тяжелая работа, - рассказывала Кристина в одном из своих интервью, - и, естественно, не желал мне такой судьбы». Но не прошло и года как она всё же завалила своего первого бычка-бесерро•. Это случилось в местечке Торрелагуна на деревенском празднике, организованном кружком любителей корриды. Кристине только что исполнилось шестнадцать. Но даже несмотря на то, что девочка справилась с быком, что называется на отлично, папаша Санчес все равно остался недоволен. «Ты сделала это в первый и последний раз. И только для того, чтобы узнать корриду. Теперь ты должна об этом забыть». После этого разговора с отцом, Кристина устроилась на работу в парикмахерскую, а потом в офис – с утра до вечера стучать по клавишам печатной машинки. «Всё это напоминало каторгу, - вспоминала потом Кристина, - при всей моей активности и спортивном образе жизни просиживать целыми днями в офисе было просто невыносимо». Одним словом, девушка угасала на глазах. И, в конце концов, родители капитулировали. На восемнадцатилетние они преподнесли ей подарок, о котором совсем недавно Кристина не смела и мечтать: разрешение на поступление в мадридскую школу тавромахии.
«В нашей школе училось не меньше дюжины девушек, - рассказывал мне прикуривая новую сигарету от предыдущего окурка отставной матадор и преподаватель мадридской школы Хуан Антонио Алькоба Макарено, - но ни одна из них не достигла того, чего добилась Кристина благодаря своей природной смекалке и способности всё схватывать налету. Сказать по правде, как и многие другие мужчины я не очень-то верил в способности женщин-тореро. Кристина, без сомнения, была счастливым исключением из этих правил».
Девятнадцатого июня 1990 года в местечке Торрехон де Ардос прошла её первая novillada. В том же году она участвовала ещё в тридцати боях. В следующем – в сорока двух, а в девяносто втором – уже в пятидесяти шести.
Именно девяносто второй оказался для Кристины Годом Неслучайных Совпадений. Именно тогда она впервые поняла почему матадоры свято верят во всякого рода приметы и дурные предзнаменования. В августе и в сентябре она получила два своих самых серьезных ранения и окропила песок собственной кровью.  Оба этих события произошли тринадцатого числа. С тех самых пор даже сама эта цифра не произносится в её доме. Теперь здесь говорят двенадцать плюс один. И уж, само собой разумеется, никто не планирует на тринадцатое сколь нибудь значимые дела. Да, что там! Даже из дома стараются не выходить.
У матадора Кристины Санчес есть и ещё один пунктик, ещё одна фенечка: она никогда не покупает предметы жёлтого цвета. Причины такого суеверия прячутся где-то очень глубоко в безднах Кристининого подсознания. Сама она говорит, что с желтыми вещами ей никогда не везёт, а что уж там на самом деле – знает один Господь.
Кстати говоря и с ним у Кристи достаточно запутанные отношения. По традиции большинство участников корриды – люди сугубо религиозные. Всякий матадор или бандерильеро перед боем непременно посетит ближайшую церковь; как и положено, отстоит службу; поставит свечу своему ангелу-хранителю, Деве Марии и святому Исидору – покровителю тореадоров; трижды прочтет “Padre nuestro” и еще три раза “Dios te salve Maria…”. Тоже самое повторится и в часовне за час перед боем. Такие часовни есть почти в каждой plaza de toros. Матадор Санчес эти часовни отчего-то не посещает. «Конечно, я человек верующий, но не слишком, - признается она, - стараюсь помолиться перед боем или накануне перед сном, однако возить с собой переносной алтарь, как это делают некоторые, или посещать часовню при арене – это уже слишком».
Быть может именно по этой причине многие коллеги по цеху считали её не совсем того. В том смысле, что не только пренебрегает традициями, но и вообще – она ведь женщина. Первопричиной недоверия, конечно же служила старая, недобрая зависть, но какой мужчина признает превосходство какой-то малявки, да к тому же малявки без всякого намёка на яйца, да в таком – исторически мужском – занятии, как убийство отважных быков – toro bravo? Одним словом, в один прекрасный день матадор Санчес поняла, что мужики не хотят выступать с ней на одной арене. И тогда она устроила им подставу, провокацию чистой воды.
Двадцать четвертого июля девяносто третьего года Кристина Санчес вышла на арену города Толедо одна. Одна против шести бычков-novillos. И убила всех шестерых. В том бою ей вручили пару ушей, но вовсе не ради этих трофеев ступила она на песок Толедо, а лишь затем, чтобы доказать свою полную профессиональную самодостаточность. Ради этого она была готова не только уложить ещё шестьсот быков , но даже отказаться  от  своего женского существа. «На арене ты не имеешь права казаться хрупкой и женственной. – рассуждает она на эту тему, - Мне бы вообще очень хотелось, чтобы на арене во мне видели не девушку, а тореадора».
Пройдёт всего лишь два года и Кристина Санчес ступит на песок самой главной арены страны и всего тавромахического сообщества: на мадридскую Plaza Las Ventas. 
Мне не повезло. Я был на Plaza Las Ventas не меньше пяти раз, но всякий раз попадал на плохую корриду,  даже со свистом и бросанием кожаных  подушек однажды. Та, что представила зрителям в шесть вечера девяносто третьего Кристина Санчес, говорят, не часто можно увидеть в Мадриде. Тем более, что публика здесь капризная, всякого на своем веку повидала.
Однако то, как выступала Кристина, поразило даже мадридских aficionado. Именно от них она получила главный трофей всей своей жизни: по окончании боя матадора Санчес на руках пронесли через главные ворота  Plaza Las Ventas. За всю историю корриды, она оказалась первой женщиной, удостоившейся такой чести. И единственной до сих пор.
Вечером двадцать шестого мая девяносто шестого года над ареной Circo Romano французского городка Ним нависла звенящая тишина. Легендарный тореадор Курре Ромеро, который в свои шестьдесят три года всё ещё неплохо управлялся со шпагой и мулетой, вышел на середину арены с  гордо поднятой головой и остановился. По левую руку от него стоял Хосе Мария Мансанарес – человек, не менее известный и уважаемый. Только в этом году он вышел в отставку после двадцати пяти лет блестящей карьеры. Оба ветерана готовились совершить ритуал «альтернативы», ритуал, знаменующий переход в касту настоящих тореро; своеобразное посвящение в матадоры  во время которого у тебя есть крестный отец и свидетель – как правило, известные тореро, поручившиеся за тебя перед всем честным миром. Оба они стояли теперь посреди арены, ожидая выхода своего крестника. «Уверенным и бравым шагом, - рассказывает об этом событии испанский журналист Марио Каррион, - к ним приближалась симпатичная девушка, одетая в красный костюм с золотой вышивкой и самой настоящей косичкой, поверх которой виднелась искусственная колета.  Всего несколько метров отделяли Кристину Санчес от того момента, когда она станет главным действующим лицом в мире мужчин, в мире, куда женщины не допускались в течение столетий. Мулета и капотэ переходят из рук Курре Ромеро в руки Кристины, после чего, в нарушение всяческих правил, крестный отец и свидетель поочередно целуют новоявленного матадора в обе щеки. Словно удачная вероника, такое проявление симпатии мгновенно вызывает бурные чувства и нескончаемые овации зрителей». Ритуал «альтернативы» в мире корриды, впрочем, явление достаточно заурядное. Не всякий раз о нём пишут газеты, не часто уделяет внимание телевидение. Но случай с Кристиной тогда, в девяносто шестом, вызвал огромный общественный резонанс, так как по своей сути означал ещё один фронтальный прорыв на театре боевых действий между полами. За всю историю корриды ни одна женщина в Европе не участвовала в ритуале «альтернативы», а следовательно, не становилась профессиональным тореро. Кристина Санчес и на сей раз оказалась первой.
Первая женщина, прошедшая через главные ворота Las Ventas, первая женщина, принявшая «альтернативу» - для испанцев всё равно, что для нас первая женщина-космонавт Валя Терешкова. Слишком много для одной женщины.
И тогда Кристина решила уйти в отставку. И одновременно выйти замуж. За свадьбой национальной легенды и португальского бандерильеро Алехандро да Сильва пристально следила вся страна. А потом всё та же страна следила за её беременностью и рождением сына. Теперь Кристина беременна вновь. Оттого и скрывается в захолустном городке Коруш.
…Конечно я предполагал, что она меня кинет. Особенно после того, как я отказался заплатить ей денег за интервью. Но ведь она ушла у меня буквально из-под носа. Вот что было обидно.
«Сеньора Санчес полчаса тому назад уехала на пасхальные каникулы в Испанию, - сообщил привратник фазенды, - но вы можете попробовать найти её в Мадриде. Завтра утром она выступает по радио».
Стоит ли сомневаться, что утром я уже разыскивал Кристину в Мадриде, то и дело названивая на мобильные номера её родственников и знакомых. К часу дня я нашел её менеджера, которая сообщила, что у сеньоры Санчес тяжелый токсикоз и она отказалась от любых  интервью. Что ж,  одолеть токсикоз не в силах даже прославленные матадоры.
-Да, Кристина очень изменилась в последнее время, - согласно кивала мне Мюриель, - но ты не должен принимать всё это на свой счет. Во время беременности большинство баб становятся отвратительными существами.
Американская журналистка Мюриель Фейнер настолько влюблена в корриду, что посмотрев первый бой в шестьдесят пятом, в конце концов перебралась на ПМЖ в Испанию, вышла замуж за мадридского тореадора Педро Хиральдо, родила от него двоих детей, а так же стала автором нескольких книг о корриде. В одной из них Кристине Санчес посвящена целая глава.  Можно сказать, в своё время они даже были подружками. Вместе с Мюриель мы сидим в лобби гостиницы «La Reina Victoria», а вокруг нас важно ходят, словно индюки редкой породы, важно курят дорогие сигары те, кому сегодня вечером будет рукоплескать весь Мадрид: матадоры, бандерильеро, пикадоры, слуги, аподерадо, их родственники и близкие друзья.
- А знаешь, что удивляет меня в Кристине больше всего? – неожиданно спрашивает Мюриель.
- И что же? – внимательно смотрю в её глаза.
- Это невероятно, - опускает глаза Мюриель, - ты можешь мне не верить, но она, как бы тебе это сказать? Она никогда не потеет…


Вечер. Кончита.

В час сиесты, когда солнце поднялось достаточно высоко над красной черепицей домов,    дон Франсишку вышел на балкон, чтобы ещё раз взглянуть на лимонное дерево своим единственным глазом. Второй глаз он потерял в Мозамбике и теперь у него – стеклянный.  С тех пор как они перебрались сюда из Мексики, каждый год это дерево приносило на удивление крупные и сочные плоды. А раньше, говорят, оно умирало. Впрочем, на самом-то деле в дом с лимонным деревом, он и Кончита приехали только с одной-единственной целью. Они приехали умирать.
- Три года прошло, как мы сюда вернулись, а я до сих пор не могу разобрать эти проклятые коробки, - жалуется сеньора Концепсьон, встречая меня в небольшой гостиной с плотно задернутыми шторами. Только потом я понял почему она тщательно скрывается от дневного света. Просто при электрическом она выглядит гораздо моложе.
Эта комнатка – почти музей, эта женщина – стройная блондинка с аристократическими повадками – священный артефакт, в котором можно увидеть царственные династии Старого света, блестящий никель новенького «паккарда», почувствовать запах абсента в мадридских кафе и свежей ваксы солдатских сапог, марширующих по Елисейским полям.
- Это родители Франсишку на приеме у Римского Папы, - поясняет Кончита содержание черно-белых фото за стеклом книжного шкафа, - Франсишку, кто был тогда Римским Папой? А? Да, ладно, это теперь уже не важно. Это мой сын. Он погиб в автомобильной катастрофе. А это… Это Хуанито.
На черно-белом фото - семилетний мальчик в коротких штанишках и капотэ в руке. В его лице мне несомненно что-то знакомо, я уже видел где-то это лицо. Но не могу узнать.
- Это Хуан Карлос, - помогает вспомнить Кончита, - король Испании. Я дружила с его мамой – донной Азалией.
- Вы были знакомы с королем?
- Я была знакома с пятью королями, - по-королевски ровно отвечает Кончита, - с королем Румынии, королем Португалии, Испании, Британским королем. А кто же пятый-то? Франсишку! Ну, да ладно… Его уже все равно нет на этом свете.
За спиной этой великолепной женщины – семьсот пятьдесят боев и три тяжелейших ранения,  знакомства с самыми известными людьми двадцатого века, охапки цветов от восторженных почитателей, которые называли её не иначе, как «Diosa Rubia» - Белокурая Богиня. Зовут они её так до сих пор. Несмотря на то, что Кончите Цинтрон перевалило за восемьдесят.
Концепсьон Цинтрон Верриль– родилась 9 августа 1922 года в городе Antofogasta (Чили) ровно через два года после рождения своего старшего брата Роберто, умершего во младенчестве.
Её отцом был пуэрториканец Франсиско Цинтрон Рамос, а матерью уроженка штата Коннектикут Лойола Верриль. После окончания военного училища в Вест Поинте, лейтенант американской армии Франсиско Цинтрон был отправлен в Панаму, где и познакомился со своей будущей женой.
Когда Кончите исполнилось всего два месяца, семья Цинтрон переехала в Перу. С тех пор она всегда считала себя перуанкой. С шести лет она занималась верховой ездой, а в семь у неё уже была собственная лошадь.
На самой большой мечтой маленькой девочки были даже не лошади. В то время она хотела иметь братишку. «Меня воспитывали в  пуританских традициях, -вспоминает Кончита, - так что когда мне захотелось брата, я просто начала молиться и просить об этом у Господа. Однако, наверное, я плохо молилась и брата у меня не было. Тогда я обратилась к своему ангелу-хранителю. Я сказала ему: «Ты, наверное, очень устал. Я уступлю тебе половину своей кровати. А ещё я отдам тебе свой завтрашний пудинг. Только сделай так, чтобы у меня, наконец, появился братик». Так оно всё и случилось. С того дня я освобождала половину кровати для своего ангела, а на следующий ветер принесла ему в жертву свой завтрак.  А через какое-то время ко мне подошла мама и сообщила, что у меня скоро появится брат или сестра. Она думала, что я удивлюсь этой новости. Но я ничуть не удивилась. Я-то знала, что будет мальчик».
В 1935 она познакомилась со своим будущим аподерадо доном Руем да Камара, который в то время владел манежем и школой верховой езды неподалеку от дома семейства Цинтрон..
Руй да Камара – был португальским аристократом, воспитанником королевской семьи и кроме того отличным рехонеадором•.  После того, как королевская семья была отстранена от престола, Руй да Камара был вынужден покинуть страну и перебраться в Латинскую Америку. «Когда я впервые увидела школу верховой езды дона да Камара, - вспоминает Кончита Цинтрон, -то сразу же попросила у папы денег хотя бы на одно занятие. «Хорошо, -сказал папа, - скоро у тебя день рождения. Вот это и будет мой подарок». В день рождения я получила от него деньги и сразу же отправилась в школу. Там я увидела дона Руи. И была очарована им, его моноклем и тем, как он гарцевал на лошади. В тот день я провела в седле не меньше  трех часов. И тогда дон Руи сказал: «Чтобы только начать чувствовать себя наездницей, тебе нужно проскакать на лошади хотя бы восемьдесят часов. Без седла и без узды». Когда я пришла домой, родители играли с нашими соседями в бридж и не обратили на меня никакого внимания. Уселась я на диван, обняла свою собаку и принялась рассказывать ей о своем несчастье: что, мол, надо бы мне ещё учиться и учиться, да денег уж не осталось. В это время  в комнате раздался телефонный звонок. К аппарату подошел отец и, уже с первых мгновений разговора, я поняла, что говорит он с моим учителем, доном Руи.  Когда папа, наконец, повесил трубку, моему терпению уже пришел конец. «Звонил дон да Камара, -сказал отец улыбаясь, - он готов учить тебя бесплатно».
Испанский тореро Диего Фортуна (фортуна – по испански означает судьба), известный тем, что 23 января 1928 года прямо на Гран Виа в Мадриде убил сбежавшего из грузовика быка, обучил девочку основам пешей корриды.
Отец Кончиты был категорически против того, чтобы дочь становилась тореро. И чтобы отстоять свои права ей даже пришлось объявить голодовку. Мама, напротив, отчего-то очень верила в карьеру своей дочери. «Во всяком случае это лучше, чем если бы ты стала авиатором, как твои американские кузины» - повторяла она ни раз.
Первое выступление Кончиты состоялось в Лиме в январе 1936 года, когда ей уже исполнилось 14 лет. В 1936 году учитель и ученица отправились за океан, где Кончита впервые подписала контракт на выступления в Португалии. 28 июля 1938 года она приняла «альтернативу» рехонеадора в Лиме, а 31 июля уже выступала в как тореро в своей первой новилье.
В 1939 году при помощи своего большого друга мексиканского матадора Хесуса Солорзано Кончита вместе со своим учителем и его женой Асуньсьон уезжают в Мехико, чтобы снискать здесь ошеломляющий успех у публики и первые награды – теплые уши быков.
Благодаря своей огромной популярности, она даже снялась в главной роли мексиканского фильма «Maravilla del toreo» вместе с известным матадором  Пепе Ортисом.
Первое крещение кровью Кончиты произошло 6 марта 1940 года во время выступления в Гвадалахаре, Мексика. Бык по имени Chiclanero под номером 24 нанес ей сильнейший удар рогом в правую ногу. Тем не менее она продолжила бой и в конце концов убила Chiclanero. А когда вышла с арены, тут же потеряла сознание. Рана оказалась очень тяжелой – бык содрал с ноги пятнадцать сантиметров кожи. Так что зашивать Кончиту пришлось под общим наркозом.
«В начале моей карьеры я заключила с мамой своего рода соглашение: она не будет препятствовать моим занятиям, а я, в свою очередь, обещаю ей, что не допущу никаких серьезных ранений. Так что в том бою я впервые нарушила соглашение.
26 апреля 1944 года в Боготе (Колумбия) она получила второе ранение. На сей раз в левую ногу. Это не помешало ей, впрочем, продолжить бой и получить в награду ухо молодого быка.
Как и многих поклонников корриды того времени, её потрясла смерть Манолете 28 августа 1947 года, вместе с которым она выступала несколькими днями раньше, но более всего смерть мексиканского матадора Хосе Гонсалеса по кличке Мексиканский Мясник  в Vilaviciosa (Португалия).  Хосе и Кончита выступали в один и тот же день, в одном и том же бою. Только смерть отчего-то выбрала её друга. Кончита оставалась с Мясником вплоть до следующего утра, когда он испустил свой последний вздох. Эта смерть настолько поразила девушку, что много лет спустя в своем поместье в Гвадалахаре она напишет «Filosofia Taurina», в которой есть и такие строки:
Быть тореро – покрова и чувства.
А так же – я это видела – способ умереть
И умирая – я это видела – способ жить
В воспоминаниях
В истории…
Что значит быть тореро?
Я не знаю
И я не знаю так же, если меня спросят
Что значит жить.
А уж тем более – что значит умирать.
Летом 1944 года вместе с учителем она уехала в Лиссабон и после этого 4 года выступала во Франции, Испании и Португалии. Она дебютировала в Испании 23 апреля 1945 года прекрасным выступлением в Севилье, а через несколько недель уже и  в Мадриде. Она помнит до сих пор, как в Bayona (Франция) присутствующий на её выступлении Антонио Бьенвенида дал ей шпагу со словами: «Если ты хорошо справишься с быком, я тебе её подарю». Так оно и случилось. 25 июля 1945 года она выступала вместе c Хуаном Бельмонте, Альваро Домеском, Дюком де Пиньяэрмоса – величайшими тореро того времени. Однако в Испании ей, как и другим женщинам, было запрещено выступать в пешем бою. Она нарушила это право только однажды – 18 октября пятидесятого года. Это был последний год её профессиональной карьеры, один из последних боёв в Испании. На арене города Хаена Кочита выступала вместе признанными маэстро пешего боя Антонио Ордоньесом и Маноло Васкесом. Нарушение устава корриды грозило серьезными неприятностями, вплоть до ареста. Но Кончита решила рискнуть: спрыгнула с лошади и с мулетой в руке встала напротив огромного быка из португальской ганадерии Оливейра. Рехонеадора Кончиту Цинтрон отстояли тогда зрители. В эпоху запрета это был единственный случай,  когда женщина выступила в пешем бою.
В том же году она познакомилась с племянником своего учителя Франсишку  де Кастело Бранко, широкоплечим парнем с черной пиратской повязкой, скрывавшей его закрытую глазницу. А на следующий год они обвенчались.
В свои восемьдесят один года Кончита Центрон продолжает заниматься верховой ездой, воспитывать многочисленных внуков и правнуков, работать на второй книгой воспоминаний и время от времени читать лекции в Сарбоне, где вот уже несколько лет она работает в должности профессора.
А ещё она любит, как сейчас, пить легкое шампанское вместе с доном Франсишку и медленно погружаться в пучину воспоминаний. О том как, после корриды в Беаритц бывший король Британской империи, а тогда уже просто герцог Виндзорский Эдуард вместе со своей американской женой Уоллес Симпсон завалились в её гостиничный номер и Эдуард – кстати сказать весьма серьезный знаток корриды – словно последний клошар, пытался открыть бутылку вина без штопора. О том, как ухлестывал за ней великий Пабло Пикассо и преподносил букеты валенсийских роз Эрнест Хемингуэй.
- Эрнесто слабо разбирался в корриде! – безаппиляционно заявляет Кочита, - Разве можно судить о корриде по одной лишь Памплоне? Ведь что такое Памплона? Это много вина, много музыки, много бравады и очень мало корриды. Вам всякий об этом скажет. А Эрнесто, я ведь сама его там видела, напивался пьянёхонек в «Алемане» с этими бандерильерос и до утра слушал их глупые, выдуманные байки.
Смерть обошла эту женщину трижды в далеких сороковых и лишь однажды вошла в её дом, унося с собой одного из её сыновей. И с тех пор черным котёнком под лимонным деревом греется в жарких лучах заходящего солнца. Она уже совсем рядом. Только ждёт своего часа. Часа последней корриды.

Gracias: автор выражает благодарность: Muriel Feiner, Antonio Lorca, Miguelangel Quadrado, sr. Ribas, Paola Sera.

Барселона-Севилья-Лиссабон-Мадрид





.