Алька

Характер у неё был тяжёлый, можно сказать, не сносный. Она не могла терпеть никого кроме моего отца. Это была настоящая любовь. Чувство, которое она пронесла через всю жизнь.
Имя этого существа - Алька. Японский пинчер, по крайней мере, так считал отец. Окрас чёрно - белый, скорее молочный с чёрными кляксами. Маленькое несуразное тело на кривых коротких ножках. Вытянутая морда, с постоянным злым оскалом, чёрными глазами - угольками полными ненависти. Наличие хвоста не осталось в памяти, то ли он был, то ли его совсем не было. Передвигалась она комично, семеня ножками и скалясь по сторонам. Мерзко хрипя, Алька истерично лаяла на всех, будь то знакомый отца, случайный прохожий, просто ребёнок. Детей не любила, и на то были веские причины. В семье не любили обсуждать эту тему. Алька в бытность щенком сильно пострадала от ребёнка. Маленький мальчик чуть не изуродовал животное, играя с ним без присмотра родителей. Дети иногда не чувствуют чужой боли, не видят границ между насилием и бытом. Это случилось. Мальчик вскоре умер от рака. Оставив нам лишь воспоминания и слёзы. Мой единственный брат, с которым я чувствовал настоящее родство. Я был слишком мал и осознать необратимость его смерти не мог, постоянно ждал, когда Вадик вернётся, от туда куда уехал. Но в жизни этого клубка шерсти он вызвал ярый протест и ненависть к детству. В нашей взрослой и вполне осознанной жизни мы часто делаем непростительно глупые и постыдные вещи, которых стыдимся и скрываем в тёмных чуланах наших душ. Здесь же детские поступки и игры,  имеем ли мы права судить.
Как и когда собаку отдали моему отцу я не знаю. Мои родители не были ещё в разводе, когда этот комок ненависти и визгливого психоза занял своё место в нашей жизни. Собственное детство, связанное общением с отцом, я помню в его портрете с собакой на руках, в красном потёртом кресле со съехавшей полосатой накидкой. Тесная однокомнатная квартира пропахла Алькой насквозь, до последней станицы огромной нотной библиотеки. Казалось что даже самодельная антенна из кусков проволоки (папа постоянно слушал антисоветские голоса и концерты классической музыки), увивающей как плющ книжные полки и та излучала терпкий запах алькиной мочи. Беспорядок и подчас грязь отцовского жилища аппетитно подчёркивала это животное, вносившее ещё больший дискомфорт и неопрятность.  Спала она клубком в собственном кресле. Нехотя и зло удалялась, когда появлялись гости. Квартира была захламлена партитурами, журналами советскими и польскими (я так и не знаю – читает ли отец по польски), подборками работ Кукрыниксов,  пластинками, бобинами, всевозможными скульптурами и безделушками, что дарили на гастролях. На столе стояла старая баночка от кофе с поломанными дирижерскими палочками. Стальная пыльная фигура вздыбленного коня. Поделки из меха оленя. Всё это умело подчеркивала лоснящаяся собачья шерсть. Аромат жилища состоял из резких характерных запахов крепкого кофе, ржавой сантехники, вечной пыли и запаха Альки. Они питались одним, разве что кофе она не пила Она была не отъемлемой частью этой квартиры, этого образа жизни, моих детских воспоминаний об отце. Не удивительно что, папа не смог долго прожить там без неё и покинул этот дом и город, как только она ушла.
Мерзкий характер, словно истеричная женщина, до фанатизма влюблённая и не желающая делить любимого не с кем, изводящая себя и окружающих, сходящая с ума от злости из-за того, что окружающие привыкли к её психозам и не реагируют. Она никого не слушала кроме него, и только его голос заставлял её дрожать, только его руки были достойны принять её объятья. Я так и помню - Алька на коленях отца лижет его небритые щёки трепеща всем своим несуразным тельцем. Короткошёрстая, постоянно мёрзла на улице, трусцой преследуя хозяина, трясясь мелкой дрожью от пронизывающего северного ветра. 
Несколько раз она исчезала, будто уходила в приступе очередной ревности. Отец тяжело переживал эти моменты, скучая и паникуя. Но всегда возвращалась грязная, худая, с глубокой болью в глазах. Возвращалась к нему на колени, к его шершавым щекам с терпким запахом холостяка. Он же боялся разлук с ней, не знал, кого просить присмотреть за этим злобным зверьком во время частых, продолжительных гастролей. Большинство его знакомых были люди весьма образованные, богатые духовно, что не позволяло им жить в спокойствии со своим внутренним миром и требовало постоянного адреналина в виде алкоголя и скандалов. Няньки из них совсем плохие. Её забывали кормить, выгуливать. Она родила мёртвого щенка запертая в квартире без воды и еды, очередной знакомый просто забыл про неё. Отец был далеко на гастролях. Вернувшись, страдал вместе с ней.
Я помню, как выла Алька, когда папа играл на кларнете. Ежедневно он играл, ежедневно она выла от этих пронизывающих звуков. Порой я был готов в солидарность с ней завыть от этой мощи инструмента. Вечером, лежа на старом диване, накрыв ноги красным пледом, поставив горячую кофейную чашку на книжку, лежащую на стоящем рядом, табурете, они вместе смотрели маленький переносной чёрно-белый телевизор. Либо отец в наушниках щёлкал переключателем радиоприёмника, собака лежала рядом прижавшись к нему спиной, свернувшись калачиком.  Лежала не шелохнувшись, терпя не удобства, лишь бы быть с ним.
Для меня Алька не делала исключений, я также ей был не приятен и всегда не кстати. Только совсем маленьким грудником, со слов матери, я пользовался её благосклонностью и защитой. Но как только начал подрастать потерял её любовь. В редкие и корыстные визиты к отцу после развода родителей, я даже побаивался её. Она скалила острые зубы, показывая чёрные дёсны, первый признак собачей злости. Испепеляла меня ненавидящим взглядом, забравшись под диван. Иногда я ходил гулять с ней, либо она ходила со мной, потому как особого внимание на мои команды и просьбы совершенно не воспринимала. Я относился к этому как необходимому ритуалу ради получения от родителя очередного денежного подарка. С безразличием относился к собачей злости, нудности папиных рассказов как к необходимому условию. Думаю, что этот мой ритуал разгадал и отец, часто заканчивающий беседу фразой «Ну сколько тебе надо? Что за ерунду собрался купить в этот раз?»
Я учился в техникуме, когда Алька умерла. Она умирала мучительно долго, постепенно теряя жизнь. Взгляд её становился всё бесстрастней и отстранённей. Действительность становилась полностью безразличной. Еда и прогулки больше не интересовали. Она постепенно отпускала тепло от себя, прощаясь с нами и прежде всего с ним. Мне сейчас кажется, что такой уход был полностью ею контролируем. Это был способ дать понять, что в этот раз она не вернётся, помочь смириться с её исчезновением. Постепенно растворяясь в бессилие, перестала есть, преодолеть пять этажей ради прогулки было возможно только на руках. Я в первый раз видел её покорную, позволяющую мне носить себя. Последние дни она перестала узнавать, смотрела затуманенным взглядом сквозь нас. Наверно тогда я понял, что вместе с ней уходит и моё детство, понял, что тоже люблю это маленькое истеричное существо.
Отец позвонил и сказал, что она умерла, попросил придти, похоронить тело в  городском парке рядом с его домом.  Мы пришли с другом, взяли совок для мусора в качестве лопаты, коробку с телом. Осенью земля на севере твёрдая как камень. Вечная мерзлота жестокое испытание для домашнего совка и двух подростков. Но мы копали, копали по очереди, уступая друг другу нашу «лопату». Мы вырыли не глубокую могилу, пока совсем не отчаялись. В качестве ориентира установили палочку, посчитали тротуарные плитки на параллельной дорожке, в надежде запомнить место. Летом парк зарос зеленью и найти нашу указательную палку мы не смогли.
Отец до сих пор жалеет что не нашёл в себе силы пойти с нами, со страхом спрашивает не выбросили ли мы тело в контейнер с мусором. Я говорю правду, но боюсь, что он мне не верит.