Друзья-приятели

   Серым февральским утром, когда нависшие пряди бледно-синих сумерек начинали редеть, уступая приходу мутного морозного дня, Семен Кудряшов как обычно вышел из дому и пошел к автобусу. Народу на остановке было немного, человек шесть или может восемь, Кудряшов встал в конец очереди, поджидая маршрутку, и тут его окликнули. Кудряшов обернулся, кричал человек из автомобиля, дорогой иномарки. Что он кричал, кому, разобрать было трудно, да и лицо кричавшего не показалось Кудряшову знакомым. Семен опустил отвороты меховой фуражки, видимо, померещилось, не проснулся еще. Подъехала 269-ая маршрутка, Кудряшов  приготовился войти, занес ногу на ступеньку, как его кто-то   хлопнул по плечу.
- Ты чего, оглох, Семка? Его кричат, кричат, а он и ухом не ведет.
Кудряшов обернулся и увидел Потапова, сокурсника по институту.
- Юрка, ты? Откуда? Ты же вроде в Москве?
- Привет, Семка! Привет, дорогой! – Потапов был настолько шокирован  неожиданной встречей, что сгреб Кудряшова в охапку и оттащил его от автобуса. – Отойдем. Ну, как ты, расскажи.   
- Нормально. Прости, я на работу тороплюсь, - сказал Кудряшов, высвобождаясь из дружеских объятий, - давай вечером позвонимся. Телефон ты мой знаешь, живу там же. Здорово, конечно, что ты вернулся, но я, правда, тороплюсь, - он проводил обеспокоенным взглядом пропавший в тумане автобус. – Вот, маршрутка ушла. Жди теперь следующей.
- Никого не надо ждать, - предложил Потапов, - садись в тойоту, отвезу, куда скажешь. А по пути и поговорим. Поехали.
-А ты что, не работаешь? – спросил Кудряшов.
- Я свое отработал, - расплылся Потапов в улыбке.

Кудряшов учился с Потаповым на одном курсе. Семка был высокий и худой, стеснительный, учился старательно, занятий не пропускал, а Юрка был крепкий и коренастый, гулял, даже дрался поначалу и на лекции не ходил. Потому что вовремя понял - для того, чтобы окончить институт, нужны не знания, а рвение и преданность и с первых дней заявил о себе, как об активном общественнике. Для Кудряшова же общественная жизнь была сфинксом, он избегал ее и боялся.

- Так куда едем, штурман?   
Тойота мягко тронулась, объезжая скопившийся на остановке транспорт, в  полутемном салоне было тепло и уютно, играла легкая неназойливая музыка. Кудряшов почувствовал беспокойство. И зачем он сел в иномарку Потапова? В маршрутке привычнее.
- Пока прямо, потом скажу. А вообще, это на проспекте, - поспешил ответить Кудряшов, стыдясь возникшего чувства, - не доезжая горсовета, там сейчас новое здание отстроили, социнвестбанк.
- Ты что, в банке работаешь? – вытаращил глаза Потапов.
- Да нет, что ты, - смутился Кудряшов. – Рядом с банком контора есть по программированию, вот в ней я и работаю.
- Программированию ты не изменил, – сказал Потапов. - На чем пишешь? Сейчас самый модный язык С+. Я правильно его назвал?
- Правильно, только я по старинке, на Delphi, - ответил Кудряшов. - Я вообще не меняюсь, как ты мог заметить. 
- Да уж, что есть, того не отнять. Ну, а как живешь, как вообще?
Потапов бросил мельком взгляд на Кудряшова. Что-то неважно он выглядит.
- Да нечего мне рассказывать, - сказал с неохотой Кудряшов, - все то же самое. Следующий поворот направо.
- Да помню я, где проспект, чего ты мне объясняешь, - ответил Потапов. – Значит, у тебя все в порядке. Так?
- Выходит, так, - согласился Кудряшов. – А ты как живешь? Чего Москву бросил?
- Долгая история, как-нибудь при случае расскажу.
Приятели замолчали. Разговор терял обороты и Потапов занервничал, ему не хотелось, чтобы встреча закончилась на скучной ноте. Кудряшов же воспринял молчание с облегчением, он уже считал минуты до работы.
- Слушай, - загорелся Потапов, - а давай, махнем в ресторан? Любой, самый дорогой. Я плачу. Ну, ее твою работу, позвони, возьми отгул и вперед. Как тебе перспектива?
- Идея хорошая, но, - застигнутый врасплох Кудряшов на мгновение замолчал, - только вечером, после работы. Или давай лучше ко мне, посидим, Маринка пиццу сготовит. 
- Ну, уж дудки! – завелся Потапов. – Что я, не могу друга в ресторан сводить в кои-то веки? Бери подругу и пошли втроем. Денег на всех хватит. 
- А детей с кем оставить?
- Да они у тебя давно уже выросли.
- У меня их трое, - улыбнулся Кудряшов. – Младшенькому Андрюшке шесть в августе исполнилось, так что, - увидев за окном мелькнувшее здание социнвестбанка, он крикнул: – Юра, тормози, приехали.
В три секунды тойота остановилась как вкопанная.
 - Ну, что решил? – спросил Потапов.
- Даже не знаю, - заторопился Кудряшов. - Давай, подъезжай, что ли, к этому месту в шесть. Нет, лучше в семь. Пока, - Семен толкнул дверь и выскочил из машины.
Потапов посмотрел ему вслед – вот чудак, все такой же неловкий и суетливый. И куда торопится, куда спешит? Будто от этого что изменится. Ничто не меняется в этом мире. Ничто. Уж он-то знает, наелся. И Потапов с досадой выжал сцепление. В семь, так в семь.
Иномарка понесла Потапова по городу мимо застывших в причудливой позе тополей, усыпанных инеем кленов, серых однотипных пятиэтажек, переполненных автомобилями и спешащими пешеходами перекрестков, пустых заснеженных площадей и задумчивых скверов прямиком в студенческую бурлящую юность.

Впервые Потапов увидел Семку на сцене. Кудряшов стоял с гитарой у микрофона и пел песню. Все пели английские песни, преимущественно битлов или роллингов, а Семка – свою. Этим и выделялся среди поющих сверстников. Песни были тихие и грустные, со своей необычной мелодией, и Потапов подумал, какой удивительный парень, надо с ним обязательно подружиться. Не долго думая, он шагнул на сцену и, воспользовавшись перерывом, протянул Кудряшову руку. Потапов Юрка, поклонник вашего таланта. Семка улыбнулся, какой у меня талант, так, сочиняю помаленьку. Потапов возразил, неправда, песни у тебя замечательные. Спасибо, сказал Кудряшов и встал к микрофону, извини, но сейчас мой выход, я должен петь.      
Потапов нашел в Кудряшове то, что ему не хватало – легкость души и естественность, раскованность поведения. Сам Потапов внутри был прямой и жесткий, как вытянутая струна, однажды выбрав путь, он уже не мог ни свернуть, ни изменить своему выбору. А вокруг играла, бушевала яркая студенческая жизнь, так хотелось просто жить, радоваться и любить, смеяться, дружить, влюбляться, жить как все, отдаваясь пролетающей минуте целиком и без остатка. Но нельзя. Перед Потаповым тяжелым маяком висела цель – выбраться на вершину  благополучия и покончить с нищетой, которая как спрут преследовала его всюду. Потапов происходил из служащих, отец работал бухгалтером, мать мыла полы, и поэтому понимал, что такое, когда дома нет денег даже на хлеб. Вся предыдущая жизнь толкала Потапова вперед, заставляя пружиной сжиматься для достижения поставленной цели.
Другое было на душе у Кудряшова. Хотя он тоже жил скудно, с мамой, отец ушел от них в раннем возрасте, было что-то такое в его характере, что защищало детскую душу от потрясений и повседневных бытовых неурядиц. Семка с легкостью переносил хроническую нехватку денег, ходил по несколько лет в одном костюме, протирая его до дыр, радовался каждой свалившейся с неба удаче и учился, учился. Он и поступил в институт благодаря усидчивости и врожденным способностям.

- Ну что, за встречу?! – Потапов поднял бокал, глаза его сияли. Он всегда умел соответствовать обстановке. – Встречу старых добрых друзей! Чего кислый такой? Проблемы заели? Не дрейфь, старина, прорвемся.
- Конечно, конечно, - ответил Кудряшов. – Сейчас отойду, не обращай внимания. Работы навалилось – жуть! Не успеваю. Спасибо тебе, такой стол соорудил, не забыл друга.
- Как я мог о тебе забыть! – воскликнул Потапов. – Что ты такое говоришь! Да я все эти годы, если хочешь знать, помнил о студенческом братстве. Такое не забывается. Вот бы вернуться сейчас на лет эдак тридцать назад, а, Семка?   
- Спасибо, Юра, ты замечательный, - прочувствованно сказал Кудряшов. - Спасибо тебе.
- Ну, чего ты заладил – спасибо да спасибо! Как бедный родственник. Ешь, пей, угощайся, все здесь на столе твое.
Потапов пододвинул к Кудряшову блюдо с форелью, мясной салат, подлил коньяку.
- Ешь, поправляйся, ты с работы.
- Я столько не съем, не подкладывай. Слушай, Юрка, - Кудряшов поднял на Потапова стеснительный взгляд, - и как тебе все удается? Машина шикарная, в ресторане вот сидим. Поделился бы опытом. 
- Места знать надо, - сказал важно Потапов. И рассмеялся: - Да не бери ты в голову, это я так, шучу. Ты лучше вот что скажи – музыку ты еще не забросил? Музицируешь вечерами?
- Понятно, - вздохнул Кудряшов,  – говорить не хочешь.
 - А у нас вечер вопросов и ответов, - ускользнул от объяснений Потапов по комсомольской привычке. – Сначала ты, а потом я.
- Ты всегда потом, - не без иронии подметил Кудряшов. – Узнаю общественника-активиста.   
- Что значит всегда? – возмутился Потапов. – Ты что имеешь в виду?
- Ничего, - спокойно ответил Кудряшов, - я пошутил. Отвечаю на поставленный вопрос. Музыку не забросил, играю. То есть, вернее, играл. Одно время выступал на бардовских вечерах, но это было давно. Сейчас вместо меня играет Алексей, мой старший. Надо сказать, получается  у него неплохо.   
- Сколько сейчас Алешке? – спросил Потапов.
- Двадцать семь.
- Как летит время! - Потапов закурил, откинувшись в кресле. – Вроде бы еще вчера мы учились в институте, сидели на лекциях, сдавали зачеты, а теперь наши дети взрослее нас тогдашних.
- А у тебя есть дети? – спросил Кудряшов и, увидев, как Потапов мрачнеет, посетовал на свое любопытство. И чего лезет не в свое дело?
- Есть, - хмуро ответил Потапов, - сын. То есть был. Понимаешь, Семка, я развелся. Никогда не думал, что это случится. Но вот случилось. Бросил квартиру, жену, сына и все это ради молодой шлюхи, ради минутного глупого увлечения. Вот почему я здесь. Но все равно ни о чем не жалею. Жизнь на то и жизнь, чтобы лететь по ней, не оглядываясь, как вольный ветер, как горный поток, сумасшедший и злой, как сильная одинокая птица. Всю свою жизнь я карабкался вверх, достиг вершин власти, работал в банке, получал уйму денег, поездки, загранкомандировки. Тебе и не снилось, как я жил, сколько тратил, каких имел баб! Восемь лет назад устал, решил обзавестись семьей. И когда только-только все наладилось, Витька подрос, квартиру обустроили, все это и случилось. Ну, да черт со всем этим!
- Прости, я не знал, - сказал Кудряшов.   
- Да все нормально, Семка, - улыбнулся натужно Потапов, - все путем. Еще по одной?
- Наливай. А у меня все в порядке, - Кудряшов оживился. – Женат, трое детей, двухкомнатная квартира, зарплата неплохая, двенадцать тысяч. Дети славные, жена красивая, чего еще желать? Здоровье пока тьфу-тьфу. Живем, одним словом.
И почему этот чудак Кудряшов по-прежнему кажется ему счастливым, что в его жизни есть такого, чего никогда у него, Потапова, не было? Он что, завидует этому неумехе?
- Ну, и как ты живешь на эти свои двенадцать тысяч? – Потапов не смог сдержать высокомерной улыбки. – За тебя!
- Спасибо, - друзья чокнулись, и Кудряшов, не заметив подвоха, продолжил. - Знаешь, Юра, а мне хватает. Маринка замечательная, экономит на всем, питаемся и одеваемся неплохо, куртки вот пацанам справил. Живем, концы с концами сводим.
- Вот именно что концы с концами. Нет, Семка, я жил иначе, у меня было все, я жил как король.
- О тебе речи не идет, ты выбился в люди, в Москве жил. А я? Кто я? – Кудряшов вздохнул. – Дай, что ли, закурить. 
- Ты вроде не куришь? – спросил Потапов.
- Не курю. А сейчас буду. Потому что выпил. Дай, не жадничай.
Взяв прикуренную сигарету, Кудряшов затянулся и с непривычки закашлялся. Да, Потапов не изменился, как был комсой, так им и остался. Не зря говорят - посеешь привычку, пожнешь характер. А, может, он был таким с  рождения? Кто его знает, душа человеческая – потемки.
 
К дружбе Потапов и Кудряшов относились по-разному. Кудряшов сходился с ребятами легко, распахивая душу и не требуя ничего взамен. Потапов отбирал друзей строго и тщательно, исходя из полезности человека, и с кем попало не дружил. Семка приглянулся Потапову музыкальной одаренностью. Раз от разу на протяжении учебы Юра обращался к Семке с просьбой спеть на различного рода вечерах, собраниях, разумеется, за просто так и Кудряшов никогда ему не отказывал. Почему не помочь, если друг просит? Потапов был известным в институте общественником и не каждому пожимал руку. Сам же Семка стеснялся просить своего друга, считая его дружбу для себя уже знаком внимания.
Как-то на смотре художественной самодеятельности Семка спел песню, простенькую про любовь. Время было сложное, расцвет застоя, и в жюри подсел проверяющий, удостовериться, все ли в институте знают и правильно понимают центральную линию коммунистической партии. Он и прервал песню вопросом – а какова вашей песни главная идея. Какая идея, не понял Семка. В каждом произведении, сказал проверяющий, должна быть содержательная идея, отражающая понимание центральной линии партии, ее постановлений в свете двадцать …ого съезда. Какой партии, удивился Семка, все еще не понимая, чего от него хотят. Коммунизм на носу, стройки века, а вы все прошлым живете, молодой человек, про любовь поете. Буржуазная демагогия, вот что это, подвел черту проверяющий. Тут только Кудряшов понял, что сморозил что-то такое, за что его не просто накажут, а размажут по стенке. Он хоть и сторонился общественной жизни, но все же знал и слышал, что творится в стране.
В итоге после долгого, назидательного разговора номер признали идеологически вредным и секретарю институтского комскомитета поставили на вид за недостаточную работу с молодыми кадрами. Кудряшову грозили серьезные неприятности. Семка в страхе бросился к Потапову. Юрка, ты же там главный, помоги. Но Потапов сообразил, что на этом его карьера может закончиться, и не стал ввязываться. Раньше надо было думать, ответил он Семке, вляпался и меня за собой тянешь. Нет уж, выкручивайся сам.       
Такова была цена потаповской дружбы.

- Ну, вот раскашлялся, - сказал Потапов. – Не курил, не стоит и начинать. На, запей, - и он налил Кудряшову бокал минеральной воды.
- Не надо, уже прошло, - ответил Кудряшов. - Я это так, знаешь, балуюсь. Решил компанию поддержать.
- Ты, наверно, и в рестораны не ходишь, - заметил Потапов. – С твоей-то зарплатой.
- Не хожу, - ответил Кудряшов. - А зачем? Мне и дома хорошо.
- Ну, чего в твоей жизни хорошего? – налетел Потапов на Кудряшова. Задело его это словечко – хорошо. И тон рассуждений Кудряшова тоже показался издевательским. Мол, у него одного все хорошо, а у Потапова плохо. - Утром на работу, вечером с работы, жена, дети, зарплата, квартира, все одно и то же, повторяется из года в год. Не надоело?
- А мне нравится моя жизнь, - спокойно ответил Кудряшов. – Нравится ходить на работу, возвращаться домой, ужинать вечером дома с детьми и женой…
- Слушай, вот этого только не надо, - отмахнулся Потапов, - все равно не поверю, чтобы одна и та же женщина нравилась мужчине десять лет подряд.
- Двадцать девять.
- Чего двадцать девять?
- Я живу с Мариной двадцать девять лет, - сказал упрямо Кудряшов, - и все двадцать девять лет люблю ее. Она мать моих детей. Скажешь, такое не бывает?
- Не бывает,  - уверенно заявил Потапов, - проверено на себе. Я больше пяти лет не выдерживаю. Ну, на крайний случай шесть.
- Что с тобой происходит?– Кудряшов помолчал, задумавшись. - Хотя, со мной тоже случалось подобное. Все вдруг теряет смысл, рушится и летит в трамтарары. Под ногами пропасть, впереди туман, вокруг пусто и нет никакого желания жить дальше. Главное в таких случаях перетерпеть и постараться не наделать глупых поступков. Чтобы жизнь себе окончательно не поломать. Само собой все образуется. 
- Ты что, жалеешь меня? – спросил Потапов зло и настороженно.
- А что, хорошего человека и пожалеть нельзя?   
- Пошел-ка ты, знаешь, куда со своей жалостью?! – вскипел Потапов, встал и прошелся вокруг стола. Еще не хватало, чтобы его жалели, да еще кто – этот неумеха и неудачник!?
- Вот всегда ты такой, - с сожалением сказал Кудряшов. - Главное, чтобы тебе было хорошо, а до других тебе дела нет. А ты посмотри вокруг, как другие живут, отвлекись от своей персоны, займись сыном, наконец. Да сядь ты, не мозоль глаза. 
Потапов сел, плеснул в фужер коньяку, молча один выпил.
- Ты ведь совсем не меняешься, - продолжал Кудряшов. - Знаешь, как я долго привыкал к жизни, пробовал менять, исправлять, начинать заново, что-то  получалось, что-то нет. А ты привык, чтобы все и сразу. Успокойся и возьми себя в руки.
А, может, и прав этот Кудряшов, прав в том, что не надо спешить, а лучше остановиться, сесть и все хорошенько обдумать? Как только Потапов представил себе это, внутри у него все взорвалось - да чего думать, действовать надо, вперед идти без остановок, иначе закиснешь, сгниешь, плесенью покроешься. Нет, такой стиль жизни не для него. Сказал тоже – не меняюсь! Да он только и делал, что постоянно приспосабливался к жизни, ее ухабам и поворотам, чтобы быть всегда на плаву, наверху, где выживает сильнейший. Успокойся! Да он спокоен как никогда.
- Ну, вот мы и рассказали друг другу о себе, - усмехнулся Потапов. – Все теперь знаем. Вечер вопросов и ответов завершается. 
    - Да уж, - сказал Кудряшов. – Как говорится, гуляли - веселились, подсчитали – прослезились. Ты не думай, в моей жизни тоже не все гладко было.
- А я и не думаю, - ответил Потапов. – Просто захотелось встретиться, посидеть по-дружески, поболтать. Слушай, а давай продолжим вечер в женской компании? У меня есть пара адресочков. Звякнем?
- Нет, - отказался Кудряшов, - я привык ночевать дома.
- Ну вот, опять один, - вздохнул Потапов. - Ты и представить себе не можешь, как я себе осточертел, – он взял в правую руку коньяк, – по последней! 
- А ты к сыну езжай, - сказал Кудряшов, подставляя фужер. - Мне кажется, он давно тебя ждет.   
- Кажется, кажется, - огрызнулся Потапов. – И когда ты стал таким занудой? Ну, будем!
- Будем, - ответил Кудряшов, и друзья чокнулись.

 В неутихающем шуме ресторана каждый думал о своем. Кудряшов смотрел на часы и думал о детях, вспоминал жену, а Потапов злился на себя и никак не мог понять, почему этому тихоне Кудряшову так повезло в жизни.