Витька

С Юркой мы знакомы давно, с самого детства. Мне всегда нравился этот красивый, жизнерадостный скот. Есть такие феноменальные жвачные: роскошная, сытая тушка, золотистые облачка в глазах, а то, что из-под хвоста на окружающих сыплется, их вроде бы и не касается.


Положиться на него нельзя ни в чем. Он не займет денег, не поможет выкрутиться, не потащит апельсины в больницу, хоть сдохни. А случись такое — и на похороны не придет. Не от подлости, жестокости или трусости, а просто потому, что чужие слезы и вопли его расстраивают. И тут совершенно бесполезно попрекать, требовать, стыдить и говорить всякие торжественные слова, разумнее смириться и принять его таким, какой он есть.


Тогда общаться с ним легко и приятно. Можно не звонить — он не заметит; можно опоздать — он придет еще позже; можно пропасть на несколько месяцев, а потом спокойно заявиться под утро с парой пива — наверняка кстати. Мне жутко нравился этот его добродушный пофигизм.


В основном потому, конечно, что сам я вечно был схвачен за горло и прочие жизненно-важные части тела тысячами неодолимых «должен». Должен хорошо учиться и не позорить фамилию; должен купить хлеба и пропылесосить; должен не расстраивать отца, ибо у него давление; должен поступить именно туда, потому что это семейная традиция; должен жениться на младшей Грасс — «такая хорошая девочка»; и тому подобное; и до конца времен. Мне даже интересно было: у кого конкретно я успел так сурово одолжиться?


А Юрка в ответ на подобные наезды лишь благодушно улыбался и зевал. И я завидовал по-черному. Не внешности полуночного ковбоя, не обаянию, не везучести, а только этому здоровому эгоизму. Но сам такую легкость бытия осилить не мог и даром рвал сердце.


Поводы находились постоянно: отец болел, мама вечно металась то с анализами, то с лекарствами, денег не хватало ни на что, и я с четырнадцати лет украдкой подрабатывал  в фирме маминого брата, который платил мне, как взрослому, но и вкалывать заставлял не по-детски.  Словом, общение с Юркой было для меня краденым кусочком чужой жизни — беззаботной и радостной. Жизни, где ты не спеша идешь из школы, помахивая портфелем, лениво пинаешь пустую банку из-под пива да безобидно задираешь одноклассниц.


Наши одноклассницы, наши соседки... Сколько путаницы было с ними. Диву даешься: какими куриными мозгами нужно обладать, чтобы засунуть в один класс двух девочек с абсолютно одинаковыми Ф.И.О.! А Юркина мамуля подлила керосину, прозвав их Умная Юля и Красивая Юля. Помню, я несколько месяцев не мог сообразить которая из них какая. На мой глаз именно Красивая Юля соображала стремительно и нестандартно, а Умная Юля отличалась особой прелестью, более драгоценной, чем грубоватая южная яркость подруги.


Я часто мечтал о том, чтобы все получилось по другому, и жизнь развела эту странную парочку. Допустим, родители Красивой Юли переехали бы в другой район, вместе со своей стервоточиной. Или еще лучше - семья Умной Юли свалила бы куда-нибудь в Австралию в полном составе. Я даже глобус иногда крутил, чтобы найти ей подходящее место, теплое и красивое, как рай: с пляжами из белого песка, хрустальными водопадами, серебристыми туманами над буйной зеленью тропических лесов, где по утрам орут не знающие человечьих слов попугаи... Все, что ей угодно, лишь бы подальше от меня.


И рисовать я начал из-за нее. Мне так хотелось получить ее фотографию! Чего проще, кажется? Класс фотографируют ежегодно. Но она, словно нарочно, не попадала на общие снимки. То она болела, то уезжала на городскую олимпиаду по математике, то ухитрялась в самый момент съемки так повернуть голову, что тени и чужие волосы закрывали ее лицо. Я брал чистый лист... и сидел над ним часами. Как вообще можно было передать ее призрачное, зыбкое очарование? Эти полуулыбки, которые порхали около ее губ, как невидимые бабочки, эти прозрачные взгляды издалека, эту светящуюся в сумерках кожу, перламутровые голубые венки на запястьях...


Я сидел, вглядываясь в белую бумагу до ломоты в глазах, и как-то, под утро, из слепящей пустоты  нежданно и нечаянно проступили знакомые, лукаво усмехающиеся губы. Я успел только осторожно повторить разделяющую их тонкую линию, и наваждение исчезло. Разозлившись, я смял лист и швырнул его в угол.


Но на следующий день я подобрал его, расправил и вдруг обнаружил, что эта самая единственная линия и стала той булавкой, которой я приколол к бумаге неуловимую бабочку Юлиной улыбки! Легкие изгибы были так узнаваемы, что все остальное возникало само собой. В тот день я был счастлив, как никогда в жизни. Однажды совершившись, чудо повторялось вновь и вновь. Кромка челки, густые тени ресниц, умилительно-нежные очертания детского рта — и Юля как живая появлялась и исчезала по моему велению. О если бы столь же покорной она была со мной в жизни!


Но нет! Такая тихая, такая хрупкая, но какой упрямой она была! Как она умела замыкаться и хмуро смотреть исподлобья с капризным выражением на личике: «Чего же вы, завистливые люди, от девочки Снегурочки хотите?» Я с ума сходил от ее способности спокойно игнорировать  издевку и тут же обижаться на какой-нибудь пустяк. Когда я  в запале обозвал ее отрыжкой вечной мерзлоты, она только насмешливо подняла брови, а увидев мои рисунки, она расплакалась так горько, словно я выкрал их у нее из-под подушки, а после стал глумиться над ней.


И даже Юрка не мог спустить ее с небес на землю. В старших классах в него были влюблены все девчонки. Сама Красивая Юля - Кармен с уценкой - терлась около него, как кошка, и бесилась от бессилия. А Умная Юля абстрактно любовалась горизонтом над нашими головами. Должно быть, поэтому он и навоображал себе что-то романтическое в ее адрес.


Я жутко испугался сначала. Мне показалось, что она начала поддаваться. Юрка пялился на нее с упорством вожделеющего пингвина, и даже — я дар речи потерял от шока — начал было писать стихи. В горячке он ухитрился наваять нетленку на три листа с многообещающим названием «Веточки сирени». Стиснув зубы и сосредоточенно нахмурившись, я ухитрился вычитать все, не дрогнув. Терпя все мыслимые и немыслимые лишения, герой добирался, наконец, в чужой сад, обламывал цветущую сирень и несся навстречу блаженству. «...И отнесу я эти веточки прекрасной самой в мире девочке.» Я с неимоверным трудом сглотнул судорогу истерического хохота и вынес вердикт: круто, но нужно слегка доработать. Доработку Юрка, к счастью, не осилил и мировая литература потеряла очередного Дантеса в моем лице.


В итоге победили гормоны. Красивая Юля, пройдя, судя по всему, первичную специализацию под нашим химиком, сумела-таки взять неприступного Юрку за живое. И я не без злорадства наблюдал, как Умная Юля собирает остатки самолюбия в кулачок, чтобы с ненатуральным равнодушием пройти мимо обнимающейся парочки.


На выпускном Умная Юля почему-то не появилась. Я смотрел на пустое место в зале, словно нарочно оставленное для нее, и с облегчением думал о том, что теряю.  Теряю навсегда. У меня останутся только мои наброски и воспоминания, думал я, — неизменное и лучшее, как ни крути. Я радовался своей новой свободе и отчужденности. Жизнь обещала так много.


И действительно, все изменилось кардинально. Я поселился отдельно от родителей, работал, учился, рисовал, любил, спрессовывал дни и недели так плотно, что время пролетало со свистом. Я ни о чем не жалел, не хотел видеть никого из прежних знакомых, и даже с Юркой встречался от силы раз в полгода. Об Умной Юле я вспоминал, только разбирая старые рисунки. Было тревожно и больно. В конце концов, я просто засунул папку подальше, но выкинуть не решился.


Однажды я ехал с работы, остановился перед светофором и, машинально разглядывая толпу, увидел Умную Юлю. То есть, я был почти уверен, что это она. Бледная, уставшая женщина равнодушно прошла мимо, и я не сразу сообразил на кого она похожа. Я был потрясен. Она показалась мне тусклой, увядшей и совсем некрасивой. Стоило ли вообще переживать из-за такой воблы?


В тот же день я позвонил Юрке и предложил встретиться с Юлями. Он с восторгом согласился. А я рассчитал все очень просто: за вечер я налюбуюсь обеими до полного отвращения, окончательно развею детские иллюзии и похороню, наконец, чертову папку. Кто бы мог подумать, что вся моя жизнь полетит к чертовой матери, едва я увижу тонкую фигурку в сером пальто, идущую к кафе. Конечно же та женщина на пешеходном переходе была не Юля. Разумеется.


Я сидел за столиком рядом с ней, шутил, чертил зверушек на салфетках и боялся поднять глаза. За прошедшие годы Юля не увяла, а расцвела, в полумраке зала ее красота казалась просто нестерпимой. Незнакомый горьковато-свежий запах ее волос кружил мне голову, а сердце билось на разрыв. Я рухнул в отчаянье и валялся на самом дне с раздробленными костями и полным ртом мятого мяса.


Пока я метался, суетился, кому-то что-то доказывал и самоутверждался, она спокойно — и счастливо? - жила себе без меня. И вот, пожалуйста, сидит и смотрит как чужая. Словно это не я вызывал ее из пустоты, крал ее тени и блики, дорисовывал рядом себя...


Последней каплей стал визит к гадалке, к которой нас всех потащила Красивая Юля. Мне было все равно куда идти, лишь бы на воздух. Еще минут пять в этой чертовой забегаловке — и меня бы вынесли оттуда. Я хотел всего лишь отвлечься немного и отдышаться, а тут эта баба, раскинув свои козырные-фартовые, эдак по-барски вальяжно сообщает мне, что я буду богат и счастлив, проживу сто лет, не сегодня — завтра женюсь на любимой женщине, и та родит мне четверых ребятишек. В первый момент я с трудом удержался от порыва вытащить толстую дуру за шкирдяк в приемную и прямо носом ткнуть перед Умной Юлей: где я и где она?


А потом я, кажется, пошел в разнос. Красивая Юля, видимо, тоже под впечатлением от сеанса, наливалась коньяком в темном коридорчике, эффектно глотая его прямо из горлышка. Я перехватил бутылку и попытался последовать ее примеру. Но выяснилось, что мадам дюже здорова пить, а я потерял навык. Задохнувшись, я пару минут изумленно ощущал, как сожженные внутренности молча соображают, в чем дело, а потом мир вокруг аккуратно обернули  прозрачной алкогольной ватой.


Как мы расстались, помню не отчетливо. Счастье, что на улице было холодно, а у меня хватило остатков соображения, чтобы пойти пешком. Ударная доза быстро выветрилась, я продрог и почти бежал к дому. И как только ко мне вернулась способность соображать, я стал лихорадочно обдумывать происшедшее. Конкретно — что делать дальше. Забыть не выйдет. Уехать? Накануне был разговор о месте начальника филиала в Новосибирске. Тогда я отказался, но, возможно, никого подходящего еще не нашли. Сбежать и затаиться, хотя бы на пару лет.


И только в прихожей до меня дошло, что все это время я сжимал в руке что-то невозможное, теплое, живое. Ее ладонь.


...Она стояла рядом, смотрела на меня в упор. И я видел по серебристым искоркам в зрачках, по подрагивающим уголкам губ, что шутка уже готова. Сейчас я услышу ее и умру. Я сделал шаг вперед, и всю кровь внутри меня уничтожило вспышкой белого света...


А потом начался кошмар. Бесконечные скандалы, разборки, попреки. Оказалось, что мой мир, рухнув, задел обломками слишком многих. Задел многих, но никого не убил, и все выжившие предъявили претензии. И если бы не Юля, терпевшая это безобразие так долго, так кротко!


Когда она забеременела второй раз, я снова пошел к той самой гадалке. Не спрашивать о чем-то, нет. Она сразу же узнала меня и улыбнулась. Я виновато извинился за то, как психанул тогда, и, чувствуя себя идиотом, подарил ей цветы и конфеты. Посмеиваясь, она предложила мне кофе, и мы почти целый час разговаривали о том, как все получилось. Я показал ей фотографию Юли с сыном, она спросила хочу ли я узнать что-нибудь еще. Я сказал: «Нет». Она ответила: «Ну и молодец». Когда я уже отвернулся, попрощавшись, она вдруг окликнула меня. «Знаешь, ты первый, кто вернулся вот так, - сказала она. - Спасибо.» «Не за что,» - ответил я. Она засмеялась и ободряюще кивнула мне: «Все будет хорошо!»


Я вышел и вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым. Как в детстве. Как во сне.