Генерал

-- Я желал бы видеть великого человека, -- сказал Борис Друбецкой
-- Вы говорите про Буонапарта? -- спросил его улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что
это было шуточное испытание.
-- Князь, я говорю об императоре Наполеоне, -- отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
-- Ты далеко пойдешь, -- сказал он ему

Л. Н. Толстой "Война и Мир"


Это произошло в 1798 году - ровно в тот день, когда я поставил точку в своей последней написанной пьесе. Она рассказывала об утонченной любви между благородным и воспитанным юношей - а, кстати, таких к тому моменту уже водилось мало, - и бунтующей революционеркой, страстной и убежденной в своей правоте. Она погибнет за свои убеждения, а ее палачем выступит отец любимого человека. Разумеется, слепая ярость и неуправляемая ненависть ослепит юношу, и он, в порыве гнева, жестоко расправится со своим отцом. Трагично, не правда ли? Жаль, что такого трагизма совсем не наблюдается в жизни - тут все проблемы гораздо примитивнее, прямолинейнее и по-плебейски просты. Как и любовь, впрочем. Сколько бы я не прочел любовных романов, сколько пьесс не написал, все равно описываемых и воспеваемых там чувств никогда не встречал на яву. Пожалуй, Шекспир ошибался, величая мир большим театром. Скорее наоборот. Мир - это такая бездна, куда непрерывно падает человек, начиная со своего рождения; он засасывает своими повседневными тревогами, абсолютно незначительными явлениями, превращая актера в торговца, а актрису в домохозяйку. И что самое обидное - в этом мире восхваляемое гражданское начало неизбежно ассимилируется с вязким и гнетущим бытом, где гражданин, хотим мы того или нет, превращается в раба.

Мои рассуждения неожиданно прервал незнакомый стук в дверь: незнакомый потому, что за последние годы меня совсем никто не навещал. Меня все позабыли и, как следствие, ко мне больше никто не стучался, зато и больше никто не стучал. События общественные затмили личные. Друзей, да и просто знакомых я на долгое время потерял - все они бросились обустраивать жизнь молодой республики. Помнится, 9 лет назад ко мне в комнату ворвался Франц - это был его последний визит, - и восторженно воскрикнул: "Дружище, монархия свергнута, во Франции провозглашена республика!" Его глаза горели пламенем надежды на светлое будущее, но это будущее безжалостно расправилось с ним, отправив моего близкого друга на гильотину. С тех пор меня больше никто не посещал, и потому я был крайне удивлен внезапному появлению незнакомого гостя.

- Чем могу служить? - спросил я его.
- Гражданин Н.?
- Да, это я.
- Я к вам по важному государственному делу, - ответил он официозно, - Директория приняла решение начать военную кампанию в Египте. Главным командующим войск назначен Наполеон Бонапарт. Вам знакомо это имя?
- Наслышан о таком генерале. О его завоевательных подвигах в Италии знает весь Париж.
- Отрадно, что вы в курсе дела. Так вот, следующая цель - Египет. Великая Франция требует великих завоеваний. Кому как не Наполеону это по зубам! - в словах незнакомца угадывалась заученность формулировок. Такое ощущение, что за день он произносил одно и тоже с десяток раз.
- Скажите, а причем здесь я?
- Все вопросы лично к Наполеону. Он пожелал видеть вас сегодня у себя.

Интересно, и зачем я кому-то понадобился? Сидел в своей каморке, заигрывал с музами, никому не мешал, и здрасьте - хотят видеть. Да еще и сам Наполеон. И на что я ему сдался? Может вспомнил былую дружбу? Дело в том, что в молодости мы вместе учились в Королевской Кадетской школе, ему хорошо давались технические и правовые науки, а мне - гуманитарные. Так или иначе, нас многое объединяло, и главное - это ненависть к монархии. На эту тему мы любили шутить: "Хороший монарх - мертвый монарх". Может поэтому во Франции правили только плохие монархи... Тем не менее до поры до времени нам это сходило с рук. Мы висели на ниточке, но это положение нельзя было сравнить ни с чем - вот она романтика во всей ее красе: еще один шаг и ты вне закона. На этой почве мы и сдружились, но с тех пор прошло много времени: Наполеон пошел по пути война, а я - мудреца. Какой он сейчас? Было бы любопытно узнать... И с этими мыслями я и отправился на встречу с давним знакомым.

Зайдя к нему в кабинет, я робко прикрыл дверь и свинцовым шагом двинулся в сторону Наполеона. Рядом с ним стоял какой-то военный: он определенно был ниже по званию, но значительно выше по росту - что не удивительно, впрочем. По всей видимости, у них разгорелся спор о сроках наступления, и военный решительно наступал со своим предложением.

- Нет, наступление надобно отложить. Генерал Нельсон узнал о наших планах и точно нас разобьет на море. Мы даже не успеем доплыть до Египта!
- Страх разрушает в тебе солдата, - отвечал Наполеон. - Бойся не английского флота, бойся потерять в себе волю к сражениям.
- Но генерал? Это безрассудство! Включите мозги!
- Разговаривать со мной таким тоном - вот безрассудство. Вы ростом выше меня как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это отличие. - отрезал Наполеон.

Военный уважительно кивнул и вышел из кабинета. Я продолжал стоять неподвижно. Холодное лицо Наполеона смотрело на меня, испепеляюще и грозно, однако наигранный взгляд не мог выбить меня из колеи: я знал, что за маской чудовищного циника скрывается ранимая и закомплексованная личность. Как показало время, я ошибался.

- Н., друг мой, рад видеть тебя! - улыбнувшись, сказал Наполеон
- Доброго времени суток, генерал Наполеон. Я к вашим услугам!
- К черту формальности. Я тебя пригласил сюда не для того, чтобы приказывать. - В словах Бонапарта чувствовалась нотка дружелюбия, но я до конца не доверял ему.
- Мне представляется, что в последнее время ты этим только и занимаешься. - решил съязвить я.
- Послушай, мы с тобой друзья с молодости. Я помню, как ты преуспевал в учебе, изучая светские науки. Я хочу пригласить тебя принять участие в египетской кампании.
- И что же я там буду делать? Я ведь и пушку никогда в жизни не видел.
- Мы берем с собой ученых. Египет - таинственная и неизведанная страна. А французской республике нужны научные открытия. Мы должны быть первыми во всем...
- И поэтому ты меня приглашаешь? - перебил я его. - Что ж, это действительно заманчивое предложение. А почему бы и нет?

19 мая французский флот под командованием генерала Бонапарта вышел из Тулона. План Наполеона был прост: чтобы не наткнуться на превосходящие по силам и умению эскадру английского генерала Нельсона, нужно сделать остановку на Мальте, чтобы и время потянуть, и пополнить французские владения. Мальта была взята без колебаний - рыцарский орден, которому принадлежали эти территории вряд ли мог тягаться с несокрушимой армией Наполеона. Однако количество жертв превосходило все разумные пределы: казалось, что Наполеону даже нравиться убивать просто для того, чтобы убивать.

- Послушай, - сказал я ему, уже отплывая к Египту, - зачем проливать невинную кровь?
- Друг мой, - все также высокомерно отвечал Бонапарт, - я смотрю, что ты мало чего повидал на белом свете. Когда я был в Италии, я видел человеческие зверства - люди убивали друг друга за кусок хлеба. Голод, разруха, нищета - все это приводит к бедствиям. Человек становится зверем, чтобы обеспечить себе жизнь.
- Естественное состояние? Да, помню, Руссо... - вспомнил я наши былые увлечения
- Абсолютно верно. Руссо, как и все представители просвещения, считал, что естественное состояние людей можно сменить гражданским, в котором закон будет регулировать отношения людей. А закон - это я.
- По-моему, это уже не Руссо, - укоризненно заметил я.
- Да, это уже скорее Гоббс. Тот верно полагал, что только сильное государство может установить гражданские порядки. И пойми - это установление без крови не возможно. Всегда найдутся люди, кому захочется остаться в естественном состоянии, быть животным и сеять хаос.
- Почему сразу животным? - продолжал не соглашаться я.
- Потому что ты сидишь дома, читаешь книжки и не видишь происходящего вокруг. Присмотрись, в каждом человеке сидит животное, и если его правильно не воспитать, то он им так и останется. Также и с разными городами - они сейчас не объединены, в них царит неразбериха. Я же, завоевываяя их, дарую им закон. - Наполеон сделал небольшую паузу, во время которой я не позволил себе ничего сказать. Чувствовалось, что он еще не закончил говорить, а перебивать его не хотелось. Все-таки харизма давала о себе знать. - Знаешь, когда я попадаю в незнакомый город, то совершенно не скучаю. Я изучаю его: как знать, может мне придется его рано или поздно взять.

Конечно, я понимал, что Наполеон изменился с тех пор, но таких значительных изменений я не мог предугадать. Когда-то мы взахлеб читали с ним Руссо и фанатично думали о свободе, равенстве и братстве, но сейчас что-то мне подсказывало, что это в прошлом. Теперь же, как мне кажется, он также фанатично думал эту свободу отправить на эшафот.

- Вот что сейчас творится во Франции? - заговорил Бонапарт после непродолжительного молчания.
- А что в ней творится? Республика победила! Народу дарованы свободы, монархии больше нет!
- Но какой ценой? - резко заговорил Наполеон. - Процветает грабеж, мошенничество, проституция. Если бы не мои победы в Италии, Франции нечем бы было гордиться! Ты понимаешь, что все проиграно?

Мне трудно было хоть что-то противопоставить ему. В глубине души я понимал, что он прав, но не мог согласиться - принципиально не мог.
- Да, сейчас нелегко, но мы добились главного - провозглашена республика!
- Я смотрю, ты якобинец. - усмехнулся он
- И никогда этого не скрывал. - гордо добавил я.
- Не обижайся, но даже роялистов я уважаю больше, чем якобинцев. К первых есть хоть какие-то ценности - верность монарху, отцу государства - а у вас нет никаких. Ваша свобода - это разгул преступности и произвол властей. Никто никому не подчиняется, никто никому ничего не должен. 90-е годы - позор для Франции!
- Что это за ценности такие у роялистов? Это пресмыкание перед начальством, ничего другого! Ценность - это когда ты готов за что-то отдать свою жизнь, а не раболепствовать ради высокооплачиваемой должности! - возразил я возбужденно.
- Напрасно ты заводишься, - спокойно ответил Наполеон. - Я тебе лишь привожу факты, а ты начинаешь извиваться, спорить. Я поэтому вас, философов, и не люблю. Вы много болтаете и не по делу.
- Зато мы болтаем правду!
- Большие батальоны - вот правда! И с помощью этой правды я собираюсь покорить весь мир! - по-генеральски, словно выступая перед солдатами, вскрикнул Наполеон

Я начинал побаиваться своего собеседника. Во Франции он набирал популярность, тогда как Директория, напротив, придавалась все большей и большей критике. И от этого было страшно - еще один удачный поход, и он станет любимцем толпы, встречающей своего героя бурными криками и рукоплесканиями. Да, рядом с Наполеоном я чувствовал ход истории, мы были ее настоящими актерами, если не хозяевами, но что-то тревожило меня... или кто-то.

- Однажды в Италии я провел бессонную ночь. - поделился он откровением со мной. - После заключения мира с Австрией, я никак не мог взять в голову: зачем я все это делаю? И главное - для кого? Директория - эти бездари и проходимцы - палец о палец не ударили для того, чтобы поднять Францию с колен, и почему тогда я должен подчиняться этим негодяям? Ведь я - завоеватель земель. А они кто? И тогда я понял, что уже не умею повиноваться.
- И что ты собираешься делать? - насторожился я
- Завоевать весь мир. И подарить его народу Франции.
- А почему ты выбрал Египет?
- Как сказал Александр Македонский, кто владеет Востоком, тот управляет всем миром! А потом, Европа - слишком мала для меня. Тут не развернешься - с одной стороны прагматичные англичане, с другой, неуправляемые австрийцы, а с третьей, непредсказуемые русские.

Наконец мы прибыли в Египет. Эта страна уже не напоминала великую державу времен Александра Македонского: не было того могущества, тех невиданных красот, того богатства, чем так славился Древний Египет. Теперь на этой территории жили арабы, копты, мамелюки - отважные бойцы из касты войнов - и многие другие. Но уже не тот народ, что создал Асирисов и Сфинксов. Поэтому после покорения Александрии Наполеон, как бы он того не хотел, не сумел удостоиться титула фараона - сына Верховного бога Ра - и стать полубогом. Впрочем, не велика потеря, ведь уже через несколько лет он добьется этого статуса в католичестве, заключив соглашение с Папой Римским: Папа получит духовную власть над Францией, а Наполеон - признание церкви, что "святой дух" временно решил переселиться в него. А сейчас Наполеон истреблял все на своем пути, никого не щядя. Один французский солдат стоил тысячи жителей Египта. Однако со временем страх местного населения сменился уважением - ведь надо было всего лишь признать законы Наполеона. Бонапарт сохранил магометанскую веру, даже поощрял ее, навел порядок в городах, освободив жителей от грабительских набегов воинственных мамелюков. Поразительно, но факт: большинство полюбило его.

- В чем секрет твоей популярности? - спросил я его однажды
- Никаких секретов. Наука управления. Вот какая у тебя любимая книга?
- Руссо, разумеется. "Об общественном договоре..."
- А у меня "Государь" Макиавелли. Там справедливо написано: настоящий правитель должен совмещать в себе качества льва и лисы. Иногда быть храбрым и демонстрировать силу, а иногда хитрым - и обманывать во благо. Вот знаешь как я смог приручить народ Италии?
- И как же? - заинтересовался я.
- Я сделал так, что жители поверили в то, что я освободитель. Если хочешь управлять людьми, внуши им, что они свободны.

Наша следующая цель была столица Египта Каир. Все города и селения по пути от Александрии к Каиру немедленно сдавались без сопротивления. На каждой захваченной территории власть передавалась французскому начальнику гарнизона, который в свою очередь собирал при себе совет из нескольних доверенных лиц и устанавливал законы. В одном из таких селений - очень маленьком, бедном, неустроенном - стал править мой друг Франсуа. С ним мы познакомились еще на Мальте - мне он сразу приглянулся. Статный, мужественный, неприхотливый в еде, с безупречными манерами и могучей смекалкой, Франсуа был образцовым собеседником. Мы могли часами говорить о Вольтере, поклонником которого он являлся, травить друг друга забавными историями, вспоминать о взятии Бастилии с романтическим восторгом. Его не волновали политические интриги, бесконечные споры между монархистами и социалистами о власти - все это казалось мелочным для него. Он гораздо сильнее ценил личную дружбу и дорожил знакомствами, а потому мы мгновенно нашли общий с ним язык.

Оставшись с Франсуа в Эль-Рише - именно так называлось это селение, - я решил прогуляться вдоль разрушенных домов, все-таки чувство вины за бесчинства французской армии не покидало моего сердца. Рев, плачь, крики и паническая боязнь чужеземца, то есть меня, все больше и больше настораживало. Я лихорадочно пытался помочь людям отыскать потерявшихся детей, поддержать потерпевшего в несчастье, но зачастую мои попытки заканчивались провалом: мне никто не доверял и в глубине души, я думаю, все они меня презирали. Неужели попытка освободить этот несчастный народ от власти коварных мамелюков, не вызывает никаких иных чувств, кроме ненависти?

Среди развалин я случайно наткнулся на плачущую девушку, закутанную с ног до головы разноцветными восточными тряпками. Тряпки были изрядно поношены, да и на вид не очень-то уж и чисты, а ее лицо, единственная открытая часть тела, было испачкано грязью настолько, что ее вряд ли бы мог узнать кто-нибудь из родственников. Считается, что на Востоке лицо отображает внутренние состояние человека - его радости и горести, победы и разочарования. И потому грязь на лице этой несчастной девушки, размазанная, засохшая, соленая от струившихся по ней слез, символизировала собой переживания, которые ей пришлось вынести; и главное из них - потерю независимости города, а вместе с тем, и независимости своего дома.

- Могу я чем-нибудь вам помочь? - вежливо спросил я по-французски, понимая всю абсурдность своего вопроса. И дело даже не в том, что в этой ситуации и в данных обстоятельствах такое обращение казалось издевательством, а в том, что просто напросто она не знала французского языка, и могла лишь догадываться чего я от нее хотел.
Она робко посмотрела на меня и замерла, словно выжидая моих дальнейших действий.

- Не бойся, - промолвил я, нежно вытирая грязь с ее лица, - я тебя не обижу.
Ее коленки задрожали, как будто она переживала последние минуты своей жизни. Я вспомнил эти ощущения: именно с такой же дрожью в ногах шли многие из моих друзей прямиком на гильотину. Она не знала как себя и повести, ведь перед ней стоял завоеватель ее земель. Но завоеватель о своих завоеваниях даже и не догадывался. Между тем, из ветхого жилища, у которого не было даже дверей, высунулся мальчишка и начал наблюдать за нами.
- Какой славный мальчик, это ваш? - показал я пальцем на парнишку. Девушка пугливо обернулась и что-то крикнула. Мальчишку явно это встревожило, и он метнулся обратно в дом.
- Боишься, - начал я думать в слух, - я ведь тебя не трону. Я, конечно, чужестранец и вызываю у тебя подозрения, но поверь, чужестранцы тоже разные бывают! Есть те, кто помогают себе, а есть те, кто помогает другим. Понимаешь? Нет, ты меня не понимаешь. Ты дрожишь. Не переживай, давай я помогу тебе встать, - я подал ей руку, но она моментально дернулась в сторону, словно полагая, что я причиню ей боль. - Бедняжка, вот что делает война с людьми. Мы все становимся врагами, и это самое печальное. Но ничего. Ты ведь здесь живешь? Я постараюсь сделать все, чтобы тебе материально помогли.

Не то, чтобы жалость разъедала меня, скорее меня охватило другое чувство - что-то вроде христианской любви, которая вмещает в себя и милосердие, и сострадание, и помощь ближнему своему. А может и не только христианское? Девушка, скрывавшаяся под густыми грязными одеялами, неописуемо притягивала меня. Что-то умилительное было в ее внешнем облике: причем трогала не столько ее закрытость от меня, сколько от внешнего мира - ведь под толстущим слоем тряпок пряталась восточная красавица! Во всяком случае я так представлял. Согласитесь, нагие ноги, руки, волосы через какое-то время приедаются и уже перестают быть объектом вожделения. Ты видишь их каждый день и постепенно перестаешь замечать их чудесную красоту. Они становятся серыми, как стены в доме, а прикрытые всегда дают простор воображению. Это такое чистое восприятие сакральности, когда ты не знаешь что творится на небесах, но при помощи воображения прекрасно себе представляешь. И если и есть в мире подлинная свобода, то вот она - когда ты не замкнут в выборе, а способен искусно фантазировать. Обнаженные части тела не интересны, просты и примитивны для созерцания, потому что они видимы. Другое дело с невидимостью - это как с тенью, у нее нет четких очертаний, что дает колоссальную возможность бесконечно рисовать детали этого немыслимого объекта и сделать его мыслимым. Так и рождается поэзия, поэзия мысли, чистая по своей сущности.

Однако время шло, и мне нельзя было надолго задерживаться в Эль-Рише. Меня ждали египетские пирамиды, ради исследования которых я был приглашен Наполеоном. Я взял с Франсуа слово, что он сделает все возможное, чтобы позаботиться о девушке. По всей видимости, она жила одна с ребенком. Дом был практически разрушен, а имущество разграблено. Муж, очевидно, был убит французскими солдатами, отчего становилось еще противнее. И это чувство я уже не мог победить своими благими поступками, оно крепко засело внутри меня. Отправившись в Каир, влекомый научным интересом, я понимал, что непременно возвращусь в Эль-Ришь. И пожалуй я знал ответ на вопрос "почему"! Потому что никакая наука не могла заменить мне любовь. Да, именно ее. Теперь-то я наглядно представлял себе Любовь, ту самую, о какой ранее читал и писал. Впрочем, чего я лукавлю - это чувство было гораздо сильнее!

В Каире царило напряжение: после безуспешного восстания, жестоко подавленного французскими войсками, население пребывало в панике. Несчетное количество раненых и убитых, горы трупов, море крови - все это вызывало сомнения в целесообразности подобных мер. Смириться с этим было невыносимо, как и невыносима была мысль, что от меня-то ничего и не зависит. Но терпеть я этого больше не мог. Как только Наполеон вернулся из Сирии в Каир, я немедленно попросил организовать нашу встречу.

Возле его штаба толпились люди, важно обсуждая государственные дела. Чувствовалось, что ситуация в Египте устаканилась, теперь он был полностью подчинен Франции, и устанавливаемый здесь порядок был практически решенным делом. Я шагнул в кабинет Наполеона, где он в одиночестве стоял возле географической карты.

- Н.? Рад тебя видеть, - обернувшись, сказал Бонапарт.
- Наполеон, что ты творишь? Ты убиваешь невинных жителей! - вспылил я.
- Успокойся, не горячись.
- А как иначе? Гибнут люди!
- Эмоции овладели тобой. Впрочем, это объяснимо. Ты же писатель. - словно не замечая моего нервного напряжения ответил он.
- А политики, хочешь сказать, должны не замечать чужих несчастий?
- У политики нет сердца, а есть только голова. - с неизменным спокойствием продолжал Наполеон, - Попробуй посмотреть на это шире. Мы прибыли в страну, где хаос и разруха были в порядке вещей. Люди гибли от этого невыносимого существования. Пусть кровью, но я установил здесь закон, и теперь уже никто не посмеет его нарушить.
- А что произошло в Каире?
- Восстание, что же еще? Народ, к сожалению, не видит дальше своего носа. Им кажется, что иноземные захватчики пришли разорить их, но это не так.
- А как? - не унимался я.
- Мы несем просвещение другим народам. Конечно, не обходится без жертв, но таков переходный период. Понимаешь, самое простое - видеть то, что очевидно. Да, мы пролили много крови. Но искусство политика - это умение узреть не очевидное. А оно заключается в том, что до нас гибло еще больше людей, просто это было незаметно, медленно и тягуче, как засасывающие зыбучие пески.
- У тебя всегда есть ответы на все вопросы. - упрекнул я его.
- У меня этих ответов множество, и я умею выбирать из них правильные.
- Республика не одобрила бы твоего дела... - сказал я, решив воспользоваться своим последним козырем.
- Зато большинство народа поддержало бы! - надменно проговорил Наполеон, - Республика - ничто, если она не решает главных национальных проблем - голода, нищеты и национального унижения. Мы переживаем ужасные 90-е - годы, которые не справились ни с одним из поставленных вопросов. Один я тащу Директорию на своей шее, завоевывая страны и обогащая Францию. Ведь пойми, Франция окружена кольцом врагов, ты думаешь с нами действительно кто-то хочет дружить?
- Разумеется, с нами никто не будет дружить, коли мы на всех нападаем. - отразил я.
- Н., как ты наивен. Лучшая оборона - это нападение. Мы потому и нападаем, что пытаемся отстоять свою независимость.

Казалось, наш разговор плавно перетекал в ту бессмысленную фазу, когда уже никто друг друга не слышал, как вдруг нас прервал резко вбежавший неизвестный человек.

- Генерал Наполеон, генерал Наполеон! - беспорядочно кричал он.
- Я слушаю тебя.
- Генерал Наполеон, во Франции народное недовольство! Жители Парижа во всю критикуют Директорию, винят ее во всех бедах и поражениях!
- Каких еще поражениях?
- Дело в том.. Дело в том... - начал заикаться незнакомец.
- В чем? - грозно спросил Наполеон.
- Суворов перешел Альпы. Италия освобождена.
- Русские... - прошептал Бонапарт.

Нависло молчание, томительное и бесконечное, словно вечность.

- Сообщите солдатам, - продолжил Наполеон, - Мы возвращаемся во Францию! Родина ждет нас!

Неизвестный немедленно выбежал из кабинета, оставив нас наедине.

- Ну что стоишь? Собирайся. - сказал мне Бонапарт. Но я совершенно никуда не торопился.
- Знаешь, я решил остаться здесь. - твердо заявил я.
- Как? И зачем? Ты не желаешь вернуться на Родину?
- А где это находится? - спросил я.
- Там, где ты родился - вот где Родина. И любовь к Родине - первое достоинство цивилизованного человека.
- Моя Родина - все человечество. Я не делю его на цивилизованное и нецивилизованное! И хочу жить там, где вижу счастье и правду.
- Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. - насторожился он. - Тебя, наверное, что-то держит здесь, разве я не прав?
- В точку. Да, я побывал в селении Эль-Ришь и.. - я сделал небольшую паузу, чтобы корректно сформулировать, - и... хочу помочь Франсуа поднять с колен это разрушенное местечко. - фраза "поднять с колен" должна была прибавить мне патриотических очков и убедить Наполеона в моей искренности.
- Ха! А ты разве еще не знаешь?
- Чего не знаю?
- Франсуа убили местные жители, когда он прогуливался по местным улочкам. - Наполеон рассказывал эту новость, как что-то само собой разумеющееся, - Тогда я приказал вырезать этот город до последнего человека.
- Как? - взволнованно спросил я.
- А просто. Ни один никчемный житель этого селения не стоит пролитой крови французского солдата! - отрезал он.

Это был шок. Вероятно, из тех, что меняют твою жизнь и заставляют задуматься. По-серьезному задуматься. И что же для нас самая важная ценность? Тот самый надличностный интерес, ради достижения которого все средства хороши? Неужели власть, деньги или всеобщая популярность толкает людей на преступление? Причем не преступление закона, нет, преступление простой человеческой морали. И ведь ни власть, ни деньги не дадут вам той свободы, которую вы обретаете в любви. Власть делает людей жестокосердными, а любовь - заботливыми к окружающим! Впрочем, ослепленные властью люди никто не узнают что такое любовь, а я... а я пусть и узнал ее всего лишь на несколько минут, но это были те минуты, ради которых и стоило жить на белом свете!

------

Вернувшись в Париж, Наполеон свергнет Директорию и станет сначала первым консулом, а потом - через несколько лет - и императором. Французская крупная и мелкая буржуазия, уставшая от экономической и политической неопределенности, с восторгом встретит приход Наполеона: установится экономический порядок, при котором будет легче торговать и развивать экономику. Наполеон покорит и всю Европу. Он упразднит инквизицию и дарует народам светские законы. Они войдут в так называемый Кодекс Наполеона - это будут законы, основанные на Римском Праве, законы, по которым мы живем по сей день. Автор сего произведения, проживя еще год в Египте, будет убит аборигеном, страстным освободителем своей страны. Париж же войдет в новую эпоху: закончится эра лихих 90-х, начнутся процветающие нулевые - так называемая эпоха стабильности.