Ангелы не уходят навсегда

Семён плотнее запахнул воротник мотоциклетной куртки. Стало сыро, зябко и неуютно. Захотелось домой.
С реки подул по-осеннему прохладный, неприятный ветер. Вода подернулась рябью и почернела. Солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и великая по красоте картина заката ушла в небытие. Ночное небо как-то сразу упало на город. На набережной зажглись радостные фонари, освещающие редкие гуляющие парочки и немногочисленных  родителей с детьми.
Семён сидел в пол оборота на одной из тех лавочек, которые в ряд стояли на набережной.

Удобные, красивые лавочки. Не изломанные пьяными подростками и с крепкими плотными сиденьями и спинками, которым по весне вовремя заменяли изношенные доски и, не жалея кистей, красили. Может, выжили эти лавочки только потому, что эта набережная была любимым детищем нынешнего мэра? А может потому, что по набережной слишком часто проезжали милицейские патрули на четырёхколёсных чудовищах, которые в народе называли «бобиками». Эти «бобики», тихо урча степенными УАЗовскими моторами, дефилировали по набережной, как только начинало темнеть. И из их окошек смотрели по сторонам блюстители порядка, защитники мирных граждан от хулиганов, пьяных с ножами или просто от одиноких студентов, которые по случайности забыли паспорта дома.
Иногда из окошек смотрели рослые парни, с точеными скулами и достоинством на лице от выполняемого ими долга милиционера; а иногда - низкорослые крепыши, сошедшие с афиш пародий на боевики про крутых одиночек – спасителей мира, а то и всей галактики. Джедаи современности, рыцари без страха и упрёка, смело идущие  вчетвером на подвыпившего слесаря, припозднившегося домой. При всем притом насмерть перепуганные от множества влюблённых парочек и умилительных мамаш с детьми. И если бы не обязательные автоматы, что прилагаются к таким спасителям галактик, то, наверное, и «бобики» бы не ездили по уютной и красивой набережной.
Семён проводил взглядом один из таких «бобиков» и со слегка брезгливой гримасой на лице отвернулся. Включившийся сине-белый проблесковый маячок как раз попросил своим ненавязчивым вниманием уступить спасителям галактик дорогу. А дорогу им перегородила молодая и счастливая мамаша, которая, чуть присев, раскинула руки и ловила смело шагающего по планете Земля маленького человечка, видимо, делающего только первые шаги. Но, по всей видимости, крепышам важнее ехать дальше спасать миры, с упоением включая переливы фонариков на крыше машины, чем подождать, пока малыш дотопочет до мамы и попадёт в самые нежные и ласковые объятия, которые укроют его и защитят от всего на свете, в том числе и от тихого урчания «бобиков».

 Все события прошедшего дня скомкались у него в памяти, и он не мог связать их воедино.
«Что же всё-таки произошло? В чем моя ошибка?» - Семён задавал сам себе разные вопросы и ни на один не находил ответа. Слишком всё быстро произошло. Слишком не готов он был к таким поворотам.  Неделю назад у него было всё. Любимая работа, которую он боготворил, любимая женщина, на которую он молился.

- Полина! Полина! – Семён с размаху отворил дверь из своего кабинета в приёмную. – Это что такое? – Он испепеляюще смотрел на Полину, тряся в руке лист бумаги. Голос его почти сорвался на крик. Галстук был ослаблен и нелепо болтался.
- Моё заявление об увольнении, - тихо сказала Полина, не поднимая глаз от стола, за которым сидела. В руках она держала какие-то листы, на столе были разложены папки, открытые и закрытые.
- Какое заявление? Какое увольнение? – Семён швырнул лист бумаги на стол и прихлопнул его ладонью. – Не придумывай глупостей! -  глаза встретились. Семён увидел в зрачках девушки себя, и ему не понравилось то, что он увидел. Над Полиной стоял готовый броситься на жертву зверь. Семен отшатнулся от стола и провел ладонью по лицу, пытаясь стереть наваждение.
- Семён Владимирович, это не глупости, я увольняюсь. – Полина сжала губы и подняла глаза. - Я так решила.
Семён опустился в кресло, снова взяв в руки листок с  заявлением.
- Зачем? – только и смог спросить он, не отрывая глаз от пола.
- Сёмушка, я не могу так больше, не могу, - из глаз Полины потекли слёзы. – Уже три года как умерла твоя жена, - Семён при этих словах дёрнулся и еще ниже опустил голову, - а наши с тобой отношения ни к чему не пришли. Все три года я была с тобой рядом, минута в минуту, час в час. Но кто я тебе, Семён? Референт? Любовница? Да кто угодно! Я могу быть и стать кем угодно! Но я  не жена тебе, милый! Не жена!
- Ты моя правая рука и самый близкий мне человек, - Семён опустил голову и сжал зубы.
- Семён! Ну что ты говоришь? – воскликнула Полина и рассмеялась. Смех получился горький, хриплый. Семёну подумалось, что смеются галки на морозе. – Твоя правая рука… Я стала этой твоей рукой, только потому, что люблю тебя. Я вычеркнула всё, всё из своей жизни только ради тебя и твоей фирмы. Только ради того, чтобы ты выжил и не сошел с ума, когда умерла Наташа. Эти три года  я жила только тобой, только твоей работой. Но я устала, родной мой. Я устала! Неужели ты не понимаешь, что я женщина? Я женщина не только в том, что ко мне можно приехать, когда тебе захочется. Среди ночи или под утро, или можно вытащить меня от мамы и понести на своём мотоцикле куда-то за город. Семён, ты не забыл, что мне уже тридцать лет? А у меня нет ни детей, ни семьи. Я всё это променяла на тебя… И на твою фирму, будь она проклята!
Полина махнула рукой, и со стола в сторону Семёна полетели стаканчик с карандашами, листы бумаги и какие-то папки. Опустившись на ковер, Полина разрыдалась.
В приёмную на шум заглянул охранник, который дежурил в вестибюле этажа. Парнишка лет двадцати трех, крепкий и внушительный на вид, видимо, недавно из армии, определённо служивший в морской пехоте и повидавший много мерзкого за свою жизнь, никак не мог привыкнуть, что есть еще и другие стороны многогранности отношений у людей. Открыв рот, он смотрел на рыдающую Полину и на Семёна, сидящего в кресле и закрывшего лицо руками. На разбросанные по всей приёмной карандаши. В его вымуштрованном мозгу конфликтовали «правила к действию», «приоритеты охраняемых людей» и сомнение в том, что сейчас, именно сейчас ему надо вмешиваться. Приложив усилия, он сдвинулся с места, пробормотал невнятное «извините» и закрыл за собой дверь. Ни Семён, ни Полина его не заметили.
А охранник вернулся к себе за стол и, забыв про книгу, которую читал, еще долго-долго смотрел широко открытыми глазами куда-то в пространство. Он пытался понять, пытался осознать, что он сейчас стал невольным свидетелем человеческой трагедии, начала конца, которым рушится хрустальный, играющий всеми цветами радуги, цветок любви. Осколки эти со звоном разлетятся по всему свету, раня и калеча души, судьбы людей; и их крики боли долго еще будут звучать и ночью, и днём.
- Полина, я не могу тебя так просто и быстро отпустить. Ты должна найти себе замену и передать все дела новому референту. – Семён сидел в кресле своего кабинета и пытался не смотреть на секретаря. – Кандидатуру я буду одобрять лично.
- Семён, ты же умышленно будешь отвергать любого. – Полина сидела напротив него и курила, смотря в окно. - Любого кандидата, которого приведу ли я, или биржа занятости.
Драма, произошедшая этим утром в приёмной, оставила только разбросанные листы по полу. Ни следов слёз, ни следов чувств. Холодная деловая беседа двух людей, которые заняты одним делом и полностью доверяют друг другу, чтобы говорить открыто. Охраннику была дана команда - никого не пускать на фирму. Все вопросы передавать дежурному диспетчеру, который контролировал поступающие сводки со строек.
- Тебе налить коньяку? – Семён никак не мог собраться. Мысль о том, что Полина могла вот так в раз взять и бросить его, просто не укладывалась у него в голове.
- Налей, - Полина попробовала улыбнуться.
- Полина, давай будем считать, что ты просто была расстроена чем-то, что твоё решение бросить работу – скоропалительно, - сказал Семён, подавая ей бокал с коньяком. – Что я еще могу сделать для тебя, чтоб ты отказалась от решения уйти из фирмы? Что еще, говори? Ты полноправный партнёр на фирме. У тебя есть почти всё! Деньги, власть! Что тебе еще надо? Что тебе еще подарить, самолёт?
Он не смог договорить. Полина рассмеялась громко и заливисто, расплескала коньяк и с трудом смогла поставить бокал на столик. Семён оторопело смотрел на неё.
Смеялась она долго. Отсмеявшись, Полина встала из кресла.
- Сёмушка, ты ничего и не понял. Ты зациклился на работе, на деньгах, на своей преданности этой чертовой фирме. Ты забыл, что я тебе хотела сказать, объяснить, а возможно – просто не услышал, как обычный мужчина, которому говорят, что хотят за него замуж и хотят иметь от него детей. – Полина опёрлась бедром о стол и посмотрела на Семёна. – И не смотри на меня так, как будто я богохульствую. Когда же ты поймешь одно – эта фирма отняла у тебя Наташу, отнимает меня и, Семён, в конечном итоге, она отнимет у тебя самого себя. Я ухожу, Семён. Я ухожу из фирмы. Я не собираюсь никого искать себе на замену. Ищи сам.
Ищи такую, которую ты будешь таскать по ночам на своём мотоцикле по городу, ищи такую, которая будет ловить твои мысли до того, как ты сам их успеешь подумать.
Ищи такую себе секретаршу, которая с тобой согласна будет спать, не когда этого захочет она, а когда захочешь ты и только ты. Ищи такую дурёху, с которой ты будешь летать в Париж и ждать, что она будет смотреть на тебя как на бога.
А я уже выросла из той поры, чтоб смотреть так на тебя.
Мой пакет акций я передам тебе. Это и не мой пай, а Наташин.
Единственное, что я хочу попросить оставить мне, это домик у речки, который ты подарил мне. Только это.
Она помолчала, попыталась вытащить из пачки сигарету, но её руки тряслись. Пачка упала на пол. Полина отошла к окну:
- Вызови, пожалуйся, мне такси.

Вечерело быстро. Осень в город пришла как то сразу, неожиданно.
«Или я не успела заметить, как она началась?» - думала Полина, смотря из окошка такси на проносящиеся мимо и теряющиеся в сумерках краски дома. На прохожих, что шли по тротуарам сгорбившись то ли от дождливой мороси, что падала им на плечи, то ли от груза забот и хлопот, которые люди любят взваливать на себя, а потом с героизмом их сбрасывать, на желтые деревья, местами совсем голые, без листьев.
И ловя взглядом эти обнаженные деревья, Полина плотнее укутывалась в пальто и вжималась в заднее сиденье.
Думать ни о чем не хотелось. Хотелось вот так просто ехать и ехать, и ехать. В тёплом уютном такси с молчаливым и очень аккуратным на дороге водителем. Полина краем глаза ловила любопытный и изучающий взгляд таксиста в зеркале заднего вида. Молодой парнишка, лет двадцати пяти пытался понять, что за пассажирку взял он на этом маршруте. Молодую, красивую, хорошо и со вкусом одетую. Но что-то в её лице останавливало его от привычной для таксистов болтовни с одинокими пассажирками. Что-то останавливало и заставляло плотнее сжимать пальцами руль и сосредоточенно вести машину, изредка насуплено смотря в зеркальце. Что-то. А что, он так и не мог понять.
Ехали долго, за город. В деревню Черновка, где над самой рекой стоял маленький дом.
Этот дом Семён купил Полине в подарок.
С верандой, выходящей прямо на берег, красной черепичной крышей, палисадником перед фасадом и низеньким заборчиком, который словно бы говорил: «Люди, я ничего не скрываю, и ни от кого не скрываюсь. Мне это не нужно». С резными расписными ставенками и фонариком на крыльце. Сам дом всем своим видом показывал всю доброту своей хозяйки.
Полина очень любила этот дом; и скорее не сам дом, а те дни, которые они с Семёном проводили в нём, скрываясь из пыльного города летом. Дни, в которых Полина полностью владела Семёном, буквально воруя его у фирмы и с тихим восторгом наслаждаясь своим женским счастьем, играя в большую взрослую игру, которая называлась «Семья».
   
Отшвырнув остаток сигареты в сторону реки, Семён поднялся с лавочки. Он основательно промёрз на вечернем бризе. И пора было уезжать с набережной.
«И куда теперь?» – подумал он. В пустую и огромную квартиру, где весь объём раньше занимала Полина. Нет. Без неё это теперь огромное, пустое… помещение. Семён поморщился и достал из кармана мобильник. Посмотрел на него, как будто ожидая, что сейчас оттуда раздастся голос и расскажет ему, как быть, и как жить теперь дальше. Как жить, когда у тебя есть практически всё, о чем может желать простой смертный. Но нет одного, нет любимой женщины. Она была, но теперь её… нет.
- Дурак… - прошипел Семён сквозь зубы. – Господи, какой я дурак!
Застонав, он обхватил голову руками и опустился на лавочку.

Такси, зашуршав по мелкому гравию подъездной дорожки, отъехало. Полине вдруг вспомнилось, что Семён всё время хотел залить этот гравий бетоном, потому что ему было очень неудобно въезжать во двор на мотоцикле – колёса всё время пытались пробуксовать.
Полина присела на лавочку возле калитки, поставила в ногах сумку и заплакала. Она не хотела входить в пустой, холодный дом.
Осенью вечер в деревне наступает быстро. Вот еще светло, вот еще поют изредка птицы. И сразу наступает ночь. Без сумерек, без серости красок.
Пробегавшая мимо собака приостановилась возле Полины, осторожно принюхалась, слегка махнула хвостом и убежала. По улице зажглись редкие лампочки на столбах, где то на другом берегу завёлся мотор. «Ява, - машинально подумала Полина, - и до чертиков с разбитым карбюратором». Наверное, какая-то парочка замёрзла на берегу и уезжала домой. И Полина поняла, что хватит собирать сырость с реки на пальто. Надо было решиться войти в дом. Плакать она перестала давно. Кожу на лице теперь неприятно стягивало и хотелось умыться.
Закинув ремень сумки на плечо, Полина толкнула калитку. Пустой дом надвинулся на неё.

- Вам плохо? – раздался рядом женский голос.
 Семён поднял голову. Рядом с ним сидела девушка лет двадцати пяти. Воротник её пальто был поднят и на половину скрывал красивые, упрямые, четко очерченные губы. Карие миндалевидные глаза под аккуратно подстриженной челкой, скрывавшей высокий красивый лоб,  смотрели прямо и тревожно.
              - Что? - резкая боль в голове заставила его скривиться. В глазах потемнело, и краски набережной поблекли.
  Она нагнулась, подняла с земли мобильник и протянула ему.
                - Ваш?
                - Мой.
                Семён взял из рук девушки телефон и машинально отметил ухоженность её маникюра и тщательно выбранный в тон губной помаде лак. Дисплей телефона не светился. Семён тут же принялся отсоединять батарейку, но какая-то слабость в руках очень мешала, и мобильник снова выпал из рук на землю. Семён не стал наклоняться за ним, а просто сидел и смотрел на кнопки. Двигаться не хотелось совсем.
                - Как же я теперь без телефона? – непонимающе и неизвестно кого спросил он.
                Девушка снова наклонилась и снова подняла телефон.
                - Он вам так необходим? Вы очень плохо выглядите. – Держа телефон в руках, она пыталась заглянуть в глаза Семёну.
                - Вам точно плохо.- Семён откинулся на спинку лавочки и закрыл глаза. Голова кружилась и слегка подташнивало. "Что это со мной? Нервы? Черт бы их побрал".
Так он и сидел. И время потеряло смысл. Темнота нахлынула, и звуки потерялись вдалеке.
Кажется, и сердце остановилось, он его не ощущал.
                - Эй! - Голос раздавался откуда-то по левую руку. И прохладная ладонь провела по его щеке. Семён дёрнулся и как будто стал выныривать из липкой и тягучей темноты. Давно, очень давно, со времён смерти жены Наташи, трагически погибшей от рук сумасшедшего любовника, ни одна рука, кроме руки Полины, не касалась его лица. Ощущения были резкими, какими-то колючими, не сразу осознающимися. Но приятными. Их хотелось ощущать снова и снова. От них веяло нежностью и спокойствием. Он посмотрел в сторону девушки и попытался повнимательней рассмотреть её. Но это не удалось. Перед глазами всё плыло.
                - Как пьяный, - пробормотал Семён и стал растирать лицо руками. Кожа под ладонями благодарно поддавалась.  В голове стало слегка проясняться.
- А вы не пьяны? – Девушка протянула Семёну телефон. – Кажется, нет. -  Утвердилась она и, глубоко засунув руки в карманы пальто, передёрнула плечами. Посмотрела на ночную реку и вздохнула.
 - Вот так сидит человек, и не понять - пьяный он или ему плохо, - голос её был певучим и бархатным. У Семёна по спине побежали мурашки. – А люди  будут идти мимо и мимо. И им будет всё равно. Выпил ли человек, или у него остановилось сердце.
- Я на мотоцикле. Я не могу быть пьяным, - попытался он оправдаться, - кстати, где он?
Мотоцикл стоял там, где Семён его и оставил. Машинально он поискал вокруг себя шлем. Тот лежал на лавочке справа, но почему-то, на боку. Семён недовольно скривился и поставил шлем горловиной вниз. Поцарапать пластик лицевого щитка уж никак не хотелось.
- Как будто пьяный не может быть на мотоцикле, - сказала девушка и, наклонившись вперёд, с насмешкой посмотрела на Семёна.
- Я - не может. - Семён пошарил по карманам куртки и нашел сигареты.
- Курите. Значит, вам полегчало. - Незнакомка сделала это заключения и посмотрела вдоль аллеи. - Тогда я пойду?
- Куда? - невпопад спросил Семён и сам удивился, что за глупость он спросил. Но девушка не придала этому значения и просто ответила:
- Никуда, дальше.
Она поднялась с лавочки и посмотрела на Семёна.
- Я прогуливаюсь перед сном. - Руки она не вынимала из карманов. Он посмотрел на её тёмно-коричневые носки сапог, что  выглядывали из-под мышиного цвета брюк. На самых носках были приклеены то ли пластмассовые, то ли роговые вставочки, напоминающие чем-то коготки. – Хожу туда-сюда, посматриваю на этот вечер, на людей на этой набережной, на таких вот мотоциклистов, что притворяются умирающими.
Семён вскинул голову:
- Да какое вам дело, умираю я или нет!
Незнакомка насмешливо смотрела на него сверху вниз.
- Есть дело, Семён, есть… - Семён попытался вспомнить – называл ли он своё имя. Не вспомнил. Машинально хлопнул ладонью по внутреннему карману куртки, где лежал бумажник с документами. Тот был на месте. А Семён получил новую насмешку во взгляде.
- Простите, я не представился, – попытался он сгладить щекотливую минуту, попытался подняться, но голова закружилась. Он снова опустился на лавочку и крепко ухватился пальцами за сиденье.
- Не нужно представляться, Семён. Представитесь вы позже. Примите на себя вид более спокойного и умиротворённого человека, и вас уже не будут волновать ни мирские проблемы, ни насущные вопросы, – глаза незнакомки, до этого карие настолько сильно, что не видно было зрачков, почернели. Семёну показалось, что её волосы, до сих пор лежащие на плечах и слегка волнующиеся над воротником пальто, стали светиться и шевелиться как от ветра.
Лицо незнакомки было близко. Очень близко. И тишина. Большая, очень большая тишина. И пустота. Мир вокруг них перестал существовать. Исчез. Просто исчез. Ничего не было в этом мире, кроме её лица. Глаза девушки смотрели на него с нежностью и улыбались. И в них играли искры. Тёплые искры. В карих, миндалевидных глазах, в которых хотелось   тонуть. Тёплые искры в бездонной нежности. Волосы её пахли травами с лугов. Губы. Губы её манили. Их магнетизм был настолько сильным, как будто Семён мечтал о её губах всё свою жизнь. Он знал, что они снились ему, он бредил ими, он желал их.
- Я люблю тебя, – прошептал он. Или подумал, что прошептал.
- Меня нельзя любить, Семёнушка. Нельзя. Я пришла к тебе только по одной причине. Пока ещё не поздно что-то предпринять. Линия вероятности твоей судьбы повернулась так, что ты должен умереть сейчас от инсульта. Но я не могу этого допустить. Тебе еще не срок.
- Умереть? Почему?
- У тебя аневризма, Семён. Она не хочет ждать. Ты игнорировал её всё это время, а зря. Конечно же, легче пить анальгин, чем пойти и спросить врачей, от чего у тебя так сильно болит голова. Живи, Семён. Живи. Уже не ради себя.
- Не ради себя? Ты пояснишь мне это?
- Не могу. Не могу сейчас. Нам надо увидеть, что ты хочешь жить дальше. Что все наши старания не зря.
- Наши?
- Наши, Семён. Твои и мои.
- А ведь я люблю тебя. И кажется, очень давно. – Он не отрывался от ёе лица. Он говорил это, и сам верил в то, что говорит. Руки, он их не чувствовал и не видел, но знал – они обнимают её.
- Ты не меня любишь. Не меня. А сейчас мне пора. Всё, что я могла сделать, я сделала. Живи теперь. Жизнь это единственное в Сущности мироздания, ради чего надо жить.
- Подожди! Не уходи! – Семён осознал, что этот мир блаженства и неги сейчас исчезнет.
- Не могу. Мне действительно пора.
- Мы еще увидимся?
- Нет. Уже никогда. Но я буду рядом с тобой. Ты всегда это будешь чувствовать.
Её лицо стало темнеть. Голос стал слышен очень слабо. И сквозь её глаза проступил вид набережной, деревья вдоль аллеи, фонари. А в его глазах всё темнело и темнело.
- Прощай, Семён. И помни – жизнь это и есть то, ради чего надо жить.
Ледяной холод сжал его грудь. В горле застрял комок, не давая глотнуть воздуха. Руки онемели, голову сдавило железным обручем. И всё давило, давило на лоб и виски. Пальцы непроизвольно сжались, рот перекосился от боли. Спину выгнуло, голову запрокинуло назад. Семён закричал.
И как только крик, как ему казалось, расколол небеса, тут же обруч, что, казалось, раздавит его голову, исчез. Он сам сидел на лавочке совершенно один. По лицу его струился липкий, холодный пот. И тут же Семёну вспомнился горящий окоп в лесистых горах много лет назад. И такой же пот струился по лицу. Грязными ручейками рассекавший лицо. От копоти черный и от смерти, витавшей в воздухе, вонючий. И крики людей, которые еще могли кричать после взрыва миномётного снаряда. 
Семён вскочил с лавочки, растирая лицо тут же ставшими влажными от пота ладонями.
- Это прошло! Я это забыл! – закричал он в темноту. Ноги его подкосились, и он потерял сознание.

- Я  отказываюсь от госпитализации, – сквозь размытость в глазах проступил образ врача, что делал ему укол в вену, сразу понимая, что находится в машине скорой помощи. – Я против.
В глазах снова потемнело и тут же голову прояснило он запаха нашатырного спирта, ударившего в ноздри и, как ему показалось, разорвавшего неземной по красоте запах волос девушки из наваждения.
- Видимо, вы уже знакомы с госпитализацией, - усмехнулся врач. Голос его был ровный и твёрдый. – Обычно люди, первыми словами говорят «спасибо».
- Спасибо, доктор, – в горле Семёна было сухо и горько, и на языке был примерзкий привкус. Все признаки того, что была рвота.
- Благодарите не меня, а вашу девушку, что нас вызвала. Если б не она, вы бы уже были холодным к утру. – Голос врача стал раздраженным. – У вас прединсультное состояние. Вам необходимо в больницу.
- Но со мной никого не было! Я был один. Что за девушка? – перед глазами всплыли карие миндалевидные глаза.
- Та, что была с вами, когда у вас случился приступ.  Довольно симпатичная, в сером пальто. Она отошла звонить еще куда-то, когда мы приехали, какой-то вашей родственнице. А сейчас, после укола, вам станет чуть легче, и мы поедем в больницу.
- Я не хочу в больницу, – более твёрдо начал Семён и попытался подняться на кушетке. - Вы не имеете права! – Уже почти крича и сопротивляясь настойчивым рукам врача на плечах, что пытались уложить его обратно, продолжил он. - Там, на набережной, остался мой мотоцикл! А где мой шлем? Выпустите меня!
Семён соскочил с кушетки, ударился головой об потолок фургона машины скорой помощи и стал дёргать ручку задней двери. Та не поддавалась. У Семёна снова стало темнеть в глазах. Стало не хватать воздуха. Хриплое дыхание прерывалась только неприличными фразами в адрес врача, что еще пытался его остановить. Наконец дверь машины открылась, и Семён вывалился наружу. Задыхаясь, он упал на колени и стал хватать ртом свежий воздух парка. Машина скорой помощи стояла неподалёку от набережной, метрах в пятидесяти. Видимо, тут и подобрала она Семёна.
Тут же рядом с лавочкой стоял его мотоцикл. Набережная была пуста. Совершенно пуста.
Он подошел к лавочке. Шлем мирно лежал на ней, черным шаром выделяясь на светлой краске сиденья. А рядом со шлемом лежала пара женских замшевых перчаток с пуговками из метала цвета серебра. В виде головы то ли мыши, то ли крысы.


В кабинете Семёна было тепло и уютно на  фоне осеннего и, как зубная боль, нудного дождя, что, не переставая, уже неделю лил на город.
Семёну не хотелось ни работать, ни двигаться. Хотелось просто сидеть, откинувшись на спинку кресла, думать и смотреть в окно. 
И еще хотелось снова и снова перечитывать письмо, что пришло с утренней электронной почтой.
«Здравствуй, Семён.
Я настолько была увлечена в тот вечер нашей беседой, что рассеянно забыла на лавочке свои перчатки. Но ничего. Это не великая уж потеря для меня.
Один мой друг рассказал мне, что ты жив и здоров. Кто этот друг, я тебе не скажу. Да это и не важно.
Семёнушка, я хочу вернуться снова к той теме, что начала тогда на набережной.
Тогда я тебе рассказала, что по сути должно являться смыслом твоей жизни. Сама жизнь, Семён. И не твоя, как ты мог подумать. Не твоя.
Я тебе должна открыть одну тайну. Нет, не так. На Тайну. Именно с большой буквы. Потому что это не столько Тайна, сколько Таинство. Таинство, которое было, есть и будет самым непознанным на земле, сколько бы его не познавали. Рождение нового человека. Нового человека планеты Земля.
У вас с Полиной будет ребёнок. Новой жизни еще совсем чуть-чуть, всего семь месяцев. Скоро он сделает первый свой вдох. Поэтому я очень хочу, чтоб ты поспешил. Поспешил не опоздать. Не сделать, может, самую большую свою ошибку.
В тот вечер на набережной я своей силой, на которую способны только ангелы, коснулась твоей души, напомнила ей, что есть такая великая сила, самая могущественная во Вселенной – Любовь. Ты это почувствовал, потому что признался мне тогда в любви. Но я поспорю снова с тобой. Ты не меня любишь. Ангелов любить абсурдно. Ты любишь Полину. И теперь, после прочтения этого письма, я знаю, любишь и вашего ребёнка. Любишь. Я ошибаться не могу. Полина скрывала от тебя свою беременность, думая, как всякая женщина, что ты подумаешь, будто она решила привязать тебя к себе ребёнком. Но это не так, уверяю тебя. Тогда на набережной ты мог просто умереть. И никогда бы не узнал, что ты можешь жить дальше новой, совсем для тебя новой жизнью. Не только работой. Жить новым собой.
У тебя есть время всё обдумать и не спешить. Полина ждет тебя каждый день. Уже шесть месяцев. Она умеет ждать.  Потому что только любя, можно жертвовать чем-то ради кого-то.
Подумай вот над чем. Подумай, что у тебя начался новый рубеж в твоей жизни. Не встречай его, как новый вызов судьбы. Не рвись снова в атаку. Скажи лучшему: «Привет!». И живи. Живи! Скажи себе это вслух и почувствуй на губах свежий воздух этого слова!
Тебе дан на это шанс.
Это всё, что я тебе хотела напоследок сказать. Хотя, почему напоследок? Как любая женщина, да, я женщина, хоть нас и принято считать бесполыми эфемерными созданиями, мне хочется, чтоб ты вспоминал обо мне. Просто вспоминал о минутах, что были только твоими и моими. Что это? Кокетство? Вечное желание женщины нравится? Я не знаю. За две тысячи лет, что я живу среди людей, я, видимо, что-то переняла от вас. Что-то мне стало близко. А ведь за это я могу попасть в изгнание. Ну ничего. Я не первая, я и не последняя. Лилит и Азазель нисколько от этого не страдают до сих пор.
Но даже если это и случится, я не потеряю свою силу. И ты, и Полина, и ваш еще не родившийся ребёнок будут всё равно ощущать моё присутствие рядом с вами. Я  всегда буду рядом, Семён.
Ангелы, не уходят навсегда».