Памяти Анатолия Мелихова

27 января Харьков стал беднее на одного человека. Звали его Анатолий Арсентьевич Мелихов, было ему 68 лет…

Я пишу эти строки ночью 28-го, и передо мной колеблется, уже как бы подёргиваясь грядущей дымкой забвения, круглое, умное, лукавое, доброе лицо — лицо человека, который незаметно для меня (да и для себя, наверно) с годами становился мне всё ближе, всё дороже и всё нужнее. И теперь его — нет.

Город стал беднее на одного книгочея, храбреца, твёрдого мужика, надёжного друга, настоящую цену которому в сегодняшнем Харькове знают, наверно, человек тридцать, ну пятьдесят, но о котором написал друг его бесшабашной юности Эдуард Лимонов:

«Поскольку одни герои, совершившие наказуемые преступления, с достоинством отбыли свои наказания, а другие преступлений вовсе не совершали, автор в большинстве случаев сохранил им (как и в другой книге харьковского цикла, в «Подростке Савенко») их собственные теплые и близкие имена. Автор посчитал своей обязанностью оставить настоящие имена прежде всего незабвенной и великолепной Анне Моисеевне, Борьке Чурилову, Толику Мелехову [так у Лимонова. — В. Я.] — тем, кто учил, наставлял и интересовался молодым негодяем, несмотря на то, что он был далеко не всегда приятной и милой личностью, скорее напротив. Наградить этих троих именами: Галкина, Палкин и Сидоров было бы непристойно и глупо. К тому же, как нам известно из опыта человечества, книги сплошь и рядом переживают людей. Автору приятно наградить героев портативным бессмертием и, хотя бы таким неуклюжим образом, отблагодарить их» («Молодой негодяй», послесловие).

Что можно добавить к этому? Давным-давно нет на свете «Анны Моисеевны» — Ани Рубинштейн, в декабре умер «Борька Чурилов», и вот не стало последнего из них. Московского адреса Лимонова у меня нет, я не могу ни позвонить, ни написать: «Эдуард Вениаминович, умер Толя, приезжайте…» Да и — приедет ли?

Но это неважно. Он уже отдал свой дружеский долг — написал книгу. А за много лет до того сделал своё дело «Толик Мелехов». Приведу ещё одну цитату: «До трех часов ночи стоял Мелехов с книгоношей [Лимоновым. — В. Я.] на трамвайной остановке и читал ему стихи. В ту снежную ночь конца 1964 года впервые услышал книгоноша имена Хлебникова и Ходасевича. Имя Андрея Белого. И, может быть, еще с дюжину не менее славных имен. Давно ушел на Салтовку последний трамвай, а сын дворничихи Мелехов все просвещал неофита, удивляя его огромностью мира культуры, просторной высотой его светлого здания-храма».

А потом прошла целая жизнь. Лимонов уехал — сперва в Москву, потом — в Париж и Нью-Йорк. Мелихов остался. По-прежнему самозабвенно любил и дотошно читал книги, особенно по психологии и философии, был директором магазина «Военная книга», потом ушёл с директорства. Ещё через несколько лет, когда проворовался очередной, второй по счёту после него, директор, о Мелихове вспомнили — потому что не сажать же было заслуженного фронтовика-ветерана. Во время следствия два следователя попытались выбить из него показания — в результате он побил обоих. За что и получил десять лет. Срок отбывал на живописной реке Колве в Пермской области. Трудно работал, попадал в передряги, чуть не погиб во время лесного пожара («знаешь, Володя, как загораются сосны? как свечи: фук — и перед тобою факел»). Отстаивал свою независимость (однажды дело дошло до топоров). Вернулся в Харьков, в первые перестроечные годы в качестве составителя участвовал в издании книг по философии: покорил издателя тем, что по памяти написал имена двух тысяч философов, большинство из которых — читал!..

Я познакомился с ним в издательстве «Фолио» в 2001 году: он работал здесь вахтёром. Вот какой мы расточительный народ: философы у нас работают вахтёрами…

Мы, друзья покойного, потеряли близкого человека. Но и городской пейзаж прохудился: не стало человека, который сделал для русской литературы больше, чем многие и многие «официальные» писатели.

Мою душу всегда будет согревать воспоминание о том, как однажды утром я пришёл на работу, и прочитавший накануне ночью мои стихи Анатолий Арсентьевич встретил меня радостными (но чувствительными) тумаками, после чего сказал: буду хвастаться, что поколотил поэта. Как-то в другой раз, когда он сильно перехвалил мои стихи, я возразил ему: «Анатолий Арсентьевич, неужели Вы и впрямь считаете, что они не хуже, чем у NN (я назвал очень достойное имя)?» — «Намного не хуже!», — с радостной категоричностью воскликнул он.

Вот что я могу сказать о нём: он был «намного не хуже» большинства из нас — тех, кто его любил. И большинства из вас — тех, кто читает сейчас эти строки. Вздохните о нём.

В. Яськов